***
Генри, как и полагалось, первым покинул открытую коляску, чтобы помочь выбраться из нее своим спутницам, и без того слишком измотанным дорогой. Впрочем, Ингрид, как и всегда, была весела, в отличие от Аннетт, которая не разделяла ее настроений, но все же время от времени доверительно взглядывала на сестру, стараясь ничем не выдать своего беспокойства. Миссис Ренфилд снова одела девушку «на свой вкус», одолжив из собственного гардероба длинную юбку, светлую блузу и приталенный жакет, соответствующий тематике сегодняшнего визита. Подобное происходило довольно часто, отчего мисс Аннетт стало казаться, что мистер Ренфилд начал это замечать и недолюбливает ее уже потому, что вынужден едва ли не содержать ее за свой счет. Кроме того, мисс Портер имела при себе дурное предчувствие, касающееся того, что участие Джозефа в этом предприятии — девушка вообще связывала это слово исключительно с ним — невозможно было поставить под сомнение, а за его исход никто не мог ручаться вполне: ее все еще смущало то скорое согласие, к которому пришли мужчины на прошлом вечере. Аннетт не раз приходилось пересматривать свое к Джозефу отношение. Однако за время разлуки к ней пришло смирение с тем, что они никогда больше не встретятся, за ним — полная в том уверенность, но вот мистер МакКуновал вновь превзошел все ее ожидания, и она снова тревожилась за него. Впрочем, мисс Аннетт остерегалась возможных последствий еще и потому, что не беспокоиться о них она не могла, несмотря на присутствие Чарльза, умевшего сгладить любой конфликт, кроме тех, что любил Джозеф: скрытых, едва заметных, однако же оставляющих на душе пренеприятнейший осадок. — Спасибо, — извиняющимся тоном произнесла Аннетт и постаралась улыбнуться Генри, когда тот, подав руку, помог ей сойти с подножки экипажа. При любых других обстоятельствах мистер Ренфилд отозвался бы на ее благодарность весьма сдержанно, но пробудившийся в нем за время дороги дух соперничества и ощущение приближающегося триумфа расположили мужчину к ответной любезности, что оказалась способна подбодрить девушку, поднявшую глаза и остановившую все свое внимание на двух законных представителях пожилого хозяина этого дома, спускающихся им навстречу. Аннетт, всегда старающаяся полагаться на лучшее, не смогла равнодушно вынести то, что предстало перед ее глазами, и потому посчитала правильным и нужным отвести взгляд: эта его травма, вопреки всем ее надеждам, оставшаяся после падения с лошади, подкосила и ее. Джозеф же, которому приобретенное увечье, по-видимому, доставляло массу неудобств, делал над собой усилие, превозмогая испытываемую им неловкость, дабы, спустившись по пусть и немногочисленным, но ступеням, предстать перед нею в хоть сколько-нибудь лучшем свете — так, по крайней мере, показалось самой Аннетт. Девушке на мгновение подумалось, что он действительно смутился и понял это впервые, тогда как его хромота была вполне заметна и при обычной ходьбе, и она решилась не встречаться с ним взглядом, чтобы не открыть ему своего сочувствия или, что еще хуже, жалости, потому как знала, что для людей, сильных внутренне, такие чувства губительны, что они, привыкшие со всеми невзгодами справляться самостоятельно, в них просто не нуждаются. — Как замечательно, что вы приняли наше приглашение и прибыли вовремя! — начал было Чарльз, ввиду своей природной искренности ничего не подозревающий о внутренних коллизиях мисс Аннетт, которыми, в его представлении, не могли терзаться люди, собравшиеся вместе в столь прекрасный летний день по поводу, ничуть не уступающему погоде в приятности. Однако молодой человек оказался совершенно неожиданно поддержан Джозефом и избавлен им от необходимости говорить от лица их обоих: — Я тоже безмерно рад возможности принять вас в доме моего отца, — с этими словами Джозеф обращался ко всем, в то время как взгляд его оставался бесстрастно-статичен и направлен на всеми силами избегающую его Аннетт в попытке как можно скорее определить, как именно повлияло время и, возможно, сама миссис Ренфилд на принятие ею известия о его возвращении. Он точно все еще готов был пересмотреть свои намерения, быть может, не только пересмотреть, но и вовсе отступиться от них, перечеркнуть задуманное, только сам не мог на это решиться, а потому искал и ждал ответа от нее. Однако мисс Портер, подобно сестре, лишь благодарила их за гостеприимство. — Спасибо вам за приглашение, — закивал Генри, с каким-то особенно преувеличенным усердием пожимая Чарльзу руку, так, словно сознательно желал отметить лишь его роль в организации этой встречи и приема в частности, чем, безусловно, задел и так сильно уязвленное самолюбие Джозефа. Возможные приятельские отношения между ними никак не желали налаживаться, несмотря на то что он видел в том некоторую необходимость по причине того, что имел определенные виды на мисс Аннетт. — Мне бы хотелось лично представить дам своей семье. Не думаю, что они согласятся сопровождать нас на охоте, а вы, мистер Ренфилд, откажетесь от чая, пока завершаются последние приготовления. Прошу, это не займет много времени, — перебирая тона и полутона собственных интонаций, Джозеф старался по возможности соблюсти существующие приличия, но с каждым произнесенным словом только сильнее уподоблялся человеку, так или иначе желающему возвратить недостающее внимание и даже уважение со стороны Генри. Однако охота по-прежнему оставалась для него лишь предлогом, второстепенной, но оттого не менее важной сценой, исключить которую теперь просто не представлялось возможным. Кроме того, ее следовало исполнить вне зависимости от состояния, а потому Джозеф признавал, что не только не испытал бы существенного разочарования, но и остался бы вполне доволен в том случае, если бы чаепитие по каким бы то ни было причинам затянулось, а погода, вдруг переменившаяся, вовсе перестала подходить для подобного развлечения. — Было бы очень мило с вашей стороны, — поспешила заверить его Ингрид, также внимательно следившая за пугающим непостоянством настроений, но всякий раз готовая отдать предпочтение светской беседе, в которой как женщина была заинтересована много больше, чем в варварских увлечениях мужчин. Миссис Ренфилд, удовлетворенная этим решением, принятым в ее пользу, взяв под руку сестру, поощрительно улыбнулась Джозефу. Аннетт же, в отличие от Ингрид, владела некоторыми сведениями о семье вышеупомянутого джентльмена, а потому все ее неприятные мысли и сомнения, которым девушка с ее прошлым просто не могла не быть подвержена при посещении порядочного дома, оттеняло ожидание встречи с юной мисс Лили, о которой Джозеф отзывался исключительно лестно. Благодаря тому мнению, что она составила о его сестре по одним лишь рекомендациям, мисс Аннетт, преимущественно старающаяся молчать, с удивлением обнаружила, что совершенно согласна принять предложение и пройти внутрь, где надеялась не только услышать приятную игру юной мисс, но и извлечь для себя сколько-нибудь полезные уроки, возможно, даже чуть-чуть приблизиться к пониманию того, что же все-таки представлял из себя Джозеф: совокупность черт отца и матери, а также той среды, что царила в доме, где он вырос, или же нечто совершенно новое, но созданное искусственно? Аннетт не сомневалась, что понять это будет значительно проще, наблюдая со стороны, а не в откровенной беседе с ним самим, которая зачастую таковой не являлась. — По поводу дам могу несколько не согласиться... — Генри убрал руки за спину и слегка покачнулся на носках. — Правда, не хотелось бы терять такой бриллиант моей команды, как моя сестрица Аннетт, и время, которое можно было бы провести с большей пользой, нежели за чайным столиком, — мистер Ренфилд настаивал на своем так, словно действительно прибыл сюда в компании обеих леди для того, чтобы в их присутствии настрелять больше уток, чем Джозеф или же Чарльз, тем самым весьма бесхитростно доказав супруге свое над конкурентом превосходство. Он, по всей видимости, вовсе не собирался содействовать никому из присутствующих, к стремлению которых смягчить разговор в конечном итоге примкнула даже Аннетт, потому что понимал одно: пересказ событий непременно лишит его победу всякого нравоучительного свойства и превратится в обыкновенную, ничем не примечательную поведанную за столом историю, не способную живо передать ни досады, ни раздражения его соперника, и совсем не оттого, что он, мистер Генри Ренфилд, был скверный рассказчик. — С чем вы не согласны? — Джозеф задал вопрос сдержанно, возможно, излишне сдержанно. — Вы желаете, чтобы мисс Портер после охоты предстала перед моей родней в неподобающем виде? Какое мнение о ней они должны будут составить? Обо мне и Чарльзе, в конце концов, наших знакомых? Своей супругой вы вправе распоряжаться так, как угодно исключительно вам, и я не стану этому препятствовать или возражать, но, знайте, я вас решительно не понимаю, мистер Ренфилд, — в словах его слышалось скрытое принуждение Генри к признанию всей абсурдности высказанных им слов и желаний, однако Джозеф позволил себе оспорить лишь один из двух пунктов, со вторым же он вынужден был тактично согласиться: охота мистеру Ренфилду была обещана, причем им лично. — После подобного вразумления, мистер МакКуновал, думаю, мой брат простит мне и моей сестре наше отсутствие, — вмешалась Аннетт, впервые обратившись к Джозефу напрямую, и тот шаг, что она сделала ему навстречу, дался девушке много легче, чем она могла предположить. За время этого непродолжительного разговора у нее не осталось никаких сомнений в том, что Джозеф, со своей стороны, также был не вполне доволен тем, что произошло между ними на вечере, и пригласил ее для того только, чтобы все объяснить, а она не привыкла лишать людей возможности исправить совершенные ошибки. В конце концов, прошлой осенью такую возможность он предоставил или даже подарил ей, вследствие чего мисс Аннетт смогла оставить недостойное девушки ее происхождения и воспитания ремесло, а после возвратилась к смиренному и тихому существованию подле отца. Пусть, пусть вскоре все стало напоминать удачную аферу, вследствие которой все документы, а вместе с ними и права на землю Аннетт перед отъездом передала ему, девушка чувствовала себя обязанной Джозефу за то, что он вытащил ее из той пагубной среды прежде, чем она успела погрязнуть в долгах и лишиться своего достоинства. — Думаю, в таком случае лучше не откладывать все дело в долгий ящик, — уступил мистер Ренфилд, потерпевший поражение в этой словесной дуэли и постаравшийся скрыть свое негодование, выговорив данную фразу с видом человека, не привыкшего на чем-либо слишком настаивать, когда послышавшийся в отдалении лай собак предупредил появление псов. — Горничная моей матери проводит вас и покажет дом. — Джозеф оглянулся на оставшуюся стоять у двери пожилую женщину, которая, по-видимому, не первый год исполняла в этом доме обязанности горничной, а его самого помнила еще мальчиком, из чего Аннетт заключила, что она была честна, порядочна, возможно, порой немного суетлива, что, впрочем, являлось следствием излишней заботливости. — Здесь недалеко есть роща, там мы и проведем время за охотой, — продолжал Джозеф, обращаясь непосредственно к мистеру Ренфилду с тем, чтобы в полной мере исполнить долг принимающей стороны. Некоторое время сопровождавшие дам молодые люди вынуждены были вскоре оставить сестер, передав их на попечение горничной, и свернуть на уходящую в сторону дорожку, ведущую к углу дома, из-за которого вскоре показался слуга, тщетно пытающийся удержать свору рвущихся с поводка сеттеров. Слух о том, что господа сегодня были преисполнены стремлением поохотиться, был пущен давно, однако ружья по какой-то причине еще не были готовы. — Мистер и миссис МакКуновал отдыхают в гостиной, — доброжелательно улыбнувшись, негромко произнесла старушка и довольно резво для своих лет направилась в сторону комнаты, в которой за эти почти полчаса немногое переменилось: мистер МакКуновал все так же был занят чтением газетных статей, обсуждать которые не имел привычки, в отличие от своего брата. Леди Джейн, вновь взявшаяся за рукоделие, являла собой пример того, как женщине в возрасте удалось сохранить в себе свежесть и красоту. Одна лишь Лили от нетерпения не могла найти себе никакого достойного занятия, ведь, судя по ее настроению, влияние отца на ней никак не отражалось, отчасти потому, что он просто не хотел по-настоящему на нее воздействовать: для этих целей у него был сын, из которого почтенный старец надеялся вылепить что-то стоящее, сколько тот себя помнил. Впрочем, Джозеф, не видя никаких личных выгод в том, чтобы разочаровывать отца, старательно скрывал от него все свои недостатки, как то пристрастие к картам, позаимствованное от дяди Бернара, и прочим развлечениям, любезно предоставленным столицей, а также распущенность и развязность обращения, которым тот покровительствовал не меньше. Мать Джозефа отложила экран с вышивкой и, поприветствовав вошедших со сдержанной, но оттого ничуть не менее приятной улыбкой, предложила им сесть, в то время как отец семейства предпочел не выходить за узкие рамки приличий, отчего его приветствие сделалось излишне церемониальным. — Дебби, и пусть поскорее принесут чай, — отпуская горничную, мягко заметила женщина, не видя необходимости в том, чтобы делать подробные распоряжения этой старушке, состоящей здесь не первый десяток лет и потому понимающей ее с полуслова. Миссис Джейн, вышедшая замуж из соображений разума, а потому несколько пренебрегшая молодостью и чувством, которое, казалось, никогда нельзя было назвать сильным, производила впечатление достойной мужа супруги, живущей в покое и достатке, как и многие женщины ее возраста. Аннетт не смогла представить стоящую перед нею даму страстно влюбленной, однако посчитала ее вполне способной на глубокое уважение, в некотором смысле даже почтение и нежную привязанность к седовласому старику, чьи скверные привычки (если не сказать причуды) и черты характера она сумела изучить, понять и принять, как свои. Аннетт, внимательно глядя на нее, впервые поняла, что именно этого достоинства и смирения, спокойной и рассудительной сдержанности не доставало ей самой, и впервые испытала подлинное восхищение женщиной. — Мисс Портер, миссис Ренфилд? — улыбнувшись, спросила мисс Лили, изнемогающая от любопытства, но так толком и не разобравшая, кто из вошедших девушек кто, и только потом, спохватившись, вспомнила о правилах этикета и осведомилась о здоровье их близких, но, получив положительный ответ, в смущении умолкла. — А вы, юная леди, мисс МакКуновал, верно? — нарушив ненадолго воцарившееся молчание, поинтересовалась Аннетт, хотя прекрасно знала ответ на заданный вопрос. — В таком случае это вам... — мягко произнесла девушка, передавая ей перенятую из рук сестры маленькую коробочку, аккуратно перевязанную атласной лентой, внутри которой находилась пара белоснежных перчаток, что охватывали руку чуть выше локтя и были украшены вышивкой на тыльной стороне ладони. — Это перчатки, они бальные. Мы будем очень рады в следующий раз видеть вас на нашем вечере вместе с вашим братом. Но только в том случае, если вы возьмете с собой своих благородных родителей, — Ингрид, по своему обыкновению, обращалась к чете МакКуновалов-старших через их дочь, в отсутствие мужа договариваясь уже о новой встрече. Аннетт же, несколько отвыкшая от светских приемов, казалось, находила в Лили спасение и возможность скрыть тот отпечаток, что наложило на нее практически безвыездное пребывание в стенах родного дома. Маленькая мисс выглядела на несколько лет младше и уже совсем скоро готовилась обогнать ее в росте, однако оставалась еще девочкой, чей мир ограничивался пока что лишь домом и фантазией, неискушенной, ничем не испуганной и ничего не страшащейся, а оттого открытой и, должно быть, понимающей. Аннетт в какой-то степени даже польстило то, что Джозеф однажды снизошел до подобного сравнения, хотя и облек его в до безвкусия пеструю шутку, выданную за один из многих сделанных тем утром комплиментов, которые — стоило мисс Портер, примерившей их на себя, на мгновение усомниться — сделались чрезвычайно похожими на модные, но излишне вычурные шляпки, ни в одной из которых девушка не понравилась себе. И именно поэтому Аннетт в конце концов сочла часть из них такими, словно… сказанными из вежливости или вовсе в насмешку над нею. — Верно, благодарю… — завороженно прошептала мисс Лили, и глаза ее только ярче заблестели, когда, преодолев свой первый порыв и оставив ленточки в покое, она благоразумно переставила коробочку на небольшой столик и услышала это долгожданное приглашение. — Маменька обещала, что уже совсем скоро позволит мне… — девочка смутилась, внутренне сомневаясь в том, что ее и в самом деле могли отпустить в свет вместе с Джозефом, а потому не окончила своих слов. Однако миссис Джейн хватило одного взгляда мужа, чтобы дать миссис Ренфилд ответ, притом смягчив его насколько то было возможно: — Мой муж не любит всей этой пышности и шума, — извинившись, объяснила женщина. — Наши мысли и желания уже много лет едины, и мы находим разного рода вечера развлечением для молодых, друзья же посещают нас довольно часто, чтобы не позволить скучать, — тут миссис Джейн с потаенной осторожностью взглянула на почти что расстроившуюся дочь и поспешила продолжить: — Впрочем, мисс Лили мы позволим посетить подобное собрание при условии, что она будет находиться под присмотром брата, настроением которого нам, возможно, придется пренебречь, — дополнив свои слова совершенно незначительной долей иронии, Джейн жестом руки пригласила всех за стол, как только чай принесли: она нисколько не сомневалась в том, что безупречно справилась со своей задачей, а ее слова в равной степени удовлетворили интересы всех присутствующих. — Будем очень рады видеть вас у себя, мисс Лили, — заключила Ингрид, едва не обойдя вниманием реплику ее леди-матери. — Очень жаль, но, если все-таки передумаете, мой дом открыт для вас в любое время дня и ночи. — Миссис Ренфилд, не замечая того, что переигрывает, приветливо улыбнулась и вместе с Аннетт приняла это учтивое приглашение сесть за стол. Она в мельчайших деталях представляла, как спустя несколько недель вновь возьмется за составление меню и списка приглашенных гостей, на имя каждого из которых отправит соответствующее письмо, а после примется за прочие, менее важные приготовления, не упустив из виду даже такую безделицу, как зеленые столы, против которых совершенно напрасно возражал Генри, в самом деле презирающий азартные игры: их еще предстояло заказать и перевезти в загородный особняк мистера Ренфилда. Миссис Ингрид полагала, что сможет переубедить мужа, если, конечно, тот изволит о чем-то догадываться или в чем-то ее подозревать, а Джозеф, в свою очередь, примет этот знак внимания с ее стороны и оценит его по достоинству, сделавшись преданным ее поклонником и предметом зависти многих знакомых ей дам. Мисс Портер, напротив, не могла отвести взгляда от миссис Джейн, немолодой, но сохранившей прежнее изящество женщины, что с каждой минутой определенно нравилась ей все сильнее: в матери Джозефа Аннетт удавалось, превозмогая скромность, разглядеть некоторые свои черты, еще совсем неясные, однако могущие развиться. Ее покойная мать никогда не отличалась природной мудростью, в то время как от той, что теперь сидела перед ней за круглым чайным столиком и держала на весу совсем крохотную фарфоровую чашечку с той непринужденной грацией, которой могла позавидовать каждая женщина, веяло знанием и опытом непростой семейной жизни. Мисс Аннетт представилось вдруг, что еще год назад в этой же гостиной собирались самые разные по своей натуре люди, к которым она относила самого мистера МакКуновала, его сына, приехавшего на каникулы Чарльза и всегда находящегося в приятном расположении духа дядю Бернара, и всех их примиряло друг с другом одно лишь молчаливое присутствие этой поразительной женщины. Отчасти именно по причине этой нашедшей на нее фантазии, девушка не хотела лишать себя ни единой минуты общения с миссис Джейн, которой каким-то образом раз за разом удавалось смягчать взгляды и бесшумные удары своего супруга и даже скрашивать его недовольство. Аннетт нашла Джозефа во многом похожим на отца и вскоре пришла к выводу, что, если бы она была хоть вполовину так же умна, как его мать, которую, казалось, ничуть не унижало послушание, никаких размолвок между ними и вовсе не произошло. Но они с Ингрид получили иное воспитание, и потому теперь, невольно воспользовавшись возможностью посетить пусть не его личный театр, но так называемую актерскую школу, в которой прошли детство и юность Джозефа, Аннетт искренне старалась во всем разобраться и не пропустить ни единой реплики миссис Джейн, способной ей хоть как-то помочь.***
— Чарльз, ты всегда меня в этом обходил! — опустив едва вскинутое ружье, засмеялся мистер Ренфилд и похлопал по плечу молодого человека, стараниями которого он возвращался с охоты в довольно-таки приподнятом настроении. Не имей его университетский товарищ таланта к стрельбе, Генри, который любил охоту, но никогда не был в ней достаточно силен, остался бы очень недоволен собой, тогда как теперь с оживлением поздравлял и хвалил друга уже за то, что тот не позволил испить из чаши триумфа и своему кузену. — Мы не можем объективно судить о том, кто победил в этом состязании, когда слишком многое зависит от уток, — шутя отвечал Чарльз, чья радость не стремилась превысить тех пределов, которые, по общему мнению, устанавливал для себя человек, находящий само участие предметом, по значимости превосходящим результат. — Не нужно скромничать, Чарльз. Ты победил по праву, а потому ты и будешь возглавлять процессию. Я, по правде сказать, несколько устал. В следующий раз охотимся у меня... — как бы невзначай заметил Генри, понимая, что тон его звучит лишь как констатация факта, не имеющая под собой почвы ни для единого вопроса. — Надеюсь, вы уже имели честь охотиться на кроликов, мистер МакКуновал? — отвлекшись от Чарльза, будущий лорд с невинной улыбкой на губах, перенятой за недолгое время брака у молодой жены, обращался уже к Джозефу. — Боюсь, я вынужден буду отказаться, а наличие у меня подобного опыта в данном вопросе не имеет никакого значения, — Джозеф выцеживал из себя эти слова вместо того, чтобы последовать примеру кузена, который не только не отказался, но и поддержал эту идею, поблагодарив Генри, что, казалось, со всей страстностью, на которую был способен добропорядочный англичанин, принялся говорить о ружьях, лошадях и прочих менее значительных деталях предстоящего мероприятия. Все дело состояло в том, что с некоторых пор Джозеф не терпел ни лошадей, ни ружей, ни столь активного времяпрепровождения, которое значительно утомляло его теперь и к тому же обязывало играть комичную и неприглядную роль хромого, не могущего, однако, признать своей несостоятельности и старающегося жить, как жил прежде, ни в чем себе не отказывая. Он уверил себя в необходимости этих множественных ограничений, привык к ним за время болезни, а потому невероятно раздражался, когда Генри, порой забывающий о его присутствии, нарушал эти сладостные минуты и решался вовлечь его в беседу, касающуюся охоты на кроликов, нисколько не считаясь с тем, что Джозеф не скрывал того, как изнурен и этой бутафорией, когда все то, что от него требовалось, — выстрелить в поднятую на крыло утку, а затем подойти и извлечь из собачьей пасти подстреленную и уже принесенную птицу. Джозеф же судил так, что тот, кто не сознает своей навязчивости, обыкновенно не замечает и не связывает с нею ее же последствий, в особенности если жертвой такого оскорбления становился человек, не привыкший преждевременно обнаруживать своих настоящих мыслей. — Отличный дом, мистер Джозеф... — с видом знатока изрек мистер Генри, когда клеть с утками и ружья были переданы одному из немногих слуг, усилиями которых поместье до сих пор не пришло в упадок, а обувь была тщательно вычищена для того, чтобы молодые люди, нисколько не страшась упрека в нечистоплотности, могли пройти в холл. — Я свой особняк отстроил недавно, так что у меня еще будет время нагнать вас и вашего отца. — В этом нет моей заслуги, целиком и полностью дом принадлежит моему отцу, а ко мне перейдет не скоро, в чем я не сомневаюсь. Впрочем, ваши слова были бы мне лестны, будь они сказаны о еще недостроенном доме в Оклахоме, — с налетом какой-то самодовольной усмешки на губах ответил Джозеф, в большинстве случаев умевший оказаться язвительнее собеседника, стремящегося уличить его в несостоятельности при каждом хоть сколько-нибудь удобном случае. И это его умение зачастую выражалось в том, что Джозеф оканчивал говорить ровно в тот момент, когда ему удавалось совершенно удовлетворить интерес оппонента и тем самым лишить последнего возможности продолжить пустой диалог. Так сложилось и теперь: Генри лишь хмыкнул и замолчал, сознавая, что, в свою очередь, не может похвастать недвижимостью в Америке, несмотря на то что в последнее время дела его шли настолько хорошо, что он мог позволить себе финансировать такое модное увлечение жены, как занятие благотворительностью, и ее членство в каком-то фонде, название которого он или не знал или не помнил. Мистер Ренфилд понимал, что деятельная и творческая натура Ингрид нуждается в реализации, однако не мог относиться ко всему этому с должной серьезностью. Своим возвращением джентльмены внесли некоторую суматоху в воцарившуюся за чайным столиком идиллическую атмосферу согласия и покоя, сотканную аккуратными ручками истинных леди из воздушных нитей чистых слов и благоразумных мыслей. Мисс Аннетт успела заметить, как переменилось, точнее, преобразилось выражение лица миссис Джейн, когда Чарльз и Джозеф вошли в комнату. И это маленькое наблюдение подтолкнуло ее к весьма справедливому выводу о том, что оба молодых человека воспринимались женщиной как родные братья, ее сыновья, что ничуть не удивило девушку, потому как она знала, что первый гостил здесь довольно часто. — Мы как раз перебрали все темы, а их, уж поверьте, было множество, — позабывшая о чайном столике миссис Джейн поспешила заверить сына и племянника в том, что все прошло хорошо, а они напрасно пропустили столь милую беседу, и ответ получила схожий, с той лишь разницей, что впечатлений со стороны Чарльза и Генри, в душе страстных любителей охоты, было значительно больше. — Тем было действительно много, но во многих вопросах наши мнения удивительным образом сошлись, — Ингрид подкрепила своим словом реплику миссис МакКуновал, стремясь избавить мужчин от малейших поводов к беспокойству касаемо их недавнего общения. Аннетт, в свою очередь, предпочла оставить свое мнение при себе по причине того, что лишь замужняя женщина могла считаться существом самостоятельным, а ситуация более не вынуждала ее проявлять эту самостоятельность прилюдно. — Лили могла бы сыграть нам, она чудесно играет и усердно занимается. — Назвав ее имя, Джозеф словно повернул ключик в музыкальной шкатулке, которая сразу же принялась рассказывать ему и Чарльзу о своих впечатлениях, не забыв упомянуть при этом не только о перчатках, но и о вымышленных кавалерах, что непременно удостоят ее своим вниманием. Все это девочка успела произнести прежде, чем села за фортепиано, подобно все той же шкатулке, не способная окончить своей песенки раньше времени, несмотря на неодобрительный взгляд отца. Джозеф, казалось, остался ее согласием совершенно удовлетворен, сменив сестру за чайным столиком, потому что никак иначе ему не удалось бы избежать неприятного общества в лице мистера Ренфилда, который, однако, не желал оставаться в долгу и продолжал ему досаждать: — Моя жена также хорошо играет... — как будто невзначай добавил Генри, садясь на диван. Он, недовольный тем, что стараниями супруги (старающейся, несомненно, для своей незамужней сестры) этот человек вновь должен был нанести им визит, склонен был усматривать вызов даже там, где его и вовсе не существовало, как, например, в этом домашнем и повседневном его обращении к мисс Лили. — И действительно, мисс Лили, а почему бы нам не развлечь это прекрасное общество вдвоем? Вы когда-нибудь играли в четыре руки? — в своем стремлении угодить мистеру Ренфилду, от расположения которого во многом зависло исполнение или неисполнение ее новой прихоти, предложила Ингрид, по неосторожности не дав мужу договорить. Но в то же время она, будучи женщиной отнюдь не глупой, не желала позволять супругу присваивать своему имени ее личные достоинства, которым он никогда не знал настоящей цены. — Мы можем попробовать, — Лили согласилась на это с легкостью, свидетельствующей о том, что подобная практика у нее имелась, но все же можно было заметить, что ее ответ не остался лишен скромности: ее бонна — настоящая француженка — уделяла музыке отнюдь не один час занятий, однако уроки с гувернанткой, по мнению девочки, не шли ни в какое сравнение с игрой для гостей. В то время как все присутствующие рассаживались по своим местам, приготовляясь не только слушать, но и хвалить приятную игру, Ингрид аккуратно листала старую нотную тетрадь, пока не обнаружила знакомое ей произведение. Женщина играла нечасто, но и не столь редко, чтобы позволить рукам забыть. И вот ее пальцы уже коснулись прохладных клавиш, а глаза неотрывно следили за нотами. Миссис Ренфилд лишь изредка поглядывала на партнершу, на ее маленькие, совсем тонкие ручки, перебирающие пальцами в такт ей. Ингрид то и дело покачивала плечом, откидывая прядку непослушных светлых волос; так они когда-то играли с матерью, теперь же она сама, возможно, скоро ею станет, через год или два, но до тех пор все мысли ее будут заняты чем-то менее угнетающим, чем вынужденное затворничество. — Мисс Портер, я осознаю, что должен многое вам объяснить, и, поверьте, только и жду подходящего момента, — Джозеф заговорил не сразу после того, как девушки, усевшись на скамью, принялись играть, а лишь дождавшись, когда всех остальных окончательно займет музыка. Он произнес свои слова тихо и отчетливо, так, как вводят под ребро лезвие ножа, — чтобы Аннетт непременно расслышала, но при этом не глядя на нее, словно находя это нелепое притворство необходимым даже в кругу семьи и близких друзей; словно опасаясь как-нибудь по неосторожности выдать себя и быть узнанным на этом странном маскараде. — Не нужно объяснений, мистер МакКуновал... — напуганная уже тем, что к ней обратились, шепотом начала Аннетт, постепенно придавая вздрагивающим и сбивчивым интонациям все большую твердость и решимость: — Главное, что вы живы, остальное мне знать совершенно необязательно, — Аннетт чуть развернула колени по направлению к фортепиано и невольно начала комкать руками тяжелую ткань верхнего платья. Ее глаза следовали за пальцами сестры, что с нажимом ложились на клавиши музыкального инструмента, точно пытаясь хоть немного отвлечься от мыслей о том, что ее ответ, возможно, был слишком резок, неправилен, но иной возможности скрыть то, насколько восприимчива к словам, его словам в частности, девушка все равно не находила. Лучше бы он вовсе с нею не говорил, тогда не осталось бы ни сомнений, ни надежды на возрождение того чувства, что так и не было высказано тем глупым поцелуем, который и назвать таковым едва ли представлялось возможным, ведь он ничего не значил, был принят за ошибку или следствие чрезмерного волнения, а значит, и понят неверно. Но в то же время оно, это чувство, по-прежнему оставалось живо, несмотря на минувшие полгода пугающего одиночества. — Я не займу у вас много времени, — жестокий человек, что не давал ей опомниться, продолжая настаивать на своем. — Поймите же, мне нужно, чтобы вы выслушали меня. — Сдержанный, отчасти даже напряженный и властный тон его уступал место волнению, порожденному страхом возможного отказа от самого разговора, который Джозеф находил залогом своего успеха, все больше напоминал просьбу, когда таковой и вовсе не являлся. Он действительно нуждался в шансе исправить случившееся недоразумение, и потому из своего суеверия лгал, в то время как девушка — еще не принесенный в жертву Фортуне агнец, от которого зависел, быть может, не мелкий карточный выигрыш, но успех в делах и предприятиях значительно более серьезных, в которые он пока что не спешил ввязываться на континенте, но которые влекли его и в то же время пугали током капитала меж конкурирующих компаний, борющихся за право продолжить освоение Запада, — оправдывала его стремление поговорить мотивами, относящимися к категориям нравственного порядка. Аннетт потупила взгляд, понимая, что вправе распорядиться всей этой ситуацией и им самим по своему усмотрению; понимая, что может отказать, а может… оглянуться и навсегда избавить себя от ответственности даже за собственную жизнь, найдя в его лице подтверждение многим догадкам вместо того, чтобы опасливо ступать по зыбкой тропе неверных и обманчивых интонаций. Однако Аннетт так и не решилась сделать этого, несмотря на то что помнила, как в тот вечер со слезами на глазах клялась быть во всем с ним честной, и, укоряя себя за неуместную и ненужную категоричность, явственно, со всем отчаянием понимала, что тонет, тонет в смыслах его слов, собственных мыслях и отозвавшихся на них чувствах. — Пожалуйста, только не здесь... — едва слышно прошептала она безвольным голосом, торопливо разглаживая похолодевшими ладонями появившееся на юбке складки, дабы ничем не выдать своего волнения. Аннетт слышала, как Джозеф откинулся на спинку стула, как поддержал аплодисменты, хлопая дамам, окончившим свою игру, но все-таки не могла вполне ручаться за то, что он не произнес ничего, что можно было бы принять за ответ, зная, что, когда все это стихнет, их тайный разговор больше не сможет возобновиться. — Дебби, верно, уже успела показать вам сад и дом? — предположил Джозеф, вновь обратившись к ней, но уже совершенно иначе, не таясь, потому как иной манеры общения столь отвлеченные темы не требовали. Выбрав из всех возможных именно этот незамысловатый предлог к тому, чтобы покинуть собравшееся в гостиной общество, он полагал, что мисс Аннетт не сочтет это попыткой отложить разговор до лучших времен и ответит отрицательно, тем самым позволив ему представить эту непредосудительную причину их ухода как официальную. — Конечно, — поспешно согласилась Аннетт, не могущая так скоро перестроиться с одного разговора на другой, но во всяком случае не желающая подводить под удар старенькую горничную, которая, возможно, уже в силу возраста не столь хорошо справлялась со своими обязанностями, и потому ограничилась тем, что весьма любезно поприветствовала и проводила их с сестрой до гостиной. Девушке на мгновение показалось, что Джозеф, отложив, как она и просила, свои объяснения, просто и открыто в присутствии всех разговаривает с нею, поэтому мисс Аннетт и попыталась улыбнуться, что получилось несколько нервно и рвано, словно по ее спине пробежал холодок. Однако этими стараниями Аннетт удалось несколько смягчить Джозефа, которому ее волнение вкупе с заметной дрожью в руках не позволило в полной мере выразить переполняющее его чувство праведного негодования на это наивное непонимание происходящего. — Это было очень мило с ее стороны… — вмешалась миссис Ренфилд, которая, поблагодарив мисс Лили за совместную игру, вышла из-за фортепьяно и заняла свое прежнее место, отделив Джозефа от Аннетт. Мисс Портер сильно смутилась оттого, что сестра поддержала этот разговор о несуществующем предмете и зачем-то подыграла ей, как никто другой, зная, что она солгала Джозефу, потому что никакого сада никто им не показывал. Ингрид, в свою очередь, едва ли не кожей чувствовала неожиданно переменившиеся настроения младшей сестры. Но, владея лишь собственными догадками, ничего существенного миссис Ренфилд предпринять не могла, злясь на то, что все ее домыслы подтвердились теперь, когда она совершенно уверилась в своем превосходстве, а он, как оказалось, не только не отступился от своей первоначальной цели, но посмел еще и развлечься ею и ее вниманием, сыграв эту пошлую увлеченность. — Ваш сад очень красив… — стесненная поведением сестры, как можно тише произнесла Аннетт, путаясь в поминутно усложняющейся интриге и все-таки стараясь похвалить сад, о котором могла сказать наверняка только то, что он имел место быть, так, чтобы ни леди Джейн, ни Лили, ни уж тем более мистер МакКуновал не услышали этих слов и не распознали ее невольной лжи. — Пусть так, тогда мне больше нечем вас удивить. Однако, несмотря на это обстоятельство, разговор и на йоту не потерял своей значимости, по крайней мере, в моих глазах, а потому я настаиваю на аудиенции с вашей сестрой, миссис Ренфилд. — Аннетт испуганно взглянула на Джозефа, исходящего словами, которые были произнесены так, словно он хотел совершить невозможное и шокировать Ингрид этой прямолинейной настойчивостью, но и она не желала так скоро уступать ему и расставаться со своею послушной игрушкой, наблюдать за которой со стороны становилось все интереснее: — Незамужней девушке не полагается оставаться наедине с мужчиной, даже будь он ее женихом… — назидательно процитировала миссис Ренфилд строчки из старой книги по этикету, когда-то заученные ею наизусть. — Вам должно быть это известно, — деловито окончила она, со всем наслаждением, доступным одержимой ревностью и не страшащейся подожженных гневом взглядов женщине, взявшись бесить его, заточенного в прочную клетку существующих правил и догм. Впрочем, говорила Ингрид довольно тихо, по всей видимости, не желая очернять Джозефа перед другими людьми, находящимися в этой комнате, по той причине, что им вовсе не обязательно было знать об этих закулисных играх, а ей самой не нужен был скандал и нравоучительные сентенции Генри. — В таком случае она никогда не станет замужней — вам следует это понять, — парировал Джозеф, позволяя их равновесным аргументам ложиться друг на друга, подобно картам, и накрывать собою все мыслимые приличия и даже уважение к самой Аннетт, не однажды за время разговора перешедшую из рук в руки, однако понимающую, что сквозь рассыпанные по столу профили валетов и дам сорной травой прорастал азарт, оплетенный тонким стеблем иронии и радостью блефа, а потому нашедшую в себе силы прекратить это пока еще не поздно: — Мы ненадолго, клянусь... — устало и очень тихо произнесла Аннетт, словно прося у сестры передышки на короткое время, на миг, чтобы только подобрать к ней более подходящие слова, но этого не потребовалось: женщина не желала ее слушать. — Отцу это не понравится... — процедила раздосадованная Ингрид, что не побрезговала бы теперь и скандалом, лишь бы расколоть маску надменной гордости на лице того, из чьего рукава ее милая Нетта только что извлекла последний козырь, но они находились в гостях, а значит, основная часть воспитательной беседы ждала бы ее дома. Переведя взгляд на Чарльза и своего супруга, миссис Ренфилд переменилась в лице, потому как представила картину своей недалекой будущности в довольно мрачных тонах. — Поговорим в библиотеке, — отпустив эту реплику, Джозеф позволил себе употребить по отношению к Аннетт тот повелительный тон, на который она смогла лишь коротко кивнуть, в то время как Ингрид не удержалась от гадливого смешка, вызванного невинной ассоциацией с декоративной собачкой, которую своим поведением очень напомнила ей сестрица. С наигранной учтивостью, насквозь, впрочем, пропитанной язвительностью, Джозеф, кивнув, вышел из-за стола, уповая на то, что Лили действительно сумела настолько увлечь и развлечь общество, насколько оно делало вид. Он решительно не мог продолжать выносить их присутствия, не мог находиться здесь, чувствуя себя почти опорченным оттого только, что слишком хорошо понимал: им самим чуть было не сыграли, удержав в гостиной еще на несколько часов, а потому, пропустив Аннетт вперед, в молчании направился к лестнице. Аннетт тщетно пыталась приспособиться к его рваной и неровной походке, ставшей почти пугающей теперь, когда стараниями миссис Ингрид Ренфилд мужчина был выведен на эмоции, когда сама она оказалась слишком обеспокоена той переменой тона, которая превратила непринужденный разговор в привычную констатацию факта, и потому не смогла возразить и не подчиниться сделанному распоряжению. Беспомощная перед предстоящей пыткой, мисс Портер искренне опасалась услышать от него что-то, что могло выйти за рамки ее представлений о жизни, и, опираясь на то, чем именно Джозеф осадил Ингрид, имела весьма смутные догадки о том, какие стороны их знакомства он решит затронуть. Однако по-настоящему мисс Аннетт была уверена только в том, что он не опустится до шантажа, из уважения, прежде всего, к самому себе пожелав забыть о том, что она когда-то исполняла канкан, и что на каждое его слово натянутые струны ее памяти непременно отзовутся чем-то страшно болезненным и родным. Поднявшись по лестнице на второй этаж, Джозеф, несколько смиренный многочисленными ступенями, направился к двустворчатым дверям библиотеки по коридору, который был заметно уже центрального холла, и, несмотря на то что этот путь занял совсем немного времени, Аннетт казалось, что каждый сделанный ею шаг — шаг к пропасти, от которой еще возможно отступиться. Взгляд, преисполненный неподдельного, но тщательно сокрытого сожаления, в котором девушка прочла однажды сказанные им и отчего-то вспомнившиеся сейчас слова, заставил Аннетт пройти в комнату, как только Джозеф открыл перед нею дверь. «Боюсь, что мой комфорт здесь совершенно не важен, как и ваш», — всем своим видом повторял он снова. Она же, вполне понимая, что все случившееся между ними прошлой осенью по чьей-то злой иронии теперь уродливо преломилось и отразилось — как в зеркале — совершенно противоположным образом, только тихо опустилась в кресло, давая Джозефу время на то, чтобы успокоиться и прийти в себя. После общения с Ингрид и сама Аннетт нередко нуждалась в отдыхе. В ночь на шестнадцатое сентября они условились встретиться после трех часов в той комнате, которую она снимала, потому как подобный визит, будь он кем-то замечен, мог сильно компрометировать ее, а столь долго в тавернах никто не задерживается, за исключением, возможно, совершенно опустившихся пьяниц. Накануне гонок, когда небольшой роман, которым мисс Портер занимала себя, вот уже полчаса, как был прочитан и отложен в сторону, а сон по-прежнему продолжал виться у ног, подобно маленькой назойливой собачонке, на которую Аннетт не хотела обращать внимания, она точно так же, как и теперь при свете дня, сидя на краю кровати и сложив руки на коленях, ждала. Одна в маленькой комнате с низким потолком и старыми, пожелтевшими по углам обоями на стенах, прячась от только начинавшей ощущаться прохлады ранней осени, она ждала того, кто с минуты на минуту должен был войти и непременно выслушать ее признание, прежде чем заговорит сам, прежде чем сама Аннетт скажет какую-нибудь очередную глупость. Ждала, когда же наконец раздастся стук в дверь, но, услышав его, вдруг испугалась и растеряла всю свою смелость, которая, подобно упавшим с порвавшейся нити бусинам, оставила ее и не могла быть возвращена достаточно скоро, потому что бусины, как известно, имеют обыкновение скрываться в самых труднодоступных уголках комнаты, какие только можно выдумать. Мисс Портер помнила, как страшилась открывать ему, но, понадеявшись на то, что никто другой не стал бы наносить ей столь позднего визита, все же отважилась и пересилила себя. Аннетт отперла дверь, и с губ ее сорвался вздох облегчения, сменившийся теплой и немного рассеянной улыбкой, вызванной лишь неуверенностью в том, что их договоренность в действительности способна была оправдать все происходящее. Однако же она нашла в себе силы, полушепотом поприветствовав Джозефа, впустить его в комнату, сделав робкий шаг назад и чуть в сторону. Мисс Аннетт очень хорошо помнила охватившее ее полумечтательное смятение, помнила, как нуждалась тогда в совете старшей сестры и вместе с тем единственной подруги, которой можно было бы доверить изнывающее от тяжести сердце, выговориться и, быть может, повести себя благоразумнее, чем вела она, а потому не понимала, почему теперь Ингрид была так чужда и враждебна к ней, почему не хотела помочь, зная, что у ее Нетты прозрачные глаза, не могущие утаить ни одной мысли от того, кто предпочитал читать, а не слушать. Аннетт надеялась, что если он все-таки вернется, то все сложится совсем иначе, ныне же она сознавала, что совершенно разминулась с сестрой, не согласившись остаться в гостиной, и потому не сможет ей открыться, даже если Джозеф найдет в себе мужество признать свою вину в ее страданиях. Она искренне не понимала, почему именно в эту минуту счастье сделалось ей недоступным, почему Джозеф, будучи не в состоянии вести себя развязно в сложившейся ситуации, точно так же, как и тогда, при скудном освещении газовой лампы, не чувствовал в своих намерениях и тени благородства, наличие которого так яростно защищал, не мог быть заботлив и вежлив с нею и, стоя у камина, не хотел даже смотреть на нее. Но спустя несколько минут гнетущего молчания, воцарившегося в комнате после того, как Джозеф, сдавленно усмехнувшись чему-то, уронил голову на сложенные на каминной полке руки, Аннетт страшило уже не то, что он, стесненный временем и ее поведением, ей скажет, а какая-то недоступная ее сознанию разобщенность всех оставшихся в гостиной людей, откуда Джозеф вырвал ее с таким нечеловеческим усилием, ведь именно из-за их настроений — девушка это понимала — он так явственно ощущал обреченность начатого предприятия. Джозеф, казалось, все еще был взбешен и странен сейчас, отчетливо сознавая, что не получит одобрения, а потому Аннетт, чувствующая, что то, что он желал сказать ей, не произносят в таком состоянии, в волнении заломив руки, старалась ничем не нарушить его мыслей и только внимательно с трепетным ожиданием смотрела на него. Однажды она уже нарушила установившееся между ними молчание, и потому не хотела повторить своей ошибки и торопить его теперь, когда, возможно, они в последний раз вместе, а ее счастью не суждено случиться, даже если она правильно поняла его намерение и нисколько не ошибалась в своих предположениях. Мисс Аннетт слишком пугала вскользь произнесенная Ингрид угроза: «Отцу это не понравится», ведь Джозеф действительно не принадлежал к тем, о ком удается составить приятное первое впечатление, — она, покорная и кроткая, глубоко тронутая его участием в собственной судьбе и все-таки сильно в нем сомневающаяся, смогла это понять, но вот захочет ли понять отец? От папá всегда пахло ароматными сигарами, а при взгляде на Джозефа она отчего-то вспоминала тот запах можжевельника и спирта, что принадлежал джину, а вместе с тем и освежал в ее памяти те немногие его недостатки, о которых она уже знала, но всякий раз предпочитала забыть. Мистер Портер был открыт и добродушен, часто весел и мыслил высокими нравственными категориями. Джозеф же совсем не был на него похож, к нему нужна была привычка. И Аннетт, взвешивая все «за» и «против», очень надеялась, что сможет все объяснить отцу, что в конце концов тот найдет его во всех отношениях приятным молодым человеком, не оставив без внимания ни его суждений, ни степени образованности. Единственное, о чем мисс Аннетт, в своих тревогах и сомнениях так похожая на маленькую птичку, чье крошечное сердечко вот-вот готово было разорваться при виде руки, открывшей клетку с тем, чтобы извлечь ее из нелюбимого, но ставшего привычным плена одиночества, по-настоящему сожалела в эту минуту, так это о том, что даже в самом доверительном разговоре не смогла бы признаться отцу во всем, что этот человек для нее сделал, не упомянув при этом о нескольких постыдных месяцах своей жизни. Однако девушка даже представить не могла, как ошибалась, думая, что в жизни Джозефа нет места случаю, потому как именно по вине случая она находилась теперь здесь в ожидании приговора и душа ее в нерешительности вилась подле него. Но разве же можно было винить огонь свечи в том, что он не стал гореть ярче или вовсе не затух, когда к нему так опасно близко подлетел мотылек? Разве умела она винить хоть в чем-то? — «Мисс Портер, скажите, где вы храните этот флаг: мне придется вернуться за ним после», — проговорил тогда Джозеф, и она, оставив теребить в руках платок, то и дело сминая самый его край дрожащими пальцами, словно услышав немой упрек, вдруг встрепенулась и вытащила чемодан, что покоился под неказистым и грубым деревянным столом. Откинув покрывшуюся тонким слоем пыли крышку, Аннетт открыла его, осторожно извлекла оттуда стопку аккуратно сложенных вещей, отложив их в сторону, а затем достала свернутый флаг, положила его на поверхность стола и вновь опустилась перед чемоданом, чтобы поскорее убрать вещи, все это время скрывающие под собой предусмотрительно спрятанную драгоценность, которую мисс Портер с такой трогательной доверчивостью вверяла Джозефу, что у того не оставалось никакого иного выбора, кроме как оправдать ее надежды. Однако, закрыв чемодан, Аннетт, не побоявшаяся вверить ему свою жизнь, вкладывая в его руку маленький ключик, отделенный от общей связки, доверяла еще и имущество. В тот раз мисс Аннетт обошлась без подсказки и, дождавшись, когда Джозеф уберет ключ в небольшой внутренний карман, поспешила скорее пройти к лестнице, словно страшась попасться на глаза кому-то из постояльцев. И теперь она точно так же готова была передать в его руки всю свою дальнейшую будущность, все свое еще возможное счастье — пусть распорядится им, как посчитает нужным, — а после, шурша тяжелыми юбками, сбежать вниз по лестнице, с головой окунувшись в шумную пучину пустых разговоров и скорее громких, чем смешных анекдотов мистера Ренфилда. Однако Джозеф продолжал молчать, как предполагала Аннетт, лишенный уверенности в ее согласии; он только едва заметно выпрямился в спине, глядя на каминные часы, украшенные скульптурой, изображающей, насколько девушка могла разглядеть, похищение Европы. Он медлил, она же с пугливой жадностью старалась во всех деталях запечатлеть эти минуты в своей памяти, как и в тот предрассветный час, когда солнце медленно и почти незаметно начинало примешивать молоко своих лучей в чернильницу тихой и отнюдь не враждебной к ним ночи, укрывшей от сомкнутых сном посторонних глаз. Аннетт ни на секунду не хотелось отводить взгляда: ей нужен был он до мельчайшей черты, линии лица, жеста, даже если сочтет это сущим невежеством, даже если сделает ей замечание. Ее пытливый взгляд, следящий за невозмутимыми действиями Джозефа, невольно отмечал, как в тишине утра молодой мужчина, стоящий перед ней, но до того перевернувший всю ее жизнь и вдруг, как оказалось, могущий умереть в самый день гонок, ступает по влажной от росы земле, подводя к ней заранее оседланного коня... Однако теперь Аннетт знала, что все равно ничего не выйдет, что ей не удастся вспомнить даже этих каминных часов, что от него настоящего останется лишь призрачный образ… Мисс Портер постаралась начать дышать ровнее, когда ее посетила мысль о том, что она перестает отличать свои фантазии от настоящей действительности и что все это может привести ее единственно к помешательству или нервическому припадку. Однако она по-прежнему не находила в себе сил, достаточных для того, чтобы перенести очередное расставание и вновь испытать горечь утраты, а потому с каждой минутой ее дальнейшая участь волновала Аннетт все сильнее. — Быть может, вам интересно, что движило мной, проще говоря, зачем я вернулся в Англию? Я полагаю, что интересно, потому что ваша растерянность стала свидетельством того, что вы не ожидали моего возвращения. — Аннетт шумно вздохнула, когда Джозеф заговорил, облокотившись о каминную полку и, по всей видимости, намереваясь скорее закончить свою пытку — отрепетированный и заученный монолог. Мука переступающего через себя изобразилась в лице его, потому что так следовало выглядеть человеку, которому в минуту объяснения не были в полной мере подвластны ни мысли, ни чувства и каждое слово признания давалось как будто бы с трудом. — Я не искал ни вас, ни встречи с вами, но, можете поверить, свои слова я помню так же хорошо, как и ваш поцелуй, и причину своего отказа. Тогда мои мысли были заняты иным, иными страстями и желаниями. Я был слеп, почти безумен и не мог позволить себе думать о чем-то постороннем. Ваше признание я ошибочно счел таковым, а чувство — незрелым. Однако же, владея крайне ограниченными сведениями о вас (мне было известно только то, что ваш отец живет в Итоне), я вскоре принял решение возвратиться в Англию с твердым намерением искусственно увеличить вероятность нашей встречи. По приезде сюда я, руководствуясь теми же мотивами, беспрекословно принял предложение кузена посетить вечер, посвященный празднованию рождения мистера Ренфилда, несмотря на то что не был с ним знаком. Игра, понимаете, мисс Портер? Игра самими обстоятельствами жизни, приготовления к которой завершились ровно в тот момент, когда Чарльз осведомился у миссис Ренфилд о вашем здоровье. Вы утверждали, что вера есть приятное дополнение к материализму, и я, отчаянно веря в судьбу, с которой, имея силы, не желал бороться, составил этот уродливый план, в котором до определенного момента важная роль отводилась Чарльзу. Уверяю вас, он отходчив и ветренен, а потому ваше решение, будь оно принято в мою пользу, не станет терзать его сердце так долго, как терзало наше обоюдное желание вашего отъезда. Я вас люблю, и это отчасти дерзкое заявление, я уверен, вызовет у вас много вопросов, но я, доказав и вам, и себе, что любовь моя не приносит счастья, прошу вашей руки, мисс Портер. — Высокопарный монолог, оборвавшийся на пике, казалось, совершенно его истощил, однако же взгляд свидетельствовал о том, что все это сосредоточившееся в Джозефе напряжение происходило не из томления чувства, а из необходимости ожидания и отсутствия твердого убеждения в том, что Аннетт не пером, так словом подпишет этот договор и вынесет приговор его игре. Мисс Портер несколько опешила от произнесенных Джозефом слов: она услышала именно то, чего ждала, но совсем не так, как того хотела. Во всем его монологе, казалось, не было и капли лиризма, а свое признание он выплюнул, к тому же снова назвав игрой — девушка слышать не могла это проклятое слово, преследующее ее, о котором он говорил с большим упоением, нежели о своей к ней любви, и оттого Аннетт усомнилась во всем услышанном. Она знала, что Джозеф за всей своей напускной искренностью, обличающей подлинные мысли и желания, мог казаться настоящим настолько, что дыхание перехватывало, но лишь казаться. Безжалостный, как выбор, позер, чьи страдания и прочие человеческие черты отчего-то в минуты откровения принимали такую уродливую, нездоровую форму; позер, к которому она не знала, как подступиться, во всем ощущая его заметное превосходство над собой, и которого ни в чем не могла уличить. Мисс Портер сделалось страшно уже оттого, с какой легкостью и простотой он просил ее пренебречь вниманием другого… — Джозеф, извините... — неуверенно начала Аннетт, закусывая губу и немного по-детски склоняя голову, чтобы не быть поруганной за то, что не испытала, не смогла даже изобразить счастья, в то время как правила предписывали ей быть благодарной за оказанную честь. — Поймите, я тоже... — она, дрожа, под мерный перестук его пальцев по каминной полке терзала тонкую нить кружева, пущенного по кромке платка, пытаясь верно подобрать слова, — я тоже люблю вас, но во мне живет мучительный страх того, что, возможно, вас постигнет глубокое разочарование... Мы совершенно друг друга не знаем, а все это слишком скоро и несколько неправильно. — Не отказ, но признание в самых сокровенных своих тревогах, желание сохранить от собственной глупости, непонимание, лишенное вопросов, — вот что звучало в ее осторожных словах. — Не мучьте меня, позвольте самому решать, правильно это или нет. Я хочу услышать определенный ответ, дайте мне знать прямо сейчас, отвергнут я или нет. Если нет, я завтра же поеду к вашему отцу. Вся неправильность ситуации для него заключалась исключительно в том, что ее руки нужно было просить у ее отца, но то была крайняя мера, потому как, зная о майорате, Джозеф не сомневался в том, что не встретит никаких возражений со стороны мистера Портера, но ее саму подвергнет еще более серьезному и продолжительному воздействию со стороны семьи. Впрочем, его отец знал обо всем этом немногим больше, чем мистер Портер, что сам Джозеф относил к прескверным аспектам вопроса, потому как скромное материальное положение мисс Аннетт не осталось бы им незамеченным, несмотря на то что в Оклахоме все поголовно были равны, все начали сначала. МакКуновал-старший о жизни на континенте и слышать не желал, в то время как внутрисемейные разговоры о ней не утихали вот уже больше года, — старик находил это простой прихотью несведущего юнца. — Я могу просить вас об одном, о времени. Мне нужно подумать... — Аннетт, едва ли не напуганная этой настойчивостью, пребывала в замешательстве, но понимала, что это было одним из тех решений, которое нельзя принять сразу же и нельзя отклонить, доверив кому-нибудь другому, даже Ингрид, а потому впервые за весь разговор взглянула Джозефу в глаза. Он сам все сделал для того, чтобы она не могла позволить себе так скоро откликнуться, не смогла всецело довериться ему, вновь и вновь слыша от него пресловутое «игра», а потому отважилась просить об этой кратковременной отсрочке. — Вы приятны на вид, хорошо воспитаны, ваши манеры вполне могут составить вашему супругу репутацию человека во всех отношениях сознательного и ни в чем не прогадавшего — это теперь редкость, что, к сожалению, понимаю не только я. Именно поэтому я заявляю вам, мисс Портер, в вашем распоряжении сколько угодно времени, кроме того, вы находитесь в том возрасте, когда принять правильное решение особенно важно… — этому ее взгляду он уступил, потому что в противном случае не избежал бы ненужных вопросов по возвращении в гостиную, и все же не удержался от последнего штриха к своей речи: под «правильным решением» Джозеф полагал единственно принятое в свою пользу, и потому этой расчетливой, нарочито бесчувственной похвалой в отместку едва ли не выбранил девушку за ее нерешительность. Имея на мисс Аннетт много большее влияние, Джозеф иронизировал над неопределенностью своего положения, говоря при этом не о ревности — что нередко, напротив, даже юным мисс казалось очень лестным, — но о своем нежелании лишиться определенных выгод, вследствие чего его предложение рассталось с последней из своих масок и приняло свой подлинный вид взаимовыгодной сделки, по заключении которой мисс Портер сделалась бы его женой и избавила семью от тягот своего содержания, а отца — от тревог за ее будущность; он же получал возможность перестать считаться в глазах пожилых людей беспечным мальчиком и войти в дела одной из успешных и респектабельных фирм Запада семейным человеком. Пройдя мимо камина вдоль книжного шкафа, Джозеф снял с полки первую попавшуюся под руку книгу, открыл ее и, прочтя автора и название, возвратил на прежнее место, причем совершенно бездумно. Человек, чье настроение — давно изученный и налаженный механизм, человек, что порой бывал взбалмошным, словно пьяным, и обманчиво-спокойным, как воздух перед грозой, он в своем характере был англичанин, такой же переменчивый, как небо над Лондоном, но сбросивший с себя всю тяжесть разговора, благодаря этому безотчетному действию. — Мы можем идти, ведь я показал вам чудесную фамильную библиотеку, пополнением которой занимаюсь и сам. Полагаю, миссис Ренфилд удовлетворится подобным ответом, — с этими едкими словами, коснувшимися сестры Аннетт, Джозеф направился к двери, на этот раз оставив без внимания свою хромоту. — Спасибо... — прошептала в ответ мисс Аннетт, поднимаясь на ноги и оправляя тяжелую юбку. Девушка еще не успела вполне оправиться от ощущения, что поступила совсем неправильно, что пропала, совершенно точно пропала, но, не заставив себя ждать, вышла следом за Джозефом, непонятным и неясным, не зная, что будет дальше, однако же надеясь, что выдуманное им оправдание этой задержки покажется сестре и мистеру Ренфилду достаточно вразумительным.