Дверь напротив.

Голова гудела, это ощущение перебивало собой все остальные. Гилберт откинулся на спину, с тихим стоном закрыв лицо руками. Все тело отозвалось преотвратительной болью, в довершении к головной. Еще не слишком понимая, где он, и какого черта с ним происходит подобное, пруссак сел на краю постели, морщась от боли. Вот только уже через мгновения его глаза широко распахнулись, каким-то недоумевающим взглядом он смотрел на кровать (а простыни были идеально чисты, вопреки всему), закрыв рот руками. Нет, такое не могло привидеться, ноющая боль во всем теле подтверждала, что эту ночь он провел именно с Брагинским. Рубашка лежала рядом на стуле, на ней поверх – несколько пуговиц. Передернувшись от отвращения и ужаса, Пруссия попытался взять ее в руки, но оторванные пуговицы сразу же рассыпались по полу. Наклонился, что бы поднять хотя бы одну – подвели ноги, он нелепо упал на пол и, свернувшись почти клубочком и закрыв лицо ладонями, беззвучно зарыдал. Снести можно было что угодно, лучше бы Брагинский и правда переломал ему руки, но произошедшее было уже за гранью того, что он был способен понять. Невозможно было назвать это унижением – много дальше. Гилберт мог бы ненавидеть Ивана всем сердцем (чем он в последние дни и занимался), но на сей раз приплюсовывалась неконтролируемая ненависть к себе. Глупо было бы даже пытаться убедить себя, что вчера он был против до последнего. Только если «последним» назвать момент, когда Иван уже поставил его на колени. И то с натяжкой. Гилберт не знал, где сейчас Россия и Беларусь. Было бы неприятней втройне, если бы Наташа нашла его в таком состоянии в комнате брата. А как он сможет посмотреть на Ивана, он вообще не предполагал. Взяв себя в руки, пруссак постарался надеть хотя бы штаны. Пуговицы от рубашки он так и не поднял, просто накинул ее, не застегивая. И очень вовремя – в дверь постучались, определенно не Брагинский. -Ты уже проснулся? Все в порядке? – Наташа заглянула в комнату, в то время как Гилберт с откровенным ужасом на лице попытался воротом рубашки прикрыть следы на шее, и как-то совсем запоздало обнаружил, что ошейник уже на месте, — Ваня сказал, что ты здесь… -Я в полном порядке, — голос хриплый, сорванный, как бы Гилберт не старался говорить громко, — Можешь не беспокоиться. -В порядке? – Беларусь зашла в комнату, но к Пруссии подходить не стала, — Удивительно. Ваня мне сказал, что вчера было… -Что вчера было? – пруссак побледнел, в глазах у него помутилось, — Я… -А ты не помнишь? – девушка улыбнулась, — Ведь Ваня пригласил тебя выпить. Он сказал, что тебя унесло с пары рюмок, и ты тут куролесил… Сказал, что как-то умудрился порвать рубашку… Дашь мне ее? Я все пришью обратно. Да, а еще сказал, что еле уложил тебя спать, — Наташа хихикнула, — Тебе надо знать меру. Пруссия, все еще нервно теребивший ворот, едва не упал. Ничего, красиво все Иван обернул. И не прикопаешься. -Да, точно, — альбинос нахмурился, — Я припоминаю… Наверное, ты права. Я пойду в душ, а пуговицы пришью сам. Он быстрым шагом вышел из комнаты, девушка даже не успела ничего сказать. А если и сказала – пруссак уже не слышал. Одежду с себя скинул быстро, на мгновение задержавшись у зеркала – вид ужасный, еще хуже на бледной коже смотрелись засосы. Слишком откровенные и слишком похабные. Похоже, русский нарочно хотел оставить подобное на добрую память. Вода обжигающе-горячая, мочалкой тер остервенело, пока не проступали капли крови. Боли не чувствовалось. Если была бы возможность содрать с себя кожу к чертям, со всеми следами, запахом Ивана – в таком состоянии он бы сделал это, не задумываясь. Пока оставалось лишь раздирать ее в кровь трясущимися руками, тихо всхлипывая. В конце концов, просто опустил руки и замер под струями воды, отупевшим взглядом глядя на плитку пред собой. Удар, еще удар – на стене ни следа, боль в кулаках немного отрезвила. По той же стенке медленно сполз вниз, безразлично глядя на струйки крови из разбитых кулаков. Пожалуй, Наташе можно объяснить все тем же, что не помнит, и руки разбил вчера. Все вчера. -Я одежду положила в твоей комнате, — за дверью снова раздался голос Наташи, — Мне сейчас нужно идти, если что — Ваня на кухне, и завтрак твой там же. Пить вам обоим сегодня запрещаю. Даже похмеляться, понял? Девушка засмеялась, застучали каблучки. Скоро уже не было слышно. Пруссия обмотался полотенцем, с внезапно абсолютно безразличным ко всему выражением лица вышел, без приключений добрался до своей комнаты. Оделся быстро, собирался уже выйти, но замер в дверном проеме. И как сейчас идти к Ивану? Да и тот наверняка уверен, что сегодня Гилберт забаррикадируется в своей комнате. Сказать ему, что ничего не помнит – вряд ли похмелье может быть столь сильным, чтобы не понять, после чего может так ныть тело. И ошейник довольно узок, чтобы не увидеть следы недавней страсти русского. Он захлопнул дверь рывком, услышав шаги. Тяжелая и мерная поступь – уже скоро в дверь постучались. -Уже привел себя в порядок? Гилберт уперся в дверь спиной, ничего не ответив. Разве что русский прекрасно уже видел, что Пруссия именно тут, так что молчание своего эффекта не возымело. -Хочешь играть в молчанку – играй. Но мне было велено принести тебе поесть, — Иван хохотнул, — И таблетку от головной боли. Ведь нуждаешься? Пруссак судорожно сглотнул. Если Россия и решит открыть дверь – он не удержит, сил совсем не было. Русский же, словно прочтя его мысли, сказал коротко и приказным тоном: -Открывай, — и добавил чуть более ласково, — Ты ведь не будешь прятаться от меня в моем доме? Дверь дернулась – судя по всему, Брагинский навалился плечом. Снова за дверью раздался смех. -Или отойди, по крайней мере, открыть-то я могу и сам. Словно понимая, что слушаться его все равно не собираются – одним толчком распахнул дверь, а Пруссия упал навзничь, ослабшие ноги не удержали. Быстро подобрался, безумным от ужаса и ненависти взглядом глядя на русского, почти отполз назад. Для довершения картины ему нужно было только зашипеть, но голос вообще отказал. -Хей-хей, — Брагинский ступил вперед, Пруссия резко дернулся, словно собираясь вскочить и убежать, — С каких пор меня так боятся? Мне, разумеется, очень лестно… -Провались к Дьяволу, ублюдок, — прохрипел Гилберт, но получилось слишком уж жалобно. -Тихо, тихо. Ты ведь сорвал голос, так что лучше не утруждайся, — в глазах русского совсем откровенно читалось торжество и издевка, — Могу принести молока с медом. Я и не знал, что ты можешь быть таким…Громким. Он снова засмеялся, щуря глаза. Лицо альбиноса уже не отражало ничего, он уставился в какую-то точку на стене и молчал. Лицо Ивана переменилось, взгляд потеплел. Он ступил немного вперед, вкрадчиво проговорил: -Ладно. Я лишь хочу сказать тебе, что случившееся – не повод падать в обморок при моем появлении. Я был пьян, а ты слишком глуп. Теперь сделай лицо попроще и иди есть. Или столь сильно хочется объявить голодовку? -Это были извинения? – устало усмехнулся Гилберт. -Извинения будут тогда, когда ты прекратишь грезиться о моем скорейшем отбытии в мир иной. Пока это был приказ. И я надеюсь, ты уже запомнил, что меня стоит слушаться? – Брагинский вздохнул, — Ты спустишься, или мне принести сюда? Пруссия медленно поднял глаза на Россию. Тот смотрел на долю с сожалением и даже чуть преданно, интонацией и взглядом словно стараясь показать всю свою искренность, сказанное звучало как шутка, будто он говорил с ребенком. Этому можно было поверить, этому и хотелось верить – но альбинос уже отметил, что настроение того меняется от любого неверного движения. Но именно такой Иван умилял, невозможно было поверить, что именно он вчера был…Таким отвратительно бесчеловечным. Не он. -Если тебе будет несложно, — пробормотал пруссак, снова опустив взгляд, — Я не хочу никуда идти. -Хорошо. Отдыхай, — Брагинский широко улыбнулся и вышел за дверь. Гилберт еще некоторое время непонимающе смотрел куда-то в пустоту, затем заставил себя подняться и залезть на кровать. Поведение Ивана подкупило, слишком сильно, особенно относительно пережитого. Он едва ли не чувствовал себя виноватым, хотя до такого еще не дошло. -Да какого черта он из себя строит, — Пруссия сказал довольно громко, откинувшись на спину, — Больной на голову ублюдок. Шаги Брагинского уже послышались в коридоре. Услужливо улыбаясь, русский занес поднос с завтраком и поставил на столик. -Не буду тебе мешать. Если что-то понадобится… -Мне точно ничего от тебя не понадобится, — прошипел пруссак, — Считай, что я сказал «спасибо». -Значит увидимся, — Россия постарался сдержать смех, выходя за дверь. К обеду вернулась Наташа, и Гилберт все же нашел в себе силы спуститься к ним. За столом все молчали, в таком напряжении даже есть не хотелось. Беларусь пришла совсем недавно, Пруссия слышал, как Брагинский успокаивал сестру. У той были проблемы в своей стране, но теперь она вернулась в дом Ивана и пыталась вести себя, как ни в чем не бывало. -Бра-атик, подари мне Сибирь, — девушка устало улыбнулась, привычно отшучиваясь, что бы чуть разрядить обстановку. -А лучше подари ей Калининград, я не буду против, — фыркнул Гилберт, не поднимая глаз. Наташа тихо хихикнула, щеки ее тронул очаровательный девичий румянец. -Да-да, Ваня, я тоже очень и очень не против. Пруссия поднял взгляд на Беларусь, невольно улыбнувшись. Правда, в следующее мгновение ощутил на себе взгляд Ивана – да что там ощутил, пробрало до внутренностей, даже волосы зашевелились. Россия сверкнул глазами в его сторону так яростно, как только мог, довольный эффектом, встал из-за стола. -Сегодня снова не ждите к ужину. Надеюсь на тебя, сестренка, — Наташе он улыбнулся особо ласково. -Конечно-конечно, знаю я тебя! Я ей-богу покалечу тебя, если сегодня выпьешь еще хоть немного, — нахмурилась девушка, — Думаю, Гилберт пообещает мне помочь в этом благородном деле. -Я не сомневаюсь, — Россия отметил невольную улыбку пруссака, но ничего говорить не стал, — Не скучайте. Остаток дня прошел для Пруссии просто замечательно. Он даже сам предложил Беларуси помощь по дому, скорей, что бы хоть чем-то себя занять. Да и было очень приятно долго говорить с этой красавицей. Только слишком уж много она говорила о брате, что порой раздражало, но общество девушки ему, вне сомнений, нравилось. -Вы утром не подеретесь, я надеюсь? – беззлобно усмехнулась девушка, когда уже много после ужина шла с Пруссией к его комнате. -С чего нам драться? Это лучше уточняй у брата. Я не способен предугадать, что придет в его голову. -Это просто, думаю, ты скоро научишься, — Наташа засмеялась, — Просто я уйду к себе, может, вернусь завтра к вечеру… -Сейчас уйдешь? – в глазах пруссака на миг отразился искренний ужас, но он быстро взял себя в руки. -Да, разумеется! Я слишком много времени и так здесь провожу. Да, и если Ваня предложит опять выпить – лучше откажись, — она не удержалась от беззлобной издевки. -Можешь быть уверена, что откажусь, — Гилберт стиснул кулаки, но улыбнулся девушке в ответ, — Значит, до завтра? Они установились у двери. Наташа улыбнулась, чуть приподнявшись, легко поцеловала Гилберта в щеку. -Я постараюсь. Помни – ты обещал мне вести себе хорошо. «Почему-то последнее время мне столько раз упоминают о моих обещаниях, что я готов поверить, что правда такое говорил» — Пруссия ухмыльнулся и кивнул. -Ну разумеется. Все будет в порядке. Наташа быстрым шагом пошла по коридору, словно безоговорочно ему поверив. Эдак тяжко вздохнув, пруссак зашел к себе, захлопнув дверь. Присутствие Беларуси в доме вчера ничего не решило, так что глупо было бы даже пытаться просить ее остаться. Что-то подумав, подтащил столик к двери. Терзали сомнения, что это может хоть чем-то помочь, но так по крайней мере можно было заснуть относительно спокойно, чем он и занялся. День был на удивление приятным, лежа на кровати, он некоторое время улыбался своим мыслям. Иван ведь говорил, что он нравится Наташе. Только небольшое воспоминание о том, в какой именно момент русский это говорил, немного омрачило настроение Гилберта. Может, даже и не немного. Но теперь уже вступилась гордость, не позволяющая жалеть себя на эту тему. Тем более, он был пьян. Заснул он быстро и довольно крепко. Но не настолько, чтобы не услышать грохот опрокинутого почти к кровати стола. Он сам едва не упал с кровати, спрыгнув на пол, не слишком соображающими ото сна глазами мельком глянув на часы, затем на стоящего в проеме Ивана. Если вчера тот преувеличил свое опьянение, то теперь русского правда не держали ноги. -Я тебя не разбудил, Калининград? -Разумеется, нет! – прошипел Пруссия, еще не решив, злиться на Россию, или уже начинать бояться, — Три ночи, с чего же мне спать?! -Правильно, — русский обвел неосмысленным взглядом комнату, нахмурившись, — Зачем стол? Я могу заходить к тебе, когда захочу. Ты мой. -Лучше бы ты захотел сейчас спать, тебе бы не помешало прилечь, — лицо пруссака отразило искреннее отвращение, когда Россия снова пошатнулся, но удержался. -Мой, мой, ты понял? Ох, черт… Русский медленно опустился на пол у двери, прижав руку ко лбу. Не выдержав, Пруссия подошел к нему. -Вставай. «Твой» совсем не желает видеть твое тело здесь, так что изволь донести его хотя бы до своей кровати, — он протянул руку. Улыбка русского на миг показалась совсем маниакальной, Пруссия готов был уже отпрыгнуть в сторону, но Иван взял его за руку, поднявшись. -Да, ты прав. Здесь все мое, верно? Гилберт не стал отвечать, просто потянул русского по направлению к его двери, стараясь не смотреть в его глаза. Даже в таком состоянии, его не слишком понимающий взгляд был слишком холодным, в купе с улыбкой — жестоким. Но разве будучи раньше столь великим государством, мог Пруссия сейчас хоть чуть выразить страх пред этим пьяницей? -А ты останешься со мной? – Иван словно лишь констатировал факт, из вежливости изобразив вопросительную интонацию. -Даже думать забудь, — прорычал пруссак, немного замешкавшись с дверной ручкой. -Почему же?! Гилберт взвыл, развернувшись, вскользь прошелся локтем практически по лицу Ивана, который совсем в недвусмысленной манере прижал его к двери. -Сходи проветрись, а?! – лицом к лицу, Гилберт злобно сверкнул глазами. Сейчас он совсем не боялся. Даже будучи сильней его физически, ничего сделать Брагинский в таком состоянии бы не мог. Но искренне взбесил этот жест, и теперь, стараясь поясней выразить свои эмоции выражением лица, он с силой уперся в плечи русского, пытаясь его отстранить. -Не правильно, — Россия отрицательно покачал головой, вздохнув, — Почему ты не запомнишь, что тебе нужно слушать меня? Уверенности у пруссака поубавилось, когда, отстранившись, неожиданно сильным движением русский рванул его за плечо, прижав к стене лицом. Пара ударов локтями – Иван словно не чувствовал боли, игнорируя вопли Пруссии. -Да что с тобой такое?! Найди себе девчонку, если так уж приперло, но в любом случае не трогай меня! – положение позволило пару раз ударить по ногам, но потом он захрипел от боли, ибо русский навалился сильно, не позволяя двинуться даже чуть, — Ублюдок, да какого черта?! -Слушайся меня, раз уж ты принадлежишь мне, — упрямо повторил Иван. Его дыхание отдавало алкоголем так, что становилось дурно. Пруссия хотел еще что-то выкрикнуть, но следом резко дернулся – уже действительно не понимая, что делать, когда горячий язык скользнул по уху. От подобных действий его всегда бросало в дрожь, но сейчас такая реакция заставляла злиться на себя и лишь сильней выдираться, пытаясь хоть немного задеть русского. -Да зачем тебе это надо, гребанный извращенец?! – он прокричал уже умоляюще, чувствуя беззвучный смех России, — Черт возьми, пусти, мне это противно! -И не ври мне, хорошо? Хотел что-то возразить, но от непрекращающихся действий Ивана дыхание словно оборвалось, закрутив головой, чтобы не позволить тому больше коснуться, с силой толкнулся ногами от стены. Тут уже не устоял бы даже Брагинский – коридор довольно узкий, так что, все еще крепко держа пруссака, ударился спиной о противоположенную стену, коротко охнув, повалился на пол. Гилберт на мгновения замер, оказавшись придавленным телом русского. Тот не двигался – через несколько секунд Пруссия скинул его с себя, отпрянув к другой стене и затравленно глядя на лежащего на полу Ивана. -Ч-чертова пьянь… — кусая дрожащие губы, он судорожно тер рукавом рубашки еще влажные от поцелуев уши и шею, — Больше никогда и не подумаю тебе помочь, ты понял? Прокричал тоном обиженного ребенка, сам оскорбившись своей интонации. Брагинский, если и слышал, с ответом утруждать себя не стал. Пруссия поднялся, сердце еще молотило изнутри слишком быстро. Чуть успокоившись и уняв дрожь, он от души выругался, наклонившись, подхватил русского под руки, совсем не заботясь о его комфорте, затащил в его комнату. -И только потому, что я не хочу утром о тебя спотыкнуться, — тихо пробормотал, что никто не услышал бы даже при желании, сам себе, — Только поэтому. Быстро вышел, захлопнув обе двери и поставив опрокинутый стол. Сел на кровать, обняв себя самого за плечи, закрыл глаза, судорожно выдохнув. -Да зачем же творить такое, — тихо прошептал, — Ублюдок, я точно его убью. Дернулся, широко распахнув глаза. Почему, почему только сейчас? Почему он не мог подумать об этом чуть раньше, когда тот лежал перед ним почти без сознания? И каким сквозняком вообще надуло в его голову помочь ему? -Кажется, я уж схожу с ума, — с мрачной улыбкой вслух констатировал Гилберт, — Это даже обидно. Усмехнувшись своим мыслям, откинулся на спину. Легкая дрожь еще не прошла, но совсем не от страха или злости. Благо, что сегодня он слишком усталый, что бы завестись по-настоящему от такого. Так что заснуть было можно, да и глаза уже закрывались сами. -Н-нет, пожалуйста…! Уже не помнилось, как оказался на этих простынях, в этой комнате. Последующие слова тонули в поцелуях, жадных и грубых на долю, пока он не начинал задыхаться. Россия двинулся еще более амплитудно, заставив пруссака хрипло закричать прямо в его губы. Тот запрокинул губы, подставляя шею под последующие поцелуи, захлебываясь вскриками с каждым движением. -Всегда бы ты был таким, Калининград, — шепот горячий, словно слишком далекий. Рука докасается щеки в излишне нежной манере, но словно решив оценить этот жест, пруссак мягко кладет свою ладонь поверх широкой ладони русского, пропуская свои пальцы между его. -Ваня, — тихо, шепотом и на выдохе, сжимая его руку. -Доброе утро, милый. Брагинский наклонился над кроватью Пруссии, поцеловав того в щеку. Тот распахнул глаза изумленно, замерев. Еще несколько раз моргнул, когда русский присел на край кровати рядом. -Это сейчас какого черта было?! – приподнялся на кровати, злобно сверкнув глазами на Брагинского. -Ты о чем? Я подумал, ты не против, — Россия улыбнулся, мягко высвободив свою ладонь из ладони Гилберта. Несколько удивленно пруссак посмотрел на свою же руку, обрывки сна еще навязчиво долбили по сознанию. Быстро закрыл лицо руками, прошипев через ладони. -Держись от меня чуть подальше, я тебя умоляю. Беларусь велела мне тебя покалечить, помнишь? -Начинай, — Иван усмехнулся, — Я вчера не беспокоил тебя? -Ты ничего не помнишь? – немного отнял руки от лица, изогнув одну бровь. -Не делай такое лицо. Вряд ли после того, сколько я вчера выпил, здесь я мог что-нибудь сделать, да? – русский проговорил так безобидно, что Пруссию передернуло. Ведь только из-за этого гребанного «чего-нибудь» могла присниться такая муть. -Сгинь, а?! В Брагинского красиво так прилетела подушка, оказавшаяся под рукой Гилберта. Тот посмотрел искренне изумленно, не выдержав, засмеялся. -Будем считать, что ты уже исполнил обещание, данное Беларуси. Сегодня ты в состоянии завтракать на кухне, надеюсь? – русский поднялся и пошел в сторону двери. -Я спущусь через десять минут. Уже собираясь захлопнуть дверь, Иван ненадолго задержался. -Ах, да. Беларусь звонила полчаса назад и сказала, что ближайшую неделю она нас не навестит. Грустно. Я буду скучать по сестренке. -Неделю?! Дверь уже захлопнулась, и на сей вопль отчаяния Брагинский не ответил. А Гилберту оставалось только гадать, либо на нервной почве воображение уже рисует пред ним все самое нежелательное, либо Иван напоследок улыбнулся особенно довольно. «Наверное, это конец», — Пруссия нервно засмеялся, спрыгивая с кровати. С искренним удивлением отметил, что это, вероятно, будет даже интересно. Ведь обнаружилось, что с Россией весьма можно ладить, когда он трезв. -Стокгольмский синдром…? – переспросил сам у себя вслух, стоя возле зеркала, — Забавно. Вниз спустился почти бегом, улыбаясь сделанным выводам.