***
Послышался ужасный грохот бьющейся об пол посуды, что заставил меня вздрогнуть и открыть заспанные глаза. — Какого черта? — Я огляделась, не веря своим глазам, что это все происходит со мной. Я лежала на том самом диване, на котором впервые проснулась после «обезьянника». Неужели я..? Я быстро вскочила на ноги и, переборов легкое головокружение, поторопилась на громкий звук, что раздражал мой слуховой рецептор и возрождал желание заткнуть уши руками. Ну Икуто, ну сволочь! Зайдя в помещение, я буквально остолбенела: передо мной был Икуто в красном фартуке и повязкой на голове, ползающий на четвереньках и собирающий осколки разбитых тарелок, при этом матерясь так, что аж уши в трубочку скручиваются. Я в капле смотрела на такую картину, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться, но, как только он опять нагнулся, выставив пятую точку, я не выдержала: — А-ха-ха-ха-ха-ха! — Я схватилась за живот, лицезрея, как он повернулся и недоуменно уставился на меня, но вид его лица еще больше позабавил... — Ой, не могу!.. — вырвалось сквозь смех у меня, и я повалилась на пол, не в силах больше стоять. На глаза подступили слезы, а лицо покраснело, но я не могла ничего с собой сделать. Смех накрыл меня с головой. — Если ты сейчас не прекратишь смеяться, то... Я его не слушала, ибо все, что я видела, это его на четвереньках, и это рассмешило меня еще больше. Я представляла, как он, в коротенькой розовой юбочке, сетчатых колготках, высоких каблуках и кружевном лифчике, стоит в этой же позе и завлекает парней. И поэтому просто не могла прекратить смеяться, видя не «доктора-извращенца», а «разбивательницу сердец» и «мечту геев». Слезы уже потоком катились с зажмуренных глаз, а от смеха уже болел живот, но я не могла остановиться, мечтая сбегать за какой-нибудь косметичкой и накрасить его для завершения картины, но, увы, я не умею делать мейк-ап. Тут мою ногу схватили и с силой потянули в свою сторону. Я прекратила смеяться и удивленно уставилась на Икуто, нависающего надо мной, но смотреть я долго не могла. Передо мной всплывал его образ: накрашенный, с синими тенями на веках, белым, словно мука, лицом, розовым румянцем на щеках и ярко-красными губами. Я вновь залилась смехом, попутно вытирая слезы с глаз. — Я даже не представляю, что ты там понапридумывала, — раздраженно произнес он, в сарказме закатывая глаза. На что я, смеясь, все-таки ответила: — Тебе лучше не знать... — Я сдержалась, чтобы вновь не залиться громким смехом, а лишь тихо хихикала, все еще вытирая слезы. Он удивленно вскинул бровь, мысленно представляя, что могло так рассмешить меня, но, видимо, не додумавшись, он, обреченно вздохнув, перехватил мои руки и пригвоздил их над моей головой. Теперь пришлось удивляться мне, следя за тем, как его губы медленно приближаются ко мне. — Отпусти меня, проститут недоделанный! — завопила я, вырываясь из его сильных рук. Но он, не ответив, улегся на меня, и теперь пришлось недоумевать мне, искренне не соображая, что у него на уме, я начала вырываться из-под него. — Задыхаюсь! Кислорода! Дайте кислорода! — Я никак не могла спихнуть его тяжеленную тушку с моей, поэтому единственным выходом было притвориться мертвой или задыхающейся, но тут я заметила, что он до сих пор не пошевелился. Я быстро замолчала. Он что... умер? Я тряхнула головой и вытащила свои руки из его лапищ, и, положив их на его широкие плечи, начала потихоньку выбираться из-под него, пытаясь не разбудить, что было сложно в моем положении, но я все-таки смогла. Наконец, твердо встав на пол, я хотела было собраться и уйти, но совесть и сердце не позволяли этого сделать. Поэтому, обреченно вздохнув, я, с немалым трудом перевернув Икуто на спину, взяла его под подмышки и потащила прочь из кухни, хоть делала я это с огромным трудом, но все-таки делала... Спустя минут пятнадцать я все-таки дотащила этого кабана до дивана, на котором недавно проснулась, и, решив, что на диван я его вряд ли затяну, взяла подушку и положила ему под голову, укрыла одеялом. Не роскошь, но надо довольствоваться тем, что есть. С гордостью взглянув на свою, так сказать, «работу», поплелась на кухню, на ходу напевая песенку львенка из мультика, название которого я уже давно забыла, но эту песенку почему-то помню наизусть: — Носорог-рог-рог, идет! Крокодил-дил-дил плывет! — Добравшись до «места назначения», поспешила убрать все осколки с пола, которые так и норовили порезать мои руки. Но я стремительно пыталась избежать этой участи, но, к сожалению, не получилось, и я, сильно порезавшись, прикусила язык, дабы не закричать и не разбудить спящего Икуто. Я взяла пострадавший палец в рот, тем самым слизывая с него солоноватую на вкус кровь. Хотя чего это я так боюсь? Мне надо было свалить отсюда в первую очередь, а не убираться у него на кухне, но... чувство вины и совести не позволило этого сделать... ведь после вчерашнего... Слезы подкатили к глазам. Зачем только вспомнила? Ему, наверное, было в радость посмотреть, как я плачу и изливаю душу покойному отцу. Я потянулась рукой к щеке, дабы вытереть слезы, которые уже покатились с глаз, забывшись, что в этой самой руке находился осколок... — Твою дивизию! — Осколок выпал из руки, а сама я, вскочив и держа пострадавшею руку на пострадавшей щеке, выбежала в коридор, ища ванную комнату, где, по сути дела, находятся зеркало и умывальник. Метаясь на носочках по всей квартире — ни капли не смущаясь, что она чужая, ибо это как-то само собой выскочило из головы — я все-таки нашла ванную. «Наконец-таки! — я, облегченно вздохнув, закрыла за собой дверь. — Ладно... Все в порядке, Аму, ведь не может быть все так плохо? Это просто мелкая царапина, которая вряд ли будет видна. — Я старалась успокоить себя, но щека начала больно щипать, и поэтому, закрыв глаза, я встала перед зеркалом, что нависало над умывальником. — Была не была...» Я открыла глаза и... ужаснулась: красноватые глаза, растрепанные розовые волосы, подбитый с того раза нос, а всю эту картину дополняла царапина, что была почти на всю щеку! Это ж надо так было порезаться! Стыд, позор! Мало мне проблем на мою головушку, так еще эта щека, да и вид у меня, как у мелкой уголовницы! Просто офигеть! Я торопливо кинула взгляд на одежду и остолбенела. На мне была свободная зеленая футболка с английскими надписями, доходящая мне до бедра, а на низ были одеты так же большие серые спортивные штаны, закатанные мне немного выше колен. «Ну пиздец… Еще грязи на лице не хватает, и будет точно беспризорница», — я, еще раз взглянув на свою одежду, умыла щеку от крови и, завидев на полочке у умывальника расческу, быстренько расчесала ей свои спутанные локоны. Впервые в жизни мне стало так хорошо... Но тут в голове промелькнула мысль: «Как я оказалась в этой одежде? Ведь я не переодевалась. Остается только... Твою ж мать!» Мои глаза наполнились яростью, и захотелось просто придушить этого чертового извращенца! Оторвать его большие лапища и всунуть ему в зад! Я вздохнула и, на ходу придумывая план мести, поплелась на кухню, чтобы приготовить ему еду и вложить туда какого-нибудь яда, нет, лучше слабительного, чтоб заперся в туалете — пусть помучается часок-другой. Но ведь это не сравнится с тем, что он видел меня голой! И бессовестно переодевал! Я ему устрою «райскую» жизнь! Радуясь своей «гениальной» идее, поспешила выполнять задуманное. Я отомщу, и мстя моя будет страшна. И пусть каждый это знает! Быстро добравшись до кухни, я, вне себя пыхтя от злости, все-таки собрала оставшиеся осколки, которыми периодично резалась, но из-за злости боль заглушалась, да и царапины были мелкими. Самое главное, это месть. Закончив с этим, я взялась за готовку. Да, я умела готовить, конечно, не первоклассно, но все же съедобно. Я открыла холодильник. Колбасы, сосиски, ветчина, яйца, молоко, кефир. Не плохо. Решив, что я остановлюсь на блинах, взяла кефир и закрыла холодильник, вскоре принялась шарить по полкам в поисках муки, соды, соли и сахара. Найдя все ингредиенты и достав из нижнего ящика кастрюлю, вылила туда кефира почти до краев, потом добавила чайную ложку соли и соды, и две столовых ложки сахара. Принялась это все тщательно размешивать. Вам никогда не говорили, что готовка успокаивает? Нет? Так вот, готовить еду, вымещая всю злость на ней и представляя, что моя «жидкость» — это мозги Тсукиеми, которые в скором времени отправятся к нему в желудок и будут разъедены. Я немного скривилась, представлять эту картину желудок категорически не хотел, ибо все его содержимое может вылезти наружу, как в том анекдоте про глиста, но через верх. Когда моя «смесь» начала немного шипеть, я насыпала туда муки, делая тесто достаточно густым, и, так же тщательно размешав, вытерла с щеки тыльной стороной руки кровь, которая уже начала застывать. «Отлично, осталось только найти сковороду, подсолнечное масло и чистую тряпку», — я помыла вновь руки и принялась шарить по нижним ящикам. И вот, вуаля! Сковорода с маслом нашлись, причем эта самая сковородка была то, что надо — не пригорающая. Обрадовавшись, я запалила огонь на плите и, налив немного масла на сковороду, поставила ее на газовую зажженную плиту. Тряпку найти было посложнее, поэтому, отрезав кухонным ножом немного полотенца — надеюсь, Икуто не обидится – положила рядом с собой. А зачем мне тряпка? Сейчас узнаете. Я взяла бутылку с подсолнечным маслом и налила ее на, как мне казалось, чистую тряпку. И, подождав, пока блин обжарится с одной стороны, перевернула его на другую. «Интересно, а есть ли тут у него слабительное?» — я сняла блин со сковородки и, положив его на заготовленную тарелку, намазала дно этой сковородки этой самой тряпкой с маслом. Потом влила черпаком тесто и принялась водить им по всему периметру, «размазывая» блин по всей сковороде. «Ладно... если нет слабительного, то придется найти шкаф с его вещами и вырезать во всех трусах огромные дыры между ног», — я вздохнула, представляя Икуто в таких трусах, но тут же покраснела. «О чем я думаю?» Я сняла блин и налила жариться новый. «Я точно сошла с ума, — я, тяжело вздохнув, помассировала виски. — Интересно... а у него большой?» Я стукнула себя по щеке, прогоняя эти идиотские мысли. Да что это такое?! Спустя тридцать блинов в дверном проеме показался сам Тсукиеми Икуто, который растерянно смотрел на меня и периодично моргал, будто не веря своим глазам, что перед ним была именно я, а не кто-то другой. Слава богу, что щека была порезана с правой стороны, а он стоял слева, что закрывало ему обзор на сию «красоту». И чего я так боюсь ему «это» показать? Ну и что, что он мне чуток нравится, ну и что, что я хочу не показывать свою слабость, хотя очень хочется... Но вдруг что-то мне показалось не так: он не сдвинулся с места и пронзал меня своим взглядом, что заставлял непроизвольно поежиться. Может, когда я его тащила, он пару раз башкой об пол ударился? И его контузило маленько? Или яйца в проеме прищемил и от шока и боли окаменел, не веря своей потере? Не успела я выдумывать еще десяток причин на эту тему, как этот петух сорвался с места, словно как ошпаренный. «А вдруг и правда чем-то прижало? — я нахмурилась. Тогда чем? Сам, что ли, жмякал? — Вполне возмож...» — не успела я закончить мысль, как этот полоумный прижал меня к себе спиной, заставляя внезапно покраснеть и невнятно выкрикнуть: — Ты что, дебил?! А ну отпусти меня! — Я начала вырываться из его сильных рук, но он еще крепче прижал меня к себе, не давая и шанса выбраться. «Точно башкой ударился по пути... и явно не один раз». — Я думал, что ты ушла... — Он зарылся носом в мои волосы. Я удивленно распахнула глаза, не в силах произнести и слова. Но тут до меня дошло: — Отпусти меня! У меня блин горит! Он повиновался, а я, облегченно вздохнув, выложила последний блин на тарелку. И что на него нашло? Припадочный, что ли? А может, это... раздвоение личности? Хотя не похоже по его поведению, а если подумать... Я тряхнула головой. Бред полный, и о чем я только думаю? Я, поставив тарелку на стол, за которым восседал Тсукиеми и заинтересованно следил за каждым моим движением, уселась напротив него. Удивительно, что он еще не заметил царапины на щеке. Икуто, неожиданно поднявшись, чем заставил меня вздрогнуть и невзначай подумать, что все-таки заметил, достал с верхней полки две тарелки и сметану из холодильника и вновь уселся за стол. — Впервые буду есть домашние блины. — Я облегченно вздохнула и начала наблюдать, как он поглощает эти самые блины, чуть ли не мурлыкая себе под нос, а я тихо сидела, не смея притронуться ни к одному. — А ты чего не ешь? — Все-таки заметил. — Я уже их наелась, когда пекла. Две штуки съела. «Черт... Забыла слабительного подсыпать». — Чего так мало? — Он вскинул бровь и вновь потянулся за очередным блином. Ну и аппетит у него... нечеловеческий какой-то, а может, он это... оборотень какой или вампир? «Я идиотка. Какой еще вампир? Граф Дракула, что ли?» — На диете сижу, — огрызнулась я, надеясь, что он наконец отстанет от меня. Но тут мне в голову пришла безумная мысль: «Я хочу накачать пресс». Я удивилась сама себе: быстро у меня меняется настроение. — Насиделась и хватит, ешь давай. — Он уже доедал свой блин, а я все так же думала, что мне и на самом деле не помешает подкачаться... Хотя бы чуть-чуть... — Точно! — Я нахмурила брови, вспомнив вдруг свой самый главный вопрос: — Что я здесь делаю? Он не торопился ответить, что привело меня в жуткое негодование, но, как оказалось, он, доев наконец последний блин, взял полотенце и принялся тщательно вытирать руки. — Ну? — Мое терпение было на исходе, а руки чесались дать ему по башке, дабы быстрее «сработал» мозг. — Итак... — Он встал со стула, при этом кинув полотенце на спинку, и подошел вплотную ко мне. — Итак, — я повторила за ним, вопросительно поднимая бровь и ожидая ответа, совсем не боясь его переменчивого настроения. Смотря ему в глаза, я даже забыла про... — Что со щекой? — строго спросил он, садясь возле меня на корточки и беря мое лицо в свои большие ладони. — Порезалась. — Я отвела взгляд, покраснев и пряча так же пораненные пальцы, о которых совсем забыла. Чувствую себя маленькой девочкой, которая разбила вазу и сейчас отчитывается перед отцом. «А отцом ли..?» Он заметил этот жест и, взяв мою ладонь, сжатую в кулачок, пытливо посмотрел на меня. Не выдержав столь испытующего взгляда, разжала кулак. — Тебя ни на секунду нельзя оставить одну, везде находишь приключения на свою пятую точку! — Его длинные пальцы легко, почти невесомо касались мелких царапин на моих коротких, ни к чему не годящихся пальцах. — У тебя заразилась, — фыркнула я, дернув головой, дабы он прекратил пронзать взглядом мою бедную щечку. Достало. Не люблю отчитываться и унижаться, а особенно, когда мне указывают на мои недостатки. — Я заметил. — Он поднялся с места. — Пошли в гостиную, там я все тебе объясню. Я без колебаний кивнула: — Хорошо, только если соврешь, я тебе хвост оторву. — У меня нет хвоста. — Икуто вскинул бровь и потянул меня за руку, тем самым поднимая с твердого стула. — Ты в этом уверен? — уже твердо стоя на ногах, я вырвала руку из его лапы. — Если ты не имеешь в виду мой член, то да. — Я покраснела, удивляясь, как можно так спокойно говорить о «таком» и ни капли не краснеть. Ладно, Аму, ты сама начала этот разговор... — Идиот, — выругалась я и, развернувшись к нему спиной, пошагала в предполагаемую гостиную, куда минут сорок назад затащила его. — Кстати, я был сильно удивлен, проснувшись в гостиной на полу и укрытый одеялом. — Икуто пошагал за мной, не перегоняя и давая мне возможность идти впереди. — Скажи «спасибо», что не на кухне. — А чем он, интересно мне, недоволен? — А почему все-таки не на диване? — Потому что ты кабанище! Я еле-еле тебя до дивана дотащила! — Я сжала руки в кулаки, подавляя желание ему врезать. — У меня от тебя мышцы на руках болят. — Ну я ж не виноват, что ты такая маленькая и слабенькая, — в его голосе проскользнула насмешка, или мне послышалось? — То есть ты мне намекаешь, что лучше я была бы кабанищем с горой мышц, твердой, как дерево, и с трясущимися сиськами, которые при «таком» образе совсем не в тему? — Я повернулась и раздраженно уставилась на него, приподняв при этом правую бровь. — Нет, — он нахмурился, видимо, представляя меня в «таком» обличье, — тебе намного лучше быть маленькой и слабенькой. — Я не слабая! — воскликнула я. — Я заметил, — в сарказме закатив глаза, процедил он, а я, как слабенькая и невинная девушка, заехала ему ногой по голени. — Много ты замечаешь! — он стал на одно колено, тем самым поравнявшись со мной ростом. Ай да я! Ай да молодец! Но что-то мне подсказывало, что добром это не кончится, и я ожидала чего угодно, но только не этого. — Отличный удар. — Он посмотрел мне в глаза, как бы хваля, а я, вскинув брови, посмотрела на него, как на полоумного. Дурак, не дурак? — Эм... — я замялась, не понимая его логики и смысла в его словах. Его только что ударила девчонка, а он хоть бы хны. — Только в следующий раз бей посильнее, боль быстро проходит. — Он подмигнул мне, а я покраснела от злости, не в силах произнести ни слова. — Ты... Ты... кишкомот недоделанный! — Я начала бить его кулаками, в гневе даже не разбирая куда попадаю, но по его лицу, которое тут же изменилось в эмоции, я поняла: надо бежать, желательно далеко и надолго. Отшатнувшись от него, как от сумасшедшего, побежала в гостиную, ведь выхода мне не оставалось: либо через него, либо нет. И я выбрала второе... Забежав в помещение, которое было мне предельно знакомым, быстро направилась к дивану, стоящему почти посередине комнаты и забежала за него. «В хороших руках и швабра станет оружием», — вспомнилась философская фразочка Кукая, которую он услышал не пойми где и везде пытался вставить ее. Как жаль, что нет швабры, а только диван, который ни к чему не годился, но — хвала богам! — прятал от ненужных глаз. «А хотя... чего это я так его боюсь? Что этот хмырь сделает? По попе надает?» — я удивилась своим мыслям, которые были до боли... правдивыми. И на самом деле, чего это я? Намереваясь встать и накостылять этому Тсукиеми за все «доброе» и «хорошее», неожиданно услышала его голос. — Не ты ли так хотела услышать правды, а сейчас прячешься, боясь моего гнева? — Ничего я не боюсь, — буркнула я, выходя из «укрытия» и взирая на уже сидящего на этом самом диване Икуто. Он не ответил, но его лицо выражало некую серьезность, что раньше не было мною замечена, да и вообще я никогда раньше не замечала этого выражения лица. Я присела на самый край и чуть кивнула, давая понять, что готова начать разговор. — Начнем с того, что с этого дня ты живешь у меня. — Мои брови поползли вверх, а глаза неестественно расширились. — С какой это стати?! — выпалила я, не веря услышанному. — Не перебивай, — его лицо осталось невозмутимым и ни один мускул не дрогнул над сказанным им предложением. — Я подозреваю, что Дол рассказал о моем плане, который должен воплотиться в жизнь двадцать девятого апреля, конечно, не без твоего участия. — Я опустила голову. Получается, я ему только для этого нужна? — Но так как ты в курсе всего дела и все пошло наперекосяк и совершенно в незнакомое нам русло, то тебя нужно оберегать и держаться, словно за спасательный круг. — Он вздохнул и потер длинными тонкими пальцами веки. — Двадцать девятого? — эхом повторила я, пытаясь сдержать слезы. «Веселый день рождения». — Да, «праздник» будет ровно в пять. — А сейчас... какое? — внезапно спросила я, никак не вспоминая какой сегодня день и число. — Двадцать третье.***
На красивом и весьма дорогом стуле, с кожаной обделкой снаружи, сидел весьма крупный мужчина, хотя «сидел» слишком тихо сказано, «восседал» — вот оно, то самое слово, которое подходило его величественной и грозной физиономии. Его глаза были серо-голубыми, почти серыми и узкими, что ни капли не портило устрашающего вида, а наоборот, внушало больше впечатлений, которые явно были не положительными. Волос у него не было, лишь загорелая лысина, наверняка будет «светиться» при прямых лучей яркого солнца. Дальше шли густые, близко посаженные к глазам брови и тонкие губы. Да, этот человек явно не блистал внешностью и не пользовался популярностью у девушек, но зато у него было кое-что намного лучшее всего этого — деньги. Много денег и компания Хиллионора, нет, его компания, которую он никому не отдаст и не продаст — не в его интересах. А ведь именно в этом самом кабинете было так называемое «самоубийство» бывшего президента компании. Мужчина усмехнулся. Самоубийство, как красиво звучит и никаких сомнений и свидетелей. Ему нравилось это место: здесь была смерть соперника и ненужной пешки, бывшей важной шишкой, но это в прошлом, сейчас только он здесь и никого нет. И никогда не будет. В дверь постучали, что привело мужчину в большое раздражение: «Не сидится щенкам на своем месте». — Войдите, — громко прикрикнул он, слегка ударив пальцем по черному полированному столу. — Господин Астэт Ивриивич, — дверь незамедлительно открылась, а в ней показался невысокий мужчина, в очках и солидном сером костюме, его вечная серьезность часто настораживала других, но тем не менее он оставался лучший в своем деле, — я перебирал документы бывшего президента компании и нашел... — он запнулся и, быстро подойдя к столу, положил на него документ. — Что это? — Солотошен поднял толстую бровь и брезгливо дотронулся до листка бумаги рукой. — Копия свидетельства о рождении. — Да тогда на кой черт ты меня потревожил из-за куска бесполезной бумаги?! — мужчина пришел в ярость, готовый уже размазать так называемого «щенка» по стенке. — В документе написано о рождении девочки, — его голос не дрогнул даже под таким давлением господина. Он привык. — Хиллианор Аму Диавиэль, законная наследница компании «ФоркЗак». Глаза Солотошена наполнились безумной яростью, а руки сжались в большие кулаки, тем самым сжимая и так уже помятый листок. — Ты уверен в этом? — его голос был уверенным и грозным, почти срывающимся от внезапной злости и ярости. — Абсолютно. Есть шансы, что при совершеннолетии Аму Хиллианор станет наследницей компании, при этом имея все нужные бумаги, подаст в суд, для полного перехода имущества. — Сука... — Астэт подорвался с места и одним ударом снес дорогой стол с места. Его абсолютно не волновало ничего вокруг, главное, избавиться от помехи, которая наверняка захочет деньжат своего жалкого папаши и бесспорно выиграет в суде. Он был уверен в этом. И он не желал этого всей своей сущностью. — Еще раз повторяю: ты уверен в этом?! — Его глаза горели огнем, метая молнии на низкорослого мужчину в очках, который равнодушно смотрел на всю эту картину. Не боясь. Не смущаясь. Ему было совершенно все равно. За это Кастет его, хоть и чуток, но уважал — ему не надо было лишних слов. — Да. — Кивнул мужчина, поправляя съехавшие на нос очки, и, бесцеремонно засовывая руки в карманы, пошел прочь из кабинета, намереваясь оставить господина одного. Не обратив на это внимание, Солотошен с нескрываемой злостью пнул не менее дорогой стул. «Аму, значит... Ну что, Хиллианор Аму, ты попляшешь у меня. Никто не посмеет отнять у меня мою компанию».