Нормальные люди

В среде нукенинов «Рассвета» существовал корпоративный кодекс. Напарника не выбирают — с ним срабатываются. Убийства членов организации другими членами организации не допустимы. Срыв миссии из-за личных счетов недопустим: слежка за этим была возложена на Зецу. Тем не менее, кодекс постоянно нарушался. Люди вредили друг другу, подставляли друг друга, оспаривали и переигрывали миссии — все это Пейн отлично знал. Он знал так же, что люди имеют цену, и на поведение некоторых можно закрыть глаза. Он долго закрывал глаза на Какудзу, который убивал всех своих напарников. И вот теперь перевал пройден, нашлась управа и на Какудзу. Остались неприятные мелочи. Интересно, как близки слова «мелочь» и «мелочность». Какудзу был нечист на руку. По загадочной причине Какудзу не мог воровать глобально. Он был не тем человеком, который грабит банки, уводит золотой запас страны из-под носа даймё, совершает крупные финансовые хищения и вкладывает средства в недвижимость или драгоценные камни. Тот факт, что организация Пейна не желала иметь дело с подобными махинациями, ничего не объяснял: Какудзу не занимался этим и прежде, до Пейна, когда жил вольным наемником. Если он так любит деньги — он мог награбить на гражданке более, чем достаточно, и теперь сидел бы на банановых островах. Однако Какудзу не желал уходить от дел и наслаждаться плодами своего богатства. Он желал быть активным убийцей, ведущим аскетическую жизнь. У него не было шикарного жилья, строго говоря — он вообще жил на чужой счет. Не было дорогих мулек, статусных или просто красивых предметов быта, роскошного коллекционного оружия, его постель была жестким футоном, городское логово — типичной норой для складирования барахла, он не посещал рестораны, не брал девочек. Он не тратил деньги. Это был важный и интересный парадокс. Зачем копить, если не хочешь потратить? Иногда Пейн представлял, что будет с Какудзу, если ему выдать наличными миллиард. Вариантов было два. Первый — Какудзу найдет способ все проебать, назначит виновного и отведет душу убийством. Лучше всего в текущей ситуации подойдет его напарник, и как растратчик, и как жертва. Второй — сразу вложит деньги не туда. Будет жить на ничтожный процент, нуждаться и подворовывать, то есть в его жизни ничто не изменится. Заменой чего на самом деле были для Какудзу его деньги?.. Может быть, они символизировали власть над материальным миром. Постоянную потенцию. Это роднило Какудзу с Сасори, который тоже обладал символическим выражением власти в виде своей армии боевых кукол. Но было и различие. Армия кукол у Сасори действительно была. А вожделенных денег у Какудзу не было. То есть, Сасори пользовался своими куклами, а Какудзу своими деньгами — нет. Поэтому вернее было считать, что деньги Какудзу — это ширма, за которой прячется его подлинная страсть: насилие над людьми. Боль от утраты пары ничтожных рю давала ему право обрушиться на причастных и непричастных, оправдывала самые дикие подозрения, срывала с катушек. Отключала предохранители. Поднимала наружу старое дерьмо. Выход дерьма был, вероятно, целителен. Какудзу переживал очищение. Мертвые свидетели этой процедуры были удобны, так как не могли возразить или оправдаться. Понятно, что если бы Какудзу потратил ничтожные рю сам, последил за этой тратой как следует — карать он должен был самого себя, а круговорот дерьма ни к какому очищению не ведет. Даже понимая размах завалов старого дерьма, Пейн удивлялся — отчего бы не упростить процедуру. Какудзу был наемным убийцей, он мог совершать насилие просто по работе, без добавочного стимула. Объяснение было только одно: Какудзу необходимо ощущение правоты, справедливости, законности его действий. Нужна причина. Зарабатывать деньги — хорошая причина. Мстить за урон — еще лучше. Понятно, что какая-то часть Какудзу еще с юности пребывала в уроне, долг был не закрыт. Вся его жизнь была бесконечной местью за себя, за старую рану, за какое-то душевное уродство, отверженность или неполноценность. Гекатомба из трупов показывала размер урона. Но Какудзу был 91 год, это очень долгая жизнь, за которую можно многое понять. Если рана не затягивается — значит, метод исцеления выбран неверно. Поэтому Пейн склонялся к мысли, что на самом деле Какудзу не хочет ничего исцелять. Он просто нашел движок, который сохраняет его активным, злым, жестоким и живым. Поэтому с таким финансистом у Пейна всегда будут дыры в бюджете, растраты, недобросовестно закрытые счета, а может быть и долги. Но одновременно у него всегда будет много ненависти, оправданного возмездия, боли и разрушений.

* * *

Какудзу знал, что нужен Пейну, и потому может позволить себе многое. Личные дела на Черном Рынке, двойную бухгалтерию, травматичный формат во взаимоотношениях с Хиданом. Готов ли Пейн закрывать глаза и на Хидана?.. Судя по тому, что на поиски мерзавца был направлен Какудзу — пока да. Это значило, что Пейн снял с себя ответственность за контроль над Хиданом, переложил ее на Какудзу. Или проверяет компетентность финансиста. Или наказывает его за прокол. Одна из тех вещей, благодаря которым лучше не иметь напарника. А в нынешней ситуации — та самая вещь, которая способна омрачить остаток дней, потому что убить Хидана Какудзу не мог. То есть, Какудзу должен «сработаться» с ним таким образом, чтобы Хидан не доспускал проколов. Это казалось наиболее несправедливым. Угрозы, физические увечья, наказания деньгами и договоры не имели в отношении Хидана никакой силы. Если вчера казалось, что понимание найдено — тебе показалось; наступал новый день с новыми правилами. Хидан обладал любопытным типом амнезии: он не помнил вчерашний день с его соглашениями, не помнил свою боль, не помнил ни одного своего обязательства. Словно постоянно жил с чистого листа. Неизменным оставалось одно: тупое стремление причинять вред. Если в обязанности Какудзу — по мнению Пейна — входило управление Хиданом, Какудзу должен поселиться с напарником и все свое время посвящать его избиению. Избиения хорошо чередовать с убийством, можно вычислить формулу регенерации в наиболее неблагоприятных условиях, это даст Какудзу пару свободных часов в сутки. Так жить нельзя. Вероятно, существовал способ окончательного уничтожения Хидана. Растворение его в кислоте. Расчленение на мелкие части и захоронение их в бетоне — на расстоянии нескольких километров друг от друга. Отправка в другое измерение с помощью додзюцу. Какудзу не понимал, почему до сих пор не решился ни на один из них. Не хотел признавать дефолт? Чтобы вышло: убил, потому что не смог осилить оплату?.. Сблагодушествовал?.. Пошел на поводу у поганой слабины, поскольку слишком долго был один? Успел на деле открыть сильные стороны их союза? Как там говорит Кисамэ — «зомбо-комбо»?.. Привык?.. Хидан был в глазах Какудзу не просто идиотом, растратчиком, источником шумового фона. Он был кучей бессмертных костей, на которых Какудзу мог выместить свой гнев. Не нужно было думать о последствиях, целесообразности, сторонних нареканиях или уроне. Просто бей, отводи душу. Нельзя испортить отношения, которых нет. Если бы у Хидана был ум — можно было ждать коварного удара в спину, какой-то мести, отложенного вреда. Но силы были слишком не равны. Какудзу предвидел все вредоносные шаги в свой адрес, которые мог изобрести куцый разум Хидана. И, надо признать, получал огромное наслаждение от контрольного прогноза. Однако, контроль оказался ущербным. Видимо, Какудзу предвидел не все. Ему все еще хотелось верить, что можно управлять другим человеком на расстоянии, на основе внушенного страха, на основе взаимной выгоды, не вкладываясь. Как Пейн. Но Какудзу — не Пейн, и последний это только что унизительно продемонстрировал. Потеря авторитета в глазах руководства была для Какудзу старой раной. Пока он несся к окраине города, где Хидан торчал, если его теряли — старая рана начала саднить, а кулаки закаменели. …Чувство защищенности развращает. Не надо было полагаться на обучающий кулак. На простодушное хиданово хвастовство, благодаря которому Какудзу знал все его «злачные места», тайники и маршруты. Не надо было ухмыляться на раздражающие слова о заботе. Какудзу не умел заботиться. Он умел осуществлять надзор. Дверь в подъезд Хиданова логова перегораживал рельс. Из водосточной трубы рядом хлестала ржавая вода. Убогая картина, намертво врезавшаяся в память еще с прошлого посещения. Противно было вспоминать себя, крадущегося по этой лестнице. И прикрывшего дверь по выходе — чтобы замести следы слежки. Хотя Хидан с колом в груди все равно не обратил бы на него внимания. Какудзу разбил дверь кулаком. Она и так не закрывалась, но превратить ее в щепки следовало еще в тот раз. Судя по звукам из дальней комнаты, ритуал действительно был в разгаре. Но стонал не Хидан. Какудзу в три шага преодолел расстояние и возник на пороге темноты. В ненавистной конуре, пропитанной кровью и тупыми воплями в адрес несуществующего божества, были двое. Дейдара? Дейдара?! Одного взгляда хватило, чтобы понять происходящее. Дейдара сидел на Хидане верхом, повреждения отсутствовали. Хидан был черным, рядом с ним валялся закрытый штык. Это было подонство. Какудзу ощутил себя куда хуже, чем за минуту до того. Старомодным кретином, которого осмеяла жизнь. Мощным движением он выбросил руку и схватил Хидана за горло. Локтевая чакра стремительно растеклась, опутала лежащего по рукам и сдавила как можно сильней. В причинении себе урона Хидан бывал изобретателен и резок, нельзя было оставить ему ни шанса. Если чувства мешают анализу — работай на рефлексах. …Сигнал от озабоченного Пейна был некстати. Он помешал насладиться воплем Хидана. Однако была и полезная сторона: Какудзу спросил, действительно ли Лидер понимает, в чем дело. Пейн был явно не в курсе, но приказ есть приказ. Нескольких секунд общения с Лидером хватило, чтобы подонки на полу сориентировались. Дейдара скатился, распластался по полу, нащупывая свои поясные сумки с глиной. Какудзу на всякий случай посильней сдавил Хидана и пресек Дейдару свободной рукой — отшвырнул кулаком к дальней стене, выдернул ком одежды на себя, забросил за спину. Дейдара припал на руки, как гончая, готовая к прыжку. «Не вмешивайся!» — прогремел Какудзу. Хидан забился в путах и обильно кончил. Словно ждал именно такого отношения к себе — угрозы, ограничения и боли. Словно Какудзу был настоящей причиной. Словно всплыл старый кошмар: «Ждал тока тебя, чувак!» По внутренностям Какудзу прошел жидкий огонь. Первая волна была быстрой, полной адреналина. Она прокатилась, вернув хладнокровие. Какудзу добавил чакру и выволок Хидана из круга. Отступил назад, бросил ненавистный степеленутый ком под ноги и со всей силы въехал по ребрам. Раздался хороший, мокрый хруст. Обычно Какудзу придерживался негласного мужского кодекса: даже смертному врагу надо дать продышаться после оргазма. Достойному врагу можно дать и одеться, и вооружиться. Но на Хидане все соображения чести заканчивались, и в этом было что-то восхитительное. — Я те сказал, братан, все сработает! — взвыл Хидан. — Я его достал! — Кого ты достал, повтори, Хидан! — Какудзу с разворота раздробил ему оба бедра, чтобы пресечь глупые пинки и попытки манипулировать ситуацией. В бетоне остались две крупные выбоины. Вопль был страшным и сладостным; расслабленное до того тело сильно напряглось и стало светлеть, кадык Хидана рельефно дергался при попытке проглотить крик. Судя по всему, он не успел войти в шоковый режим, когда боль анестезировалась, либо умудрился потратиться. Это было прекрасно. Это делало Хидана нормальным, уязвимым человеком. А укрепляющую технику Какудзу по-настоящему результативной. Теперь Хидана можно было избивать ногами, пока он не превратится в груду бесформенной плоти. Чтобы не мешать себе, Какудзу втянул чакру, оставил только каменные руки на запястьях Хидана. Хидан почти не вырывался, хотя был беззащитен перед болью — наконец Какудзу верно поймал момент. Тело на бетоне однозначно сигналило об этом. Частый пульс, запоздалые попытки сгруппироваться, набухшие вены на руках, шее и висках — скачок давления; ускоренное дыхание, гневные, краткие вскрики. Упругий, горячий, влажный, со всеми своими жизненными соками, с хрупким скелетом, куда ты денешься. Какудзу видел каждое изменение, каждую деталь от расширенных зрачков с длинными царапинами из углов глаз до скола клыка в орущем рту. Его зрение словно обрело добавочную контрастность: кровоподтеки от ударов казались алыми, набрякшие вены — темно-синими, серый свет на взмокших волосах — лиловым, провалы теней — черными. Комната за пределами разложенного тела расплылась в тумане. Угол зрения патологически сузился, все внешние звуки пропали. Наконец, Какудзу все контролировал полностью! Но обжигающее чувство поражения не отпускало. Словно что-то обвалилось, как ветхий мост, на давно знакомой территории, и жидкий огонь топит обломки. Вторая волна оказалась затяжной, кислотной, жаркой, идущей из бедер в мозг. Ни одну из своих мыслей Какудзу не мог додумать до конца. Он много раз использовал на Хидане чакру, кулаки и удушающий захват, и смысл в применении силы всегда был только один: одолеть, сломать, причинить боль, остановить вредоносное действие. Неужели все это для Хидана имело иной смысл?.. Чувство времени утратилось. Казалось, Какудзу только начал, не помнил, когда расколол ключицы, когда раздробил тазовую кость. Тело Хидана давно побелело, на груди цвели ожидаемые порезы, но все было вымазано кровью, поэтому Какудзу не всматривался. Глупое, постыдное, досадное событие. Самое поганое заключалось не только в том, что Хидан зацепил Дейдару, дурную и легкую добычу — Хидан использовал лично его, Какудзу. Использовал как сексуальный стимул, как последний штрих. Хидан прекратил орать и вообще как-либо реагировать, только механически дергался от ударов. Какудзу его не слышал, лишь видел вновь обретенными качествами зрения. В ушах стоял громкий гул, сквозь который билась и билась единственная мысль: нити чакры как половой аттракцион. Как с этим жить? Дыхание Хидана выглядело конвульствным, с хрипами, что не удивительно при повреждении легких. Сломанные ребра были в паре мест вдавлены внутрь. Хидан дважды поднимал голову, чтобы сплюнуть кровь. Теперь он лег щекой на бетон и беззвучно шевелил губами. Слева кожу пропорол обломок ключицы. По его виску тек пот, брови сошлись. Пульс истончился, кожа под руками Какудзу похолодела. Это было плохо. Чтение молитв означало, что Хидан миновал рубеж, до которого борются за жизнь. Молитва — единственный доступный монотонный раздражитель, ритмическая мера, еще способная ввести Хидана в транс. То есть терпеть боль он больше не может. Ему нужна гипнотическая анальгезия. А в ней он способен с двух ударов сам пробить себе череп о бетон. Картина была очень четкой, потому что они это уже проходили: Какудзу схватит его за шею, чтоб номер не прошел — и Хидан умело использует Импульс силы. Выйдет, что Какудзу свернул ему голову. То есть позволить Какудзу убить себя — таков изначальный план Хидана, это и есть настоящее использование. Обычно сворачивание напарнику головы значило победу и самоутверждение — после ругани, мата, сопротивления, личных оскорблений, какого-то подобия противостояния. Но не теперь. Теперь это видилось наказанием за измену в том разрезе отношений, которых у Какудзу с напарником не было и быть не могло. Убить Хидана — значит полностью подписаться под своим поражением. Под той обидой, которую смывают лишь смертью. Убить его голого, уязвимого, с каплями его спермы на своей чакре. Словно бы это Какудзу использовал Хидана для извращенных утех, а вовсе не наоборот. Почему Какудзу не может остановиться? Если он все понял? Какудзу удержал занесенную ногу и поставил ее Хидану на грудь. Медленно снял захват с запястий. Хидан не шевелился почти минуту. Потом медленно сдвинул руку, проволок ей по полу и взялся за лодыжку Какудзу. С силой надавил вниз, в себя. Изо рта выплеснулась черная кровь. Какудзу отшвырнул ногой его руку и сел сверху, контролируя любые движения. Он опирался больше на собственные колени, чем на сломанные кости. Сознание прояснялось толчками, словно прервалось действие алколоида. Было жаль загаженный кровью плащ. Какудзу нагнулся, схватил Хидана пальцами за подбородок, развернул лицом к себе. — Заканчивай, мужик, — тускло сказал Хидан. Вид его лица был нехорош. — Хидан, — сказал Какудзу. — Ты не ответил мне. Кого ты там достал? — Всех, — без выражения ответил Хидан. — Всю вашу ебаную контору. — И себя не забыл, да? — сдавил его подбородок каменными пальцами Какудзу. — Твой поганый божок ждет свою жертву? Твою расплату за плотские удовольствия? Или ты не способен получить удовольствие как нормальные люди? — Завали ебло и просто закончи, — закрыл глаза Хидан. — Подотри свой кал. Это было неправильно. Ублюдочный план работал, хотя никакого смысла в нем Какудзу не видел. Просто не мог понять. — Ну нет, — встал Какудзу. — Не в этот раз, Хидан. Мы оба знаем, что умереть ты не можешь. Поэтому сегодня ты не получишь никакой награды. Сегодня ты будешь страдать. Какудзу расстегнул плащ, выпустил чакру и окутал ей Хидана, как мумию. Сложил печать. Нити устремились в раны, пробили кожу, вошли в доступные отверстия, изменяя в теле поток чакры. Погружая сознание Хидана в тяжелое гендзюцу, где тот видит собственные внутренности, кости, сосуды и совершаемую над ними работу. Нити должны подштопать все опасные для жизни повреждения, залатать внутренние кровотечения, восстановить органы, соединить кости. Вместе с обычной регенерацией Хидана процесс займет пару часов. Может, можно ускорить его, если положить Хидана в его долбаный круг. Какудзу поволок Хидана обратно. Если Хидан почернеет — чакра Какудзу не даст проклятью активироваться против изначальной жертвы, возьмет удар на себя. Это они тоже уже проходили. Пейн ничего не узнает, а Какудзу как-нибудь разберется. Все равно сердце с водными техниками пора менять. Не зря он расспрашивал Кисамэ про Страну Воды. В комнате у стены сидел Дейдара. Ровно в том же месте и в той же позе, что Какудзу оставил его. Глаза у Дейдары были бешеные. Какудзу заволок Хидана в круг. В темноте его чакра светилась болотным цветом. — Уходи, — сказал Какудзу Дейдаре. — Тебя никто не держит. — Нет, — сказал Дейдара. — Нет? — поразился Какудзу, едва не сбив концентрацию с работы своей чакры. — Ты думаешь, что все еще нужен Хидану? Оставь это. Слышал, что он сказал? — Ты чуть не убил его, да, только за то, что мы… Но это было не то, что ты думаешь, да! То есть… мы на деле не вместе, да! — Я знаю, что это было, — прикрыл глаза Какудзу, чувствуя на своих губах скорбную усмешку. — Пейн ошибся. Он думал, Хидан тут решил кого-то пришить. Не могу понять, зачем ты ему сдался. Может, решил разнообразить онанизм. Надеюсь, ты понимаешь, что он просто тебя использовал. — Нет! — пригнул плечи Дейдара, и вид его стал хищным. Завидная вера молодости в свои права и чужую приятную ложь. — Я знаю, что он с тобой. У нас был спор, да. Да ты блин все равно не поймешь, да. — Разве? — ухмыльнулся Какудзу, и этот смешок был слышен, в отличие от предыдущего. — Ты заблуждаешься насчет Хидана, тут понимать нечего. И насчет себя. Он только что просил меня себя убить. Это его плата за ваши кувырканья. Я могу это сделать, в отличие от тебя. А ты готов? — Иди ты! — встал Дейдара. — Я блин замерз, да! Так что сейчас оденусь и вернусь, да. И еще поговорим. — Не вздумай бросать в меня свою глину, — посмотрел вслед Дейдаре Какудзу. — А то что-нибудь не то зашью. — Больно надо тратиться на тебя, старый хрен, — зашуршал Дейдара в соседней комнате, звякнула по бетону пряжка ремня. — Ты мне пока ничего не сделал, да. Но ты не в теме. И если что, мое искусство тебя прихлопнет как муху, да. — Очень плохо слышно, — сообщил Какудзу. — Я вот хочу понять, — вернулся Дейдара через несколько минут и навис над плечом Какудзу. — Как можно пиздить уже побежденного человека. Который блин даже ответить не может, да. Тут все такие, или только ты. — Жаль тебя разочаровывать, — сложил Какудзу печать двумя руками и укрепил ее Дотоном, чтобы никакая болтовня не сбивала ему технику. — Но Хидану такое отношение по душе. Если ты увлекся им — мне тебя жаль. Ваш подростковый секс ничего для меня не значит. Мне дали приказ — я выполнил его, только и всего. — Это Сасори наябедничал, да? Он тебе заплатил? — топнул ногой Дейдара. — Что за дичь, — пробормотал Какудзу. — Но если он готов платить, я и за тобой послежу, будь уверен. — Вы оба одинаковые! — воскликнул Дейдара, обошел круг и в ярости сел на пол. Видимо, дискомфортно чувствовал себя, доказывая что-то огромной спине Какудзу, который при этом сидел бездвижно, как скала. — Непробиваемые упыри, да! Вам вообще плевать, кто рядом с вами, лишь бы все катилось по накатанной, как вам удобно. Для вас блин люди барахло, или сломаете или проебете, да. Сасори больше проебывает, а ты ломаешь. Я думал блин, хоть тебе не все равно. — Очень интересно, — без эмоций отозвался Какудзу. — Продолжай. Чего я еще не знаю? — Иди ты, да. И если это был не Сасори — то кто настучал? Только не надо мне тут ссылаться на Пейна, да? — Не твое дело, — отрезал Какудзу. «Упорный малец», — подумал он. — «Что у него творится в голове?» — Да выбор невелик, ага? — не унимался Дейдара. — Это либо Кисамэ, либо Конан, синька блин обложила. — Конан?! — потрясенно сказал Какудзу, снова чуть не сбив себе концентрацию, хотя, казалось, был морально готов ко всему. — Значит, не Конан, — кивнул Дейдара. — Или Зецу. — При чем здесь Конан? — подозрительно спросил Какудзу. — Ты их видел раньше?.. — Ну, типа женщина. Не знаю, блин! Не колешься — мне все равно, да. Я и так узнаю. На ком надпись — тот и заложил, да. Кто сегодня был не в городе. — Хочешь сказать, Хидан кого-то пометил? — поднял бровь Какудзу. Буря внутри него почти успокоилась, так что он не жалел, что Дейдара остался. Было познавательно. — Ну, а зачем все тогда было? Сам сказал — я Хидану не нужен. Он сказал — я вырезал, да. Делов. — Дейдара насупился и отвернулся. — А трахались вы, стало быть, просто так? — уточнил Какудзу. — Если тебе плевать — не лезь, да. — Ну, если мы все выяснили, — повеселел Какудзу, и сам себе удивился, — я тебя не задерживаю. Дверь открыта. — Ты не можешь меня выгнать, это не твой дом! — взвился Дейдара. — Я подожду, когда он встанет, попрощаюсь как нормальные люди и тогда пойду, да. — Ну сиди еще полчаса, — пожал плечами Какудзу. — Жди слова признания. Я, кажется, уже сказал, что тебя тупо использовали. Теперь даже понятно, как. — Я блин не благодарности жду! — вскочил Дейдара. — Я тебя сторожу, да! Я в жизни не слышал, чтоб люди так кричали, да! Потому что их пиздят и пиздят просто так, да! Потому что у кого-то подростковый секс! У тебя блин вовсе никакого нет. Тебе тут резьбу сорвало, я все отлично понял! Хоть бы блин угандошил его быстро, так нет, да. Нравится мучить людей. Подлечишь и снова начнешь, да? Охеренно повезло с напарником. Не выйдет! — Не понял, — медленно сказал Какудзу. — Ты мне угрожаешь?.. Защищаешь этого ушлепка? — Не нравишься ты мне, мужик, — сел Дейдара. — Так что да. И глина у меня с собой, если что. Это было мило. Но не настолько, чтобы оставить Дейдару в заблуждении. Какудзу сложил печать для отмены гендзюцу, в котором бился разум Хидана, созерцая собственную ничтожность. — Хидан, — дернул нити Какудзу, оттянув в себя большую часть. — Надеюсь, ты насладился болью, как хотел. Вставай, придурок. Хидан открыл глаза. Он был черным. Медленно поднялся на локтях и уставился себе на живот. Там все еще находился толстый чакровый жгут, делающий свою работу. Глаза у Хидана были яркие, даже в полутьме хорошо читался их грозовой оттенок. — Это что за мать твою херня? — спросил он своим привычным голосом, рванув рукой за чакру, словно пытался выдернуть из себя шланг. — Впереди долгий вечер, Хидан, — сообщил Какудзу. — Готовься ко второму заходу. Хидан согнул ноги, поморщился и резко вскочил — и оказался прижат к полу чакрой. Шлепок голого тела о бетон был забавным. — Убери свою ебаную хуйню, блять, сраный гандон! — заорал Хидан, выдирая чакру, — Пошел нах из Священного символа, падаль! — Отпусти мальца, Хидан, — указал подбородком на Дейдару Какудзу, потому что руки его были заняты печатями. — Имей уважение. Хидан стремительно сложил руками комбинацию, круг полыхнул. Слова Какудзу его, казалось, не трогали. — Я сказал тебе, безбожная гниль, — Хидан нашарил свой штык, который откатился за границу круга, и раскрыл его ударом в пол. — Иди нах из Священного символа! — У меня пять сердец, — ответил Какудзу. — Сделай одолжение. Твоя дурацкая боль мне безразлична. Хидан сунул в рот наконечник штыка, словно примеривался или заклинал металл, его сосущее движение было слишком откровенным. Какудзу на всякий случай укрепил себе гортань, отчего часть его видимого лица потемнела. Хидан, казалось, никуда не спешит. Его взгляд, обращенный на Какудзу, стал умильным, голова наклонилась вбок, словно он рассматривал насекомое. Губы приоткрылись. И в следующий миг Хидан молниеносным движением воткнул себе штык в глаз. — Блять! — согнулся Какудзу. Это было плохо. Роговица прорвалась, штык прошел сквозь зрачок, студенистая жидкость потекла наружу; чакра Какудзу бросилась латать повреждения, втягивая в глазницу все, что можно было спасти, соединяя ткани внутри черепа. Хидан откинул голову и заржал каркающим, самодовольным смехом; штык он так и не вынул — просто разжал захват, когда выброшенная рука Какудзу вырвала его, отбросив прочь. Лицо Хидана выглядело страшно. Пользуясь ситуацией, он частично избавился от шланга в животе. — Привет, братан, — развернулся он к Дейдаре, — вижу, ты тоже ждешь, когда я завалю старую гниду. Если бросишь мне серп, я сделаю ему гребаное харакири. Дейдара встал, он был решительным и бледным. Он не думал, что все будет так. Не ожидал реванша от Хидана, и полной своей ненужности во всем происходящем. Конечно, он знал безумную маску жреца — но она никогда не была обращена лично к нему. Она адресовалась только тем, кто перестал быть для Хидана человеком. Это просто прием. Его использовали, да, он точно лишний. Хотя… он-то был приятен Хидану в Священном символе, это же что-то значит?.. — Я просто хотел, чтоб все было нормально, — сказал Дейдара, и его голос иссяк. — Это было глупо. Не надо было мне ждать. Я пойду. — Я все слышал, — сказал Хидан. — Понял, старая жопа не против наших грешных втреч. Сечешь?.. Оставь тока мне немного орешков. — Проваливай! — загремел Какудзу, раскрывая маски на спине. Плащ с треском прорвался, открыв пять фарфоровых лиц. Из них полезло черное, страшное, с угловатыми крыльями, похожими на сломанные лопасти ветряков. Воздух загустел. Места сразу стало очень мало. Но важным было не это. Дейдара подскочил к Хидану, присел, прежде чем переступить через него. — Я все выброшу, — быстро сказал он. — Прямо сейчас! Если хочешь, куплю тебе другие. — Вали ебать, — закрыл выбитый глаз рукой Хидан. — Завтра скажешь, как я тебе нравлюсь. — Хидан! — встал Какудзу, один его глаз был полностью красным. — Ты отсюда не выйдешь. Я заставлю тебя молить о смерти, как ты никогда не просил своего дрянного божка. Поверь, ты ничего не знал о боли до этой минуты! — О да! — заржал Хидан. — Разбей на мне свое второе сердце! Тимбилдинг хуле. …Дейдара выбежал за дверь и потер висок. На улице собиралась летняя гроза. Сверкала молния. С каждым шагом по промзоне она становилась ярче, всполохи электричества отливали на металле фиолетовым, сиреневым, всеми оттенками аметиста. В небе стоял треск. Отчаянно пахло мокрым асфальтом, едкими сорняками, свежестью и озоном. Загрохотал гром. Дейдара набрал в обе руки глины. В грохоте грома слышался глумливый, далекий смех. Свет полыхал. Дейдара запрыгнул на железный каркас, перескочил на крышу слепого завода, оттуда — на стальные трубы, достиг стрелки подъемного крана. Пробежался до самого конца, раскинул руки. Утопающий в дожде и тумане город простирался далеко под ногами. Дейдара разжал пальцы — в небо взлетели две глиняные птицы. Ударил гром. — Кац! — заорал Дейдара. …Небо расцвело золотом, багрянцем, лазурью, словно взошло, наконец, долгожданное солнце. Желтое, как подсолнух. Синее, как звезды цикория. Белое, как смерть. Всполохи салюта Летнего Фестиваля.