Дверь напротив.

Невероятно солнечно. Гилберт, наплевав на свои принципы и убеждения, шагал с Иваном за руку. Ну а что уж, если погода замечательна, и Россия заявил, что целый день собрался посвятить альбиносу? Теперь шагающий рядом с ним Брагинский сдержанно улыбался, словно и не принуждая держать за руку, но сжимая его ладонь крепко. А Гилберт и против не был, жмурился от удовольствия, глядя вокруг. На прогулке он настоял сам, так что возражать против чего-то было глупо. Не более чем глупо, как то, что пожалуй оба не заметили, как быстро пришла весна. Иван неустанно интересовался самочувствием Пруссии, пока тот не сорвался и тактично не объяснил ему, что если ему и станет плохо – Брагинский точно будет первым, кто об этом узнает. И Иван обещал непременно на руках отнести того до дома, за что получил довольно аккуратный, но от души сильный подзатыльник от альбиноса. Уже знакомый Пруссии парк, правда на сей раз Брагинский уже с дороги потащил его в сторону. Прусс успел искренне испугаться тому, что двое заблудятся, но русский шел вперед уверенно, так что вскоре Гилберт решил просто довериться ему. Если сам Россия запетляет – ничего, будет повод позлорадствовать. -Зачем нам сюда? – Пруссия возмущенно фыркнул, споткнувшись об хрустнувшую мгновениями ранее под ногами Брагинского ветку. -Ты сам сказал, что хочешь выбраться куда подальше, да и дышать здесь приятней, — Иван повернулся, широко и наивно улыбнувшись, — Устал? Еще немного. -Куда подальше…Как я мог забыть. Отчего же сразу не в Сибирь? – прошипел под нос Пруссия. -Если захочешь – в следующий раз непременно… -Нет. Россия засмеялся, пропуская Гилберта вперед. Совсем небольшая полянка, желтая от одуванчиков. Гилберт сам едва ли не прыснул со смеху, увидев, какой восторг открывшийся вид вызвал у его спутника. Воистину, суровая и внушающая ужас держава. Пруссак заметить не успел, как один цветок оказался в руках Брагинского. С слишком серьезным и комичным видом, он поднес его к лицу Гилберта, мягко проведя по подбородку. Альбинос на мгновения замер, окончательно перестав улавливать ход мыслей Ивана, пока тот не пояснил: -Значит, ты влюблен. Хотя, пояснил ли? Гилберта пробило на нервный смех. Тыльной стороной ладони вытер подбородок, обнаружив на ней следом желтые следы пыльцы. Иван, отойдя на пару шагов и подставляя лицо солнцу, добавил: -Это просто примета. Если остается след – значит, человек влюблен. -А тебе не кажется, что это значит лишь то, что на выбранном тобой цветке было много пыльцы? – раздраженно пробурчал альбинос, закатывая глаза. -Не-а. Я верю. Следом Брагинский закашлялся, так как зашедший сзади Пруссия аккуратным движением вжал в его лицо сразу несколько наспех сорванных цветков. Дабы, когда русский повернулся, торжественно заявить: -У тебя все лицо желтое. Примета? -Да, точно, — снова невероятно серьезно кивнул Россия, следом широко улыбаясь. Гилберт хотел ступить назад, неожиданно обнаружив в себе полную пропажу настроения шутить. Фыркнул, собираясь что-то насмешливо добавить, но его опередил Брагинский: -Я ведь люблю тебя. Больно кольнуло в груди. Гилберт вскинул руки, собираясь его поцеловать. Слишком странный и сильный порыв, и руки Ивана уже почти заученным жестом опускаются на талию… «Я тоже тебя люблю.» Словно вырвало откуда-то, все существо ломануло этой мыслью. Откуда такое вообще в его голове? Альбинос потер глаза, внезапно совсем перестав понимать, что происходит – все же было так явно… Да нет, ничего удивительного. Он просто проснулся. Воспоминания мимолетны, уносились сразу же – лишь оставалось тянущее и гадкое чувство, что нужно что-то сказать. А вот вспомнить, что – возможности уже не представилось. В дверь постучали, так и не дождавшись разрешения, зашел Брагинский с завтраком на подносе в руках. Увидев, что альбинос уже не спит, сразу же заявил, стараясь опередить возмущение: -И что бы ты ни говорил – лучше тебе не вставать. Хорошо? Гилберт фыркнул, насмешливо глядя на русского. Ну да, конечно, пришел-таки к такому выводу. Уже вчера, когда закончил со своими…замашками…Да, румянец на его белой коже проступает почти сразу и слишком заметен, так что Гилберт поспешно отвернулся, сильней кутаясь в одеяло. -Поставь где-нибудь…— пробормотал совсем тихо. Брагинский поставил поднос на прикроватную тумбочку. Бросил сочувствующий взгляд на свернувшегося в клубочек под одеялом Гилберта. -Будешь спать…? Если ты хочешь, я с тобой останусь… Гилберт что-то проговорил, разве что разобрать Россия не смог. Улыбнувшись, он сел на кровать рядом с ним, положив руку на его плечо. -Я сказал – если тебе нужно куда-то идти – иди, — Пруссия повернулся к нему, хмурясь, — А я действительно хочу спать. Позволишь? -Разумеется. Сегодня я останусь дома, так что если что-то будет нужно – только скажи мне. -Иди уже. Пожав плечами, русский поднялся и уже не оборачиваясь вышел из комнаты, не видя, каким взглядом проводил его альбинос. Нет, Иван должен был возразить и остаться, Гилберт, стиснув зубы, отметил, что ждал его возражения. Он бы снова забавно хмурился, раздраженно фырчал. И лежал бы, наверняка держа его за руку. Брагинский же давно понимает, что все равно ему позволено сделать так, как он хочет…Не хочет? -И с каких пор тебя стало интересовать мое мнение, — злобно прошипел вслух альбинос в сторону двери. Нужно было поесть, уже со вчера он запомнил, что относительно нормальному состоянию сразу верить нельзя. Сел на кровати, поставив себе на колени поднос, лишь чашку с чаем предусмотрительно сразу же отставил на тумбочку, боясь расплескать. Страшно. Страшно самому пытаться понять, что с ним происходит. Он не знал этой болезни, он перебрал уже все варианты – все было слишком странно и гадко. И почему Иван сейчас ушел? Мысль снова бесцеремонно закралась в его сознание. Страшно будет снова услышать чужой голос, когда его нет рядом. Хоть кого-нибудь рядом – он быстро сам себя поправил. Закончив с едой, Пруссия взял чашку, отхлебнув один глоток, поперхнулся. Иван рехнулся окончательно, и перепутал сахар с солью? Рука дрогнула, когда альбинос осознал, что жидкость во рту слишком вязкая и отдает металлическим вкусом. Раздался гулкий звон, на ковре рядом с упавшей чашкой расплылось темно-алое пятно. Хотел закричать, получилось лишь раскрыть рот и беззвучно выдохнуть. Это снова кажется? Тыльной стороной ладони он вытер губы, стараясь сплюнуть мерзкий вкус, размазывая кровь по ладони. Нервы сдали, вскочив, он вылетел из комнаты, успел добежать до ванной и скорчиться над унитазом. Казалось, что вывернет наизнанку, тошнило долго, по щекам текли слезы. Не болен, а лишь сошел с ума? Боже, да кто из двоих в этом доме безумен больше. Вкус крови так и остался на губах, даже когда Гилберт пытался прополоскать рот. Его уже крупно колотило, хотелось рыдать и кричать в голос, но он тихо всхлипывал, отплевывая воду с розоватым оттенком. В зеркало увидел, как дверь открылась. Сзади стоял Иван, широко и довольно улыбаясь, насмешливо и торжествующе глядя из отражения. Все было по-настоящему?! Это издевательство было настоящим?! Содрогнувшись, альбинос повернулся. В глазах окончательно помутилось, когда взгляд уперся в закрытую дверь. Он же видел, точно видел, только что! Перед глазами поплыло, альбинос потерял сознание, рухнув на холодную плитку пола ванной. Брагинский хотел подняться к нему, считая, что тот наверняка уже позавтракал, зашел в пустую комнату. Поднос стоял на тумбочке, на полу лежала кружка, в светлом пятне от чая. Можно было бы разозлиться, но факт, что больной Пруссия куда-то делся из своей комнаты, сразу перебил всю злость чувством беспокойства. Куда, стало понятно почти сразу – в ванной был включен свет. Пару раз дернул дверь, убедившись, что та заперта изнутри, с нарастающим беспокойством позвал: -Гилберт, ты в порядке? Даже не Калининград. Странно, упустил возможность в который раз так косвенно назвать его своим. Ответа не последовало, даже когда русский заколотил кулаками в дверь, закричав: -Открой мне, немедленно! Дверь оказалась снесена с петель, на третий удар плеча. Иван даже умудрился придержать ее и отставить в сторону, дабы та не задела лежащего на полу альбиноса. Брагинский упал на колени рядом с ним, привлекая к себе и тесно прижимая, тихо зашептал: -Что же ты? Не так рано, Пруссия, — Россия прошептал его имя особенно четко, поднимая его на руки и срывающимся голосом добавил, — Ведь еще правда слишком, слишком рано. Пруссак тихо застонал, раскрыв глаза. С губ Брагинского сорвался вздох облегчения, когда он пересекся с осмысленным взглядом алых глаз. Гилберт оскалился, стараясь изобразить всем выражением лица как можно больше ненависти – в который раз его подвело самообладание. Альбинос уткнулся носом в плечо России, наконец разрыдавшись, испуганно прижимаясь к сильному и теплому телу. Русский зажмурился, крепче прижимая его к себе, жалея лишь о невозможности в таком положении погладить его по волосам и успокоить, хоть немного. -Скажи мне. Что со мной, — тихо и злобно потребовал Гилберт, еще вздрагивая от совсем невольных рыданий. -Я не знаю. -Ты мне врешь! – альбинос попытался вывернуться, хотя бы встать на пол, но Иван его удержал, — Ты все врешь! Скажешь, что я просто сумасшедший?! Почему? Почему ты так спокоен, и… -Все в порядке, — тихо прервал его Брагинский. -Ты все знаешь, — всхлипывая, выл Пруссия, обвивая руками шею русского и прижимаясь, — Я вижу тебя. Когда тебя рядом нет, понимаешь? Что же ты сделал со мной…Зачем так со мной?! Россия вздохнул, ничего более не сказав ему в ответ. Лишь снова на миг пересекшись взглядом, словно глазами пообещав, что позже он обязательно расскажет, и что бояться нечего. Пруссия не поверил, лишь покорно опустил голову, чувствуя, как русский несет его по коридору. А Россия чувствовал, как слезы альбиноса стекают по его плечу. Обжигают, больно. Гилберт испуганно ахнул, когда Брагинский распахнул дверь в его комнату, содрогнувшись, устремил взгляд на пол. Все действительно лишь показалось, но в дверном проеме протестующе выставил ногу, упершись и не позволяя туда пройти. -Я у тебя останусь…Можно? – Гилберт пристыжено опустил взгляд. -Как скажешь. Теперь Россия уже и не спрашивал, ложась рядом с Пруссией на своей кровати. Тот положил голову ему на плечо, приобнимая одной рукой и уже почти успокоился в объятиях русского. Когда уже перестало колотить нервной дрожью, вконец наплевав на свою гордость, он тихо попросил, закрывая глаза: -Не уходи только… Брагинский кивнул, улыбнувшись, в знак согласия и притянул к себе альбиноса поближе. Словно сам полагал, что чем крепче он его сейчас держит, тем тому будет спокойней — впрочем, в этом он не ошибался. Он не очень сам отметил, с какого момента началась эта перемена в отношениях, являющаяся первопричиной нынешнего состояния Гилберта. Как долго он сможет еще различать в алых глазах дух Пруссии? Государство, уже потерявшее статус, но теперь и безвозвратно теряющее себя самого. Нет, пока в его глазах еще был блеск. Пусть в затравленных, испуганных и порой ненавидящих. А иногда болезненно грустных, но со взглядом еще осознанным. Любимым. -Прости меня, — Иван мягко погладил белоснежные волосы уже немного задремавшего пруссака. -М? – Гилберт устремил на него взгляд, на мгновения потеплевший, встретившийся с искренне виноватым и полным сожаления взглядом России, — Нет, спасибо, что ты сейчас тут…А я поправлюсь скоро, вот тогда – держись. Знай, я припомню тебе все до последнего. Русский изумленно посмотрел на улыбающегося Пруссию. Тот, пожалуй, действительно был слишком напуган и сейчас на фоне недавнего не нашел сил в ответ съязвить, лишь последнее предложение проговорил с усмешкой, снова закрывая глаза…Говорит искренне? Россия вздрогнул, повернувшись на бок, так, чтобы теперь можно было обнимать Пруссию двумя руками. Того даже не потревожило движение. Скоро поправится? Действительно верит? Уже к вечеру Пруссию снова бросило в жар. Что-то кричал, в лихорадке метаясь по кровати и сжимая белыми пальцами ладонь русского, который уходил только единожды, на несколько минут, чтобы принести холодной воды и жаропонижающее. Говорил он что-то о брате, взгляд слишком безумный, устремленный куда-то в пустоту. С губ иногда срывалось надрывное «пожалуйста», в такие моменты Россия наклонялся к нему, обнимая и крепко сжимая своими сильными руками, заставляя немного успокоиться. Казалось – падает. Перед глазами мелькали лица, в голове звенели реплики и имена. Пруссак в какой-то момент решил, что это конец — никогда его не колотило до сих пор такой лихорадкой, вокруг все было совсем неразличимо, как и невозможно было разобраться в том, что творилось в его голове. Одно он пока еще помнил – Ивана он просил остаться рядом, и теплота, порой различаемая в отупевшем теле – теплота его рук. Разумеется, пока он рядом, он его удержит. Удержит здесь, еще немного – и все пройдет, ведь хуже быть просто не может. Из последних сил старался цепляться за реальные ощущения, умоляя шепотом Россию держать его крепче. Чувствовал, как проваливается куда-то, уже настолько явно и неотвратно… Пруссия не знал, кричал ли он, прежде чем потерять сознание. Выдохнул громко и сипло, но голосовые связки не послушались, позволив издать лишь хрип. Первой мыслью было, что он умер. Разве что, придя к выводу, что сама способность мыслить со смертью бы его покинула, открыл глаза, вглядываясь в темноту вокруг. Нет, это просто уже настолько потемнело на улице. Пруссия присел на кровати, обнаружил, что едва ли чувствует ноги – Брагинский заснул в слишком нелепом положении, стоя на коленях у кровати, и торсом располагаясь на самой кровати. И голова его как раз располагалась на коленях Гилберта. Выглядел он измученным, словно… Интересно, сколько времени? Сколько он не спал, что просто отключился в таком положении? Пруссия оскалился, выбираясь с кровати. Действительно, все прошло, он снова мог ощущать сам себя. А Россия…Наверное, не отходил. Да, он больше не отходил, смутные воспоминания подсказывали, как пруссак цеплялся за его плечи и тихо выл в его руках. Нет, главное, что все прошло. Кажется, что так плохо быть больше не должно, хотя отвратная дрожь подсказывала, вопреки всему, что болезнь не отпустила. Русский болезненно замычал, ощутив отсутствие Пруссии рядом. Руки бессознательно скользнули по постели, но он не проснулся. Альбинос тряхнул головой, отводя взгляд от устроившегося в таком положении Ивана, пряча грустную улыбку. Торопливые шаги вниз по лестнице, альбинос, стиснув зубы, молился, чтоб русский не проснулся. Остался еще один человек, который скажет ему все – от Ивана добиться объяснений было делом пустым. -Наташа? Прости, ради бога, что я так поздно. Утром Россия обнаружил в себе почти что неспособность подняться – затекшие ноги и ноющая спина протестующе заставили опуститься на кровать. Быстро пришло осознание, что Пруссия снова куда-то ушел, так что сонливость и физический дискомфорт сразу отошли на второй план. Рванул к двери, правда открылась она прямо перед ним – Гилберт улыбнулся, опустив голову так, что глаз было не видно. -Со мной порядок, Вань. Такое обращение более чем непривычно, едва ли не грубо Россия схватил альбиноса за подбородок, заглядывая в алые глаза испуганно и непонимающе. Альбинос фыркнул, своей рукой отведя руку русского. -Почему ты сам не мог сказать мне все сразу? Тогда мне не было бы страшно, — Брагинский молчал, отступив на шаг, а Гилберт тихо продолжил, нервно посмеиваясь, — Мне уже не страшно. Я не знал, что это должно происходить так, но ведь это правильно? И чем дольше я здесь… -Пруссия… — Иван протянул руку, намереваясь притянуть пруссака к себе, но тот отшатнулся, упершись спиной в дверь своей комнаты. -Пока. Пока что, и, знаешь…Я много сегодня думал, — альбинос задрожал, пытаясь совладать с подступающими к горлу рыданиями, и на этот раз действительно справился, — Еще рано. Я не хочу так рано! Я буду с тобой. Я хочу быть с тобой…Но я хочу быть собой. Брагинский, я не хочу, чтоб все так закончилось! -Я тоже не хочу тебя терять, — Иван сказал неожиданно спокойно, припоминая свое умение всегда прятать чувства за глупой и жестокой своей наивностью улыбкой, — Ведь я действительно люблю тебя. Но ты… «Я хочу быть с тобой.» Губы русского дрогнули, когда он осознал сказанное альбиносом. Который, замерев на несколько секунд, с не унятой нервной лихорадкой силился переспросить – «Любишь?» Пруссак взвыл, спотыкаясь и жмурясь, он побежал к чертям от этой комнаты, от него. От того, по чьей вине все происходит. Которого действительно нужно ненавидеть всем сердцем, и давно бы воспользоваться шансом придушить его в его же доме, пока тот спал рядом с ним. Вот только Кенигсберг давно принадлежит России, и ненависти накопить там вопреки всему не предоставлялось возможности. Слышал, что Иван бежит следом, что-то кричит. Уже не разобрать, входная дверь открывается с грохотом, следом Пруссия спотыкается о порог, раздирая колени о ступени – подбирается сразу же, бросаясь бежать так быстро, как только может. Догонит, наверняка догонит. Россия по дороге сбрасывает шарф, боясь запутаться, потерять из виду, немного замешкаться. Отпустить уже слишком поздно, ничего не изменится, скорее всего. Именно это «скорее всего» заставляет резко притормозить, когда Гилберт, снова сбившись, раскидывается на асфальте, уже сжавшись и ожидая, что его потащат домой. Что снова не дадут никакого выбора, что снова все решено. Русский медленно подходит, протягивая ему руку. Коротко всхлипнув, прусс снова сжимает его горячую ладонь, поднимаясь, следом покорно замирает в объятиях и запрокидывает голову, встречая своими губами губы России. Прошло слишком много времени. Иван, кажется, никогда не целовал его настолько осторожно и долго, позволяя вздохнуть в перерывах достаточно, чтоб почти не отрываться от сего действа. Пруссак уже отметил, что ему не нужно никуда бежать. Раствориться здесь, в нем, сейчас. Наверное, это было бы лучше всего, и снова, вопреки всему – желанней всего. И не потому, что захвачена столица, сердце страны. И снова ноющее ощущение, обозначающее потребность наконец сказать самую большую глупость, что только можно представить. Просто потому, что он действительно его… Россия отстранился, потрепав альбиноса по волосам, грустно улыбнувшись, развернулся и зашагал по направлению к дому, бросив напоследок: -Иди. Если ты хочешь. Я не смогу, если ты останешься сейчас по моему приказу. «Я не хочу.» Сердце пропустило удар, альбинос закрыл лицо руками, вслушиваясь в удаляющиеся шаги. «Не уходи.» С губ срывается беззвучный крик, обозначенный лишь хриплым вздохом. «Я тебя люблю.» Даже не отняв руки от лица, он повернулся и, не разбирая дороги, бросился в противоположенную сторону от России. Младшая сестра успокоит. Она всегда поймет и выслушает. И русский тихо что-то шептал ей, обнимающей его своими хрупкими руками и ласково перебирающей его волосы. Кивающей и что-то нежно воркующей, такой родной и сочувствующей сейчас. Наташа лишь печально вздохнула, но не стала возражать, когда Иван открыл бутылку. Девушка только села рядом с братом, осознавая, что сейчас действительно узнает, отчего Россия так болезненно рычит, сжимая кулаки и рюмку так, что казалось, сейчас та хрустнет в его руке. У него была вся ночь и много алкоголя, чтобы рассказать Арловской о том, почему он отпустил Пруссию. А у нее возможность, наконец, понять, отчего ей не было позволено завести с пленным альбиносом отношения. Когда русский уже просто повалился, положив голову на худенькое плечо девушки, Наташа, приобняв брата, шепотом проговорила, пусть и понимая, что тот уже не слышит: -Он к тебе вернется. То, о чем мы с ним говорили ночью…Нет, Ваня. Он точно вернется. Россия замычал сквозь нездоровый хмельной сон, силясь чему-то улыбнуться.