Just Like Old Times (Как в старые времена)

Теперь, когда они вернулись домой, Гаррусу стало даже легче оставаться невидимым, чем в больнице. Он старался не покидать свою комнату. Родители посменно сидели с Соланой, которая все еще много спала. Слишком много, по мнению Гарруса. Он пытался застать ее бодрствующей, но, пусть он этого и не признавал вслух, Гаррус боялся увидеться с ней, заговорить с ней. Он думал, что она посмотрит на него с ненавистью, или, хуже, со страхом. Сейчас, когда доктора сказали, что она поправится, он беспокоился, что она перестанет ему доверять. Она была просто маленьким ребенком. Маленькие дети должны доверять своим старшим братьям. Конечно, старшие братья при этом не должны стрелять в своих маленьких сестер. Даже случайно. Внезапный стук в дверь заставил его подскочить на кровати, но что действительно напугало, так это "Могу я войти?", последовавшее за этим. Обычно, стучалась мама. Его отец раньше никогда не спрашивал разрешения, он просто открывал дверь. - Гаррус? Я знаю, ты там. Не то чтобы он не ожидал, что папа будет злиться – как раз наоборот. Он просто ждал. Он даже говорил себе, что готов, что когда придет неизбежное наказание, он вынесет его без единого звука. Как хороший турианец. Что бы ни придумал его отец, он этого заслужил. Но сейчас, зная, что папа стоит по другую сторону двери, Гаррус запаниковал. Его сердце так громко заколотилось, что ему казалось, что папа может слышать это из коридора. Даже через дверь. - Секунду, - сказал Гаррус. Трясущимися руками он крепко схватился за край кровати. Он подождал, пока не был уверен, что ноги способны держать его, и только после этого поднялся, и тут же опустил взгляд в пол. - Можешь войти. - Что со светом? Гаррус пожал плечами, а папа щелкнул переключателем, и комната озарилась ярким светом. - Иногда в темноте проще думать. - Логично, - ответил папа, но свет оставил включенным. – Где пистолет? Гаррус вздрогнул и встретился взглядом с отцом. Папа стоял в дверном проеме, его цепкий взгляд не упускал ничего. По крайней мере, его руки не были скрещены на груди. Иногда Гаррус представлял, что во время допроса его отцу было достаточно скрестить руки, чтобы преступники выложили все, что только можно. - Пропал, - сказал Гаррус. Его отец продолжал пристально смотреть. Гаррус сглотнул. Ему захотелось зашаркать ногой по полу, но он сдержался. Тогда папа просто сказал бы ему не ерзать. Отец ненавидел ерзанье. - Я выкинул его. На улицу. После. Грудь его отца поднялась и опала в глубоком вздохе. - Он был заряжен? Гаррус кивнул. - А если его найдет какой-нибудь другой ребенок? - Я как-то не думал об… Пап, ты не понимаешь. Тебя там не было. Ты не видел, что я сделал. После этого, его отец пересек комнату и присел рядом на корточки, оказавшись на одном уровне с Гаррусом. - Думаю, я знаю, какой урон может причинить оружие. Но с твоей сестрой все будет в порядке. Ты ведь понимаешь это, так? Так Гаррусу говорили, конечно, но он продолжал видеть синюю кровь на коричневом покрывале, продолжал слышать крик сестры, и не был уверен, что может поверить в это. - Гаррус, я должен перед тобой извиниться. Он услышал слова, понял их по отдельности, но не мог понять, как они могли быть сказаны его папой. Он моргнул, и пожал плечами, и замотал головой одновременно. - Это все моя вина. Ты велел мне подождать тебя, а не послушал. Его отец кивнул. - Я должен извиниться перед тобой потому, что я не думал, что ты на самом деле сможешь починить пистолет сам. Я недооценил тебя. Думал, что поставил перед тобой невыполнимую задачу. Хотел преподать тебе один урок, а вместо этого тебе пришлось выучить другой. Который, я бы предпочел, чтобы ты выучил в более старшем возрасте. - Тут он поднялся и сделал шаг в сторону двери. – Пойдем. - Куда? - Искать пистолет. - Нет, - сказал Гаррус. В этот раз он не стал смотреть в пол, не опустил плечи, не отступил. Он встал так прямо, как только смог. Он скрестил руки на груди так же, как это иногда делал папа. Он не замялся, не заерзал, не зашаркал ногой. – Нет, папа. Я больше никогда не буду стрелять из оружия. Несколько секунд папа просто смотрел на него. Без злости. Без раздражения. Так как Гаррус смотрел на головоломки или новую технику. С любопытством. И одновременно озадаченно. - Почему? - Оно калечит людей. Я покалечил Солану. Я больше не хочу этого делать. - Этим занимаюсь я? Калечу людей? Гаррус нахмурился, рассеянно потерев шею. В этот раз, папа не выговорил ему за ерзанье. - Ты защищаешь людей. - При помощи оружия. – Папа протянул руку и мягко погладил его по гребню. – Оружия, стрелять из которого я долго учился, никого случайно при этом не покалечив. Поверь мне, у тебя есть к этому способности. Внутри у Гарруса сжалось. Он захотел убежать в другую комнату, зарыться под одеяло, спрятаться в густых зарослях в саду. Одна мысль о том, как он берет пистолет, спускает курок… обед был уже давно, но все равно, он, кажется, был готов расстаться с его остатками. Прямо на пол и на папины ботинки. - Я не могу. - Вот еще один урок, который, мне бы хотелось, тебе не пришлось учить: если ты не посмотришь своему страху в лицо сейчас, то он победит. Ты боишься, сынок? Гаррус думал ответить "нет". Но потом он понял, что папу не обманет его напускная смелость, так что он сказал: - Да. - Хорошо. Используй это. Учись. Пусть это не дает тебе делать ошибки. Но не позволяй страху управлять тобой, или он будет диктовать каждое твое решение, и уже ты никогда не сможешь принадлежать себе. - Но я не хочу бояться. Я хочу быть как ты. Папа коротко рассмеялся. Было странно это слышать; никто не смеялся с тех пор, как Сол пострадала. - Я все время боюсь, сынок. Все боятся. Чем больше ты имеешь, тем сильнее ты боишься это потерять. Не забывай об этом. Но я использую свой страх; страх не использует меня. - Ты можешь меня этому научить? - Даже не знаю, - сказал папа. – Ты пойдешь со мной искать пистолет? Гаррус вздрогнул и крепко обнял руками плечи. - Хорошо. - Возьми куртку. - Пап? – сказал Гаррус, просовывая руку в рукав, - я не понимаю. Ты не собираешься наказать меня? За… то, что я сделал. Его отец остановился у двери. Затем он очень медленно повернулся и изучающе посмотрел на Гарруса. - Думаешь, я смогу наказать тебя сильнее, чем ты уже сделал это сам? Гаррус замер с одной рукой в рукаве. - Думаю, завтра я должен поговорить с Сол, когда она не будет спать. - Хороший план. - Потому что я не собираюсь позволить страху победить. Его отец протянул руку, но вместо того, чтобы взять Гарруса за руку, как ребенка, он только слегка похлопал его по плечу. # - Вакариан! Гаррус проглотил стон прежде, чем тот успел вырваться из его горла, и попытался придать своему лицу как можно более нейтральное выражение, прежде чем поднять взгляд на директора Паллина. И, кажется, ему это вполне удалось. Паллин бросил, почти швырнул датапад. Тот один раз отскочил и со скрежетом проскользил по столу, остановившись лишь у самого края, но Гаррус не взглянул на него. Он видел злость Паллина раньше. Он злил Паллина раньше. Тут было нечто совсем другое. Ему не нужна была даже подсказка субгармоник, чтобы понять, что директор в ярости. - Вы знаете, что это? - Вам придется просветить меня, сэр, или дайте мне минуту, чтобы просмотреть… - Решением суда нам было велено освободить Катака. Немедленно. Ярость Гарруса вспыхнула, мгновенная и обжигающая. Его руки сжались в кулаки раньше, чем он успел их остановить. Он видел, что Паллин обратил внимание на этот жест. - Это невозможно. На этом ублюдке столько… - Да, - сказал Паллин, холодность его тона лишь распалила гнев Гарруса. Слишком жадный, чтобы довольствоваться преступлениями лишь в одной сфере, Джет Катак был по все свои четыре глаза в работорговле и распространении красного песка. Он признался… Гаррус нахмурился, плотно прижав мандибулы к щекам. Что бы Паллин ни увидел на лице Гарруса, это заставило его кивнуть. – Вы только сейчас осознали, как недопустимо насилие и принуждение в СБЦ? Чем, черт возьми, Вы думали? Прежде чем Гаррус успел ответить, Паллин пренебрежительно отмахнулся. - Не отвечайте. Вы не думали. Это Ваша главная проблема в последние месяцы, Вакариан. – Насмешка проскочила в субгармониках Паллина. – С тех пор, как Вы вернулись, мог бы я сказать, но мы оба знаем, что это началось еще прежде, чем Вы улетели. Вы никогда не могли следовать приказам. - Я не ошибался насчет Сарена. - Не ошибались. И благодарность за Вашу службу – единственная причина, по которой Вы сейчас сидите за этим столом. Но игра в спектра не дает Вам на самом деле спекторский статус, а мы вели дело против Катака еще до того, как Вы обеспечили ему сотрясение. - Верно, - ответил Гаррус, не желающий – возможно, неспособный, но он не хотел этого признавать – поддерживать вежливый тон. - Как те дела, что мы вели против Улика или Таргана или Даннаса? Те железные дела? Как они закончились? Паллин склонился ближе, его голос превратился в приглушенный рык: - Иногда мы проигрываем. Иногда преступники выходят на свободу. Но к концу дня наши руки чисты. Мы представляем закон. Закон не может нарушать собственные правила, или это уже не закон. - А дети, которых Тарга продает элитным покупателям? Колонии, разрушенные работорговцами, отвечающими перед Катаком? Переполнившие морги наркоманы, умершие от передозировки просроченным песком, что толкает Улик? Что для них делает закон? - Пытается сделать все правильно. Мы все еще сажаем троих, или пятерых, или десятерых, на каждого, кого упускаем. И у нас был бы Катак, если бы не Ваша неспособность следовать протоколу. Дрожа от едва сдерживаемой ярости, которая в последние дни уже стала его постоянным спутником, Гаррус уперся ладонями в стол и поднялся. Ну же, Вакариан, произнес в его голове голос, который он хотел бы проигнорировать. Он проявлялся раздражающе часто. Это был голос, который заставлял его представлять, что он находится в трюме мертвого корабля, и что если он развернется, то сможет увидеть ухмыляющуюся рыжеволосую женщину, выглядывающую из кабины Мако. Нельзя трезво думать, когда ты зол. Решения, принятые на горячую голову, всегда аукаются в будущем. Паллин выпрямился, сложив руки на груди и чертовски напоминая этой позой Каиуса Вакариана. Гаррус задумался, не практиковался ли тот перед зеркалом. Конечно, это была совершенно неверная тактика. Напоминание об отце лишь сильнее разозлило Гарруса. Делай все правильно, или не делай вообще. Это был чертов отцовский девиз. И вот, чем он обернулся. - Ваше "правильно" с моей точки зрения кажется чертовски неверным, - сказал Гаррус. – И я не сомневаюсь, что все те люди, которые не дождались правосудия, скажут то же самое. Те, которые живы и могут что-либо сказать. Мандибулы Паллина дернулись. Визор говорил Гаррусу, что они остались одни; комната опустела. Он даже не заметил, как это произошло. Сдаешь, Вакариан. Единственным посторонним источником шума в офисе был гудящий на фоне видеоэкран. Он подумал, что это начало конца, но не мог заставить себя об этом волноваться. "…Совет сделал объявление относительно атаки на Цитадель четыре месяца назад. Хотя Совет не знает точно, что за технологию бывший спектр Сарен Артериус использовал, чтобы контролировать их, было решительно заявлено, что атака на Цитадель была не работой "Жнецов" - мифической расы разумных машин – как некоторые ошибочно утверждали, а гетов." - Да вы издеваетесь, - сказал Гаррус, отворачиваясь от Паллина к видеоэкрану. – Некоторые? Ошибочно утверждали? "Теперь же, когда Артериус мертв, Совет уверен, что угроза новой атаки минимальна. Совет настоятельно просит жителей вернуться к своим обязанностям и призывает нас всех сплотиться на время восстановления. Опасность минула. Мы должны смотреть в будущее." - Чушь собачья, - выплюнул Гаррус. – После всего, что она сделала, она получает это? Опущена до "некоторой", ошибочно утверждающей правду, пока Совет советует всем засунуть головы в песок. Паллин прочистил горло: - Мы еще не закончили, Вакариан. Гаррус развернулся так резко, что Паллин сделал шаг назад. Ему показалось, что директор выглядел почти испуганным. В другой раз он был бы горд этим достижением. - Знаете что, Венари, - сказал он, снимая табельный пистолет СБЦ с пояса и швыряя его на стол к пошатнувшемуся датападу, – Вы ошибаетесь. Мы ошибаемся. Паллин не окликнул его. Гаррус этого и не ждал. Он слышал, как датапад упал со стола за его спиной, но не оглянулся. Никакого смысла. Здесь ему нечего делать. Больше нечего.