***
Дитрих вышел из бара за полночь, воротник был поднят, руки – спрятаны в карманы плаща. Нортон ни разу не видел его в штатском – и сам так давно не надевал ничего, кроме формы и тренировочного костюма, что не сразу нашел, в чем явиться в Великих Братьев. Шофер ждал Нортона в квартале отсюда. Он выглядел беспокойным – не в правилах Арбитрес устраивать костюмированные слежки, а уж о ее цели он и подавно не знал. Но Эстерман был старше по званию, ему пришлось подчиниться. Протокол 12, обвинение в предательстве, объявил он, и если что-то пойдет не так, с его помощников никто не спросит. Нортон тряхнул головой. Почему он думает, что кто-то пострадает от его действий? Дитрих укрыл важного свидетеля от допроса. Даже не потрудился прибегнуть к обману! Неужели, он думает, что Нортон спустит ему это с рук? Он завернул за угол следом за Дитрихом, готовый уклониться от удара. Кулак действительно свистнул над головой. Нортон ударил в живот, потом локтем сверху, наткнулся на блок и приложил Дитриха коленом в пах. Спустя несколько мгновений он прижимал арбитра-сеньорис к стене, приставив к горлу шоковую дубинку. – Дернешься – активирую, – прошипел он. – Ты, – в темноте от глаз Дитриха остались только белки. – Ты спятил? – Предатель! – Что бы ты ни решил, ты ошибаешься. Голос звучал спокойно, но больше всего Нортон жалел, что на Дитрихе нет нагрудника с сияющим символом Арбитрес. – Я думал, кто это может быть, – он крепче надавил на дубинку. – Человек, который везде проходит. Псайкер, пытающий людей и подрывающий бомбы… Дитрих запрокинул голову, поворачивая ее слегка вбок: – Ты ошибаешься. – Ты арестован за предательство и ересь, как велит Имперский Закон! Статья… – Одумайся, Эстерман, – маска искренней тревоги. – Ты роешь себе могилу. – Заткнись! – заорал Нортон, наклоняясь к самому лицу. – Перед лицом Бога-Императора, хватит лжи, Дитрих! Ты в сговоре с ними! Ты водил меня за нос, думал, что сможешь обмануть! Псайкер скривился. Нортон ждал холода, обозначавшего бы, что Дитрих пытается сбежать, но вместо этого тот только слегка приподнял руки: – Хорошо. Я не сопротивляюсь тебе, Эстерман. Что ты будешь делать? – То же, что и со всеми предателями, – он нервным движением сдернул наручники с пояса. – Я тебя допрошу. – Тебе будет сложно загладить эту ошибку, – вздохнул Дитрих, позволяя развернуть себя лицом к стене и сцепить руки. Нортон набросил ему на голову мешок из плотной черной ткани и толкнул вперед концом дубинки: – Скажешь слово или дернешься – ты знаешь, что будет.***
Дитрих держал плечи ровно, хотя сидеть со скованными за спиной руками было неудобно. Мешок Нортон снимать не стал. На проходной он зарегистрировал Дитриха как номер 41-415 по своему делу, не признаваясь себе, почему стал скрывать объявленный протокол. Поведение псайкера раздражало его, как и глупая прямота, с которой тот обнаружил себя. Словно какой-то новичок… Это не вязалось с опытом, о котором говорил послужной список Хунна Дитриха, с его умением запутывать и обманывать… – Заключенный номер 41-415. Ты обвиняешься в нарушении Имперского Закона, ереси и запретном колдовстве. Признаешься ли ты в этом, чтобы спасти свою душу? – Нет, Эстерман, – спокойно и глухо прозвучало из-под мешка. – Прекращай это представление. – Ты участвовал в подготовке террористических актов, унесших жизни многих тысяч подданных Империума, а также в убийстве лорда Ранвара, леди Истрин, генерала Ту… – Я невиновен. Эстерман, если то, что ты сейчас делаешь, вскроется, я не смогу тебе помочь. – Заткнись! – Нортон ударил дубинкой по столу, и железный грохот пронесся по допросной. Дитрих даже не шевельнулся. – Это то, за что тебя выгнали из улья Лерна, Эстерман. Ты теряешь голову. Какие у тебя есть улики против меня? Что, кроме подозрений? Нортон скрипнул зубами. – Что ты делал в «Трахее Дарны»? – Что ты делал весь день, Эстерман? На этот раз удар дубинки пришелся по спине: – Я задаю вопросы! – Тогда я отвечу, что ты делал. Ты сидел и планировал все это. Представлял, как я творю бесчинства на планете, на которой служу двадцать девять лет. Как взрываю правительство девочки, за убийцей чьего отца охотился пять из них. И почему же? Потому что я колдун, – Нортон услышал улыбку и перехватил дубинку. Ладонь вспотела. – Это паранойя, которая не останется безнаказанной! Ты знаешь это. Я невиновен. – И кто тогда, варпово семя, кто?!.. – сорвался Нортон, мечась за его спиной и стуча дубинкой о спинку стула. – Кто, если не ты?! – Сними мешок. – И не на… – Сними. Мешок, – тихо повторил Дитрих. Нортон не чувствовал того внутреннего сопротивления, сопротивления бессмысленного, которое вызывали приказы Дитриха во дворце Сконта. Свою силу он не применял. В бессильной ярости Эстерман сдернул мешок и встретился с Дитрихом взглядом. – Я ходил в «Трахею», чтобы найти псайкера. – Чтобы… – И я его нашел. Другого, но нашел. Нортон оперся кулаком на стол. Дитрих ускользал – а от него самого ускользала та ясность, с которой он видел в нем виновника всех трагедий До-Хара. – Я стал изучать прессу, посвященную Ни. Все, кто слышал его вживую, отмечали, что были поражены до глубины души. Захвачены силой его слова и голоса. Они испытывали умиротворение и такую любовь к Императору, какую простой горожанин переживает только во время торжественных месс. Расстегни наручники, Эстерман, у меня руки затекли. Нортон скривился, промедлил и, стараясь не смотреть Дитриху в глаза, освободил его. Тот принялся растирать запястья: – Но со мной говорил человек, чей голос был искажен вокс-кодировщиком. А знаешь, что еще странно? По документам Ракиль Ни живет здесь с 411 года, года первого взрыва. Он прибыл на планету, и сразу его карьера пошла в гору. Определенно, его кто-то пригласил и помог устроиться. Не говоря уж о том, что прошлое его – чистый лист, – Дитрих пошевелил пальцами. – Дальше – интереснее. Я проследил за его гастролями последние годы, и угадай, что я обнаружил? Нортон не пытался включиться в эту игру в диалог. – Он следовал по пятам за всеми трагедиями. Сиир, Бруо, Финцир. Выступал в тех районах, где недавно происходили трагедии. Он появлялся почти сразу после взрывов. – После? – Да. Сразу после. Потом я подумал… Не мне тебе рассказывать, как быстро утихали волнения после терактов. За пару-тройку недель люди успокаивались. На местах трагедий возводились часовни, а местные управления безопасности и Арбитрес переставали штурмовать параноики, которым казалось, что у их соседа в лавке химлаборатория. Как будто что-то успокаивало людей… слишком сильно. Притупляло их страхи, заставляло забыть о боли, потерях, об угрозе смерти. – Парень – псайкер, – перебил его Нортон, догадавшись, к чему он клонит. – Весьма слабый. Я даже не обратил на него внимания поначалу, но… он псайкер и скрывает это. Можно было бы взять его сразу, но я захотел сначала найти повод, чтобы на него давить. Я пришел туда, когда все подуспокоилось, чтобы послушать его, и во всем убедился. Поет он своим голосом, Эстерман, и вкладывает в него свою силу. – Так значит, надо арестовать его. – Знаешь, что меня беспокоит? Он – не тот, кого мы ищем. Он очень слабый, но обученный псайкер, и он использует свой голос, чтобы наводить порядок там, где случаются трагедии. Это совершенно не похоже на то, что я слышал во дворце Сконты. Знаешь, ты должен его послушать. Поверь, он действительно… пробирает. – Нет уж, – содрогнулся Нортон. – В хорошем смысле. Он говорит людям о мире, вере, гармонии. О защите Императора. И его слова находят отклик в сердцах и неподготовленных разумах слушателей, – Дитрих заулыбался так, словно этот способ использовать псионические силы вызывал у него умиление. – Поэтому у нас было так мало беспорядков после взрывов, Эстерман. Даже его записи… я прослушал то, что порой ставят на общих частотах местные власти наряду с традиционными пьесами и молебнами. Они, конечно, не обладают гипнотической силой, но я бы сказал… от этих мелодий сложно избавиться. Так и крутятся потом в голове. Нортон провел рукой по лбу. Расследование резко пошло по новому пути, и теперь он не имел над ним контроля. – Это же абсурд! Мы искали псайкера, который творит бесчинства, а нашли того, кто нам помогает? – Я не знаю, кому он помогает, Эстерман, но предлагаю выяснить. Мы еще успеем вернуться и прижать его. – Можно послать арбитраторов. – Эстерман, – покачал головой Дитрих, – я был бы осторожнее. Этот парень, желая того или нет, заставляет до безумия любить не только Императора, но и себя. Не говоря уж о том, что он удостоился письменного благословления епископа за свой труд. Если ты не хочешь беспорядков, нам не стоит бить его у всех на глазах. Нортон раздраженно дернул плечами. – Ты продолжаешь говорить «мы»? Я объявил двенадцатый протокол против тебя. Дитрих потер бровь: – Ты не сдал меня после Сконты, а я умолчу, что ты чуть меня не убил, и мы будем квиты. – Почему? – буркнул Нортон. – Эстерман, я спасаю твою шкуру, – резко ответил Дитрих, – поблагодари меня, и вернемся в Братьев. У нас не так много времени. Следующей целью может быть только губернатор. И не надо говорить, что ты действительно подозревал меня. Да, ты был раздражен неудачами, не смог сохранить хладнокровие… Но я верю, что ты умеешь признавать ошибки. – Хватит меня учить! – огрызнулся Нортон. – С чего ты решил, что я не был настроен серьезно? – Ты даже не пытался вырубить меня, – во взгляде Дитриха сверкнуло что-то, не то разудалое, не то угрожающее. – Ты же знал, что я могу просто тебя убить? Эстерман отчаянно ухмыльнулся: – Я ждал этого. Если бы ты напал, у меня были бы доказательства! – Тогда ты зря думаешь, что успел бы что-то сделать, – Нортону показалось, что глаза псайкера стали еще темнее. Дитрих резко поднялся: – Поехали.***
Ракиль Ни, всенародный любимец Дарны, снимал комнату не в Великих Братьях, а в куда более элитном районе. У самых Южных Ворот стояла небольшая гостиница: три этажа, колонны из резного камня, вид на часовню Двух Святых. Скромно, но не бедно. Владелец гостиницы испугался арбитрских значков так, будто скрывал в подполье нелегальную лабораторию, и поклялся, что никому не скажет об их присутствии. Дитрих пообещал ему десять лет каторги, если по какой-то причине Ни развернется на пороге. Теперь тот обязан был бы принести сюда Ракиля хоть на руках В номере Ни не было ничего, кроме кровати, тумбы для вещей и небольшого алтаря. Горевшая над ним лампада подсвечивала крылья посеребренного орла. Про себя Нортон еще раз повторил литанию защиты разума. По дороге Дитрих, не спросив, дал ему послушать одну из записей Ни, и теперь он постоянно ловил себя на том, что порой начинает насвистывать под нос «к нам не вернется страх». Это его бесило, но он не мог поспорить с тем, что сама песня вселяла ощущение… покоя. «Тебе бы не помешало почаще ее слушать», – усмехнулся Дитрих, наблюдая, как на лице Нортона борются умиротворение и негодование. Нортон выдвинул ящики. Средства для ухода за аугметикой, какие-то небольшие аппараты – вероятно, для настройки протеза. Немного одежды, какие-то пикты, инфопланшет с графиком выступлений. Никаких писем или чего-либо еще, что объяснило бы его приезд в Великих Братьев в эти опасные дни. Вскоре слегка пискнул замок. Эстерман и Дитрих стояли в слепой зоне, пока Ракиль входил и запирал дверь. Судя по силуэту, он потянулся к выключателю, когда Нортон приказал ему: – Подними руки, положи на дверь и не шевелись. Дальше все было быстро – Ни дернулся к замку, а Нортон перехватил его и прижал к двери и начал обыскивать. – Кто вы? – голос дрогнул. В нем слышался металлический отзвук, как и говорил Дитрих. – Арбитр-сеньорис Хунн Дитрих, арбитр Нортон Эстерман. Вы должны нас помнить, по крайней мере, меня, – доброжелательно сказал Дитрих. – Включи свет, Эстерман. Вспыхнувший тусклый шар под потолком осветил испуганное лицо артиста. В его скулах и светлых глазах читались дохарские корни. Волосы он заплетал в короткую косу, и Нортон заметил в ней узкие ленты с мелко написанным текстом. Наверняка что-то подобное печатям Дитриха. Горло опоясывали металлические кольца. – По протоколу вы должны раздеться полностью, мистер Ни, но, я думаю, вы можете просто предъявить электроклеймо Астра Телепатика. Оно ведь у вас есть? – Я не… – Ни, если я произведу арест, ты окажешься подозреваемым в серии террористических актов, предательстве и ереси. Делай, что говорит арбитр-сеньорис, или с тобой поговорю я в крепости Правосудия. Ни опустил голову: – Позволите снять рубашку? Сканер Дитриха высветил голубоватый символ Астра Телепатика. Ракиль был санкционированным псайкером. И хотя Эстерман подозревал, что так и будет, он испытал разочарование. Он сделал в эти дни больше шагов к раскрытию этого дела, чем за два года, но все же чувствовал, что они снова топчутся на месте. И этот певец… – Кто дал вам направление на До-Хар? – Я… – Псайкеры не разгуливают просто так. Ты должен быть приписан к структуре Империума – или же ты беглец и еретик. Ты еретик, Ни? Ракиль сидел на постели, сложив руки на коленях, и переводил взгляд с нависшего над ним Эстермана на любующегося ночной подсветкой Врат Дитриха. У второго он пытался найти защиту от первого – и не находил. Полосы металла не мешали Ни опускать или поворачивать голову. Расстояния между ними уменьшались или соприкасались с едва слышным звуком, а то и одна налезала на другую, словно тонкая чешуя. – Я расскажу вам все, арбитры! Я не преступник, я просто… Я подписывал… Я работаю на губернатора-регента Сконту, – наконец, выдавил он. – Так, – кивнул Нортон, настораживаясь. – Двадцать лет назад я пел в хоре мальчиков у него во дворце. Тогда никто не знал… никто ничего не знал. Когда проявились мои способности и меня забрал Черный корабль, лорд Сконта настаивал на том, что До-Хару необходим будет человек с моими талантами. – В то время Сконта возглавлял Комитет по культуре, – пояснил Дитрих и заметил с иронией: – Надо сказать, его никто не воспринимал тогда всерьез. – В Схоластике Псайкана я обучался контролировать свой голос, – продолжал Ни. – Сначала, конечно, я прошел необходимые испытания. Потом мне поставили аугметику, и я получил возможность не только силой воли лишать голос дара убеждения, но и… изолировать других от его воздействия. – Это весьма жестоко, – заметил Дитрих. Ракиль покачал головой: – Так нужно, арбитр! Я деактивирую вокодер только во время выступлений и записей. Я никогда не говорю с людьми… используя Голос. Нортон вздрогнул, когда Ни выделил ударением последнее слово. – Продолжай, – процедил он. – Я не думал, что действительно вернусь на До-Хар. Мои товарищи получали назначения в самые разные миры, почти никогда – в родные, – он коснулся пальцами торчавшей из косы ленты и попытался накрутить ее на палец. Краешек был слишком коротким, лента постоянно срывалась. – Многие погибли. Но потом, я знаю, лорд Сконта направил запрос в Астра Телепатика… Он… разыскивал именно меня. – Это было три года назад, верно? – Да. Я прилетел на До-Хар и поступил в распоряжение планетарного подразделения Адептус. А дальше лорд Сконта… арендовал… мои услуги. Чтобы я помогал людям справляться с их бедами. – Помогал людям, – повторил Нортон недоверчиво. – В каждом живет вера, арбитр Эстерман, – Ракиль Ни поднял взгляд. – Я уверен, что каждый хотел бы найти покой в ней. Но… не всегда у человека есть силы… И помочь ему – это мой долг. По крайней мере, я могу это делать. – Почему вы скрыли все это от меня? – уточнил Дитрих. Ни горько улыбнулся: – Мой голос действует на всех, кроме меня. Я-то боюсь. Мой договор с лордом Сконтой был заключен втайне. Я стал бы целью для многих его противников, если бы нашу связь предали огласке! И неважно, кто я – псайкер или просто популярный исполнитель. Я постоянно боюсь, что кто-то узнает! Сейчас Сконта едва не погиб, – поднял он голос, – ему нет до меня дела! – Адептус Арбитрес не участвуют в политических дрязгах. – Да! Но задают мне вопросы о терактах, рядом с жертвами которых я проводил последние три года. Клянусь, я решил, вы в чем-то подозреваете меня! Когда я понял, что вы не знаете, что я псайкер, у меня камень с души свалился. Просто певец – это лучше, чем певец с колдовским голосом! – он зажмурился. – Я сказал правду: я приехал, чтобы поддержать родственников погибших, тех, кто остался без дома. Чтобы вернуть им веру! Я делаю так всегда. И я не знал вашего… подозреваемого… Я раскаиваюсь, что солгал! – Ракиль замотал головой. – Я… пожалуйста… псайкеров ведь не сажают в тюрьму… Таких, как я… Я же ничего не… – Помолчите немного, мистер Ни, – попросил Дитрих, едва голос Ракиля стал так дрожать, что слов больше было не разобрать. Он хорошо держался, но в какой-то момент понял: единственная причина, по которой два арбитра вломились в его номер – то, что он солгал им недавно. Нортон подошел к окну. Южные ворота подсвечивались снизу, и барельефы, изображающие картины далекого прошлого, бросали друг на друга кривые тени. – Он не имеет отношения к нашему пленнику. – Ты читаешь его мысли? – Нет. Я его внимательно слушаю. Что ты предлагаешь сделать с ним, Эстерман? – Он нас слышит, – раздраженно обернулся Нортон. Ракиль сидел, глядя в стену. Глаза его бегали от одного угла к другому. – Пусть слушает, – пожал плечами Дитрих. – Хорошо. Он снова врет. Ему нечего было бояться. Даже если он – скрывающий свои силы псайкер, у него есть лицензия, – он взглянул на Ни, его напряженную позу, и понял, что прав. – Мы проверим, работает ли он на губернатора и числится ли в дохарском Адептус Астра Телепатика, но его печать действительна. Вся его деятельность легальна. И если он боялся не за то, что мы раскрыли его колдовство, а за то, что мы в чем-то его подозреваем… Он должен знать, в чем, – Нортон прищурился. – В чем мы вас подозреваем, а, Ни? – спросил Дитрих мягко. – Будете юлить – очень скоро окажетесь на дыбе. Ни судорожно перевел дух. – Мне это надоело, – Нортон развернулся на каблуках. – Это не игра. Он солгал слугам Имперского Закона, и он ответит. Ракиль вскрикнул, когда Эстерман скрутил ему руки, ставя на колени. Нортон едва сдерживал желание ударить его – но приберегал настоящую боль до допроса в крепости. Пока ублюдку будет полезно просто побояться! – Год назад! – заорал Ракиль, и вокс-кодировщик, не справляясь, зашипел. – На гидростанции!.. После благотворительного концерта в Старом Разливе ко мне подошел мужчина, – Нортон слегка ослабил хватку, и певец затараторил: – Один из местных жителей. Он утверждал, что слышал какую-то песню прямо перед взрывом. Въезжал в ворота гидростанции, но когда услышал ее – развернулся. Он повторял, что она была ужасна, сводила с ума! И что она была похожа на «Уходит страх»! Дитрих подошел и наклонился к псайкеру. Тот трясся в руках Нортона, как загнанный зверь. – Продолжайте. – Он сказал, что услышал ее в своей голове и что она была ужасна. Что он сбежал, не в силах терпеть! Он стал предупреждать меня, что безумие скоро накроет всю Дарну! – голос Ни сорвался. – Да я сам сбежал от него тогда! Я был потрясен… Но потом… он ведь выглядел как псих! Грязный, с трясущимися руками! Клочья волос во все стороны! И он вел себя… как псих… Я его больше не видел… Я забыл о нем, а потом пришли вы! И спросили… о той же песне… «Уходит страх»… – Ужасная песня? – перебил Дитрих. – Он как-то описал ее? – Нет! Только что она… Похожа! Я не знаю, что он имел в виду! Я вообще не понимаю, о чем он говорил! Арбитр-сеньорис взглянул на Нортона: – Ты помнишь что-нибудь подобное? Чьи-нибудь показания? – Гидростанцию взорвали почти сразу после учебного центра Бруо, – мрачно ответил Нортон. – Я был завален архивами Финцира и Сиирской базы СПО, почти не успел проконтролировать сбор данных. Адептус Арбитрес тогда только взяли контроль над этим делом, – он поджал губы. – Я читал показания, но этого человека или не опрашивали, или посчитали безумцем и не приняли его болтовню к сведению. Люди, увидевшие такое, порой сходят с ума. Он и сам видел – видел, как огонь накрыл целый квартал. Как исчезали в ослепительном зареве темные шпили храмов. Он и правда легко мог представить, как после этого теряешь себя, превращаясь в безумца. – Не думаю, что он был сумасшедшим, – усмехнулся Дитрих. – Что… Что вы хотите сказать? – пролепетал Ракиль. – У меня для вас два варианта, мистер Ни, – невпопад ответил арбитр-сеньорис. – Вы безоговорочно соглашаетесь со всеми нашими условиями – или мы оформляем задержание за пособничество террористам. – Я на все согласен, – прошептал Ни едва слышно. – Вы больше не дадите ни одного концерта и отправитесь в Дом Благодатной Силы, в распоряжение Адептус Астра Телепатика. Я свяжусь с адептом Кирхе, он проследит, чтобы вы больше не деактивировали аугметику… и молились об очищении так истово, чтобы кожа на коленях стерлась до крови. И к своей музыкальной карьере вы больше не вернетесь, – суровый тон, с которым были произнесены эти слова, заставил Ракиля Ни обмякнуть. Теперь он стоял на коленях, руки бессильно свисали вдоль тела, кисти, словно сломанные, касались пола тыльной стороной. Но было видно, как мелко трясутся его пальцы. – Я клянусь… Нортон вопросительно поднял брови. Дитрих кивнул ему, призывая отпустить Ни. – Завтра вы съедете. Я свяжусь с Домом Благодатной Силы в полдень, если вас там не будет, вас объявят беглецом. – Я все понял, – шепотом ответил Ни. – Я буду следить за прессой. Обсудите с адептом Кирхе, как лучше представить ваш уход со сцены, но – никаких внезапных исчезновений, это встревожит всех тех, кого вы успели зачаровать своим голосом. – Я все понял, арбитр-сеньорис… Спасибо… Спасибо, я… Дитрих рукой позвал Нортона за собой. Они уходили, оставив Ракиля наедине со страхом и облегчением, ведь в сложившейся ситуации его судьба должна была стать куда более жестокой.***
– Что это еще за фокусы? – зарычал Нортон, когда они спускались по лестнице. – Мне нужно проверить свою догадку, – бросил Дитрих через плечо. – Почему ты снова оставил его на свободе? – Нортон попытался схватить Дитриха, но тот легко ушел от руки. Они стучали сапогами по ступеням так, что наверняка перебудили всю гостиницу. – Тот человек, что подошел к нему в Старом Разливе, наверняка был чувствителен к варпу. Быть чувствительным достаточно – не обязательно уметь колдовать. Дарна достаточно большой агломерат, чтобы в нем родились два псайкера разной силы, – черный плащ развевался и шелестел, ударяясь о стены и перила узкой лестницы. – Хотя статистика… в варп статистику! Смотри! – он обернулся и проскочил несколько ступеней вниз спиной вперед. Нортон впервые видел его таким… светящимся. Безо всякого напыления на броне – Нортон понимал, что Дитрих использует псионические способности, но дело было не в этом. Он был… окрылен. Догадкой. Каким-то знанием. Будто бы стал еще моложе. Черные глаза сверкали всякий раз, когда на пролете им встречался люминесцентный шар. – Сила этой песни заставляет простых людей теряться, чувствительных – сводит с ума. И тот несчастный уловил связь между тем, что звучало на гидростанции, и тем, что поет Ни, так? – И это значит, Ни – террорист! – воскликнул Нортон. – Ты слышал эту «ужасную песню» во дворце Сконты, Эстерман! Я уверен, что речь об одном и том же, но… Не очень похоже на репертуар Ни, я его сегодня весь переслушал. Едва сдерживаюсь, чтобы не петь, между прочим, – он заулыбался и вновь развернулся лицом к ступеням. – Но тот, как ты говоришь, псайкер… – Сходство – в механизме воздействия, – они промчались мимо портье почти бегом, оставив распахнутую дверь, и нырнули в темноту ночи. Нортон едва поспевал за Дитрихом. – Люди, которые слышат песни Ни, испытывают спокойствие и следуют тому, что он говорит. Верь. Люби. Молись. Эта «ужасная песня» тоже должна управлять человеческим сознанием… – Она не управляла моим сознанием, – перебил его Нортон. Он почти запыхался. – Я тогда вообще не мог ни о чем думать! – Ты можешь думать сейчас! – воскликнул Дитрих. – Что все время не сходилось в твоих расчетах? Как преступники могут проникать на места преступления – и покидать их? Или это самоубийцы с детонаторами, которые не могут засечь никакие ауспики? А как же могучий псайкер, сводящий людей с ума?.. Тот, которого на самом деле не было во дворце Сконты, но которого я почувствовал? – Проклятье, – буркнул Нортон под нос. – Механизм должен быть дьявольски прост, Эстерман! – Дитрих понизил голос и позволил себя догнать. – Эти люди – живые бомбы. Они – детонаторы, а их детонатор, в свою очередь, проклятая какофония, в которую наш враг-псайкер превратил «Уходит страх» Ни. – Что ты… Ты… – Дитрих думал быстрее, чем Нортон успевал следить за его словами. – Как можно превратить запись в колдовство? Как можно запустить ее на защищенной базе СПО? Во дворце регента?.. – Я не знаю! Я не знаю, но я думаю, что все так и произошло. И Ни – просто материал, из таланта которого кто-то вылепил взрывчатку. Нортон остановился и прижал руку к лицу. Закрыл глаза, сдавил пальцами веки. – Поэтому я не хочу казнить его, Эстерман, – Дитрих подошел и взял его за плечо. – Скорее всего, он действительно не виноват. Давай вернемся в крепость, я проконсультируюсь с техножрецами, может, мы сможем вытянуть что-нибудь из записей Ни. Нортон кивнул. Это звучало безумно, но все же было хоть каким-то путем. Путем, который уводил все дальше в псайкерские дебри. Но его просьба обратиться к Инквизиции, высказанная провосту Шутте, все еще оставалась без ответа, и, похоже, пока придется продолжать расследование своими силами.