С любовью, Энн»
Аннетт решила закончить письмо именно так, своим ласковым прозвищем, которое выбрал для нее Джозеф, чтобы показать, что она на самом деле не холодная, а отзывчивая и нежно любящая, и уверить в том, что, возможно, уже тоскует и отдохновение находит лишь в воскрешаемых воображением минутах забытой морали. Она старалась всячески смягчить свои слова, ничуть не скрывая того, на какую реакцию со стороны Джозефа на самом деле надеялась, и, решив перечитать составленное послание во избежание какой-либо путаницы, не заметила, как смягчилась сама, любовно перегнув бумажный лист на середине. Разумеется, предстоящая разлука удручала ее, но девушка сочла правильным некоторое время быть послушной, потому как этому совету следовала не только Молли, но и мисс Бетти, которые, возможно, в отличие от нее, ничуть не ошибались в своих суждениях. Мисс Аннетт, оставив письмо на столе и рассудив, что пытаться уснуть теперь, после стольких потрясений, просто глупо, самостоятельно переоделась в более скромное домашнее платье, решив ничего более не предпринимать и подождать здесь до пробуждения няни, как вдруг мысль о не состоявшемся до сих пор примирении с отцом неожиданно обожгла ее. Девушка торопливо оставила свою комнату, ничуть не беспокоясь за сохранность своего письма, потому как Ингрид, очевидно, благополучно отбыла в столицу, и неслышно спустилась по лестнице, застав отца в состоянии поистине жалком: Марк Портер, оставшись один, впервые после смерти жены позволил себе слезы, чтобы оплакать свою печальную участь, одиночество и старость, в которых не видел рядом ни одной из двоих дочерей; в которых дни, да и сам он, наполнялись непроглядной, как лондонский туман, тоской по покойной ныне миссис Портер, что, может быть, и смогла бы утешить его, ласково взглянув с портрета, если бы ему достало сил подняться с такого же старого, как и он сам, кресла. Аннетт, виновато опустив голову, несмело подошла к отцу и погасила настольную лампу, свет которой уже не был нужен. Она не ожидала увидеть его таким, не была готова и не знала, что говорят в подобных случаях, после серьезных ссор, а потому молча и по-детски неумело обняла его ссутуленные плечи, и мистер Портер понял в тот момент, что единственной угрозой, которую он все же как отец обязан исполнить, будет эта разлука, которая, по крайней мере, Аннетт уж точно покажется долгой.***
Возвратившись домой, Джозеф, в отличие от Аннетт, не пренебрег сном, потому как успел обзавестись некоторыми планами, что в большинстве своем касались решения внутрисемейных вопросов, по-прежнему настоятельно требующих самого деятельного разбирательства. Он проснулся ближе к полудню, когда свежая одежда уже была приготовлена его камердинером, но не спешил подниматься с постели. Отяжеленный не отступившей еще сонливостью, Джозеф обвел глазами комнату и, остановившись взглядом на плотно задернутых шторах, сделал вывод о том, что утром его посетила именно мать и она же оставила на невысоком прикроватном столике, предназначенном для утренней корреспонденции, нераспечатанное письмо, пришедшее, очевидно, совсем недавно, и приземистый стакан, до половины наполненный водой. Вид этого стакана Джозефа неприятно уязвил, поскольку миссис Джейн дала понять, что сочла его вернувшимся в состоянии отнюдь не трезвом, и, возможно, по той же причине позволила ему выспаться, искусственно при свете дня сотворив в комнате полумрак ночи. Однако же к письму он отнесся с большей доброжелательностью и даже заинтересованностью, потому как вынужден был обратить внимание на то, что после произошедшего инцидента разного рода приглашения стали приходить много реже или даже не приходить вовсе, если исключить из общего списка корреспонденцию мистера Гила и живущего неподалеку мистера Брауна, чей дом нередко становился пристанищем его дяди, его отца. Остановившись на этой мысли, которую Джозеф не расположен был развивать, предпочитая держать от себя на определенном расстоянии и воспринимать как ничего не значащий факт или данность, он поднялся с кровати с тем, чтобы, одевшись, составить ответ на пришедшее послание и, следовательно, распорядиться оставшимся до обеда временем наиболее рационально. С письмом в руках он прошел к окну и, одним широким движением отодвинув тяжелую штору, остановился, чтобы, привыкнув к свету, распечатать его и прочесть. Вскоре лицо его, подернутое неверием, исказилось бессильно исступленной злобой человека, вновь потерпевшего поражение от недооцененного, непризнанного врага, и взгляд его стремительно скользил по строчкам и, срываясь вниз, всякий раз возвращался, минуя пустые излияния и надежды мисс Аннетт, к тем ее словам, что показались ему особенно значимыми. Уже при повторном прочтении Джозефу, которому по-прежнему не удавалось равнодушно отнестись к содержанию письма, пришлось признать, что мыслям его этим утром не суждено было обратиться к какому-нибудь приятному предмету, а затем все же выпить воды и составить ответ. Однако же при написании адресованного мисс Аннетт послания руки его дрожали, а губы кривились от негодования и презрения при каждом упоминании одной докучливой особы, чьи действия, казалось, избегали и противились всякой логики, а значит, и не могли быть предугаданы. Джозеф вспоминал их непродолжительный разговор, вспоминал, в каком настроении оставил ее — то было предвкушение, но никак не учиненной ею мести, а исполнения данного им в выражениях самых неопределенных обещания близости. И после этого, переступив черту игры и превратив ее во вражду, надеяться на что-то, полагаться на ответные чувства? Немыслимо, но, верно, возможно, и от осознания этого его передергивало. Однако же теперь Джозеф, помня, что говорил весьма неоднозначно и уж тем более не мог позволить себе в присутствии мистера Портера прямого намека, желал разубедить женщину в том, в чем сам же ее и уверил, и вскорости объявить об окончании ни к чему не приведшего спектакля, потому как одно-единственное негласное правило игры первой нарушила она, но никак не он. Джозеф не отдавал себе отчета в том, что подобное намерение, будь оно озвучено кем-то другим, подверглось бы осуждению с его стороны, им самим расценилось бы как безрассудство или даже глупость, и хотел лишь одного — увидеть ее падение, крах отвергнутой женщины. Нет, никому до нее не удавалось так хорошо перетасовывать колоду его карт, и Уилл непременно посмеялся бы над нынешним его положением, если бы мог в сопровождении своей дамы посещать такого рода собрания. Джозеф и сам, преисполняясь желчью, склонялся, скорее, к самоиронии, потому как комизма этой запутанной ситуации добавляли вполне определенные обстоятельства, при которых, на первый взгляд, ничего подобного просто не могло произойти. Однако шанс на благополучный исход все же оставался, и в нем он убеждал Аннетт в своем ответном письме: «Мисс Портер, признаться, я каждую минуту ждал, что это произойдет, потому что рано или поздно это должно было случиться, но надеялся, что успею принять вас прежде, чем миссис Ренфилд решит воспользоваться своим единственным козырем против меня. Не стану пускаться в пространные объяснения и размышления, зная, что вам они радости не принесут. Однако же я имел довольно весомые основания полагать, что миссис Ренфилд не оставит своих попыток оговорить меня если не в ваших глазах, то в глазах вашего отца, дабы он оказал на вас влияние. Боюсь представить, скольких слез стоил вам подобный исход разговора, еще более меня угнетает сознание того, кто является их причиной, и я имею в виду вовсе не неудовлетворенность своей семейной жизнью, движущую вашей сестрой в тот злосчастный вечер. Я намерен выражаться прямо, быть может, из-за некоторой раздражительности и негодования, что породило во мне ваше письмо и сведения, в нем сообщающиеся. Должно быть, теперь я представляюсь вашему отцу человеком гадким и низким, вовсе не достойным его дочери. Вероятно, он сожалеет, что у миссис Ренфилд не нашлось заступника, способного призвать меня к ответу на дуэли. Во всяком случае я вижу острую необходимость в своем скором приезде, но обязан учитывать ваши желания и сам сознаю совершенную невозможность осуществления этого намерения. Считаю своим долгом просить вас ни при каких условиях не прерывать общения с миссис Ренфилд, быть с нею разговорчивой и приветливой, потому что я не тот человек, из-за которого стоило бы преждевременно разрывать родственные связи. Вы должны понимать, что наши отношения еще неопределенное количество времени будут напрямую зависеть от чрезвычайно переменчивых настроений вашей сестры. Поднимитесь и утешьте ее, выразите ей свои соболезнования, назовите иные причины, побудившие вас дать мне согласие, но не допустите открытой вражды. Мне, безусловно, есть что сказать вашему отцу, у вас же, насколько мне известно, слишком мало доказательств, а точнее, их нет, если не принимать во внимание мои слова, но и на них вам ответят фактами, в действительности свидетельствующими в равной степени против меня и миссис Ренфилд. Вам, возможно, не понятно, как можно решиться сделать своему супругу неверность, я же не вижу выгоды вам это объяснять, остальное непременно будет походить на ответные оскорбления в адрес вашей сестры. По-прежнему прошу вас доверять мне и не волновать себя пугающими перспективами. Благодарю вас за проявленное внимание к моим родственникам и, в свою очередь, прошу прощения за то, что не могу выразить столь же искреннего беспокойства за здоровье ваших родных, потому как заинтересован лишь в вашем благополучии. Я уверяю вас, что не позволю вам остаться одной и, конечно, появлюсь на этом вечере, чтобы составить вам компанию и принести извинения вашему отцу, возможно, подробнее обговорить с ним детали предстоящего отъезда. Полагаю, что вскоре все должно разрешиться, и повторяю, что вы имеете все основания надеяться на лучшее.Джозеф МакКуновал»
Джозеф действительно недоумевал, почему, несмотря на его нежелание что-либо усложнять и стремление как можно скорее разрешать время от времени назревающие проблемы, все происходило именно так, почему все складывалось из рук вон плохо, а ему самому не везло даже в незначительных интрижках? Почему мимолетный флирт повлек за собой столь серьезную заинтересованность со стороны миссис Ренфилд, а его увлечение собственной невестой сходит на нет, стоит только с нею разлучиться? Джозеф осознавал, что стоит перед выбором нравственного свойства, и вместе с тем не принимал мысли о том, что равнодушен и по-прежнему не влюблен, потому как подобные нюансы уже не имели никакого значения и никоим образом не повлияли бы на его решение жениться, однако, безусловно, разочаровали бы мисс Аннетт, которой и так пришлось принять участие во всем том, о чем изначально ей не предполагалось даже знать. Он, конечно, не отрицал своей вины в том, что испортил и в какой-то степени даже опошлил период своих ухаживаний, но и в том, чтобы испытывать ее любовь, заслуживающую поистине счастливого брака, а значит, и благородства с его стороны, Джозеф не видел никакой необходимости. Кроме того, именно по причине жертвенности нрава мисс Аннетт и собственной неготовности отказаться от светского общества, как то сделал Уильям, он терпеливо сносил все трудности, связанные с ее семейством, от которых в противном случае мог бы с легкостью отказаться. Однако терпение его было отнюдь не безгранично, в то время как родственники мисс Портер, должно быть, считали иначе, а потому по-прежнему неустанно досаждали ему то ханжеством, то склонностью вспоминать прошлое, и Джозеф признавал, что ни за что не согласился бы терпеть подобное долее оставшихся до отъезда в Америку нескольких месяцев. Джозеф, склонившись над столом-бюро, написал адрес и дважды перегнул испещренный грязными от чернил и мыслей словами лист, что вытянул и вобрал в себя все его чувства, но в то же время упорядочил их (что было особенно важно теперь, когда сам он боялся упустить что-то важное и попросту просчитаться); вытеснил проблеск какого-то утреннего энтузиазма и не привнес взамен ничего, кроме усталости. Впрочем, Джозеф понимал, что теперь и для него не лишним будет позаботиться о хороших характеристиках, помочь сделать которые могло бы, к примеру, это письмо, пришедшее вместе с вечерней почтой, и потому следовало обременить этим поручением кого-то из не занятых в хозяйстве слуг. Но стоило ему выйти из комнаты, как от противоположной стены отделилась Лили, благодаря своей приветливой улыбке не оставившая сомнений в том, что этот день, не заладившийся с самого утра, таковым и останется. Она, нарядная в своем коротеньком светлом платье, прикрывающем колени и едва доходящем до щиколоток, сцепила руки за спиной и с минуту ждала, что Джозеф первым начнет рассказывать о том, где и с кем провел эту ночь и почему приехал только под утро, но вскоре обратила внимание на письмо и чем-то обеспокоенный взгляд и, раздосадовано вздохнув, первая принялась расспрашивать его обо всем том, что ее интересовало: — Джозеф, ты должен, просто обязан мне обо всем рассказать, — выпалила мисс Лили, которой всегда разрешалось быть категоричной в своих требованиях. Однако же теперь она не могла позволить Джозефу уйти или ограничиться каким-нибудь неопределенным ответом, потому что устала от того, что в последнее время с трудом могла застать его дома; потому что нуждалась во внимании с его стороны ничуть не меньше, чем какая-нибудь мисс Портер, к которой она вынуждена была ревновать обоих, до того подлинно интересующихся и занятых лишь ею одной. — Прошу, не сейчас. Потом или даже сразу после обеда, если ты не пожелаешь оставить меня, я обязательно все расскажу, но не теперь, когда я к этому разговору не расположен совершенно, — произнеся эти слова, Джозеф весь как будто вытянулся, стараясь таким образом приобрести вид еще более солидный и создать иллюзию занятости, скрыться за углом взрослой, а потому пока что непонятной Лили жизни и ее реалий, которые общество предписывало преждевременно не открывать юным мисс, а то и вовсе на протяжении всей жизни держать их в счастливом сентиментально-умиленном неведении. Должно быть, для того и были придуманы выгодные партии и счастливые замужества. И напрасно он, не успевший примкнуть к новым веяниям и слишком скоро отвергнувший консервативные взгляды отцов, а потому не сформировавшийся окончательно человек, развлекал себя тем, что готовил мисс Аннетт к тому, чтобы та умела принять и вытерпеть этот нескончаемый поиск, эту его несостоятельность и неприспособленность к среде, что, верно, рано или поздно должна была поглотить нежизнеспособную идею и того, кто выцедил ее из невесомой пустоты и все это время жадно выхаживал, стремясь превратить в нечто, имеющее серьезное основание. — Но после обеда я буду обучаться с мадам по-французски, — нахмурившись, деловито напомнила маленькая, но уже умеющая стоять на своем мисс, чей полный любопытства взгляд поистине не знал жалости. Она никак не могла разобраться, нарочно ли Джозеф старался отложить разговор или просто забыл (последнее, пожалуй, еще сильнее огорчало ее, потому как было следствием его к ней невнимательности), а потому девочка поспешила следом за старшим братом. — Джозеф, пожалуйста, — нетерпеливо, но все же стараясь придерживаться некоего компромисса, повторила Лили, неустанно предпринимающая попытки встретиться с ним взглядом. — Это письмо для мисс Портер, верно? Любовное послание, так? Поэтому ты не хочешь мне говорить? — Да, это письмо для мисс Портер. Для своих лет ты очень догадлива, — однако же эта попытка похвалить или же просто ободрить Лили излишне походила на намерение как можно скорее освободиться от необходимости продолжать разговор, которого не следовало даже начинать. Но Лили — сосредоточие до невозможности, до раздражения и рези в глазах светлых кружев — все не унималась, и отвлекала, и мешала ему одним своим присутствием, а потому Джозеф, чьи мысли по-прежнему были заняты никому не переданным письмом, никак не мог сосредоточиться на заданных ею вопросах и вынужден был отвечать на них привычно просто, не только не поощряя, но и позволяя себе небрежно не замечать стремления этой девочки скорее повзрослеть. — Почему же она почти не бывает у нас? Ей не позволяет отец, но почему? Наверное, ты ему не понравился. Мне бы не понравился такой невыносимый молодой человек! Джозеф! Постой же, ты так ничего и не рассказал… Неужели писем может быть достаточно? Ведь вы почти не видитесь… Как же… Как возможно, чтобы вы были влюблены и при том могли так надолго разлучаться? — Лили совсем ничего не смыслила в тонкостях тех взаимоотношений, что выходили за пределы семейного круга с тем, чтобы образовать новый, а потому должна была мириться с подобным почти оскорбительным обращением и подавлять собственные недовольства теми делами и проблемами, что, казалось, занимали Джозефа сверх всякой мыслимой меры и все до одной относились к неизвестно откуда взявшейся мисс Портер. Кроме того, Джозеф был положительно не в духе и не скрывал этого, а ей во что бы то ни стало требовалось выяснить, как именно следует воспринимать прекратившиеся визиты Чарльза и можно ли надеяться на то, что он чувствует в себе ничуть не меньшую потребность видеть ее ежечасно. — Прошлым вечером мы с мисс Аннетт посетили театр в компании моих близких знакомых. Ее очень впечатлила постановка, но только потому, что она давно не бывала в театре… Однако, разумеется, писем и встреч, в большинстве своем исключительно публичных, никогда не бывает достаточно, потому как даже самый светлый и искренний порыв чувства в конечном итоге может завести непозволительно далеко, мисс Лили. Все это в совокупности принято называть увлечением и в целом одобрять, в то время как отсутствие серьезных намерений и душевного порыва, как вам известно, подвергается осуждению и жесточайшей критике. Оно, можно сказать, наказуемо, и, чтобы избежать наказания, молодые люди либо соглашаются принять те условия, которые выдвигает против их любви общество, и не позволяют себе ничего лишнего до венчания, либо решаются таиться от света. Однако же подобные тайны слишком часто разоблачают, а потому подавляющее большинство предпочитает все же следовать законам морали и вести себя пристойно. — Джозеф, несмотря на то что знал, что Лили спрашивала вовсе не о том или, скорее, подразумевала немного иное, мог видеть теперь, как она загорелась одновременно смущением и желанием возразить и отринуть собственное любопытство. Но говорил он недостаточно громко для того, чтобы слова эти оказались услышаны кем-то еще, и, очевидно, не собирался делать ей каких-либо вразумлений, а потому то смятение, в которое была повергнута юная мисс, очень скоро ее оставило, позволив вновь подступиться к волнительной и сокровенной теме, но уже несколько более осторожно и осмотрительно. — Мне очень жаль, что ты не можешь пригласить мисс Аннетт танцевать, — после непродолжительного молчания призналась Лили, успевшая обнаружить истинный смысл своих слов прежде, чем Джозеф воспринял их на свой счет. — Мне кажется, мисс Портер прекрасно танцует и Чарльз, конечно же, предпочтет меня ей, а я буду вальсировать с каким-нибудь овдовевшим лордом. — Она вздохнула и зашагала тише, потому как, назвав имя, неожиданно для себя самой лишилась прежнего оживления, но вместе с тем только приобрела во внимательности и вдумчивости. Лили не хотела обзаводиться никакими иными кавалерами, как, впрочем, и лишаться их совершенно, и ничуть не сомневалась в том, что если она как следует во всем разберется, то все сложится именно так, как решила она. Действительно, она знала множество подобных браков и ни на секунду не сомневалась в том, что отец и мать отнесутся к ее выбору положительно, но серьезно волновалась из-за того, что вытворял ее кузен. Чарльз, сам того не зная, заставлял ее сомневаться не только в высказанных словах, но и в степени своей действительной к ней привязанности и придавал устойчивой, на первый взгляд, конструкции (Лили отчего-то по-прежнему представлялось возможным возобновление того образа жизни, который они вели еще до отъезда Джозефа в Штаты) весьма шаткий и неприглядный вид. И, если бы вдруг сложилось так, что Чарльз из-за этой глупой и ненужной ссоры в самом деле решился погубить все привычное и близкое ей, Лили, как она уже пообещала себе, никогда не простила бы ему обманутого доверия. — Не забывай, что у Чарльза есть язык. Думаю, если ему понадобится с тобой объясниться, он хотя и не без робости, но в самых благопристойных выражениях сможет высказать все свои чувства и надежды, — почти несдержанно отозвался Джозеф, не получающий никакого удовольствия от участия в разрешении подобного рода вопросов, а этого участия от него поочередно требовали то домашние, то сама мисс Аннетт. Он до конца не понимал причин, побудивших Лили так серьезно взяться за устроение своей будущности в столь раннем возрасте, однако же сознавал, что и сама она знает немногим больше, а потому раздражался из-за того, что должен был вновь вмешиваться в жизнь человека, перед которым и без того был уже достаточно виноват. — Если бы он любил, то, верно, уже открылся бы мне? — Лили, не дойдя до дверей столовой, остановилась и потупила глаза, спросив наконец прямо, а оттого тихо, но достаточно отчетливо. Она чувствовала, что по твердости и неуступчивости характера во многом превосходила Аннетт, своего возлюбленного и даже собственную мать, и не могла отрицать того, что, в отличие от брата, почти не совершает ошибок, все делает правильно, и именно поэтому не должна оступиться теперь. Однако не покорная еще внутренняя сила и целостность, делавшаяся обыкновенно причиной чрезмерной храбрости и обаятельной заносчивости, казалось, могли легко отпугнуть от нее каждого из тех, кто знал ее достаточно хорошо для того, чтобы судить. Она вовсе не хотела властвовать и довлеть просто потому, что не чувствовала в том никакой потребности и с самых ранних лет пусть бессознательно, но подчиняла себе и держалась выше других. Лили никогда не зазнавалась и не проявляла к тому рвения — так просто случалось, это было в ее характере и не поддавалось внешнему влиянию; это делало ее достаточно уравновешенной и в меру своенравной и не позволяло волнениям проникнуть к тревожному сердцу, не пропускало их дальше сознания и, безусловно, роднило с отцом. В ней было все то, что Джозеф старался изобразить и очень часто неудачным исполнением превращал в настоящую карикатуру, и именно поэтому она была им любима. — Быть может, он еще не решился, — примирительным тоном высказал свое предположение Джозеф, избавившийся, наконец, а точнее, передоверивший письмо вышедшему из-за двустворчатых дверей столовой лакею, с которым обменялся несколькими не наполненными до конца словами и согласными кивками головы, тогда как через плечо его за закрывающимися дверями успел заметить отца и мать, в холодном молчании сидевших за столом. Последняя слишком много сделала для него, и потому Джозеф просто не мог не испытать угрызений совести за то, что своим непреднамеренным опозданием предоставлял отцу повод к тому, чтобы сделать если не выговор, то, по крайней мере, замечание насчет отсутствия чувства долга и манер. Ощутив, как приступ малодушия перед неотвратимым разговором стянул его горло, Джозеф усилием воли заставил себя отвести взгляд он дверей столовой и забыть о сомнениях, поколебавших его уверенность в необходимости возобновления подобных встреч, от которых он, признаться, успел отвыкнуть. Однако же миссис Джейн обоих склоняла к соглашению и всем возможным уступкам по отношению друг к другу. Женщина не гнушалась даже одолжениями, что сопровождались, как правило, проявлениями обоюдного нерасположения. Подобное терпение должно было быть вознаграждено, а потому своим сегодняшним появлением за общим столом Джозеф хотел сделать ей приятное, пусть даже в ущерб себе. — Но ведь я не откажу, — хорошо обдумав, но все же не удовлетворившись подобным ответом, возразила Лили, и Джозефу вновь показалось, что она ответила ему невпопад, обронила какую-то несвязную, отвлеченную реплику, прервала ту полемичную беседу, которая происходила внутри него, и в чем-то сделалась теперь виноватой перед ним. Но даже если бы он знал или хотя бы догадывался обо всех тонкостях взаимоотношений кузена и сестры, о направлении ее мыслей (охарактеризовать их обыкновенной бестелесной и нетребовательной к реальности фантазией Джозеф, немало впечатленный тем, как далеко заходили планы мисс Лили, просто не мог), он все равно поступил бы так, а не иначе, лишь удостоверившись в верности собственного расчета. — Ему этого не известно, — с насмешливо-ободряющей улыбкой заметил Джозеф, никогда не иронизирующий, но всегда замечающий за кузеном то, с каким поразительным трепетом тот относится к межчеловеческим отношениям, с какой непринужденной искренностью и участием поддерживает диалог и до каких высот возносит грешащее непостоянством чувство. Он, пожалуй, даже рад был не обнаружить в сестре подобной чувствительности и лиричности духовного начала, потому как отсутствие глубины мироощущения обещало ей лишенное всяких тревог счастливое существование, кроме того, сам предмет ее любви не вызвал у него никаких опасений по поводу дальнейшего благополучия сестры. — Но ты же решился, хотя и не мог знать, что ответит мисс Портер на твое признание, а теперь вы с Чарльзом в ссоре из-за нее, поэтому ты не хочешь ничего говорить, потому что так же, как и он, видишь во мне ребенка. Скажи мне, я права? Права, ведь так? Все из-за этих дурных платьев. Если бы не они, я могла бы выглядеть немного старше, могла бы стать достойной соперницей… — Он видит в тебе ребенка только лишь потому, что сам еще не окончательно вышел из этого возраста, — стараясь унять ее взволнованную и вновь ожившую речь, Джозеф нетерпеливо перебил Лили, потому как ни к чему было ей выдвигать какие-либо претензии, пусть даже не притязающие на серьезность, стоя у дверей столовой, за которыми находились оба их родителя. — Полагаю, на следующем вечере он просто не сможет не заметить твоей красоты. Поверь мне, ее вижу и ценю не только я, и никакое платье не сможет отвлечь от тебя взглядов разборчивых кавалеров. Только представь, ты сможешь, будешь вправе выбирать… из молодых юношей и старых испытанных светских львов, что же касается мисс Аннетт, то очень скоро я скрою предмет твоей ревности от глаз кузена. — Джозеф самодовольно сознавал, что ему удалось не только польстить, но и подтолкнуть девочку к чувству, похожему на признательность по отношению к мисс Аннетт за одно только ее согласие, данное ему, и решение оставить туманный Альбион, а потому имел все основания считать свою благородную миссию выполненной. — Пойдем, нас ждут, — с этими словами он открыл дверь, предоставляя юной леди первой пройти в столовую, и Лили, ободренная тем, какого мнения о ней придерживается Джозеф, проходя мимо него, не удержалась и шепотом заявила о том, что вовсе не ревнует, потому как подобные чувства ее недостойны, чем только позабавила брата, который, в свою очередь, предпочел умолчать о том, что доподлинно знал о согласии мисс Аннетт. Джозеф следом за нею вошел в просторную, точно вытянутую по примеру находящегося в центре стола комнату с тем, чтобы замкнуть собранный заботливой матерью из мельчайших кусочков семейный круг, которому суждено было расколоться сразу же по окончании трапезы. Все чувства его, казалось, умерли в официальности тона, которым Джозеф поприветствовал почтенного своего родителя. Однако же притянутая за ручку дверь уже была затворена за его спиной и вынуждала Джозефа продолжать изображать взявшегося за ум сына и притом, как ему представлялось теперь, жутко фальшивить перед лицом одного из строжайших театральных критиков среди тех, кого ему когда-либо приходилось знать. — Как ваше здоровье, отец? Погода вполне могла подорвать его, — Джозеф старался сыграть покорность и участие, но самому ему в этом вопросе слышалась издевательская и едкая насмешка, произнесенная не его — чужим голосом, и этот голос в его голове отчего-то звучал убедительнее и много более отчетливо, открывая тот подтекст, который почти всегда при должном усердии можно обнаружить даже в самом непредосудительном вопросе. Но мистер МакКуновал никогда не утруждал себя подобными литературными изысканиями и не намерен был, по крайней мере, в присутствии жены превратно толковать слова сына, хотя и не склонен был им верить и, как и любой другой человек преклонного возраста, поставивший вопрос о наследстве весьма категорично, сомневался в подлинности высказанного интереса. — Не вызывает опасений, впрочем, ему больше вредит твое поведение. Оно омрачило уже не один день моей жизни, — мистер МакКуновал предпочел прокомментировать собственное состояние как можно более лаконично, дабы единственный наследник каким-нибудь случайным образом не оказался обнадежен его решением или же из недовольства его отказом вновь не обратился к кутежам. Он, казалось, видел многое и столь же многое мог снести, если то напрямую не касалось его репутации, потому как, будучи человеком неисправимо консервативным, мистер МакКуновал не верил в то, что репутация, как и честь, могла быть восстановлена, возвращена, а ошибка — прощена и забыта. Однако же миссис Джейн, по чьему настоянию Джозеф, и без того утомленный этой пошлой партией, сочинял все новые миниатюры и сам же показывал их, тронула прибором откликнувшийся тихим звоном край блюда, прося прекратить или даже вовсе оставить эту тему, послушно сошедшую в тишину ее благодарной улыбки. Она, видя, что сын ее озабочен каким-то сложным и, по всей видимости, еще не успевшим разрешиться вопросом, жалела его и, возможно, сильнее, чем от нее этого требовали материнские чувства, а потому старалась выразить на своем лице благоволение к тем шагам, что сделаны не от, но навстречу, и перенимала в свои понимающие руки ощетинившуюся беседу, и мягко направляла ее в сторону последних утренних новостей и их с Лили небольших планов на ближайшие несколько дней. Миссис Джейн плавно и умело вовлекала каждого из собравшихся за столом во внутрисемейную жизнь и, обращая внимание на незначительные, но требующие немедленного и отнюдь не женского вмешательства заботы, а также на собственную не знающую пределов и распространяющуюся на других скуку, негромко спрашивала о том, чем дышит город, а после внимательно прислушивалась к объяснениям супруга относительно положения страны на внешнеполитической арене и его же толкованию причин перемены настроений в британских колониях в Африке. Ее стараниями разговор коснулся золотодобычи и налогов, таможенных пошлин и гражданских прав, а вскоре и вовсе посерел и наскучил всем так, что ни у кого из присутствующих не осталось пыла для возражений и споров между собой: сама беседа постепенно привела их в выгодное миссис Джейн расположение духа. Все последующие дни разлуки, о которой говорил Джозеф и в которую не хотелось верить Аннетт, в равной степени походили на заведенную этой незаурядного ума женщиной дискуссию, с той лишь разницей, что мисс Портер перестала наконец прятаться, хотя и не писала более ответных писем и все это время не поддерживала никакой связи с женихом, опасаясь, очевидно, наскучить и досадить ему своими мелкими перипетиями. Благо, отец ее не стал поднимать тем, касающихся прекратившихся визитов Джозефа, которые и прежде были достаточно редки для того, чтобы сойти за обыкновенное снисхождение. Марк Портер понимал, что так или иначе, но мужчина уже поставлен Неттой в известность и его отсутствие есть мера, предпринятая дочерью для его, старика-отца, скорейшего успокоения. И действительно, спустя несколько дней мистер Портер уже мог констатировать тот факт, что все в его жизни вновь возвратилось на прежние места, что он готов даже примириться с этим браком, при том условии, что в приватном разговоре Джозеф подтвердит слова Аннетт, которые, вполне возможно, еще могли оказаться простой выдумкой. Марк также считал, что должен был проследить за тем, чтобы необходимые приличия были соблюдены, а между его дочерьми и вышеупомянутым джентльменом произошло наконец объяснение и, если потребуется, прозвучали обоюдные извинения. Однако все это было не больше, чем мечтой, принадлежащей поборнику мира, который был возможен в ушедшем на покой, но оставившем после себя никому не нужные пережитки прошлого обществе. Мистер Портер невольно причислял себя к этим дожившим до седин представителям прежнего строя, которые первым долгом, казалось, обязаны были мешать жить новым людям и надиктовывать им на ухо давно не действительные правила этикета.