***
Лотеринг Карвер Неунывающие ферелденцы были сбиты с толку. Их привычно беспечной жизни, похожей на вечное детство, пришел конец. Покинуть родную землю? Позволить порождениям тьмы осквернить могилы их отцов и матерей, их сады, разрушить мельницу, уцелевшую даже во время войны с Орлеем? Старики, всем своим немощным нутром преданные этим золотым полям, собирались с вилами, старыми мечами и самодельными луками вставать на защиту своей земли и отстаивать свое до последнего. Принять смерть среди безмолвных руин Лотеринга стало бы наивысшей честью. Более молодые жители безрезультатно умоляли их внять доводам рассудка, с тяжестью на сердце признавая, что орда, беспрепятственно направившись на север, просто сметет Лотеринг с лица земли. Произнося это, они содрогались от ужаса, и голоса их затихали: больше у них ничего не было. Все силы, все годы, весь пылкий жар их сердец был отдан лотерингской земле... Сбежать отсюда прочь для жителя Лотеринга означало с непростительной неблагодарностью и безразличием отнестись к своей земле. Мы были неотторжимы от родины, точно неподвижные деревья, корнями вросшие в эти плодородные земли и питавшиеся их соками, точно пчелы нектаром, точно младенец материнским молоком. Каждая крупица этой земли была дорога нашим сердцам до боли. Жителям просто не верилось до конца, что их долговечному жизнелюбивому краю может прийти настоящий конец. Сама мысль казалась неправдоподобной. В конце концов, Барлин и старейшина Мириам, которым я рассказал, чему стал свидетелем, были вынуждены призвать остальных жителей к здравому смыслу: нужно бежать отсюда. Мы должны оставить наш край, если хотим спастись. Лотеринг, не считая крохотных деревушек, разбросанных вдоль окраины Диких земель, был первым крупным поселением, которое должно было принять удар Мора. Армия, которая могла бы сдержать натиск неприятеля, стерта с лица земли... И жители скрепя сердце повиновались. Когда Барлин озвучил это давшееся ему с трудом решение, угроза как бы приобрела реальность. Он сам выглядел так, словно был вынужден оставить на погибель не землю, а родное дитя. Лотеринг походил на пробудившийся вулкан. За каждым ферелденцем стояли сонмы их золотых корней, их предков, возвышавших свою землю до божественного значения. Их преданность ей была безгранична. Они бесстрашно вставали перед неприятелем с таким видом, будто за их спинами не клочки земли, а непобедимые войска. Если нам придется бежать, и я вырву из сердца родной Лотеринг, ничто никогда не сможет заполнить эту дыру. Этот день останется со мной до моего смертного часа. На мгновение задержавшись в прихожей, чтобы впитать в себя силы из стен родного дома, я последовал на кухню за Скай. Меньше всего я сейчас хотел ее видеть… Но и оставлять одну тоже боялся. Какая мысль могла прийти ей в голову, чтобы облегчить боль? Одна за другой в голове появлялись беспощадные предположения, чем дальше, тем хуже. Она не сразу подошла к бадейке с колодезной водой, как это бывало прежде. Целых полминуты Скай просто стояла у входа, точно пытаясь понять, зачем пришла сюда, а затем ровным, неестественно ровным шагом направилась к бадье, в которую с размаху окунулась с головой. Каждая секунда была ощутимо напряженной и тянулась, кажется, целую вечность. Я с нетерпением озирался на сестру, чувствуя, что еще мгновение – и я просто не выдержу и оттащу ее от бадьи. Она провела без воздуха не больше полминуты, но мне казалось, что она уже задыхается, и ей это только в радость… От этой мысли все внутри похолодело: нечто, похожее на панику, зародилось во мне. Но она вырвалась. Выпрямилась и едва слышно сделала вдох. Затем еще раз обладала свое лицо водой, обрызгав пол, и, запрокинув голову, широко распахнула ничего не видящие глаза. Я нерешительно подошел поближе. Все это время она стояла неподвижно: я знал, что она слышит меня, но ей было все равно. На все. Слишком большая случилась беда. Такая, что душа Скай затвердела прежде, чем она успела почувствовать предсмертные муки. Она даже не выплакалась ни разу, не отпустила эту боль через слезы хотя бы на время. Она почти полностью отдалась на истерзание отчаянью. Это лишь вопрос времени. Я знал, что ей удалось пока сохранить какую-то частицу разума – возможно, из-за чувства ответственности. Скай просто продолжала оттягивать со своим поражением. Она лишь отсрочила тот тяжелый момент, когда ей придется признать случившееся, охватить его сознанием целиком. Взглянуть в глаза слишком тяжелой правде. Взглянуть на мир, в котором больше нет Давета… Но сейчас перед нами стояла первоочередная задача, не терпящая никаких отлагательств: мы должны бежать отсюда, чтобы спастись. Бросить родные земли, чтобы увести семью в безопасное место. Жертва во благо. Ни мать, ни сестру Скай сейчас не желала видеть. Как и меня. Но я, по крайней мере, знал, что произошло на самом деле. Знал и потому молчал. Огромные темные глаза ее все еще были блеклыми, но теперь, по крайней мере, что-то выражали. Полную готовность бежать отсюда прочь: занять себя какой-то первостепенной задачей, чтобы заглушить этот проклятый голос в ее голове, болезненно ясный и отчетливый, продолжавший циклично повторять в голове одни и те же слова, смысл которых ускользал от понимания, будто она находилась в полудреме и не могла полностью вникнуть. Разум словно защищался от столь сильного удара. — Я не задам ни одного вопроса, — пообещал я тихо. Скай даже не дрогнула и никак не выразила осведомленность. Она продолжала, точно статуя, стоять с запрокинутой головой, и только вода медленно стекала с ее лица на пол. Словно мертвец, она страшным, ровным движением развернулась, бросив на меня отсутствующий взгляд, и я похолодел от страха. Казалось, ей хотелось закричать, остановить мир и просто спокойно вздохнуть. Ее лицо слегка порозовело от холодной воды, а темные круги под глазами стали еще заметней. Взгляд был холоден и пуст. Только сейчас я заметил, как сильно она устала… Ей бы лечь и проспать несколько дней кряду. А проснувшись, обнаружить, что все это был лишь страшный сон… — Спасибо, — тихо произнесла она наконец и медленно отправилась в свою комнату. Дверь за ней бесшумно закрылась. Мне казалось в лесу, что самое худшее мы уже познали, и страшно больше не будет. Но теперь происходящее вдруг стало невероятно реальным. Глаза Скай, которые еще в начале пути были полны хаоса, отчаянного протеста и отрицания, сейчас просто опустели. Ее душа сгорела в огнях Остагара. Нет, даже раньше. Вспомнив об этом, я ощутил себя дико уставшим. Уставшим и разбитым вдребезги. Ее душа покинула ее вместе с Даветом... И не существует в этом мире ни одного заклинания, ни одного слова, ни одного лекарства, которое сможет залечить ее раны. Она будет двигаться вперед, нацепив маску человека, который взял себя в руки, который будет действовать в соответствии с требованиями окружающих, отчаянно нуждающихся в ней, в ее силе, в ее уме и воле, пока они не окажутся в безопасности, и она не отвоюет несколько минут для себя. Но от меня не укрылось, что в каждом ее движении - затаенная, тяжелая боль. Мне так хотелось как-то облегчить ее ношу, помочь, отгородить от этих проблем хотя бы на время, но я понимал, что бессилен, и это раздирало мне сердце. Она двигается медленно, тихо, ровно, точно призрак. Она уже не человек больше, она просто оружие. Щит, который загородит собой близких от опасности. Рефлексы в мертвом теле, что-то машинальное, неосознанное. Что-то, что существует для блага других. Чтобы решать задачи. Мне пришла в голову мысль, что она, может, действительно никогда не оправится... Время лечит многое. Но не это. Ноги подкосились, и я схватился за спинку стула. Поражение выпотрошило меня. Смерть Давета потрясла меня не меньше, чем Скай. Сейчас, когда его нет рядом, Скай помутилась рассудком, я вдруг почувствовал себя беспомощным. Мне не хватало его. Давет действительно смог бы что-нибудь придумать. Он бы непременно сделал бы что-нибудь, чтобы орда не добралась сюда. Или, по крайней мере, чтобы мы отстояли Лотеринг. Без него мне вдруг показалось, что это невозможно... Я все еще не трогался с места, не представляя, что нужно в дорогу, куда мы направимся и что ожидает нас на пути. Это походило на чью-то дурную шутку. Подаренный Даветом меч оставался практически моим единственным верным попутчиком. Об остальном должна позаботиться мама. И даже Бетани скорее умрет, чем напихает в прикрепленный к ее ремню мешочек меньше бутыльков со всякой полезной, мерзкой, тошнотворной и чудотворной дрянью, чем туда вообще уместится, прежде чем они начнут выпадать при ходьбе. До этого момента я не подозревал, до какой степени подсознательно полагался на Скай, как на старшую и самую практичную из всех нас, самую рассудительную. Сейчас же я сомневался, станет ли она делать хоть что-то… Без нее я был беспомощным. А она была беспомощной без Давета. И когда Скай так же тихо и безмолвно, точно тень, выскользнула из комнаты, отсутствующий взгляд стал словно бы мрачным, хмурым. Она огляделась растерянно, словно впервые увидела эту комнату и не понимала, как в ней оказалась. Я заметил, что за плечи она закрепила наспинный мешок, и это немного взбодрило меня. Мертвой хваткой Скай ухватилась за стакан, как за спасательный трос, но так и не поднесла его ко рту. Ей просто нужно было за что-то держаться. И в этот момент я услышал какой-то странный звук из прихожей. Поначалу я решил, что это мама, но когда звук повторился снова, и я прислушался, то понял, что он исходит не из комнаты. Я вопросительно взглянул на Скай, но она, кажется, ничего не слышала. И не желала слышать. Скребущиеся звуки и какое-то странное жалобное поскуливание доносились из-за входной двери… Собака? Я немного помедлил и затем резко распахнул дверь. И громкий лаем меня оповестил о своем прибытии невесть как оказавшийся здесь боевой мабари с кожаным ошейником и пометкой королевской псарни! — Скай!.. — протянул я громко, не сводя глаз с собаки. Пес часто дышал, был, похоже, очень уставшим, изнуренным, но не раненым. При виде меня он заметно оживился, завиляв коротким хвостом. Скорее всего, оставшийся в живых в бойне, он растерялся в суете, завидел оставшихся в живых людей и инстинктивно последовал за ними. И теперь был готов служить верой и правдой тем, кто волей-неволей, но вывел его в безопасное место. Ведь идти ему больше было некуда… На мой вопль в прихожую все-таки вышла Скай, и в ее лице промелькнуло нечто человеческое, похожее на удивление. — Мабари? — ее взгляд на мгновение прояснился. Едва завидев ее, пес радостно залаял и бодро запрыгал, точно вернулся к хозяину. Скай внимательно смотрела на пса. Что-то происходило внутри нее, и это было заметно по тому, как изменилось ее выражение лица. — Я знаю этого пса… — протянула Скай тихо, не сводя с мабари глаз. — Кажется… Кажется, это его тогда спасли в псарне, когда он был болен. Перед моим взором мгновенно всплыл образ псарни и куча лающих в предвкушении битвы боевых псов, среди которых я видел и могучих, и ослабленных, и совсем больных… Этот был одним из них, и, судя по тому, как растерялась Скай, как затих в немом плаче ее голос, под «спасли» она подразумевала кого-то конкретного. Никаких вопросов. Я обещал. — Ты тогда была рядом, — тихо, точно успокаивая маленького ребенка, напомнил я сестре. — Должно быть, мабари запомнил тебя. Эти псы умны. Они не люди. Они помнят любую оказанную им помощь… Только взгляни! Он искал именно тебя! Глаза мабари блестели, и если б он мог, то бросился бы на руки Скай сию же минуту, но пока ограничивался радостным лаем и бодрым плясом на пороге, не переставая вилять коротким хвостом. Кажется, он был твердо убежден, что вернулся домой. Но Скай смотрела куда-то сквозь пса, думая совершенно не о нем. Не нужно было быть проницательным, чтобы прочесть ее мысли, и не представляя, как еще я могу поддержать, я просто приобнял ее за плечи. Непроизвольно ее пальцы коснулись моей руки в ответ. Появление мабари немного оживило ее. Тронуло. Хотя и не по той причине, по которой должно было... Я ведь тоже видел, как Давет помог распорядителю псарни спасти этого мабари. А Скай была рядом в тот момент. — Ну что? — бодро произнес я. — Примем нового члена семьи Хоук? Пусть и не очень своевременно, но… по крайней мере, сейчас мама точно не сможет найти подходящий контраргумент. Мои надежды оправдались: совсем слабая, грустная улыбка тронула уголки ее губ, и Скай наклонилась, чтобы погладить пса. Тот замер, наслаждаясь лаской, и мне вдруг подумалось, что я стал свидетелем чего-то сокровенного и возвышенного, некоего ритуала закрепления связи, достижения доверия и абсолютного взаимопонимания между мабари и его новообретенным хозяином. И когда я отвернулся, чтобы позвать Бет и маму, до меня донесся тонкий, тихий звук, похожий на почудившийся ночью едва уловимый шум за окном. Мне показалось, будто Скай тихо-тихо произнесла: «Реми». Наши трудности только начинаются. Но, по крайней мере, теперь с нами сражался еще один храбрый боец!..***
Не удалось. Не получилось. Иногда… происходит так, что остается лишь закрыть глаза. Чтобы то, что оставалось невыносимо ярким, непосильным для твоей уставшей, измотанной души, просто исчезло. Сделать вид, будто ничего нет. Это как сон: ты не сознаешь течение жизни, ты не чувствуешь времени. Будто время остановилось, и у тебя есть несколько мгновений, чтобы выдохнуть, чтобы сделать выбор. Пусть голова нальется свинцом, пусть заглушит неугомонные мысли, что продолжают неотступно следовать за тобой по пятам, преследуя даже во сне. Все, о чем т ы мечтаешь, так это о тишине. О мире, где нет ничего – в том числе, ничего из того, что будет терзать, разрывать твое сердце на части. Это твой выбор, и его нужно завершить быстрей, пока не ослабла решимость, пока не нагрянули сожаления о содеянном, не поколебали уверенности в правильности совершенного… Когда ты закрываешь глаза, время словно замирает, и ты тихо затворяешь незримую дверь, ограждающую тебя от уродливой, непосильной для твоего сознания реальности. И остаешься наедине со своими демонами, которые уже поджидают тебя за этой дверью. Они бесшумно заполняют комнату. Смотрят на тебя пристально из темноты, следят, терпеливо, бездействуя пока, словно нарочно медлят, потому что каждое мгновение их бездействия – мука для тебя. Внутри ты кричишь от отчаянья, желая, чтобы они поглотили тебя, поглотили твой разум без остатка, и ты забылась, наконец, утратив способность чувствовать… Но ты покорно склоняешь голову. Тебе больше нечего терять. Сердце твое одевается в безразличие как в броню. Душа твоя промерзает, затвердевает. Она не хочет быть здесь. Ее больше ничего не держит. Ты отдаешься этой тьме по своей собственной воле. Потому что у тебя нет больше сил держаться. Это падение без дна и просвета… Разум твердит, что нужно бороться, что нужно отстаивать свои позиции. Это жизнь, и все, что происходит в ней – нормально и неотвратимо. Нельзя просто так отдать то, что принадлежит тебе... Не закрывай глаза. Борись. В той колыбели обманчивого покоя, в которую ты ступаешь сквозь мглу, прячется безысходность. Она всегда находит в нас слабости. Давит на них, подавляя нашу решимость стоять на своем. Она только и ждет, чтобы мы сдались под ее напором, добровольно отдались ей в рабство. Борись. Но ты уже все для себя решила… Ты так устала. Кажется, что ты достигла своего волевого предела, но судьба все равно не остановилась, не прекратила наносить свои сокрушающие удары. Угрозы скорой погибели недостаточно, чтобы воззвать к ее милосердию. Тебе больше ничего не нужно. Мгла одурманивает, обещая покой. Мгла манит ко сну, обещая, что так прекратится боль. И твоя ладонь медленно скользит в ее протянутую руку, требуя взамен вместо безопасности и соблюдения условий лишь одного: если твое прикосновение сможет унять боль, не разжимай пальцы. Не отпускай мою руку. Никогда. Ты отрекаешься от своей души. Отказываешься от нее. Так лучше. Так проще. Иначе больно.***
Давет Слабый, как дыхание умирающего, глубоко внутри снова повторяется отзвук нетерпения – сводившее раньше с ума ощущение. Обжигающей волной оно поднималось к сердцу всякий раз, когда я был вынужден бездействовать, чувствуя, что теряю впустую драгоценное время. Каждый раз приходится одергивать себя, напоминая, что я больше никуда не спешу. Ничего не осталось. Мне казалось, что я сорвался в бездонную пропасть. Я был словно дерево, которое с корнем вырвал ураган: я не имел шанса выжить. Случилось непоправимое. Моя беспомощность медленно убивает меня, мои корни – моя вера в себя, мое упорство, которые гнали меня вперед, не позволяя сдаться, – отмирают, мои силы покидают меня перед лицом обреченности. Это сводит с ума, но я все еще в сознании. Я все чувствую. Кроме колебаний воздуха. Запахов. Поначалу это сбивало с толку. Мое поистине собачье обоняние могло даже людей отличить по запаху… А здесь не было ничего. Как будто обрубило все органы чувств. Словно бы я был лишь олицетворением бестелесного сознания, отражением памяти… Ловлю себя на мысли, что никогда прежде не задумывался над тем, что ждет меня после смерти: у меня не было времени. Не был сил. Я всегда был так занят попытками избежать ее, так часто находился на волосок от нее, что искушать судьбу, философствуя на эту тему, становилось чем-то вроде глупого намерения войти в избу с горящей крышей. Только цель, и я не собирался умирать, пока не достигну ее. Я знал, что не дамся, пока не разыщу ее. И со временем страх, который я испытывал перед собственной смертью, неотступно преследовавшей меня, притупился: я словно бы отстранился от этой мысли. Я знал, что буду бороться до последнего. А если этого не хватит, то тогда мне просто будет все равно. Я уже не узнаю об этом и ничего не почувствую. И мне не будет ни страшно, ни стыдно за то, что я так подвел ее. Это стало моим утешением, моим преимуществом даже перед лицом гибели. Я сумел взглянуть на собственную смерть с такой стороны, что страх перестал беспрестанно одолевать меня... Вплоть до последних мгновений. Мгновений, когда мне позволили поверить, что все может быть по-другому. И тогда я начал бояться смерти, потому что внезапно обрел нечто, ради чего стоило жить. Что-то, что я боялся потерять больше всего на свете… По злой иронии это случилось именно тогда, когда я всем своим существом, наконец, осознал, что неожиданные перемены к лучшему, почти достигнутая цель и единственный человек во всем мире, который искренне переживал за меня, действительно были настоящими, и это не мое самовнушение, не наивный самообман. Глаза защипало от обиды на такую нелепую, такую непривычную для меня ошибку. Ошибку, стоившую мне всего, что я успел сделать за двадцать лет поисков. И жизни. Сейчас все, что я хотел, - еще раз увидеть свет. Что-то почувствовать: какое-то пронзительное, пронизывающее ощущение прохлады на руках, свободы, избавления от боли… и прощения. Но и здесь я, понеся наказание за свое своевольнее, не мог освободиться. Этот свет был иллюзией, игрой. Она играла со мной, как ребенок, слишком беспечный, слишком вовлеченный, чтобы сострадать. Все-таки добралась. Все-таки настигла. Подлым обманом заманила в ловушку. Зачем нужно надеяться, молиться, переживать, если судьба все равно все сделает по-своему? Почему нельзя сделать проще? Заранее узнать, что она уготовила для тебя, чтобы ты был готов? Может, смерть - это просто беспробудный сон? Мы затерялись в лабиринте своих затаенных кошмаров, блуждаем во мгле среди теней, каждая из которых принимает облик и форму страхов, до сих пор владеющих нами. Мы выкрикиваем имена друг друга, но мгла поглощает наш голос... Мы просто потерялись. Скоро я отыщу тебя. А ты меня раньше… Сны часто показывают нам то, что продолжает жить в нашем подсознании. Они вырывают на поверхность самые сильные страхи, чтобы мы могли увидеть их, осознать. И справиться с ними. Невольно вспоминаю, потому что до сих пор слишком ярко. Я пытался сопротивляться что есть сил, но то, что тянуло меня сюда, оказалось сильней. Я поразился, насколько сильней… Горло горело огнем: я долго не мог глотнуть воздуха. Мне казалось, будто я задыхался снова и снова. Эта агония выжигала каждое нервное окончание в моем теле, и мир отдалялся, неестественно извиваясь среди искр и черных кругов, и эта давно прошедшая боль была настолько сильна, что ее отголоски эхом пульсировали в груди и горле, хотя я уже давно ничего не чувствовал. Я помню, как мечтал лишь о том, чтобы холодный воздух коснулся легких, даруя шанс ухватиться за реальность, зацепиться за нее, но в прежде ловких цепких пальцах больше не было сил. Судороги насильно выжимали последние крохи воздуха. Это просто память тела: воспоминания еще слишком живы, слишком ярки, и они врезаются в голову, заставляя чувствовать словно наяву, как горло жгло раскаленным железом. Подсознание переживает заново все еще нестерпимо четкие воспоминания о случившемся. На самом деле не было ничего, кроме пустоты, кроме застоя. Отрешенный, я словно со стороны видел, как меня охватывает слепая паника: я почти осязаю, как яд стремительно вытесняет из сосудов мою кровь. Абсолютно беспомощный, с сердцем, замершим в груди от осознания неизбежности гибели, я скребу пальцами землю. Горло сдавило: я хочу закричать, но остатков воздуха хватает лишь для скрипучего неестественного стона. Мысли невольно обратились к Скай, и сердце захолонуло... Я обещал вернуться. Она была последним человеком, которого я стал бы использовать. Ее я никогда не хотел обманывать: именно поэтому она стала той, кому я решился доверить свою тайну после стольких предательств и ударов в спину. И пусть мои мотивы были лишены корысти, но все, что я сделал – переложил тяжелую ношу на более надежного и отважного человека, чем я сам. Я просто оказался трусом, перестраховавшимся на случай непоправимого за чужой счет. За счет кого-то, кто продолжит начатое за меня. Она терпеливо ждет. Не отводит от меня взгляда. Туда, куда я попал, я бы все равно не смог ничего забрать с собой. Но не потому у меня в руке ничего не было. Взываю к своей попутчице. «Веди», - бросаю ей сухо, не удостаивая взгляда. Я сам виноват. Мы изучили друг друга досконально, и я оказался глупее. Я совершил самую ужасную ошибку, которую только мог: я поверил ей. Я осмелился допустить, что произошедшее со мной стало толчком к новой жизни. Это было что-то поистине будоражащее, потому что двадцать три года я влачил действительно жалкое существование, не смея рассчитывать на лучшее. Радость ослепила меня, затуманила рассудок, и этот единственный миг, проведенный в счастливом неведении, лишенный сомнений и осторожности, оказался роковым… Я искушал судьбу. Я дразнил смерть. И накликал на себя беду. Преждевременная смелая радость стала моим проклятьем. А она на то и рассчитывала. Она показала мне сладкую конфету и поманила ею к себе, как ребенка, чтобы мгновенно расправиться со мной. Ты же этого хотела. Теперь я твой. Твое ручное чудовище. Монстр. Убийца. Ты сделала из меня монстра. Ты вырастила меня таким. Я стал чем-то безудержным, агрессивным, чем-то, что явно принадлежало тебе, однако каким-то образом не слушало приказов… Что-то сорвалось в твоем плане, и я превратился в неконтролируемого монстра. «Ты думаешь, ты обманула меня, одурачила? Может быть. Но подло сыграть на вере человека в чудо – не обман, а просто низость, даже для тебя. Это был акт отчаянья. Да, ты одурачила меня, но я не неудачник. Ты можешь обмануть меня новыми тропами, отвлечь иллюзорными горизонтами, заслонить солнце своими ручными тенями. Но ты никогда не сделаешь из меня неудачника…» «… А знаешь почему? Для меня все скоро закончится. Я избавлюсь от своих мучений. А тебе придется жить с этим. Еще как минимум целую вечность. До тех пор, пока не погибнет последний человек на земле, пока не завянет последний цветок, пока не потухнет солнце. Тебе придется существовать с этим осознанием: ты никогда не познаешь счастья единения сердец и гармонию, не почувствуешь искренней поддержки, никто не позаботиться о тебе. Ты навсегда останешься одинокой, сколько бы мнимых друзей не собирала в своем холодном пристанище…» И я встретил ее пронзительный безмолвный взгляд достойно. «Ты получила того, кого так давно хотела. Я монстр, которого ты сотворила… Ты научила меня лгать, притворяться, хитрить. Ты научила меня выживать. Так что пожинай плоды. Забрав меня, ты не решила проблему. Скорее создала себе новую…» Ей ничто не стоит отнять жизнь. Это единственное, что она умеет. Для чего она была рождена из небытия, как и жизнь, солнце и небо. Это умение до безупречности совершенно: он знает бесхитростные способы и самые изощренные трюки. Подлые обманы, иллюзии, ловушки. А когда ей надоедает, она придумывает новые уловки. Не будучи по натуре злой, она в то же время всегда одинока, и это вгоняет ее в непреодолимую тоску. Она глотает жизнь из холодных зим, из полей брани, из пандемий и стихийных катастроф, как ребенок - молоко из стакана. Лишить кого-то шанса – лишь временное лекарство от одиночества… Потому что те, кого она выбирает для себя, никогда не задерживаются с ней здесь надолго. Ее пристанище – огромная холодная темница, без окон и дверей. И те, кто приходят сюда, почти сразу следуют дальше, в глубь нерушимой крепости. А она всегда вынуждена стоять на пороге в ожидании новых гостей… Она дарует облегчение мученикам и от зависти карает забывшихся, опьяненных везением. Кто-то взывает к ее милосердию, а кто-то называет жестокой. Одним своим выбором она совершает действие, среди смертных почитаемое как таинство бытия. Второе после рождения жизни. C притворной скорбью она твердила, что это была отчаянная оборона, достойная восхищения, и я сражался с доблестью и отвагой дольше, мужественно сопротивляясь ее напору, чем кто-либо другой. И финал этой битвы сомкнулся на моем сердце. Если выцедить эту скорбь из ее голоса, в нем не останется ничего, кроме бездушных, лишенных чувственности и выразительности звуков, похожих на скорый приход смерти, на затаившуюся в тени угрозу. В ответ на ее безмолвный призыв поддаться я шевельнул пальцами, и четкое осознание вдруг успокоило меня, внушая дерзкую, непокорную даже перед лицом смерти уверенность в том, что я умудрился и здесь обхитрить ее. Проиграв, я все равно сумел кое-что выиграть. Да, смерть остановила меня. Но не остановила ход моего дела. Она ревновала меня, завидовала, недоумевала… Она мечтала овладеть всем моим вниманием, без остатка. Но она забыла, о ком замечталась. Двадцать лет борьбы с ней кое-чему научили и меня. Она лишь ненадолго меня замедлила… потому что моя миссия не окончена. Цель осталась там. Как и возможность ее достичь. Я взглянул прямо на нее, в упор, ни капли не боясь. Она словно качнулась, попятившись от моей неожиданной решимости. «Ты отняла у меня жизнь… но, как видишь, – я почти смеялся ей в лицо, – даже это не смогло меня остановить!» По мере того, как ее глаза медленно раскрываются в осознании собственной наиглупейшей ошибки, меня наполняет беззастенчивое ликование, торжество победы. «Ты забрала меня... Сдается мне, ты ни с кем так долго не возилась, как со мной. Раньше едва ли кому-то удавалось избежать встречи, которую ты запланировала заранее... А я двадцать три года буквально выскальзывал у тебя из-под носа…» Теперь меня уже ничто не удерживало. Вызывающая, самодовольная усмешка сама появилась на лице. Меня переполняло наглое, бесстрашное упоение собственной победой, прямо-таки триумф, гораздо сильней, чем горечь поражения, чем собственное бессилие. Столько усилий – и ради чего? Она хотела разочаровать меня, хотела подавить меня. Лишить возможности получить желаемое. Доказать мне, что я – такой же простой смертный, такой же уязвимый, как и все. Что даже меня можно застать врасплох. «Поздравляю. Вот только одного ты не учла...» Она хмурит брови, продолжая молчать. Ни одна извилина не дрогнула вокруг ее рта, но ее взгляд изменился. Непобедимая и неизбежная, вездесущая, ведь от смерти никто не может убегать слишком долго, сейчас она выглядела как обманутый ребенок. Даже здесь, в ее обители, настигнутый ею, застигнутый врасплох, я все равно оказался в выигрыше. «Ты меня получила. Вместе со мной хотела заполучить мое отчаянье, мою скорбь. Мое окончательное поражение…» Мой последний козырь. Когда поражение становилось очевидным, я всегда оставлял немножко про запас… на всякий случай. «Тогда вот тебе мой ответ: у меня так мало осталось из того, что я мог тебе дать…» В своей руке я совсем недавно сжимал незаурядный кулон – красивую вещицу и вместилище разрушительной силы, скованное в камень… Этот кулон, а вместе с ним еще один, два кольца и браслет перед злосчастным ритуалом я передал человеку, который сможет довести начатое мною до конца. В надежные руки верного друга, который убережет эти слишком ценные сосуды древней силы от тех, кто попытается воспользоваться ими, преследуя свои корыстные цели. Я понимал, что это эгоизм. Я сознавал, что это риск. Но из всех, кого я когда-либо знал, только Скай сможет завершить то, что двадцать лет назад начал я. У нее есть знания. У нее хватит сил. Она поймет, что надо делать. Она узнает, когда настанет пора… Я верю в нее. Я знаю ее. У нее получится. И я безропотно взглянул в глаза своей смерти. «Ты просчиталась. Пусть я не успел завершить свою миссию там, по ту сторону… но поверь мне, – она заметно напряглась, невольно отпрянув назад, - ты забыла, что у меня всегда есть запасной план…» Я театрально развел руками, демонстрируя пустоту. Ее реакция была бесценным утешением, даруя прямо-таки извращенную, жестокую радость... Я действительно монстр. Она хотела оставить меня ни с чем. Хотела увидеть слезы, отчаянье, злость, обреченность, смирение с собственной участью. А я даже отсюда смогу завершить начатое. Того, чего так желала, ты не получишь. В моей руке ничего не было. «Потому что ничего из того, что ты хотела заполучить, у меня нет. Я оставил все ответы там, на той стороне…» В надежном месте.