Голос правосудия

Итак, Маршал приказала ему умереть, и он умер. Нортон спрашивал себя, почему пошел на поводу у псайкера, почему, как и он, согласился участвовать в этом сговоре, и не мог ответить. Иногда он думал, что дело в недоверии. Иногда – что в нем самом, ведь это было его дело. Не хотелось бросать его на последней, самой тяжелой стадии. Но чаще он корил себя за страх. Его долг – прилюдно уличить Маршала в презрении к самой сути Арбитрес, и неважно, сколько людей считает иначе. Личная преданность немыслима, и те, кто отрицает это, всего лишь недостойны своих инсигний. И вместо этого он здесь, под километрами земли, вдыхает едва насыщенный кислородом воздух, пока старые вагоны несут его на север. Коши показал им столетия назад заброшенную транспортную магистраль. Логис занимался планированием добычи тяжелых металлов, и потому подземный мир До-Хара знал чрезвычайно хорошо. Эту магистраль провели при Холлерни-145-148, когда Механикус еще надеялись на успешное покорение полюса. Однако тогда работы свернули (чего наверняка не случилось бы, считайся До-Хар планетой-кузницей, с которой Механикус могли бы делать, что пожелают), и Коши открыл этот путь только во время своих исследований. По его словам, несмотря на то, что во всех архивах он значился перекрытым, восстановить работу монорельса оказалось не так сложно. И хотя порой искры, летевшие из-под вагона, заставляли Нортона произносить молитвы, экстренных остановок еще не было ни разу. Порой поезд сбрасывал скорость, порой ускорялся, но никому не приходило в голову проверять, в чем дело. – Многорукий ублюдок нас убить хочет, – бормотала рядом с Нортоном бритая женщина в силовой броне. – Помяни мое слово, Хунн, он заманивает нас в ад. – Может быть, – откликнулся Дитрих. – Но поздновато сходить. Она фыркнула и в который раз принялась разбирать свой болтган. Нортон не мог поверить, что с благословенного оружия правда срезаны все символы Арбитрес. На их месте были лишь царапины. Их броня, их оружие – все было обезличено, и только Дитрих отказался снимать защитные печати. «Если вы не хотите, конечно, чтобы я ненароком взорвался еще на пороге», – пошутил он с таким бледным лицом, какое Нортон никогда у него не видел. Банда наемников – вот кем они были. Нортон чувствовал себя проклятым. Он оказался в компании, в которой никогда себя не видел. Элитная гвардия Арбитрес, «Ала Декстра» Патриции Ранес, легенды дохарской крепости Правосудия. Четверо остались охранять губернатора, двое – с Маршалом, а остальные шестнадцать были здесь. От каждого из них исходила молчаливая угроза и легко уловимая аура бескомпромиссности. Сила и твердость во плоти и металле. Ола Таска. Джефри Сайл. Инспектор Даричев… Никто из них не обращал особенного внимания на Нортона. Женщина по прозвищу Шпилька, которая сейчас шептала молитвы над каждым патроном своего стаббера, обращаясь к Дитриху, назвала Эстермана «этот твой следователь», как будто они знали о нем, но не принимали всерьез. Нортон понимал, что причина не в высокомерии. Эти люди сражались плечом к плечу, усмиряли бунты планетарного масштаба. Он просто был чужаком, и все. Улучив момент, Нортон все же спросил Дитриха: – Почему ты так предан ей? Почему все они здесь? – Войны сплачивают, Эстерман, – ответил он. – Снова отговорки! – Такими историями делятся за кружкой сидра, – Дитрих коснулся шрама над бровью. – Так что если проставишься – охотно расскажу. Нортон не был уверен, что им представится такой случай. Кроме них на север отправились несколько прокторов, которые, кажется, не были осведомлены о сути операции. Их задачей было удерживать под контролем два отделения штрафных легионеров, которых выделила для этой операции Маршал. Это были преступники, пережившие все пытки Арбитрес и, наконец, получившие шанс на прощение взамен мучительной казни: шанс умереть во имя Имперского Закона и этим – быть может – заслужить прощение Императора. Многие из них давно потеряли рассудок и были накачаны сыворотками так, что от них несло невыплеснутым адреналином. Давно забывшие, что такое человеческая жизнь, они были идеальным пушечным мясом. Они занимали еще два вагона, и их-то уж точно не волновало, против кого придется сражаться. Хотя, в идеале, сражения быть не должно. Если план сработает, они установят детонатор и запрут Холлерни внутри. Сложнее всего будет убраться оттуда – но Коши говорил о скоростной гравитационной площадке на базе, которая легко может поднять на поверхность человек двадцать, а там их подберут штурмовики. Смертников предполагалось в любом случае оставить внизу. Им позволили подобрать себе арсенал, и гвардия Маршала определенно ни в чем себе не отказала. Нортон остался верен обычному набору: дробовик, болтпистолет и щит. Их ждал бой в замкнутом пространстве, где лучше было не рисковать случайно подпалить что-нибудь, и Нортон считал, что выбрал оптимальный вариант. Но, глядя на вооружение остальных, он сам себе казался гвардейцем с лазганом рядом с капитаном Астартес. Нортон поднялся и вышел на узкую площадку позади вагона. Ему пришлось миновать стоящую в конце железную капсулу в человеческий рост, сплошную, с выбитыми на ней литаниями защиты. Он пытался узнать у Дитриха, что в ней находится, но тот отделался пустыми словами. «Наше последнее оружие»… Еще одна вещь, которая бесила следователя: они все равно находили возможным что-то скрывать от него! Рядом с капсулой стоял арбитр-сеньорис Виндер Барр. Он следил за Нортоном, не поворачивая головы, и от этого становилось еще неуютнее. Если, по их мнению, тут ему не место, зачем Дитрих убеждал его согласиться? У Барра над левой бровью была татуировка в виде черепа. Как раз в том месте, где у Дитриха находился шрам – Нортон обратил на это внимание, когда они стояли рядом, и это совпадение почему-то застряло в памяти. Снаружи было не лучше – Нортон вдохнул загрязненный мелкими частицами воздух и едва не закашлялся. Кроме искр под вагонами и слабой подсветки окон никаких источников света не было. С их помощью Нортон мог разглядеть только гладкие стены, изредка разорванные выходами из узких технических тоннелей. Иногда они проскакивали развязки, и Эстерман видел, что некоторые завалены, а некоторые – уходят куда-то во тьму. Коши должен был уже добраться до места, он обещал открыть ворота и пропустить арбитров. Вокс-связь они не поддерживали – слишком велика была вероятность, что их обнаружат. Планы полярной базы Холлерни были у каждого, и все выглядело просто. Нортон не верил, что что-то в этой истории может быть простым. – Пожалей свои легкие, – раздался голос Дитриха. – Ты когда-нибудь оставишь меня в покое? – проворчал Нортон и оперся локтями на холодные шероховатые перила. На этом участке вагон почти не трясло. С его дверцы на спины арбитров, теперь уже бывших арбитров, смотрели три исчерченных лица Холлерни. – Я завидую тебе, Эстерман, – сказал Дитрих. – С чего бы? – Ты – настоящий арбитр. Такой, какими мы все должны быть. – И за чем дело стало? – язвительно спросил Нортон. – Поздновато для меня, а? Голос звучал искренне, а лица все равно было не разглядеть. Нортон не нашел, что ответить. – Я не уверен, что остальные поддержат нас. Я имею в виду, если мы будем мешать Маршалу. Многие из них уверены, что изменения только погрузят До-Хар в хаос, – он остановился и хмыкнул. – Вышла очень нехорошая метафора, да? – Император, защити, – Нортон сотворил аквилу. – Ты говорил с ними? – Так, просто интересовался их мнением. Услышал, что ты плохо на меня влияешь и что я должен думать о сохранении порядка, а не сомневаться в Маршале. Нортон скривился: – Я не нуждаюсь в твоей поддержке. Если Ранес прикажет тебе мне мозги поджарить, уверен, ты рассудишь, что это вполне справедливо. Так лучше для До-Хара, у меня нет времени рассуждать, бац – и я труп. – Может быть, – проклятый псайкер снова ухмылялся. Нортон поежился и перевел тему: – Знаешь, что меня удивляет? Должны же быть у Инквизиции наблюдатели на До-Харе. Варпово семя, да я бы давно решил, что тут не все ладно!.. Что если… если их нет? – Понимаю, к чему ты клонишь, – Дитрих вздохнул. – Слушай, Маршал Ранес – не предатель. Она никогда не пойдет на это. – Она неплохо обработала тебя за эти годы, да? «Быть фундаментом Закона – наш величайший долг. Думать, что стоишь выше него, – самая страшная ересь», – процитировал Нортон раздраженно. – Она – уже еретичка. Разве не ты уверял меня, что она хочет любой ценой сохранить власть? Даже путем лжи и обмана? Если все это вскроется, ей конец! – Одно дело – разобраться с врагами своими силами, другое – убить слуг Его посланника… Нет, – отрезал Дитрих и резко сменил тон: – Подумай сам, уж это-то точно привлечет внимание, а? – Ты все шутишь! – Нортон не скрывал раздражения. – Что мне еще остается? – Дитрих ударил ладонями по перилам. – Я внутрь, а ты тут, если хочешь, дальше массаж носоглотки устраивай. Дверь лязгнула, и Нортон наконец-то остался один, только вот покоя стало еще меньше.

***

Без щелчков вокса в ухе передвигаться было непривычно. Вопреки рекомендациям Коши, они оставили одну, резервную частоту для экстренной связи, но все остальные были неактивны. Они миновали пустынные перегоны пешком, и уже после проникновения на базу разделились на группы. Первая, во главе с Дитрихом, должна была запереть Холлерни в их лаборатории, в непосредственной близости от шахты. Еще одна – направиться к хранилищу взрывчатки. Но Дитрих отправил куда больше отрядов – с приказом изучить каждый метр базы и доложить о любых несоответствиях плану. Нортон знал, что Коши рассчитывал на почти что тихую операцию, и что Дитрих взял больше бойцов, чем предполагалось изначально. Маршал определенно сомневалась в искренности техножреца, и в этом Нортон был с ней солидарен. Воздух здесь был чище, в нем чувствовался озон, но что важнее, он был пропитан… злом. Нортон не единственный шептал молитвы. Впереди шли легионеры с возглавлявшим их проктором, позади – Эстерман, Дитрих, Барр и еще двое, Игрин и Шпилька. Нортон был удивлен, что Барр отправился с ними. Два командира, арбитра-сеньорис, многовато для такого маленького отряда. Дитрих почти сразу заметил его интерес и пояснил – с охотой, выдающей волнение: – У Виндера привычка за мной присматривать. Его приставили ко мне сразу, как только меня перевели сюда из Коллегии Лекс Псайкана. Как комиссар за спиной гвардейского псайкера. Чуть что подозрительное – и в голове дырка. Барр покосился на них и хмыкнул: – Ты любишь эти истории. – Однажды – я уже года два работал под его надзором – на Маршала было совершено покушение. И я остановил лбом пси-болт, – с усмешкой продолжал Дитрих. Его глаза жутковато бегали, и Нортон понимал, что он нервничает. Это было так странно, потому что, казалось, Дитриха ничто не могло поколебать. Тем не менее, он будто бы боялся и пытался скрыть это за болтовней. – Ну, почти остановил, как видишь. Барр оказался очень впечатлен и сделал себе татуировку. И даже извинился, что нещадно шпынял меня все предыдущее время. Барр проворчал, что и сейчас с охотой пошпынял бы, да уже староват. Нортон знал, что многие из гвардии Ранес моложе псайкера, но этот, похоже, был настоящим ветераном. Ему лет шестьдесят? Больше? Как и Дитрих, он не выглядел на свои годы. Они двигались быстро и не то чтобы тихо, делая ставку на внезапность и скорость. Дитрих передал, что третья группа отыскала гравитационную шахту – они воксировали не открыто, а отбивая шифровку, напоминающую обычные помехи. От двух других групп ничего пока не было. Размеры коридоров поражали – и их ширина, и высота потолков. Стены были зашитыми листами металла с барельефами выступающих и вновь уходящих внутрь труб. Периодически на громоздких коммутаторах встречались стелы с надписями на неизвестном языке. Лингва техника? Тайный шифр Холлерни? Все говорили, что Лорды-фабрикаторы До-Хара имеют свой, никем не расшифрованный язык, в конце концов… Но если они предали культ Бога-Машины, то что написано здесь вместо подобающих заклятий и молитв? – Помехи на… – сказал Игрин, и тут же грянули выстрелы. Пустоту и тишину разорвал гул сервомоторов – идущие первыми легионеры упали, едва успев дать первый залп. Болты оставляли следы на стенах, отражаясь от них, теряя скорость и не нанося вреда сервиторам. «Нас обнаружили», – понял Нортон, и сердце заколотилось где-то в районе горла. Он резко поставил щит и встал за ним на одно колено. Почти сразу тот задрожал от частых попаданий – один из стражей был вооружен пулеметом, и Нортон не был уверен, что бронированный щит выдержит еще пару очередей. Он слышал голос Дитриха, тот выкрикивал приказы идущим впереди: удерживать сервиторов. Во мраке, который рассеивали лишь вспышки выстрелов и скачущие пятна от встроенных в шлемы фонарей, было почти ничего не разобрать. Мгновенно заработали стабберы Барра и Шпильки. Легионеры сдерживали наступление недолго. На груди каждого, едва сердце останавливалось, активировался небольшой заряд – взрывы не были достаточно сильными, чтобы убить боевого сервитора, в конце концов, сама эта тактика предназначалась против банд из плоти и крови. Но все же они сбивали системы наведения, а осколки впивались в механизмы, затормаживая противника. Арбитры сошлись, образовав почти непробиваемый щит вокруг Дитриха. Тот стрелял из-за их плеч, другой рукой зажимая микровокс в ухе: ему передавали что-то, но в таком шуме уловить частоту пощелкивания было почти невозможно. Псионически заряженное напыление на доспехе, которое больше не напоминало по форме символ Адептус Арбитрес, едва-едва светлело, если мимо его головы пролетали пули. Некоторые его движения Нортон просто не мог заметить – иногда Дитрих сдвигался в сторону с такой скоростью, словно имел при себе генератор смещающего поля. Нортон выстрелил из дробовика по подобравшемуся близко сервитору. Перед самым лицом сверкнуло лезвие, окруженное электрическим полем, дробь не пробила броню, но заставила врага притормозить. С леденеющим сердцем Нортон присмотрелся к своему противнику: сплошной шлем с темными выпуклыми линзами и линиями, имитирующими лица Холлерни, изящная конструкция доспеха, не сковывающая движения, красная мантия… Он выстрелил в голову почти в упор. Алебарда, потрескивая электричеством, упала. – Это не сервитор! – крикнул Нортон, пригибаясь. – Скитарий! Ответом был усилившийся огонь. Щит Эстермана встретился с лезвием еще одного скитария – Нортон вздрогнул, когда алебарда, изготовленная из прочнейшего сплава, вошла в металл почти наполовину. Застрявшего стража Механикус схватил Барр, сдернул шлем, выдрав вместе с ним какие-то провода, и выстрелил в голову. Нортон подумал, что поблагодарить его можно позже. На то чтобы разобраться с охраной ушло всего несколько минут, но они потеряли больше половины легионеров. Проктор наскоро замораживал раненое бедро, но было ясно, что в следующем таком столкновении у него уже не будет шансов. – Вторую группу атакуют, – сказал Дитрих, едва с механическим визгом упал последний сервитор. Арбитры разбили его корпус, и оттуда сочилась черная маслянистая жидкость вперемешку с кровью. – А Ола говорила, – сплюнула Шпилька. – Шестеренки нас сюда заманили. – Мы были к этому готовы, – возразил Дитрих. – План не меняется. – Зачем логису было давать нам план базы, если он собирался нас подставить? – Нортон отвел взгляд от скитария с размозженной головой. Аугметика топорщилась вокруг раны, но, тем не менее, он был человеком, а не безумным сервитором. Человеком, служившим Механикус – и сторожившим покой запретных экспериментов. – Не имеет значения, – отрезал Барр. – Даже если его поймали и развинтили. Двигаемся, – он перешагнул через труп легионера.

***

Температура упала на несколько градусов. Арбитры еще не выдыхали облачка пара, но стало зябко – несмотря на то, что они перешли на бег. Чем дальше они углублялись, тем взволнованней выглядел Дитрих – пока, наконец, серебро на доспехе не засияло, и он не остановился, сжимая руками виски. – Что? – во взгляде Барра читалось напряжение. Нортон заметил, что он перевел стаббер на псайкера, как будто недавно не подшучивал над ним, вспоминая прошлое. – Я чувствую, – Дитрих сморщился, и это выражение так и застыло на его лице, – неважно. – Уверен? – Все в порядке, – он прошел мимо Барра, не обращая внимания на направленное оружие. – Осталось немного. – На ауспике ничего, – предупредил Игрин. По дороге они встретили куда более сильный отряд – на то, чтобы в узком пространстве справиться с механическими чудовищами Холлерни и обученными скитариями, ушло больше времени, чем на некоторые штурмы, которые Нортону приходилось проводить. Бандитские логова, да даже культистские ячейки никогда не охраняются настолько хорошо. Теперь их осталось пятеро, и Дитрих был, так или иначе, слабым звеном. – Тебе не стоило сюда идти, – процедила Шпилька, окидывая псайкера взглядом. – Маршалу не стоило посылать нас сюда, – ответил он, стирая пот со лба. – Но если у Холлерни там колдовские машины, только я смогу вам… – Самоуверенный придурок, – перебила она. – Взаимно, – слабо улыбнулся Дитрих. Они подошли к темной прямоугольной двери, в которую легко прошел бы «Страж». Такие барельефы Нортон уже видел – в центральной капелле муниципалитета. Три нечеловеческих лица… За ней, предполагалось, и находится сердце базы, но интерес представляла не она, а узкая лестница рядом, ведущая наверх. Оттуда, утверждал Коши, можно заблокировать двери лаборатории. Правда, его самого здесь не было, и вопрос, как именно совладать с механизмами, все еще был открыт. Нортон не понимал, что им делать дальше. Они здесь, чтобы не дать Холлерни покинуть базу? Да там ли они вообще, если им прекрасно известно, что их штурмуют? – Мы же решили, – вдруг сказал Дитрих, и Нортон понял, что он говорит в вокс-микрофон. – Груз?.. Да. Разберитесь с ни… – он вдруг выдернул бусину вокса и бросил на пол. – Не включайте связь. – Песня? – спросил Нортон, нервно поднимая руку к уху. – Да. Первая группа нашла хранилище взрывчатки – не там, где сказал Коши. Они вступили в бой, – Дитрих сделал несколько шагов к лестнице и схватился за одну из декоративных медных голов, окруженную нимбом металлических пластинок. Его скрутило, он прохрипел что-то, но слишком тихо. Сверху донесся скрежет металла о металл, и Нортон вскинул голову. Повсюду под потолком поднимались железные створы, обнажая ниши с уродливыми динамиками. Секунду спустя на ощерившихся оружием арбитров хлынул поток леденящих душу звуков. Пространство заполнило завывание, переходящее в стон, голос, словно читающий заклинание и постоянно сбивающийся, надрывный грохот целого оркестра боли и ужаса. Нортон уже слышал ее, но все равно оказался не готов. Под оглушительную песню Хаоса в его сознании рождались образы, вытаскивающие самые болезненные образы. Он пытался дотянуться пальцами до нагрудного кармана, но руки не слушались. Поднималась и дверь – выступающие детали двигались по ней, но на этот раз рассыпавшиеся лица Холлерни не складывались в другой узор. Они повизгивали, дополняя Песню пронзительными нотами. Казалось, весь мир вокруг ходил ходуном. Свет их фонарей стал менять оттенок, становясь то багрово-красным, то отвратительно-лиловым, то ядовито-желтым, и Нортон зажмурился, хватаясь за голову. В памяти всплывал сиплый голос 40-417, его лицо – с кровавыми синяками и набухшими веками. Его выпученные глаза смотрели Нортону прямо в лоб – и медленно вылезали из орбит. Вместо слез сочилась кровь, маслянистая, неестественно блестящая. «Всеблагой Император, защити…» 40-417 распахнул рот и завопил, бросив Нортона на землю. От удара арбитр пришел в себя. Теперь он смотрел на пятна крови на полу. Три, четыре, пять… Кто-то подхватил его под руки и вздернул, через секунду чьи-то пальцы погрузились в карман и выудили антифоны. Нортон даже не заметил, насколько грубо ему заткнули уши – когда от проклятых воплей остался лишь едва заметный шум, он с облегчением выдохнул. Обмякнуть ему не дали. Барр развернулся и, судя по движению губ, выругался: пока арбитры приходили в себя, Дитрих прошел внутрь лаборатории Холлерни. Он двигался медленно, слегка расставив руки, словно боялся потерять равновесие. Голова была опущена. Даже из-за спины видно было, как сияет лиловым напыление на доспехе. Едва обретя контроль над собой, Нортон поднял дробовик и бросился в сторону. Прижавшись спиной к стене, он несколько раз повторил литанию защиты, прежде чем неуверенно заглянуть внутрь. Ангар, построенный над выходом из шахты, был без преувеличения огромен. Первое, что бросалось в глаза, – огромный прозрачный шар под потолком. Его крепление напомнило Нортону аналогичную конструкцию в капелле, от которой пучки проводов тянулись к когитаторам. Снизу шар поддерживала широкая труба с двумя громоздкими вентилями, уходящая куда-то в пол. За ней в огромной колбе, окованной железом, поднимался и опускался поршень. К собственному ужасу, Нортон понял, что они находятся прямо над шахтой, проделанной Холлерни. И та энергия, которую выкачивает Триумвират из недр планеты, это… «Мой страх ничтожен, и…» Перед трубой в тисках клешней завис логис Коши, его мантия была порвана, все восемь конечностей безвольно болтались. Нортон предположил, что он мертв. Заманил он их в ловушку или попался Триумвирату – было уже неважно. Шар больше походил на пузырь, в нем дрожало и билось нечто, от взгляда на что Нортону мгновенно стало дурно. Однако его так и тянуло смотреть: изменчивые, неестественные цвета вспыхивали внутри, клубящийся туман разрезали молнии. Но сияние, окружавшее пузырь, было едва заметным, словно все, что происходило в нем, не имело власти над окружающей средой. У Нортона не было никаких доказательств, но он был уверен, что видит небольшое сферическое поле Геллера, изолирующее… «Всемогущий Император, защити мой разум от черного колдовства, – Нортон откинулся обратно за стену и вновь зажмурился. – Мой страх ничтожен, и моя вера сильна!» Открыв глаза, он увидел рядом Шпильку. Она стояла, широко расставив ноги, и кричала имя Дитриха. По крайней мере, так двигались ее губы. Вытягивались ненадолго вперед, потом поджимались в отчаянии, потом вытягивались вновь. Так медленно. Почему так медленно? Нортон затряс головой. «Вытаскиваем его», – заметил он знак Барра. Дитрих, загипнотизированный изолированной частицей Имматериума, шагал вперед. Нортон не видел его лица, но хорошо представлял: ничего не выражающие глаза, медленно вылезающие из орбит, текущая по щекам кровь…

***

Здесь были машины, много машин. Он чувствовал их – их проклятые души выли прямо в его голове. Ему никогда раньше не приходилось слышать… Нет. Это не духи машин, он не может говорить с ними. Это демоны стонут, ненавидя тех, кто заключил их в металл и запретил двигаться. Тех, кто лишил их свободы нести гибель. «И всех нас от любого зла, как крылья вечного орла, его хранят ладони», – вместо молитв в голове теснились песни Ни. Была ли его деятельность так уж полезна? Или искренний гнев, искренние переживания, искреннюю веру он замещал в душах людей суррогатом? Как Хунн Дитрих заменил суррогатом Закон, выбрав верность одному человеку. Губы не слушались Дитриха, мышцы словно заледенели, но про себя он улыбался. Мысли покидали его, одна за другой растворяясь в Песне. Он отталкивал образы, которые та подбрасывала снова и снова. Ментальная защита – первое, чему учит Коллегия Лекс Псайкана. В подготовке псайкеров-арбитров важнее всего оттачивание рефлексов, воздействие на чужую волю и сопротивление любым видам контроля, от наркотического до псионического. Он – сгусток воли на службе Закону. До тех пор, пока варп не заберет его, как забирает всех псайкеров. Разве не этого он боялся всю жизнь? Оттягивал ритуалами защиты и молитвами, амулетами и постоянными тренировками. Варп заберет его. Пол под ногами дрожал – или казалось? Хунн замечал боковым зрением застывшие силуэты «Стражей» с опущенным деактивированным оружием. Массивные вокс-станции, из каждой ячейки тянется провод. Тысячи подключенных контактов. Прямо перед ним, распятый стальными клешнями в воздухе, недвижимо висел логис Коши. Глаза его были закрыты, а лицо словно стекло куда-то вниз, как если бы кожа отходила от черепа. Но ничто из этого не пробуждало в Дитрихе ни инстинктов, ни чувств. Песня хотела разорвать его рассудок, чтобы нашептать новые команды, новые правила, подарить свой Закон, а у него не было сил сопротивляться. Он шел туда, куда направляла его отвратительная какофония, в надежде, что она, наконец, прекратится.

***

Когда Песня вдруг смолкла, Нортон даже через антифоны ощутил оглушающую тишину. Они продвигались следом за Дитрихом, целясь по сторонам – но не находя ни следа чьего-либо присутствия. Кроме тела Коши и них здесь никого не было. Нортон осторожно вынул наушник, блокировавший звуки, из левого уха. Едва слышный шум работающих когитаторов и треск над головой – треск беспорядочный, волнующий и пугающий, но тихий. – Дитрих, уходим, – окликнул псайкера Барр, силой опуская ему голову. Всех их тянуло взглянуть на сферу под потолком, и было заметно, что для каждого не делать этого – настоящее испытание. Дитрих остался стоять. Нортон облизнул губы: Лордов-фабрикаторов тут нет. Тогда кто управлял Песней? – Нужно уничтожить это место, с Холлерни или без них, – выдохнула Шпилька. – Тут столько вокс-станций, что можно оглушить всю планету! – Если мы тут просто все взорвем, эта… Император, сохрани. Эта штука наверху… – Они закачивают туда энергию, – Шпилька прошла мимо Дитриха и Барра, прямо под подвешенным логисом, и указала на вентили дулом стаббера, – попробуем перекрыть их. – Надо связаться с первой группой. Тут все может взлететь на воздух в любой момент, – Игрин вернул микровокс на место и замер в неуверенности. – Трон, я надеюсь, связь уже есть. – Дитрих, выродок, – Барр крепко тряхнул псайкера, – а ну приходи в себя! Нортон неловко сотворил аквилу, не выпуская дробовик из рук. Дитрих качнулся, его голова мотнулась, как у тряпичной куклы, и тут стальные клешни задвигались. Две из них опустили тело Коши ниже, еще две – начали стремительно развинчивать и растаскивать его. Арбитры подняли оружие, Нортон заозирался, пытаясь найти объяснение происходящему. От пережитого страха и неестественного холода у него кружилась голова. К бесцеремонному потрошению логиса присоединялось все больше механодендритов. Одни спускались с потолка, монстры со змеящимися телами и цепкими пальцами, другие, более мелкие, отсоединялись от основных клешней. Ниже коленей Коши вспыхнул голубоватый свет. Последнее, что увидел Нортон, прежде чем логиса окружил мельтешащий кокон, стучащий и повизгивающий, – как крюк на одной из конечностей вонзился в кожу головы – и одним движением стянул лицо, будто резиновую маску. Под ним оказалась абсолютно гладкая черная поверхность. Мгновение голова сохраняла целостность – а потом распалась на три части. Среднюю из них, сужающуюся кверху, подхватила железная ладонь одного из механодендритов Коши. – Твою мать! – рявкнул Игрин и дважды выстрелил в мельтешащие руки. Вместе с ним огонь открыли остальные – но болты и пули рикошетили, не причиняя никакого вреда. А затем изменилась гравитация. Арбитры опускались на колени, не в силах сопротивляться, Шпилька сползала вдоль трубы, пытаясь цепляться за вентиль, а пузырь над ними пульсировал всеми цветами варпа.