* * *
…На улице моросил дождь, как обычно. Берег реки был худшим вариантом — мокрый, грязный, местами непроходимый — но Хидан уверенно свернул именно туда. Это было лучше, чем просиживать штаны в чайной на виду случайных свидетелей, но гораздо хуже, чем тихий гостиничный номер. Но для гостиничного номера, конечно, нужны разумные причины. Скорость передвижения стала неожиданно быстрой. Через километры мокрой осоки и поваленных стволов берег круто взял вверх, а в его крутом склоне обнаружился глубокий грот. Река здесь выглядела куда более глубокой и бурной. Граница города осталась позади, даже дождь почти иссяк, превратясь в молочную взвесь, словно реку накрыло туманом. Небо немного прояснилось. — Круто? — оскалился Хидан, приваливая косу к каменной стенке. — Прикинь, я тут два месяца торчал. Грот казался негодным к обитанию, однако в глубине было сухо, и можно было стоять в полный рост. — Перед тем, как пойти к Пейну? — отложил меч Кисамэ. — Разведка? — Да все вместе, — сел Хидан, потирая шею. — Я типа был в бегах. И вообще народ бесит. Тут круто молиться. — Хидан ковырнул носком ноги землю, и Кисамэ почудилось — из-под нее показался фрагмент кости. Кисамэ подвинулся поближе к мечу, просто так, на всякий случай. — Кто сука знал, что там этот ебаный дождь. Я мать твою думал, мне просто не везет пиздец. Когда выходил за жратвой. И вообще если б не этот мудак, я может еще тут бы остался. — Какой мудак? — поддержал разговор Кисамэ, присев на корточки, так как было важно наладить коммуникацию по любой теме. — Гребаный атеист. Какудзу. Мне сказали, он бессмертный. Прикинь? Я решил, он такой же как я. Подумал — усраться свезло. Типа может у него тут все схвачено, он мне ченить такое расскажет, что будет заебись. Но этот хер вообще не в теме. Хуже последнего безбожника. Наебали короче меня. — Ну, — Кисамэ прислонился к стене и вытянул ноги. — Тут у всех немного не совпало. Но навыки дает хорошие, и платят прилично. Хотя… — Хотя все равно все сдохнем, точно, — заржал Хидан. — Великий Дзясин будет рад. — Это самое, — посмотрел на реку Кисамэ. — Вы с Какудзу постоянно лаетесь. Как вы вообще?.. Ну, в смысле, как вообще ладите? — Нормально, — не моргнул глазом Хидан. — Я его урою. Не прям щас, а чуть погодя. — Он очень сильный, — напомнил Кисамэ. — И техничный. Я ему проигрываю. У тебя не выйдет. — Я клал на его техники и прочую срань! — вскинулся Хидан. — Он ебать меня в первый же день мочканул. Больно сука было не передать. Но мать твою какая у него была потом рожа! Выкуси нах, — пробормотал он неясно кому, стукнув кулаком в стену. — Ну… дело хозяйское. — Колись, зачем меня позвал, — сменил тему Хидан. Кисамэ вытер руки, и решил не тянуть: — Мой напарник Итачи… сильно на тебя напрягается. Я видел, он тебя глазами прошил. Ну, в смысле Цукиеми. — Ага, — беспечно подтвердил Хидан. — Это было тупо. Умора. — Он тоже так сказал. Мол, нехорошо вышло. — Да говно его техника, а не нехорошо. Я чисто поржал. Но Итачи твой чето сник. Сказал же ему нех. Нет сука, каждому надо полезть и убедиться. — В общем, это дело прошлое. А то, что он со мной не разговаривает — дело другое. — Погодь, — Хидан туго соображал, или просто пользовался передышкой, чтобы сориентироваться. — Он с тобой типа из-за меня не разговаривает? Или вы вообще не говорите? — Вообще, — кивнул Кисамэ. — Итачи очень сложный человек, к нему нужен подход. — И?.. — продолжал тупить Хидан. — И че? Ты все еще подход ищешь? Целый год? — Он со мной как раз после того случая получше стал. О тебе говорит часто. Но это его только расстраивает. — Ну, — торопил Хидан. — Я ничо не понял. Тебя парит, что вы вообще не говорите, или парит, что говорите тока про меня? — Я должен понять, почему он на тебя так… реагирует. Может, ты ему что-то сделал. Или там кошка пробежала между вами. — Чувак, я может тупой, но скажи — чего тебе неймется. Вы ж типа нашли тему? Это круто. — Мне не нравится, как мы говорим, — признался Кисамэ. — У Итачи на душе тяжесть, и я ничего там не понимаю. И чем больше он тебя поминает — тем ему хуже. Ничего не могу сделать. — Ищешь другой подход? — ухмыльнулся Хидан. — Вроде того. Я подумал, может ты знаешь, что творится с Итачи. Потому что вы были с ним, ну… Ты точно знаешь, почему он напал. Скажи мне. — Да я тупо зажал его. В общем, было понятно, что он окрысится, но мне-то пох. — Что?!.. — низкий голос Кисамэ сорвался, уйдя в шип. — Что ты с ним сделал? — Зажал и облапал, — невозмутимо повторил Хидан. — Смотреть было жалко, решил типа помочь слегонца. — Итачи?! — в словах Кисамэ слышалось неверие и священный ужас. — Ну, а чо. Хуево ему, точно подмечено. Не знал, чел, что ты его для себя бережешь. — Я?! — снова ужаснулся Кисамэ. — Но я ничего такого… — То есть, я нормальный, ты губу не раскатывай, — ощерился Хидан, смерив Кисамэ взглядом. — Но подход твой убогий, чел. С напарником надо это. Короче, прижать — это будет правильно. — А… — начал было Кисамэ, и могучим усилием воли не дал словам про финансиста вырваться наружу. Но Хидан все понял. — Ага, — развалился он, подперев плечом стену. — Так что говна не посоветую. — Так вы… — Не, — шевельнул рукой Хидан. — Мы нормальные. Просто всякая сука сложность от ссыкла. Кто меньше ссыт, у того все заебись. А Итачи ссыт. — Никому не понравится, когда с ним обращаются грубо, — возразил Кисамэ, у которого голова пошла кругом, однако принципы никуда не делись, они даже оказывали сильное сопротивление. — И неуважительно. С некоторыми так нельзя. У некоторых людей чувство собственного достоинства. Другие приоритеты. — Да неужто? — склонил голову к плечу Хидан. — Никогда не задумывался — может, если тебя все чураются как больного, это ебать и есть грубо и неуважительно? Тока потому, что ты крут, и все зассали? И сам ты в первую очередь? — У тебя выходит, если я уважаю Итачи-сана и вежливо с ним обхожусь — я его боюсь? Или что Итачи-сан кого-то боится? — А что, нет? Чахотка-кун ходит павлином, чтоб к нему не лезли. Потому что не отвечает за себя. Может, брезгует. Тогда по яйцам. А может тупо ссыт, потому что ничо не умеет. Скока ему? Восемнадцать? — Двадцать, — выдавил Кисамэ. — Да пиздец здоровый. А баб он типа нах послал. По шлюхам ему стремак. И какие ебать выводы? — Я так не могу, — вынужден был признать Кисамэ. — Он меня возненавидит. Или будет презирать, что хуже. — Вот так ты и ссышь, — подвел черту Хидан. Молочный туман над рекой опал и уплотнился. Стал виден другой берег: стволы бамбука, замшелые камни и темные коряги. Сильная влажность воздуха делала одежду тяжелой и душной, волосы липкими, а мысли неповоротливыми. Жаберные щели на лице Кисамэ приподнялись, поглощая добавочный кислород, а самооценка зашла в тупик. Хидану легко рассуждать! Захотел — сделал, никаких обязательств, никакого самокопания, уверен в себе. Ни за кого не отвечает, ни от кого не зависит. Никем не дорожит. Наверняка легко берет желаемое. При его напоре Хидану трудно отказать. …Но у Итачи-сана все же получилось. Правильно. Итачи-сан — это особенный человек. Ни с наскока, ни грубостью от него ничего хорошего не добьешься. С ним надо, как с элитным ниндзя: если не попал в цель с первого раза, второго шанса нет. А не уверен в успехе — затаись и жди. Почему Хидан не понимает таких простых вещей?.. — Ну что, попробуем? — сказал Хидан и провел пятерней по влажным волосам. — В смысле? — очнулся Кисамэ. Промокшая одежда разом показалась тяжким, неудобным мешком, подтверждая, что на самом деле Кисамэ все понял. Хидан скинул плечами расстегнутый плащ. — Кончай трахать мне мозги, — оттолкнулся он от стенки. — Я не Итачи. Давай.* * *
Кисамэ был мужественным человеком. Говорил он мало и не особо гладко, но размышлял много. Например, о том, насколько он непривлекателен для женщин, и как, следовательно, надо уметь обходиться без них. О своих хороших боевых качествах, и как они привлекательны для нанимателей. О дружбе. Трудно иметь друзей, если ты шиноби спецподразделения, которому приказано шпионить за своими же. Если сначала ты их охраняешь, а потом должен убить ради защиты информации. А особенно — если ты беглый преступник, и новая организация ничем не лучше старой. Что такое дружба? Когда приятно вместе идти на задание? Когда рядом надежное плечо? Или это все пустяки, и дружба начинается там, где надо проигнорировать приказ ради спасения жизни друга? То есть, поставить на карту свое существование, карьеру, профпригодность? Или это призрачный путь, в конце которого лишь презрение? Те самые иллюзии, что люди связывают с обреченной любовью? Обреченная любовь была Кисамэ понятна. Она всегда завершалась двойным самоубийством. Чтобы избежать презрения — надо первым покончить с собой. В его родной деревне был такой случай. Кисамэ отлично помнил разницу в пересудах — до смерти любовников и после нее. Контраст был разителен. Но вместе со всем этим Кисамэ совершенно не понимал границ происходящего сейчас. Он хотел бы называть Хидана другом. Хидан хотел большего?.. Думал, что Кисамэ хочет большего?.. Это какая-то жертва со стороны Хидана?.. Или жертва требуется от Кисамэ, иначе дружба не склеится?.. После намеков на трусость ситуация стала вызовом, а вызов надо принимать. Нападение-блок-нападение. Жаль только, что в дружбе совсем не так же, как на войне. Очень озадачивало, что Хидан не выглядел увлеченным. Он словно изготовился к драке. Желающие близости люди — это Кисамэ знал по поведению женщин — стремятся соблазнить или игриво уязвить, их движения томны, слова полны сладости, лица — притворного смущения и краски. Азарт Хидана был холодным, каким-то рациональным, безличным. Словно вызов обращен на что-то другое, большее, непостижимое — а не на Кисамэ. Что Кисамэ должен сделать, чтобы не опозориться? Чтобы не оказаться в ситуации презрения, которое можно изменить только собственной смертью?.. Кисамэ машинально навис над Хиданом, одна рука на его голом плече, другая упирается в стену за чужой головой. Нужно правильно провести разведку, пусть противник проявит себя. Сердце гулко колотилось. Медленно потянулся к холодному лицу. Пружинящая поза, которую всегда можно сменить, отпрыгнув назад. Хидан отвернулся. Губы Кисаме застыли в дюйме от белой щеки. Все тело парализовало ужасом. Что он делает не так?! — Чувак, — сказал Хидан в сторону, — ты бесишь. Чахотка-кун тебя круто отдрессировал. Кисамэ отстранился и встретился глазами с Хиданом. Малиновые зрачки выражали жалость. Еще в них был жар и тайный пульс, так что Кисамэ стало засасывать. Он мотнул головой, прогнав наваждение. — Попробуем еще раз, — сказал Хидан, похлопав Кисамэ по пояснице. Кисамэ сдвинул Хидана вниз, надавив ему на плечо. Обнял рукой за затылок и потянулся к губам. Хидан отвернулся в другую сторону. Кисамэ замер. Хидан заржал. Это было не обидно, потому что смех был в общем хороший. Понимающий. Он словно снимал вопрос о невыносимости текущего положения. Как-то с ней примирял, еще немного — и все можно будет объявить шуткой. После этого случилось непередаваемое. Резко оторвав корпус от земли, Хидан со всей силы ударил Кисамэ в челюсть. Удар был мощный и болезненный. Обидный. Яростный. Кисамэ вскрикнул чужим хриплым голосом — и в этот же миг получил второй удар по лицу. — Ты чо творишь ебать? — нагнали его слова Хидана, словно это он, Кисамэ, только что пустил в ход кулаки. — Я те сказал, что я не Итачи, мать твою. Отвернутая моська нах вгоняет в ступор? Кисамэ гневно раскрыл рот, чтобы схватить побольше воздуха и достойно ответить — но не успел. Хидан двумя руками схватил его за горло и повалил на бок. В два приема взгромоздился сверху, сжимая гортань — локти больно впечатались в плоть, сердечный перебой мешал сопротивлению. Громко звякнула упавшая на камни коса. Дышать резко стало нечем, и все жабры Кисамэ полностью раскрылись в тщетной попытке получить кислород из окрестной пелены, встали на ребро — на лице, на плечах, даже, кажется, на бедрах. Воздух был приоритетным, сбросить себя Хидан не давал. Челюсть горела. Может быть, пора начать убивать?.. Белые зубы Хидана сверкнули близко, гневно, опасно. В следующий миг Кисамэ ощутил на лицевых жабрах влагу. Хидан ощупал их языком, сунулся внутрь и медленно разжал горло. Кисамэ схватил воздух ртом, отпихнув голову Хидана. Жабры прикрылись, в голове воцарились звон и пустота. Злая обида на себя споткнулась и словно начала работать вхолостую, перечеркнутая новым опытом. — Не, так не прикольно, — сказал Хидан и снова передавил Кисамэ воздух. Ощущение влажного языка в глубине жаберных дуг, на, казалось бы, нечувствительных пластинах, было непередаваемо. Жабры активно заработали, добывая кислород из той влаги, что оказалась доступна. Это было бесстыдно, но видимо это и было то, чего хотел Хидан. «Дышать другим человеком». Кисамэ обмяк. Хидан полностью распластался по нему и изучал новую игрушку, пока не порезал язык. Гнев Кисамэ почти растворился, зато возбуждение зримо возросло. Рука Хидана на его горле теперь казалась почти нежной. Чужое тепло жгло сквозь влажный плащ. Кисамэ вырвал горловину из-под хидановой руки и расстегнул молнию. Хидан приподнялся на локте, давая ему распахнуть полы. Когда их голая кожа, наконец, соприкоснулась, Кисамэ застонал. Обхватив руками Хидана, он прижал его к себе до хруста в позвоночнике, безотчетно. Сволок вниз, каждой клеткой впитывая скольжение чужой кожи. Хидан отпустил его горло, обхватил за голову. Глаза Кисамэ были прикрыты, лоб в испарине; Хидан подтянулся на руках — и Кисамэ снова сволок его по себе, словно трение кожи об кожу было для него высшей формой наслаждения. Он стонал низким, удивительным голосом переставшего контролировать себя человека. Он был жаден, но неясно, насколько инициативен. Рукоять Самехады упиралась ему в висок. Время застыло. Наконец Кисамэ открыл мутные глаза. Сердце Хидана бешено колотилось. Он сделал попытку подняться — Кисамэ дернул его на себя, придавил ногой. Грубые руки мечника проминали спину. Хидан закрыл ему рот ладонью, хотя Кисамэ ничего не говорил и, кажется, не собирался. Острые зубы обхватили пальцы. — Вставай, чел, — сказал Хидан, тяжело дыша. — Тут неудобно. Кисамэ придавил его второй ногой, словно ничего не слышал. От выпуклости его брюк шел жар. Хидан уронил голову ему на грудь. — Хоть штаны сними, — обреченно сказал он. — Говорю ж ебать, неудобно. — И с некоторым усилием засунул руку под пояс Кисамэ. Сжал ягодицы. Кисамэ разомкнул зубы в безмолвном крике. Это его словно пробудило. Разом расплетя созданную Хидану клетку, он сдвинулся на лопатках и стал быстро расстегивать штаны. Хидан медленно встал в полный рост. Кисамэ выпутался из ткани и увидел протянутую руку. Хотя взгляд соскользнул не на то. — Пошли, — кивнул Хидан на реку. — Будет охуенно. …Тело Хидана влекло его, как магнит, когда тот в два прыжка оказался на берегу и бросился в воду. Кисамэ нырнул за ним. Вода была холодной, смена ощущений злила. Мутная зелень не позволяла видеть на глубине, но зрение Кисамэ было отлично приспособлено для ориентации под водой. Тем не менее, он потратил почти минуту, высматривая Хидана. Глубина была достаточной, но дно очень плохим, каменистым, с выступающими корнями у противоположного берега. Хидан поднялся из-за коряги навстречу ему, держась за корни, чтобы не всплыть. Сквозь зеленоватый сумрак он выглядел фантастически. Тускло блестел приподнятый водой медальон. Кисамэ мощным рывком подплыл вплотную — и зубы Хидана впились в его плечо. Несколько пузырьков воздуха вырвались наружу. Кисамэ обхватил Хидана ногами и вырвал из укрытия, вращаясь в воде, наслаждаясь своей стихией, своей мощью, удерживая погружение. Пространство сразу стало трехмерным. Хидан был силен, но податлив, словно для полной реализации ему не хватало невесомости. Он вдавливал голову Кисамэ с ужасными акульими зубами в свою шею, в грудь, словно желал быть разорванным, кровь его в воде была похожа на дым. Обвивался вокруг Кисамэ, отклонял корпус, вязко заламывал руки, отдаваясь самой толще воды, толкал Кисамэ к дну, и только мелкие пузырьки воздуха поднимались из его полураскрытого рта. Глаза Хидана были широко раскрыты, волосы над головой шевелились. Вокруг была ирреальная тишина. С поверхности доносился звук падающей воды — впереди были речные перекаты, где-то плескалась рыба, но в ушах Кисамэ стоял рокот, гул, шум собственной крови. Он не верил, что все происходящее с ним сейчас — правда. Он никогда не смел мечтать… Он хотел пребывать здесь вечно, в бутылочном сумраке воды, пока не убедится, что это не сон или пока не проснется, он не помнил, как вошел в Хидана, как жадно пил его всем своим существом, как завороженно смотрел на колыхание бесцветных, бескровных волос, как над рельефом чужой груди проплывали мальки и обрывки речной травы, как тепла была литая плоть, прижатая к его бедру, как оглушительно было чувство раскрепощения, абсолютной целостности, бессловесного слияния за пределами норм и ветхих условностей, как неумолимо возрастал его собственный ритм, единый с ритмом мирового океана, как обмякло в его руках удовлетворенное тело, он словно отключился. Всплыли вбок белые сгустки — свидетели завершения. Кисамэ поднял Хидана за спину на уровень глаз, стиснул в объятии. И понял, что тот не дышит. В первый момент это показалось смешным, глупым розыгрышем. Рот Хидана был приоткрыт, остекленевшие глаза застыли, ватное тело лишено тонуса. Пульса не было. Кисамэ выбросился из воды со своей страшной ношей, как мойва на нерест. Грохнул тело на берег, навис, прислушиваясь, прощупывая, давя на грудину. Бесполезно. Он, конечно, не раз видел утопленников. Но никогда никого из них не спасал. Попытка вытрясти из легких Хидана воду результатов не дала, хотя Кисимэ давил и давил ему на грудь, с размахом, пока не отчаялся. Вода выплеснулась из чужого рта, но пульс так и не появился. Кисамэ застонал и на минуту закрыл голову руками. Это был механический детский жест, которым обычно укрываются от грома небесного или отцовских побоев. Он очень быстро соображал. Криминальное мышление подсказывало ему, что единственное необходимое в сложившейся ситуации действие — не оставить никаких следов. Надо спрятать труп. Удовольствие его было велико — не удивительно, что по закону мировой подлости большой должна быть и расплата. Но преступника отличает от приличного человека как раз умение ни за что не платить. Нельзя оставлять следы и выдавать себя внезапной игрой эмоций. Другую — личную — сторону этой ситуации он переживет и перетерпит сам, один, потом. Кисамэ не был уверен в том, что именно ему предстоит пережить и перетерпеть, хотя глухая обида на жизнь намекала: будет очень непросто. Но он нормальный человек, и не станет циклиться на этом, когда надо действовать. Кисамэ заволок труп в грот, положил подальше от входа и накрыл черным плащом. Под этот же плащ подоткнул косу, чтоб ни один случайный блик на лезвии не выдал скорую могилу. Потом он методично оделся, подхватил Самехаду и двинулся к Городу.