* * *
Хошигаке Кисамэ, один из семи Мечников Тумана, имел кровавое прошлое и не менее кровавое настоящее. Однако жизнь его была скудна. Как и Какудзу, он был жесток и молчалив — но любил слушать чужую болтовню. Приятно знать больше, чем показываешь, и порой разбавлять разговор веским, неглупым словом. Работал Кисамэ безупречно, и привык все делать один. Однако в «Рассвете» к нему приписали напарника — столь же молчаливого и безупречного, привыкшего к одиночным рейдам. Прикрытая спина и разумный товарищ в бою — это очень хорошее приобретение, к нему постепенно привыкаешь, и чем дальше, тем больше кажется, что без напарника ты голый или без руки. Кисамэ был мастером ближнего боя. Его напарник специализировался на дальних дистанциях и искусстве иллюзии, так что они отлично дополняли друг друга. И относились друг к другу уважительно. Но жизнь Кисамэ была скудна, потому что он совершенно не понимал своего напарника Итачи. Мало того, что Итачи всегда молчит. Бывает, люди молчат об одном и том же, потому что все ясно без слов. Но Итачи молчал о чем-то таком, что Кисамэ не мог ни нащупать, ни определить. Например, Кисамэ часто молчал о своем прошлом. Перебирал старые события, имена мертвых побратимов, кивал сам себе, глядя на мокрые листья у подошв гэта. А вот голова Итачи, поднятая к дождю, совершенно неподвижна, глаза прикрыты, словно он вслушивается в прекрасный, далекий звук. Даже спрашивать неудобно. Еще чаще Кисамэ молчал о трудах насущных дней. Гладил рукоять меча, вздыхал, сжимал-разжимал могучие кулаки. Тем временем глаза Итачи медленно шарят по окрестностям, но не в поисках противника, а словно бы в неясных мечтах, однако рот его сжат, брови нахмурены, и понять, что происходит в его голове, невозможно. «Что-то потеряли, Итачи-сан?» — интересуется Кисамэ. «Да так», — отвечает тот. «О чем задумались?» «Не важно». Или бывало, молчит Кисамэ о будущем. Смотрит на луну, прихлебывая чай, ухмыляется ночным теням в свете гостиничной лампы. А Итачи вдруг зайдется в кашле, смотришь — лежит лицом вниз, черные глаза широко раскрыты, и пальцы смяли край полотна. — Что с вами, Итачи-сан? — спрашивает Кисамэ, потому что чувствует себя глупо. — Ничего. — Простудились? — Нет. — Хотите чай? — Нет, спасибо, Кисамэ. — Давайте поговорим, Итачи-сан. Хорошая нынче луна. Итачи пожимает плечами. — Как думаете, правду говорят, что душа человека находится у него в животе? — Может быть. — Вам совсем не интересно со мной, Итачи-сан?.. — Оставь это, Кисамэ. Вот и весь разговор. Конечно, при своем жизненном опыте Кисамэ догадывался: жизнь Итачи Учиха сломана, и сломана как-то изощренно, не как у него самого. Может, Итачи до сих пор с этим не смирился, вот и убегает от новой жизни, не хочет признавать, что он теперь как все они, преступник, отрезанный ломоть и предатель. А может, как раз смирился — и от этого презирает себя, и наказывает. Но верней всего, думал Кисамэ, у Итачи остался от прошлой жизни долг. Человек, которому он не отомстил. Или человек, которого он не может забыть, потому что до сих пор любит. Это было больно и несправедливо. Все члены «Рассвета» были разбиты на пары, и всем им достались в напарники нормальные люди — свободные, никому не задолжавшие, с чувством юмора. Некоторые были даже слишком болтливы, как Дейдара или Хидан, или Тоби. Нужно иметь очень черствое сердце, чтобы тяготиться чужой живостью, вот Кисамэ такому партнеру был бы рад. Но сделать свои отношения с Итачи более человечными Кисамэ был не в состоянии. Поэтому с каждой миссией он чувствовал себя все более громоздким, нелепым и сентиментальным. Как, в общем, и положено деревенщине. Пока однажды не случилось странное. Кисамэ вышел из Убежища «Рассвета» позже запланированного, потому что перевязь меча перетерлась в двух местах, и следовало подлатать ее, не откладывая. Итачи никогда не упрекал его, поскольку Кисамэ был весьма дисциплинирован, и если опаздывал — на то была причина, а не прихоть. И вот, выйдя из Убежища, он не обнаружил Итачи на камнях, не обнаружил его у воды, и даже на окружающих скалах никого не было видно. Кисамэ прошелся вперед, свернул на дорогу, огляделся и повернул назад. И тут он увидел Итачи, неподвижно стоящего спиной к Кисамэ, к дороге и всей окрестной природе. Перед Итачи был толстый ствол столетней секвойи, в ветвях которой часто прятались часовые «Рассвета», чтобы наблюдать за окрестностями, и сам Кисамэ в частности — когда была его очередь. А к стволу секвойи прислонился Хидан. То есть, Кисамэ не сразу понял, кто это — форменные черные плащи слились в один лоскут сумрака. Белобрысая голова Хидана скрывалась за черноволосой головой Итачи, только слева белела прядь. Его выдала коса, примявшая траву. Длинная алая рукоять и стальной трос, на котором блестел дождь. Было абсолютно тихо. То есть, тихо для разведчика или шиноби. Щелкала какая-то птица, вдалеке стучал дятел. Журчала река, вздохнула под ветром листва, роняя вниз дождевые капли. Люди под деревом застыли, как изваяния, даже одежды их не шевелилась. Потом раздался скрип ткани по коре — и Хидан упал. Итачи покачнулся. В тот же миг Хидан начал ржать и блажить, но разобрать слов в общем потоке брани было нельзя. Итачи присел на корточки. Это было не похоже на драку или разборку — иначе Кисамэ бы вмешался. Но и на мирное свидание это тоже не походило. Наконец, Итачи встал и резко спустился на дорогу. Кисамэ издали взмахнул ему рукой. В уголках глаз Итачи скопилась кровь, из правого по щеке пролегла красная дорожка. Это значило одно: Итачи только что применил свою технику додзюцу Цукиёми. В реальном времени она занимала несколько минут, в то время как в иллюзорном пространстве для жертвы проходило трое суток, наполненных кошмарами, унижением и болью. Итачи напал на Хидана с помощью своей коронной техники, и теперь нуждается в восстановлении чакры, что не очень хорошо. Глаза Итачи были очень чувствительны, использование Цукиёми грозило им слепотой. Конечно, вся организация «Рассвет» знала, что Хидан — недалекий и шумный дебил, вся жизнь которого проходит в убийствах ради удовольствия и в постоянных оскорблениях коллег. Лучшая политика в отношениях с ним — вежливое игнорирование. Поэтому представить, чтобы сдержанный, полный достоинства и печали Итачи схлестнулся с Хиданом, было решительно невозможно. Какая же это должна быть провокация, чтобы вывести Итачи из себя?.. Всю дорогу Кисамэ покашливал, косил глазом вбок, оглядывался, предлагал бинт вытереть кровь и спрашивал, хорошо ли Итачи-сан себя чувствует. Итачи пожимал плечами. Но когда они остановились в гостинице, Итачи заговорил. — Чего ты боишься, Кисамэ? — вопрос был неожиданным и слишком откровенным. — В каком смысле, Итачи-сан? — не поверил Кисамэ. — В текущей ситуации или вообще? — У тебя есть свой страх? — Итачи смотрел в стол, словно не решаясь усилить откровенность пристальным взглядом. — У всех есть свой страх, — сломал палочку от данго Кисамэ. — Но ведь вам на деле не очень интересно, верно? А так — страшно облажаться на задании и потерять ваше уважение. И если вы умрете раньше меня. — Правда? — грустно усмехнулся Итачи. — То есть, если бы ты увидел мою смерть и провал миссии — ты бы обессилел? — Вы про ваше Цукиёми? — положил обломки на стол Кисамэ и оттянул ворот. — Хотите испробовать его на мне?.. — Я не могу использовать его дважды в сутки, — подвинул чашку Итачи. — И кроме того, это слишком болезненно, чтобы применять к тем, кто прикрывает тебе спину. Не стоит бить тонкий лед. — Это вы про сегодня говорите? Ну, в смысле — вы же что-то не поделили с этим Хиданом. Поэтому спросили про мой страх? Потому что вам интересно, какой страх у него?.. Итачи не ответил. Вместо этого он отодвинул чашку и встал, показывая, что разговор окончен. Но это все-таки был разговор! Его можно было возобновить! Кисамэ был почти счастлив. Ночью, перед сном, Кисамэ закрепил успех: — Итачи-сан, простите, что возвращаюсь к этому… Мне показалось, вас нынче что-то расстроило. — Все нормально, Кисамэ. — А мне показалось, вас расстроил этот Хидан. Зря вы так растрачиваете себя. Не стоит он вашего внимания. — Зато я выяснил слабое место моей техники, — тихо произнес Итачи. — Поэтому я усомнился — не теряют ли мои глаза не только зрение, но и силу. Это было бы неприятно, не так ли? — Да с какой стати вам сомневаться, Итачи-сан. Я же видел, как ваш противник упал! — Кисамэ обнажил острые зубы, словно они были лучшим доводом даже в темноте. — Вы точно достали его. — Недостаточно, — процедил Итачи. — И кроме того, я потратился больше обычного. — Ну, в этом нет никакой вашей вины, это наверное из-за его религии, — примирительно кивнул Кисамэ. — Я слышал, он зарезал всю свою семью. У него наверняка черствое сердце. Итачи издал неопределенный звук — не то смешок, не то всхлип, не то подавленный кашель, и беседа закончилась. Но теперь Кисамэ точно знал: есть одна тема, которая скрасит ему долгие путешествия с молчаливым напарником. Тема, благодаря которой у них будет все, как у нормальных людей. Эта тема — непробиваемый Хидан.* * *
Хошигаке Кисамэ не любил людей, но некоторых не любил особенно. Например, ему очень не нравился мастер марионеток Сасори. Он был хуже, чем просто «чужак», и словно бы даже не принадлежал к человеческой расе. С малых лет он делал управляемые куклы, начинял их ядом, иглами, лезвиями и механизмами для убийств, и на поле боя никогда не оказывался без брони. Сасори прятался в одну из своих неуязвимых марионеток, так что за пределами «Рассвета» никто не знал, как он выглядит. Омерзительно, что тело самого Сасори было заморожено, заменено на кукольное и начинено отравой. Еще он имел личных осведомителей, которые мало чем отличались от кукол — такие же управляемые, преданные и обильные числом. Сасори обладал злым чувством юмора, был бездушным человеком и ценил успех. Он не любил болтать, хотя всегда имел нужную информацию. Одним словом, связываться с ним было унизительно и неприятно, а главное — не находилось никаких общих тем кроме работы. Еще Кисамэ очень не любил саннина Орочимару, пока тот не покинул «Рассвет». Орочимару имел какие-то хищные виды на Итачи. Был скользким, лживым человеком с двойным дном. И слишком умным. Рядом с ним Кисамэ чувствовал себя не просто деревенщиной, а тупицей и громилой без права на существование. Орочимару был получше на поле битвы — он не брезговал рукопашным боем и выходил к противнику без защиты. Но достать его было невозможно, потому что саннин использовал печати Призыва, выставляя вместо себя мифические Врата, полчища змей, теневых клонов и прочие уловки. И всегда неприятно улыбался. Какудзу был Кисаме понятен. Он был грубый человек. Хотя никогда не лез с советами. Его мало что волновало помимо денег и особых отношений с Лидером. Но он не выпендривался, как некоторые, и вообще редко попадался на глаза, будучи в полной мере деловым человеком. Из всех убийц «Рассвета», не считая Итачи, не напрягал Кисамэ только Хидан. Хидан ему скорее нравился. Во-первых, это был единственный боец «Рассвета», который дрался тем же способом, что и Кисамэ. Честный ближний бой на холодном оружии много говорит о человеке. Кисамэ был мечником, Хидан использовал кусарикаму*. Никаких других приемов, ни яда, ни клонирования, ни модификации тела. Как любой боец на холодном оружии, Хидан был четок, решителен, прям, подвижен, смел и оптимистичен. Его не донимали комплексы, тягостные воспоминания и глубокие, никому не понятные «чувства», как более продвинутых коллег. Он был прост. Хотя его зашибало по религиозной тематике. Но если не касаться потусторонней мути и пропускать мимо ушей душеспасительные тирады — Хидан как товарищ выглядел хорошо. Кроме того, Хидан умел разговаривать. Не в смысле «владел искусством речи» — этой хитрой наукой для высоколобых дипломатов — а в самом натуральном смысле слова. Хидан выражал самую суть вопроса парой сильных слов. Вокруг него царила стальная ясность. Кисамэ так не умел. Да и кто бы он был, если б употреблял такие слова при Итачи. Хидана считали самым тупым в организации, но рядом с ним Кисамэ отдыхал сердцем, ощущал родственную душу. Как было бы прекрасно, если когда-нибудь они отправились бы на миссию втроем: он, Итачи и Хидан. Это была бы совершенная гармония, один полюс которой брутален и горяч, другой холоден и возвышен, а незыблемый центр равновесия — сам Кисамэ. И вот как несправедлив мир. Надо же было такому случиться, что именно Хидан встал у Итачи поперек горла.