Почему ты не можешь быть мной?

Начало Пятого Мора. Дикие земли Коркари Давет       Двадцать лет. Я с трудом представлял себе этот неправдоподобный срок, но сейчас мог думать лишь о том, что конечный результат того стоил - я не чувствовал сожаления ни об одном из потраченных на эти поиски лет... Это была запоздалая встреча. Да, я тогда был ребенком и мог лишь только догадываться о ее существовании, но спустя долгие годы поисков я пришел к выводу, что она – словно гвоздик, на который набросили узелок со связкой причин и ответов, и среди них притаился ключ от двери, скрывающей за собой разрушительную мощь древней силы... Ключ к истине. Краеугольный камень моего предназначения и единственный якорь, удерживавший ее от падения в полное, безудержное безумие.       Боли не было. Наоборот, мне показалось, что с глаз спала какая-то пелена. Мой долгий-долгий путь, сложный и запутанный маршрут которого просто невозможно было себе представить, подошел к концу, и я снова и снова поражался, как череда бед, предательств и опасностей длиною в жизнь привела меня сюда в этот момент... И все ради этой встречи.       Я вдохнул полной грудью и удивился, как на самом деле мне не хватало воздуха все это время. В затылке закололо, голова закружилась от неожиданно глубокого вдоха. Будто кто-то разжал стальные тиски, сжимавшие мою грудь так долго, что я даже не заметил сначала, как свободно теперь мне дышится…       Это было непривычное, противоречивое ощущение: предвкушение чего-то долгожданного, невероятного и в то же время недоверие и растерянность, будто мне все это почудилось… Тут Скай сказала бы, что человеку, столь долго пребывавшему в состоянии нескончаемых поисков, будет тяжело осознать и принять их завершение… То же недоверие испытывал бы парализованный на протяжении всей сознательной жизни человек, если бы вдруг смог ходить… Я словно, наконец, пробудился от долгого сна, наполненного сплошными кошмарами!       Словно для того, чтобы принять эту пока еще непосильную, пока еще непрочную мысль, что это место, которое я знал с самого детства, и есть завершающий мои двадцатилетние поиски финал, я вернулся назад. Мне смутно припомнился день, когда все началось: мне десять, предрассветные сумерки с мрачной торжественностью отогревают мои руки, освещают мой дальнейший путь, на который я только что ступил, поражаясь, как легко и ясно это решение утвердилось во мне. Цель сама поднимает меня на ноги. Все случилось так естественно, так просто, словно иначе и быть не могло, и не было никогда другой дороги, которую я себе выдумал, бродя бесцельно, пытаясь понять, как жить дальше. И я поднимаюсь, голодный, одинокий, но не чувствую себя больше ни сбитым с толку, ни потерянным: осознание того, что со мной произошло, не делает меня несчастным больше. Эмоции как обрубило. Все, что осталось – цель, похожая на надежду, и решимость, не отягощенная ни жалостью к себе, ни благородством духа, ни самобичеванием. Решимость, которой не должны загораться маленькие дети. Я не представляю, куда идти, с чего начать, но это не пугает меня, не останавливает. С тех пор я больше ни разу не оглянусь назад.       А сегодня мне тридцать. Передо мной на протяжении последних двадцати лет стояла лишь одна-единственная цель: я ни разу не позволил себе ни одно из потаенных желаний, которые порой сводили с ума, доводя до отчаянья, потому что я не мог решиться на жизнь для себя. Я не имел права на то, о чем тайно мечтал, ведь это означало бы отречение от цели, смену приоритетов…       И сейчас... все почти кончилось. Поразительно, но это так! Все почти завершилось, все, из чего состояла вся моя жизнь, чему она была посвящена без остатка! Эта мысль звучала каким-то бесцветным эхом в голове, словно я медленно пробуждался, пока еще не в состоянии осилить сознанием происходящее… Каким-то чудесным образом эта тропа, после того как я тысячу раз сдавался, сбивался с пути, заставляя себя сквозь злобу, сквозь отчаянье, опираясь только на упрямство и желание увидеть по ее добрым теплым глазам, что она прощает меня, вставать и двигаться вперед, в конце концов, привела меня сюда.       И здесь я нашел ее.       Не ту, что искал, верно. Не этого я ожидал увидеть в конце. Но меня это не разочаровало.       Двадцать три года мне потребовалось, чтобы оказаться здесь, в месте, где сошлись пути множества судеб, связанных последствием одного неосторожного поступка. У последней черты судьба сама взяла меня за руку и привела сюда. Меня точно ухватили за соскользнувшие пальцы в самое последнее мгновение и вытащили на твердую поверхность, как можно дальше от края. Я уже почти отчаялся… И до сих пор не могу переступить через осознание, что все в итоге свершилось. А она стоит напротив, пристально глядя на магессу из Круга, ведущую с ней отрывистый диалог, и даже не представляет, кто я такой, зачем искал ее так долго и как связан с ней.       Мысль, что я не могу просто так сорвать с себя маску последнего суеверного болвана в компании потенциальных Стражей и раскрыть все секреты, объясниться по-настоящему, причиняла мне боль, но то была светлая боль, больше напоминавшая нетерпение, желание поскорей восполнить потраченные на поиски десятилетия. До самого конца мне осталось действительно всего два шага, один из которых я совершу прямо сейчас, а второй... теперь уже тогда, когда буду готов. Когда избавлюсь от связавших по рукам и ногам обязанностей, взвалившихся на меня, от нависших надо мной туч и в тишине, свободный от тягот и вмешательства со стороны, когда ничто и никто нам не помешает, смогу полностью отдаться долгожданной радости, смогу насладиться ею без помех.       Ведьма из Диких земель. Какой идиот это придумал?       Она ведь была ровесницей Скай, однако выглядела значительно старше. Она никогда не знала настоящей нежности и заботы, взращенная вдали от мира не как любимый ребенок, а как способ достижения долгожданной цели, как важный элемент многосложной цепи древнего, как мир, заклятия, которое на протяжении столетий создавшие ее никак не могли снять. Ее берегли не под давлением материнского инстинкта, а из холодного расчета. Она не должна была расти так, как росла, и даже не представляла, какой могла бы быть ее настоящая семья, если все сложилось иначе… А она продолжала стоять, окидывая нас пронзительным, откровенно недоверчивым взглядом, наглухо захлопнувшим все двери к завораживающему лику своей души, и с ощутимым презрением, свойственным той, чьи силы значительно превосходили силы остальных, позади своей нареченной матушки, хотя и в извращенном смысле эта одержимая с лицом старухи действительно являлась той, кто ее породил. В моей голове все еще звучал ее прохладный, тягучий голос - приглушенный хруст снега под ногами - хотя она давно молчала.       И сейчас, когда я смотрел на эту девушку, дикую, сильную, гордую, не пробиваемую ни жалостью, ни нежностью, ни лестью, во мне разливалось тепло, потому что я знал, какая она на самом деле. Какой должна была стать к этому моменту, если бы все сложилось так, как и должно было. Да, тайна ее рождения представляла собой уродливую, горькую правду, от которой хотелось навеки отгородиться, но она не была повинна в этом. И от этого мне еще сильней хотелось обнять ее, хотелось заверить, что она ни в чем не виновата, что все решили за нее, что я сожалею об этом. Хотелось извиниться от лица всех, кто когда-то обидел ее, за то, через что ей пришлось пройти. За то, какая роль была отведена ей, в то время как она заслуживала просто жить для себя.       Продолжение нашей истории. Та, которую вверили мне для защиты, та, которую мне поручили найти и оберегать как зеницу ока... Та, кого она просила уберечь. Единственная, о ком она, находясь в состоянии безвозвратной одержимости, не будучи уже давно собой, всегда помнила.       Жизнь дала мне больше, чем я ожидал. Момент подведения итогов двадцатилетних, порой беспросветных поисков. Жизнь все же бывает справедлива, когда раздает награды за труды и усилия. Она неожиданно подтолкнула туда, куда я должен был попасть с самого начала, незаметно ввязала в ожидавшие нас события встречу с той, что практически все время была у меня перед носом.       Так легко мне сами собой открылись ранее недоступные истины, словно это была простая детская загадка. В голове будто сложился сложный, огромный пазл, превратившись в одну цельную, простую картину – настолько очевидную, что я поражался, как не мог понять этого раньше. Все оказалось проще и почти что лежало на поверхности. Я чувствовал, что так и должно было случиться. Это казалось заранее спланированным судьбой закономерным шагом.       Стоило мне только обернуться на ее голос, и я застыл, как вкопанный, позабыв о тактике, обо всех придуманных заранее предысториях и закрепленных за мною именах. Сердце пропустило удар. Сомнений не осталось, когда она медленно спустилась и подошла поближе, позволив мне рассмотреть черты ее лица, такие знакомые, ненавистные и прекрасные одновременно.       Глаза – первое, на что я обратил внимание. И вот тогда все встало на свои места. Этот светло-янтарный цвет, который по злой иронии достался и мне, я узнал сразу, и как бы ни был он мне ненавистен, на лице этого человека я полюбил его сразу.       И губы… При их виде сердце защемило: голову поневоле начали заполнять непрошенные образы и отголоски прошлого, нестертые воспоминания. Я видел, как эти губы терпкого винного цвета улыбались, много раз в детстве: то грустной, печальной улыбкой, полной сострадания и боли от собственного бессилия перед чужими бедами, то с добротой, от которой, казалось, во всем мире становилось чуть светлее, и само солнце отвечало на эту улыбку, выглядывая из-за туч, лишь бы лицезреть ту, что затмевала ее ясность и теплоту своим сердцем. И пусть сама она ни разу не улыбнулась этими губами сейчас, но я точно знал, какой должна быть эта улыбка. Прямые, почти без изгиба, верхняя губа едва заметно выступает вперед, придавая ее профилю горделивый, надменный образ – единственное дерзкое вмешательство отца в форму этих губ.       Глаза отца. Губы матери. Остальное дала ей природа.       Ее лицо стало работой богатой фантазии природы, своевольного художника, который по-своему увидел и передал порочную связь, явившую миру создание удивительное, но удивительное по воле рока, а не с благословения судьбы… Природа словно хотела скрыть от мира постыдную, грязную причину ее появления на свет, хотела лишний раз не акцентировать внимание на уродливой, извращенной тайне и потому постаралась, затейливо, старательно смешивая унаследованную кровь и краски, создать лицо, столь далекое от первоначальных ожиданий, от дерзких, откровенных сходств.       У природы получилось уложить эти несхожие черты гармонично, смягчить линии и соединить их воедино в одном лице так, чтобы оно приковывало взгляд своей красотой. И вот она предоставила свое произведение искусства для любования миру, и он замер в восхищении, не зная даже, как снова и снова, когда никто не видел, перечеркивались черновики, менялись черты, сливаясь неожиданным образом, причудливо и непредвиденно, делая ее с каждым последующим мазком кисти менее и менее похожей на тех, кто позировал для этого портрета, но я помнил эти лица – никогда не смогу их забыть – и потому видел их в ее чертах. Эти лица укрывались в направлении изгибов, в непередаваемой игре цветов и конфликте несовместимых форм. И только если ты знаешь, кто стоял за созданием этого чуда, и приглядишься повнимательней, ты прочтешь в этих чертах судьбоносные линии ее творцов…       … А когда нас провели в маленькую хижину на опушке посреди леса, столь мирного сейчас, будто никакого Мора и не должно было быть, мне на глаза попалось то, ради чего я и начал эти поиски много лет назад. Эта вещь непременно должна была попасть мне в руки и решить судьбу проклятия, павшего на мир в далеком прошлом и господствовавшего в нем до сих пор. Я начал строить из себя полоумного, медленно прокрадываясь к единственному шансу избавить мир от разрушительной мощи древней силы раз и навсегда, так небрежно брошенной на прикроватный стол. Ключ к двери, которую невозможно открыть иным способом... Это означало конец проклятью, созданному теми, кто мнил из себя богов, но оказался менее дальновидным и прозорливым, чем обычный мальчишка из безымянной деревни с детским рисунком в кармане. Это означало конец проклятью, затронувшему своею непредсказуемой волей множество невинных судеб и погубившему их так жестоко, как никогда еще не губила ни одна война, ни одна пытка, ни одна казнь и ни один кровавый ритуал. Даже те, кто по неосторожности своей выпустил на свободу это проклятье, не знал, как обратить его, как остановить его разрушительное, не знающее ни границ, ни пощады, ни меры движение.       А я знаю. Теперь я все знаю. Столь многое было сокрыто от меня, маячило в нечеткой форме предположений, гипотез, вероятностей... И вот ответ, а вместе с ним и часть той первородной магической силы, подобной которой невозможно себе представить, был заточен в этой милой памятной вещице, заточен по незнанию, случайно и также случайно ставшей единственной возможностью избавить мир от хаоса.       Такая вещь должна находиться в руках у того, кто сможет сберечь ее до нужного момента. Я должен забрать ее, пусть это и не самое легкое решение, которое я вынужден был принять… Практика наработана давно, движения выверенные, быстрые. У меня был только один шанс. И то, что несло в себе разрушение, покоилось в моем кармане. Дело было сделано. Но волнение до сих пор не унималось: я только что обманул богов.       Я мог бы догадаться, где окажется последнее из комплекта. В самом очевидном месте... А самое очевидное обычно отыскивалось самым последним.       Виновница всех наших бед, облаченная в обманчивый образ простой старухи, извлекла из сундука заботливо сохраненные договора, необходимые Дункану. Их доверили молодой, но не лишенной здравого смысла магессе из Круга, за которой всю дорогу, краснея, наблюдал Алистер, пытаясь выдать что-то умное под раздражающие поддакивания болвана Джори. И стоило прекрасной ведьме из дебрей исчезнуть из поля зрения, как я вдруг начал умнеть прямо на глазах, позабыв про свои трясущие коленки, суеверные страхи и суетливую манеру держать себя. Прикидываться дурачком мне не впервой. Но зато так я не привлекал слишком много пристального внимания, что мне и помогло.       Единственное, что я позволил себе, прежде, чем покину ее — оглянуться назад.       Морриган. Красивое имя. Сильное и в то же время мягкое, как бархат. Еще один подарок, который она получила от матери при рождении.       Я не буду прощаться. Я еще вернусь.       Быть может, не единожды. И может, даже не один. Ведь мне больше не нужно скрываться. Не нужно бежать. Здесь и сейчас я оставляю прошлое, я завершаю предначертанное мне. Я достиг цели, пусть это произошло и не так, как я себе представлял. Теперь и отныне я начинаю просто… жить. Для себя. Стану частью команды. Подавлю Мор… А когда все закончится, я сделаю глубокий вдох… и решу сам, куда идти дальше. Сам продумаю свой путь.       Быть может, даже создам семью. Построю дом, с садом и сливовыми деревьями… И найду тебя, и ты узнаешь правду. Когда будешь готова, я раскрою тебе все секреты. Если ты не захочешь их принять, то я просто предоставлю тебе свободу выбора, и ты будешь жить той жизнью, которой сама захочешь. Не позволишь быть рядом — буду наблюдать издалека. Просто чтобы убедиться, что ты в порядке. Теперь, когда я отыскал тебя, больше не оставлю на произвол судьбы. Ибо ты - то единственное, что осталось от нас, тех, кто так и не смог сплотиться и стать настоящей семьей. Ты – единственная надежда на то, что светлое будущее еще пока не потеряно окончательно.       И я хочу, чтобы твое лицо стало моим новым горизонтом. Твоя улыбка станет самым ярким рассветом, знаменующим начало новой жизни. Я хочу смотреть в будущее и видеть в нем тебя. Теперь покой, о котором я грезил так долго, стал, наконец, чем-то реальным, достижимым. Слишком много осталось несказанным. Несделанным. Недостигнутым. Но только теперь это не являлось трагическим упущением. Это являлось возможностью. Впереди светлое будущее, безопасный мир, в котором, наконец, появилось место и для меня. Я буквально чувствовал, как меня пронизывают свежие силы, легким покалыванием наполняющие все тело. Казалось, если я сейчас брошусь бежать, я просто не смогу остановиться.       Ступая позади остальных назад в лагерь, я осторожно вынул из кармана амулет. Сердца коснулось что-то, похожее на светлую ностальгию и тоску. Я прекрасно помнил эту безделушку. Тогда она была просто памятной вещицей, милым украшением, сделанным с помощью магии. Это было так давно... но я отчетливо помнил день, когда впервые увидел его. Меня заворожило мерцание разноцветных огней в глубине холодного, пока еще пустого камня темного синего цвета. Я тогда спросил, откуда он взялся и для кого предназначен… Эти губы расплылись в доброй, всегда неизменно доброй ко мне улыбке. И слабо шевельнулись, отвечая, что эта вещица станет подарком для кого-то особенного…       Я заморгал, прогоняя непрошенную влагу из глаз. Видение исчезло. Теперь я все понял. Это было непередаваемое ощущение. Я двадцать лет ломал себе голову, и каждый с таким трудом найденный ответ был равносилен чуду!.. А сейчас мне разом открылось все. В одно мгновение рассеялась мгла, раскрывая такую простую истину, которую я никак не мог разглядеть! Все лежало буквально на поверхности!       Мягкие огоньки камня глубокого синего цвета с множеством непередаваемых оттенков гипнотизировали своим мерцанием, и я знал, что их мерцание – это биение сердца, заточенного внутри. Это внушало и трепет, и страх, и надежду. В руках я держал невероятную вещь, и пальцы непроизвольно сомкнулись вокруг окаменевшей между двумя металлическими полумесяцами частицы магии. Магии и того, кто жил ради момента избавления мира от этого обретшего волю зла. И вот последний элемент у меня в руке… Создатель, это проклятье никто не мог снять на протяжении множества столетий! Оно было создано по неосторожности, когда кто-то, мнивший из себя всесильного, не смог предусмотреть всех последствий… И вот я нашел возможность избавить мир от него. Но не ради мира я так старался. Судьба дальнейшего течения жизни как здесь, так и в Тени, в буквальном смысле покоилась у меня в руках, ожидая дальнейшего решения. И я принял его.       Неужели на самом краю, за секунду до всепоглощающей неизвестности... жизнь дала мне шанс? Несмотря на то, что я потратил двадцать лет на поиски ответов и решений, завершение казалось мне подозрительно легким. Но я понимал, что это, должно быть, от того, что я привык к сложностям и не ожидал столь простого конца.       Я двадцать лет вплетал в клинки одиночество. Когда дети пробуют первый в своей жизни яблочный пирог, я совершил свое первое убийство. На моей спине тропинка шрамов соединяла воедино весь сложный маршрут заветных поисков. И сейчас я чувствую, что не жалею ни об одном мгновении потраченных лет, что я будто отдыхаю, уставший с долгой-долгой дороги… Тишина ласкает уставший всегда быть бдительным слух. Старые раны заживают. Старые обиды забываются... А я все еще жив. И теперь даже мое сердце бьется словно как-то иначе. Старая жизнь поразительно быстро обращается в прах, и свежий ветер уносит его прочь, и это ощущается как избавление, как освобождение души после длительного заточения в тисках обид, ненависти, недоверия и неуверенности; как рассвет, который ты уже и не надеялся встретить… Осталось совсем немного. Я уже считаю минуты до начала новой жизни. Я начну с новой страницы, я напишу свою собственную историю. С решимостью словно переродившегося человека я вступаю на новый путь. Тот, которого нет ни на одной карте. Тот, который будет прокладывать не предназначение, не чужая воля, а мое собственное сердце.       И вот я, с запасным планом и букетом белых цветов для псаря, ступил на территорию лагеря, и этот шаг показался мне первым шагом в лучшую жизнь. Я больше никогда не сорвусь на бег.       Скай, заметив меня, в то же мгновение направилась мне навстречу, и я сделал второй, еще более решительный шаг в новое, на сей раз счастливое будущее. И уже не останавливался.       Было так трудно поверить, что у меня все-таки есть завтра.

***

Хоук       Я нашла Карвера в гордом отдалении от остальных солдат: мой брат задыхался, отрабатывая приемы на неуклюжем подобии изрядно потрепанного пугала.       — Впечатляет, — отметила я, когда Карвер молниеносно развернулся, устав притворяться, будто мишень парирует удары, и просто разрубил ее в прыжке на части.       — Скай, — сухо кивнул мне брат и с деланным равнодушием отвернулся. — Что, уже наболтались? Я думал, вы не отцепитесь друг от друга вплоть до боевого сигнала.       — Давай без остроумия, — попросила я, чувствуя, что если он продолжит прятаться в своей раковине, притворяясь, будто ничто его не интересует, то с ума сойду. Давет приободрил меня, но нервы все еще были натянуты, и меньше всего я хотела бодаться. — Им ты не повергнешь врагов, так что поупражняться можем и дома… Я пришла попросить об одолжении.       Карвер попытался не подавать виду, но мои слова его удивили.       — Что же это может быть такое, — брат с усмешкой выдохнул и одним выверенным движением опустил длинный широкий меч обратно в ножны, что были закреплены ремнем на его спине, — что твой ха... — видимо, мой взгляд оказался настолько выразительным, что не очень лестное обозначение стремительно превратилось в покорный кашель, — в смысле, твой мужчина не может это выполнить?       — Карвер, ты похож на обиженного ребенка, когда пытаешься защищаться и обижаться на то, что в принципе не может обидеть. Особенно сейчас, когда на это не осталось времени, - спокойно объяснила я. Я не должна потакать ему, иначе все, что успеют сделать брат и сестра накануне битвы – это поссориться, а я не желала делать что-то такое, о чем потом буду жалеть. Мы сможем посостязаться в ехидстве, когда выберемся отсюда живыми. - Перестань и скажи мне честно… Ты готов?       Карвер состроил гримасу, хотя я и видела, что он признает мою правоту, пусть и неохотно. Он выглядел угрюмым и готовым защищаться, хотя я не собиралась атаковать. И хотел было ответить мне в своей привычной манере, но передумал. А во мне вдруг разрослась острая необходимость остаться с ним наедине, поговорить по-настоящему. Я больше не видела в нем обиженного на весь мир подростка: война словно сорвала некую пелену с моих глаз, а вероятность скоро погибнуть обнажила реальный мир как он есть, в первозданном его облике, не омраченном страхами, предрассудками и памятью эмоций. Я видела в нем родного младшего брата, которого должна защищать, потому что обещала отцу. И потому что больше всего на свете желаю, чтобы и он, и Давет выжили завтра…       Проклятье, я так хотела, наконец-то, оказаться дома вместе с ними…       Что будут значить былые ссоры, если один из нас окажется в реальной опасности?       Давет столько раз возвращался из логова смерти невредимым, что его нынешняя миссия не должна была вообще приниматься в расчет. Но я никогда не перестану беспокоиться за него. Но еще сильней я беспокоилась за младшего неопытного брата, впервые столкнувшегося с серьезным противником.       — Готов, сестра, - произнес Карвер после недолго молчания, и я услышала, как сурово, решительно прозвучал его голос. - Я изначально был готов. Я хочу убивать эту гниль одну за другой, чтобы она не добралась до Лотеринга. И сейчас, когда я уже давно знаю, что нас ждет, я готов настолько, насколько это возможно, - он в упор взглянул на меня, ожидая, видимо, критики или осуждения, но, к своему удивлению, не получил ни того, ни другого.       - Говорят, среди порождений тьмы тоже есть маги, - неожиданно для самой себя произнесла я и почувствовала, что это лучший повод побыть вместе. – Давай отработаем несколько приемов по ее блокировке.       Как только Карвер осознал, к чему я веду, тут же чересчур выразительно фыркнул.       - Чтобы после того, как мы победим, храмовники забрали и тебя, и меня?       - Оу, - наигранно удивилась я, медленно доставая из-за спины свои клинки – подарок Давета, такие идеальные в моих руках, точно являли собой продолжение моих ладоней. – То есть ты все-таки допускаешь, что мы победим?       - Я и не сомневался в наших шансах, - возразил Карвер угрюмо. – Просто трезво смотрю на реальность.       - Раз уж ты решил трезво смотреть на реальность, то смотри тогда уже трезво на все. Храмовникам явно не до нас сейчас – они стерегут магов, и это твои слова. Мы будем тренироваться не у всех на виду, и никто не заметит нас. В Лотеринге у нас не было достаточно возможностей отработать приемы блокирования магических атак. А если среди порождений тьмы есть маги, которые явно не станут жалеть тебя, то потренироваться просто необходимо… если уж ты решил трезво оценивать свои шансы.       Карвер молчал, решая, видимо, стоит ли наступить на горло собственной гордости и согласиться, или продолжать спор, единственной целью которого было не проиграть его с позором. И я знала, что ему нужно было услышать, чтобы решиться. Что ему хотелось бы услышать.       - Перестань хотя бы сейчас защищаться от меня, брат. Я тебе не враг. Это может пойти нам обоим на пользу, - произнесла я настойчиво, делая шаг навстречу ему. То, как внимательно Карвер смотрел на меня, говорило о том, что он уже согласился со мной. - Принимая сейчас мое предложение мира, ты не становишься слабее. Ты никогда не был слабым. Просто тебе казалось, что тебя обделяют вниманием, но это не так, - произнесла я мягче, пытаясь достучаться до уже давно повзрослевшего, но в глубине души все еще обиженного мальчика, которому всегда казалось, что его любят меньше остальных. Я не стала добавлять, что сама мечтала оказаться на его месте когда-то… пусть это желание и притупилось с того момента, как Давет научил меня видеть в доставшемся мне даре помимо проклятья еще и возможности.       Но Карверу тогда все виделось иначе. И эта непроработанная детская обида до сих пор жила в нем, заслоняя его душу от меня точно щитом, хотя я никогда не была ему соперником. Желание ослабить защиту и поверить моим словам боролось в нем с недоверием, со страхом, что если он подпустит меня ближе, я обману его ожидания. Брат и сам это сознавал. Но признаться в этом означало встретиться лицом к лицу с детскими страхами, с которыми он упрямо не желал видеться. И потому зарыл их поглубже, хоть они и мешали ему жить в гармонии с самим собой, а значит, и с нами.       - Я хочу провести это время с тобой, - подытожила я, и Карвер, кажется, почувствовал, что я говорю совершенно искренне. – Как со своим братом. Вдвоем.       Беспричинный отказ так и остался висеть в воздухе. Порой Карвер, как и любой другой человек, нуждался в напоминании, что в семье можно найти не только критику, но еще и добрую поддержку. Что есть кто-то в этом огромном мире, кому не все равно.       И сейчас до Карвера дошло, что перед ним стоял родной человек. Это было лучшее, что я могла предложить брату, чтобы выкрасть для нас несколько часов, прежде чем нам придется отправиться в самое пекло. Бой был его стихией, а любое предположение, что излишние тренировки могут снизить его эффективность как воина, привело бы Карвера в бешенство, которое он с превеликой радостью обрушил бы на меня вплоть до последней капли.       Я и сама нуждалась в отвлечении: нехорошие мысли продолжали ерзать в подсознании. Я хотела напомнить себе и брату о том, ради чего мы должны остаться в живых. Не было смысла искать какой-то подвох между строк, потому что на сей раз я не пыталась ходить вокруг да около, объясняя неразумному младшему брату, что он неправ. Я пошла напрямую, потому что у нас больше нет времени преувеличивать, преуменьшать и казаться вежливыми. Нет времени отмалчиваться и надеяться, что добрые слова, которые мы боимся произнести вслух, за нас поймут сами.       Больше нет ни смысла, ни времени умалчивать о своих чувствах к близким тебе людям лишь потому, что нам кажется, что они и так должны об этом знать. Потому что это те постыдные слова, которые могут высмеять, не принять, не разделить, и мы останемся непонятыми. Я вдруг почувствовала, что не хочу жалеть о недосказанных словах, о невыраженных чувствах. Не хочу жалеть на случай, если потом будет поздно, хотя я и понимала, что не допущу этого «поздно». Но и таить в себе все только потому, что не было ни повода, ни случая, ни смысла открывать и протягивать свое сердце тем, кто уже давно в него вошел, я не желала. На это нет времени. Все, что происходит здесь, - реально. И любовь, которую я испытывала, тоже реальна. Подсознательно я понимала, что завтра может не наступить, хоть и цеплялась за слова Давета так отчаянно, будто они одни могли нас уберечь.       — Хорошо, сестра, — Карвер вытащил свой двуручный меч, который совсем недавно опустился в ножны на временный покой, повертел им в руке с легкостью фокусника, и взглянул на меня с беззлобной усмешкой. — Отойдем куда-нибудь подальше. Мы еще не воюем. И я не хочу загреметь в темницу из-за тебя.       Что ж. Пусть хоть что-то в этом проклятом мире останется неизменным.       — Из-за меня? Карвер, это очень старая шутка, и она уже давно неактуальна, — я бодро последовала за ним, поигрывая клинком. — Если ты будешь орать о своей сестре-магессе на весь лагерь, это немного усложнит ситуацию. Но я всегда осторожна.       Судьба не бездумно распределяет роли. Видимо, в ее действиях есть какой-то определенный замысел, который мы не сразу можем раскрыть. Видимо, неспроста я родилась первой в этой семье. Я бы многому могла научить их...       Нет. Еще могу. И смогу.       Лишь бы Карвер не наделал глупостей. Лишь бы не бросался на вражеские колья. Он был удивительно силен и мог сотворить что угодно, лишь бы слепая ярость не затмила рассудок. Его бездумные порывы, адреналин в кипящих венах, меч, летящий наперегонки со временем — и истина становилась неопровержимой: для Карвера не существовало границ, если он к чему-то стремился. Даже если стремился к неправильному.       — Пока мы не начали... — произнесла я, когда мы остановились достаточно далеко на уступе за пределами крепости, где никто не мог нас обнаружить. — Я...       И я замерла, не представляя, как дать ему понять, что накатившая внутри волна эмоций пугает меня, хоть и сама решила для себя, что ни одна мысль, которой я хотела с ним поделиться, не останется неозвученной… Я просто хотела подвести некий итог прежде, чем опасность и риск сомкнутся в кольцо вокруг нас. Хотела, чтобы брат тоже ни о чем не жалел. Чтоб он знал, что мы все – и папа, и мама, и мы с Бет – любили его, пусть и не всегда вели себя соответственно. И уж точно я хотела в скором светлом будущем исправить эту позорную ситуацию и компенсировать ему это. Карвер просто нуждался в понимании и поддержке, как и мы все.       Мои глаза блуждали по лицу брата, по моим выразительным чертам на его лице, терялись в небесно-голубых глазах матери, в прямых гладких волосах над вспотевшим лбом... Я смотрела на него, отчаянно моля о том, о чем не могла попросить вслух, потому что знала, что Карвер ни за что не согласится. Хаотично разбросанные чувства, уверенность и страх препирались друг с другом, заглушая мои собственные мысли, и Карвер понимал, что мои хладнокровие и решимость – даже не моя заслуга, не мое состояние, а скорее необходимость казаться таковой, потому что иначе я просто сойду с ума… Но Карвер не уйдет с поля боя. Это был его шанс стать частью чего-то большего, чего-то значимого. Шанс проявить себя.       Создатель, одного Хоука мы уже потеряли! Думать о том, что можем потерять еще одного, было невыносимо. Мне действительно было легче самой напороться на меч, чем вернуться домой без брата.       — Скай? Неужели ты впервые пустишь слезу по поводу своего младшего братца? Не рановато ли ты меня похоронила? Еще даже бойня не началась. Ты бы хоть из вежливости попридержала бы слезы.       — Карвер, ты болван, — произнесла я с хлынувшей через край нежностью, в шутку легонько толкнув его плечом. — Даже не думай говорить про какие-то похороны, иначе, клянусь, я все расскажу матери! И ты знаешь, что это гораздо хуже, чем Мор.       - О да, пожалуйста, только не маме! – наигранно испугался Карвер, выразительно округлив глаза.       Я разделила с ним смешок, но так и не разделила свои переживания. И, когда он выпрямился и взглянул на меня, я перехватила его взгляд и вдруг поняла, что не могу больше молчать. Я доверилась своему сердцу, так сильно желавшему высказаться.       - Просто будь осторожен, — он уже начал отнекиваться, и я решительно коснулась его плеча, привлекая к себе внимание. — Потому что я прошу тебя... Мать мне голову оторвет, если я вернусь домой без тебя... Молчи, дай договорить! Ты... — я собралась с мыслями и сделала глубокий вдох, чтобы иметь возможность сказать то, что должна была повторять ему каждый день. — Ты мой брат, Карвер. Моя семья. И я пекусь о тебе не потому, что так надо, — я придвинулась к нему ближе, таким образом вынуждая поднять на меня глаза, которыми он упрямо водил по каменным стенам, будто там была начерчена схема беспроигрышной тактики сегодняшнего боя, и делал вид, что мои слова – сентиментальная чушь, которая просто должна быть произнесена, — а потому, что я так хочу. Я всегда буду беспокоиться за тебя, и это нормально. Позволь мне делать это… Пусть я и не всегда это показывала, но всегда чувствовала…       Я осеклась, прерванная вспыхнувшим в подсознании невразумительным протестом. О сожалениях не стоило говорить сейчас. Я не была ни глупой, ни суеверной, но почему-то сейчас подобные неосторожно оброненные фразы показались мне плохой приметой.       Я еще успею сказать это. Такие слова не принадлежали этому моменту. Это будет то немногое, что я умышленно оставлю на потом – накину лассо на желаемое скорое светлое будущее, чтобы мысленно притянуть его к себе. Сейчас важно сказать о том, как он мне дорог – дать своеобразный стимул, придать сил. А убиваться сожалениями о прошлом и выпрашивать возможность наверстать упущенное мы сможем чуть позже. Это первое, что я сделаю, когда мы втроем отправимся домой.       — Просто пообещай быть осторожным, — почти по слогам повторила я, не в силах разжать пальцы, отчаянно впившиеся в его плечи.       Карвер всегда был упрямцем. И ему казалось, что мы заслужили его недоверия. Я ждала, что Карвер попытается, выпятив грудь вперед, всем видом показать, что мои слова нелепы и бессмысленны.       Но вместо ожидаемой выходки в духе Карвера я с удивлением ощутила грубую мужскую ладонь на своем затылке, так аккуратно пригладившую мою растрепанную косу. Брат смотрел на меня своими добрыми глазами цвета мирного неба, безмолвно раскрывая мне ту свою сторону, которая, как ему казалось, нас не интересовала. Подлинное откровение. Что-то большее, чем могли мне дать любые его обещания.       Я молча винила во всем себя. Но брат продолжал меня прощать. Он все понимал. Это были самые лучшие ощущения, призванные сопровождать меня в бою, чтобы я могла, сконцентрировавшись, приложить все усилия, дабы привести нас через победу домой.       — Пока не померкнет серебряный оттиск твоей благородной души, — заговорил Карвер непривычно мягким голосом, подражая неуловимой мелодии тихой колыбельной, смысл которой могли разобрать только мы, выращенные на руках у человека, который любил свою семью и детей больше всего на свете. Внутри болезненно кольнуло. — Пока не покроется снегом последняя прядь на твоей голове... — его вторая рука ласково прикоснулась к моей щеке, выводя жестким большим пальцем узор татуировки — точной копии рисунка Давета на его руке. — Пока не затихнет безмолвием твой стон в онемевшей тиши... — осторожно, словно боясь причинить боль, Карвер прижал мои ладони к своей груди, и я с готовностью ответила на этот жест. Брат призывно посмотрел на меня, улыбаясь сияющими глазами.       «Пока не забудет твой голос последний из наших детей… Пока не забудет последний, кто помнил всегда…»       — Ты будешь жить, — закончила я неосознанно. Внезапно все происходящее будто стало ярче, четче, как никогда реальным. Словно теплые лучи света выжгли во мне остатки мглы и теней, блуждавших среди моих мыслей. Мне казалось, будто папа здесь, рядом. Мне казалось, что я чувствую его улыбку, заверявшую, что он всегда с нами. Сами эти слова были словно неким заклинанием призыва, пробуждающим его от вечного сна. Волшебными тайными словами, способными собрать близких людей вместе, напоминанием о том, что являлось по-настоящему ценным и важным.       Это был лучший ответ, который я могла получить.       Глаза защипало, и я вошла в объятия брата, чтобы спрятаться от окружающего нас хаоса. Где-то позади, безликие и тихие, бродили тени. Битва приближалась. А я содрогалась от беззвучных рыданий, окруженная нерушимой крепостью рук своего младшего брата, постепенно заглушая болезненные воспоминания, вернувшие меня назад, туда, где всегда было мирно и безопасно. Я знала, что Карвер чувствовал то же самое. Мы оба думали об одном и том же: если бы папа был жив... только бы мы остались в живых.       И сейчас, в один из самых тяжелых моментов в моей жизни, когда я с трудом могла сдержаться, чтоб не удариться в истерику и рыдания, умоляя войну, которая неумолимо приближалась, чтобы отнять у меня моих родных, остановиться, мой брат напомнил мне одного человека, который мог прийти и одним добрым словом возродить во мне надежду.       Словно издали до меня доносился шелест теплого летнего ливня: я услышала, как крупные капли дождя наполняют бурлящие реки, как приминают мягкие комки золотой земли, услышала, как она, возрождаясь от нестерпимой засухи, жадно глотает эту живительную чистую влагу. В алых лучах сверкнули влажные колосья пшеницы. Померкли звезды, уступая место рассвету. И как только затих шелест предрассветной летней грозы, застучали глухие шаги за дверью — звуки счастливого времени, за которое стоило биться. Из далеких воспоминаний ворвался ветер, неся с собой аромат росы, яблонь и веретенки. Приближаясь, он собирал с дороги желтые листья и осенний холод, пробуждая голые ветви кустов и деревьев, которые, услышав однажды что-то, никогда уже не забудут, и в этом созвучии голосов отчетливо прозвучали слова – простые слова, способные раздвинуть горы, рассеять тучи, подсказать путь, когда ты отчаялся, окончательно сбившись с пути. Эти слова папа произнес однажды для того, чтобы исцелять ими надежду, когда мы терялись, расстраивались и сомневались. Это были те слова, которые могли одним своим звучанием вернуть человека к жизни, возродить, укрепить его веру в себя и буквально внушить надежду, которую ты сам давно уже утратил. Слова, прошептанные у теплой колыбели твоего любящего сердца тем, кого ты баюкал в нем, моля не сдаваться, не бояться и не терять веру.       Ветер окружил нас прохладным вихрем, призывая свою стихию отгородить нас от остального мира, заслонить собой от жестокой реальности происходящего.       Сжав крепче руки Карвера, я заглянула ему в глаза.       — Дом в моем сердце, — напомнила я брату так тихо, чтобы даже сам Остагар не смог подслушать нас. – А мои руки – его стены.       Его ответная искренняя улыбка подтолкнула меня прикоснуться к маячившему где-то в подсознании «если» и оттолкнуть его прочь. До тех пор, пока существует то, за что стоит бороться, и близкие люди продолжают держаться, я буду знать, что у нас есть шанс.       Я чувствовала, что для победы… мне этого хватит. Папины слова звучали как скорое счастливое возвращение домой.