Чужие знамена, свои люди

Ночью с двадцать четвертого на двадцать пятое августа они выдвигаются с базы на побережье колонной из пяти машин и двух грузовиков со снаряжением и оружием, с воздуха их прикрывает Кисе. Из соображений безопасности операторы едут в разных автомобилях, Кагетора мудро придерживается правила «не складывай все яйца в одну корзину». В голове колонны едет Куроко, Тайга сначала удивляется такому выбору, но затем, когда по рации раздается отрывистое «всем стоять, впереди мина», понимает, что наблюдательность и чутье их «специалиста по связи» распространяется не только на запрещенные мобильники. Их джипы тормозят, сдают назад, Тайга приказывает всем оставаться на местах, а сам выходит из машины. – Вон там, на одиннадцать часов подозрительная осадка грунта, – говорит Куроко, указывая пальцем направление. Тайга прищуривается, но сколько ни вглядывается, так ничего и не замечает, еще темно, а освещение от фар слишком контрастное, яркий свет «выбеливает» все дорожное полотно. Мидорима копается в рюкзаке, достает оптический прицел для винтовки. – Сбоку еще проволока подозрительная, думаю, мина. Потянешь? Куроко забирает у Мидоримы прицел и внимательнее разглядывает подозрительный участок. Тайга вдруг замечает, что рядом с ними нет Аомине – он стоит чуть в стороне, скрестив руки на груди. Тайга знает, что у того сейчас наверняка болит шрам – собственное колено тянет просто нестерпимо, стоит только вспомнить бойню в Багдаде. – Ты как? Аомине дергает плечом, отворачивается. Тайга ободряюще хлопает его по напряженной спине, на секунду ему даже кажется, что мышцы под пальцами расслабляются, но наверняка только кажется. Тайга возвращается к Куроко и Мидориме, те внимательно слушают искаженный помехами голос Кисе, звучащий из рации: – … поэтому местные используют советские мины времен войны с Эфиопией, этим старушкам уже лет по тридцать. – Если так, то они наверняка подверглись коррозии, и мелинитовая начинка рванет в любой момент. Буду подрывать накладным зарядом, отгоните машины подальше, метров на восемьсот, не меньше, – решает Куроко. Примерно через полчаса возни окрестности оглашает громкий взрыв, от которого вздрагивают внутренности и земля. Их шансы добраться до места назначения незамеченными исчезают, как утренний туман. Километрах в двадцати от побережья они разделяются – Мидорима и Куроко со стрелками едут вперед, за ними следует Кисе, Тайга и Аомине со штурмовиками сворачивают направо, туда, где за изгибом берега открывается небольшая бухта. Там их уже поджидает Киеши Теппей на небольшом судне и пара катеров из стекловолокна, купленных в соседнем Джибути. Брать катера в самом Сомали было слишком рискованно. Они успели познакомиться во время визитов Теппея на базу, даже пару раз играли в баскетбол – их короткие матчи были жесткими и напряженными, Тайга пожалел, что Аомине из-за каких-то своих тараканов не играл с ними. – Вы вовремя, – говорит Теппей, и они жмут друг другу руки, Аомине, стоящий сбоку от Тайги, лишь сухо кивает. – Были бы с опережением, но по дороге наткнулись на мину. – О, советская «гуманитарная помощь», понимаю, – чуть улыбается Теппей. Тайга вспоминает слова Кисе. – Наверняка. В их разговор вмешивается Аомине, он выглядит раздраженным и невыспавшимся. – Хватит языками чесать, время. Тайга смотрит на восток: по небу вальяжно и неспешно плывут темные облака, но над горизонтом уже разгорается розовое марево нового дня. Он идет к первому катеру, осматривает мотор и глушитель. – Все в порядке. Аомине, проверявший второй катер, тоже кивает. – Спасибо за оперативность, – благодарит Тайга. – Знаю, достать катера так быстро было непросто. Теппей пожимает плечами. – Да не за что. А если не секрет, зачем вам столько катеров? Я же доставал вам в мае еще два, вы туда что, всю Национальную Гвардию отправить хотите? – Обманный маневр, – туманно отвечает Тайга. – Сейчас сам все увидишь. – Боюсь, на ваше шоу остаться не смогу, дела. Но удачи вам, парни, – говорит Теппей, тепло улыбается на прощание и, погрузившись в лодку, отчаливает. – Странный парень, – вдруг подает голос Аомине. – Раньше глотки резал, под началом Ханамии ходил, они все побережье в страхе держали, а сейчас в пацифисты подался, приторговывает по мелочи да перевозками занимается. – Люди меняются. Аомине скептически хмыкает: – Как же, меняются они. Рация оживает, это Куроко: – Заканчиваем отгрузку и установку оружия, нас уже заметили, Кисе докладывает, что видит движение на палубе, это пираты, попыток переместить заложников нет, на всех частотах пока тихо. – Катера получили, – рапортует Тайга. – Глушители что надо, подойдем бесшумно. – Хорошо. До связи. Тайга убирает рацию, проводит краткий инструктаж сомалийцев, бросает короткий взгляд на Аомине. Тот сидит на корточках, смазывает свой армейский нож ружейным маслом, а потом окунает в пыль, отчего лезвие становится тусклым и больше не ловит ни единого блика. Тайга думает, что в условиях яркой освещенности и блеска воды такие предосторожности излишни, но все же следует его примеру и остальным приказывает поступить так же. Пока они возятся с ножами, Тайга украдкой наблюдает за сомалийцами: последние шесть тренировок они отработали вместе с Аомине, которого пришлось тащить на полигон буквально за шкирку. То, что Кисе был прав, стало ясно в ту же минуту, как Аомине начал надевать ленты обвязки – сомалийцы наблюдали за ним с осторожностью и недоверием, будто за диким животным, а во время репетиции штурма старались держаться подальше. Тайгу до трясучки злила их суеверность, но он старался не выказывать этого, понимая, что эмоциями делу не поможешь. Сначала он проводил просветительные беседы, но то ли страх перед «темным жужу» Аомине был слишком силен, то ли ломанный сомалийский Тайги не вызывал доверия – толку было ноль. Тогда он пригласил Кисе, тот, в силу хорошего знания языка и легкого характера, ладил с африканцами лучше, чем кто-либо из операторов, но даже это помогло мало. В попытках придумать, как бы избавить сомалийцев от губительных суеверий, он даже предложил Аомине показать им свой шрам. – Пусть увидят, что никакого жужу у тебя нет. Аомине лишь глянул на него изумленно, так, будто Тайга предложил ему пробежаться голышом перед парадом войск, и отрезал: – Нет. Уже многим позже, размышляя над их коротким разговором, Тайга вдруг понял причину удивления Аомине: наверняка для такого закрытого и нелюдимого человека как он показать кому-то свои шрамы – все равно, что лечь лапами кверху, подставив уязвимое, нежное брюхо. С одной стороны, это даже льстило – Аомине доверял ему, а это означало, что Тайга может быть спокоен за свою жизнь, ведь в мире наемников доверие гарантировало верного напарника за спиной, но с другой стороны, раздражало: согласись тот задрать штанину шорт перед сомалийцами, все разрешилось бы просто и быстро. Из-за отчаянного положения Тайге пришлось идти на крайние меры – все демонстрировать на личном опыте. Поднимаясь на высоту, он все время старался держаться ближе к Аомине – страховал, подавал руку, помогал в случае перекрутки веревок, в общем, всячески показывал, что от общения с ним удачливости не убавится. Аомине явно забавлял весь этот цирк, но он подыгрывал Тайге, даже взял в привычку здороваться с ним за руку прилюдно, хотя это явно было в новинку ему как японцу. И это сработало: сомалийцы перестали обходить Аомине по широкой дуге, будто прокаженного, хотя по-прежнему вели себя осторожно, словно тот был прирученной пантерой, безопасной лишь до тех пор, пока не пустует ее желудок. Но Тайга был доволен собой – теперь они могли нормально работать. Аомине встает, отряхивает штанины от песка, пару раз подпрыгивает, убеждаясь, что ничего в карманах и разгрузке не звякает и не шуршит, смотрит на наручные часы. – Пора. В сосредоточенном молчании они погружаются на катера и, включив моторы на минимальных оборотах, отправляются в путь. От качки, запаха соли и предчувствия грядущего штурма в животе разливается горячим знакомое чувство. Это азарт, страх и странная, злая радость. Наверное, права была Алекс, говоря о том, что все они плотно сидят на игле, и имя той игле – война. На выходе из бухты они останавливаются, глушат мотор и погружаются в напряженное ожидание, теперь все зависит от Мидоримы и его стрелков, от того, насколько убедительно сыграют свою роль те сомалийцы, что должны изображать группу захвата на двух катерах, которые они заказали для операции у Теппея в мае. Пираты до последнего должны быть уверены, что их атакуют только с левого борта. В напряженной тишине отчетливо слышно, как разбиваются волны о борта катера, как кричат над бухтой птицы. Секунды и минуты ползут томительно медленно, Тайге кажется, что они сидят в молчании и неподвижности уже пару часов, хотя на деле проходит не больше двадцати минут. Наконец, звучит первая трель выстрелов, судя по звуку, работает винтовка. С небольшим перерывом раздается ответная очередь, это уже наверняка пираты. Тайга чувствует, как сгущается воздух вокруг, становясь вязким и липким, будто гигантская паутина, накинутая на них рыболовной сетью. И хочется уже скорее перейти к действию – вспороть, всколыхнуть все вокруг. Ожидание изматывает. – Что-то они долго… – Тайга не успевает договорить. – Трехминутная готовность. У нас заклинил пулемет, но сейчас все в пор…. – голос Куроко тонет в оглушительном грохоте. – Малыш Мидорима и его ДШК, – тихо смеется Аомине. – Наконец-то. Тайга сосредоточенно отсчитывает время, дает сомалийцам сигнал, и они начинают медленно продвигаться вперед, а потом поворачивают влево. Через пару минут становятся видны очертания «Iceberg-I», тот мрачной громадой темнеет недалеко от берега. Даже с такого расстояния заметно, что время и пираты не пощадили его: некогда темно-синий с бирюзовыми полосами борт изъеден ржавчиной и покрыт налетом из морской соли. Прежде виденный лишь на фотографиях, в реальности корабль кажется просто огромным, а его борта – невероятно высокими, словно они собрались штурмовать не обычное гибридное судно, а что-то размеров «Титаника». Сомалийцам, судя по потерянным лицам, мерещится то же самое. И только Аомине глядит вдаль со злой веселостью; собранный, решительный, он, кажется, чертовски рад предстоящему штурму. – Наконец-то! – возбужденно выдыхает он, его глаза блестят, а язык то и дело скользит по обветренным узким губам. – Начинаем, – говорит Куроко. Тайга глушит рацию, Аомине, плывущий на катере в паре метров правее, поднимает веревку, с прикрепленной к одному концу «кошкой», внимательно смотрит на судно, примериваясь, а потом начинает быстро раскручивать. Прицеливается – а из-за качки это очень непросто – и бросает. «Кошка» летит высоко, траектория плавная, четкая, Тайга знает наверняка: попадет. «Кошка» с негромким металлическим стуком впивается в борт, Аомине с силой дергает веревку, проверяя, надежно ли та закреплена. Убедившись, бросает на Тайгу быстрый взгляд, что-то говорит, но ветер уносит его слова. Хотя Тайге и не надо слышать, он читает по губам короткое «удачи». Аомине начинает восхождение. Его руки, затянутые в перчатки с обрезанными пальцами, уверенно сжимают веревку, он работает технично, поднимается быстро, без шума, только мышцы на его руках вздуваются и опадают в такт движениям. Тайга крепче обхватывает автомат – кое-как выбитый Мидоримой немецкий HK 416 вместо древних как мир М14 – внимательно, до боли в глазах вглядывается в судно, чтоб при малейшем движении выстрелить. Но все проходит спокойно: Аомине достигает вершины, упирается ногами в борт, подтягивается на руках, замирает. И резко, четко, словно гимнаст, взмахнув ногами, исчезает. С полминуты ничего не происходит, но потом показывается смуглая рука, сжатая в кулак с оттопыренным кверху большим пальцем. – Все чисто, поднимаемся, – отдает команду Тайга, и сомалийцы по очереди берутся за «кошек». Их восхождение выглядит не таким эффектным, веревки раскачиваются, действиям недостает той скупой, механической четкости, что была у Аомине. Тайга сжимает приклад автомата с такой силой, что белеют пальцы, он почти не дышит. Но все проходит гладко, Тайга выдыхает. Последней партией поднимается он сам и двое сомалийцев – еще один, с автоматом, остается на катере. Веревка под пальцами теплая, жесткая, руки чуть тянет от напряжения, на середине пути налетает ветер, Тайгу раскачивает из стороны в сторону. Он замирает, выжидает, потом вновь продолжает движение. В нос бьет запах морской соли, ржавого железа и машинного масла – знакомый до боли «букет» любого корабля. Как и Аомине, он легко подтягивается на руках, перемахивает через борт, осматривается. Все остальные сидят в дюжине метров левее, пригнувшись, прячутся за небольшим металлическим контейнером, двери которого раскурочены в хлам. Аомине машет ему рукой – «иди», Тайга, ступая осторожно и внимательно глядя себе под ноги, присоединяется к ним. – Пока чисто, – говорит Аомине. Тайга кивает, выглядывает из-за контейнера, но на палубе ни души, зато отчетливо слышны голоса и автоматные очереди, периодически заглушаемые грохотом ДШК. Тайга отдает короткие приказы, внося в уже известные маршруты коррективы. Наконец, они выдвигаются, разделившись на три отряда. Первый должен обнаружить и освободить заложников, второй – уничтожить пиратов, а в случае неудачи – прикрыть отход, третий же, самый малочисленный, остается сторожить «кошек» и катера, а также прочно закрепить веревочную лестницу-штормтрап для спуска заложников. Тайга возглавляет спасательный отряд. Все его чувства обострены до предела: зрение, слух, обоняние, конечно – интуиция. Он ступает бесшумно, обходит мусор и подозрительные участки проржавевшей палубы. Через пятнадцать метров группа Аомине скрывается из виду, Тайга мысленно желает ему удачи и сосредотачивается на своей задаче. Оказавшись у внешних кают, они выжидают примерно полторы минуты, пока второй отряд не зайдет противнику с тыла и не откроет огонь. Услышав крики и звуки выстрелов, Тайга указывает двумя пальцами направление движения, они выходят на опасный участок. В первой каюте пусто, во второй и третьей – тоже. Четвертая оказывается запертой. Тайга стреляет в замок несколько раз, вышибает дверь ногой, входит внутрь, держа оружие наизготовку. В нос ударяет острый запах мочи, немытых тел и гниения. Весь пол каюты устлан телами – люди лежат лицами вниз, кто-то неподвижно, кто-то – трясется, многие молятся, и разноголосый гомон из арабского и незнакомого Тайге языков смешиваются в дикую какофонию звуков. Тайга пересчитывает людей, число сходится, двое сомалийцев, шедших за ним, начинают поднимать заложников. – Морская Полиция Пунтленда, мы пришли освободить вас! – говорит Тайга по-английски. – Всем встать и следовать за нами! Это только в кино пленники тут же бросаются на шею освободителям, в реальности – а Тайге уже доводилось освобождать людей – все происходит совсем иначе: заложники медлят, некоторые – сопротивляются и плачут, другие – остаются лежать неподвижно с плотно зажмуренными глазами. Сказывается усталость, страх, хроническое недоедание и стокгольмский синдром. Звуки стрельбы становятся громче, приближаясь, Тайга рывком поднимает на ноги лежащих рядом заложников, толкает их к выходу. Худые, изможденные, едва стоящие на ногах, они щурятся на яркий свет, пытаются закрыть глаза. Один из пленников совсем плох, Тайга узнает его, это тот самый старший механик, которого пытали. – Алли Мухаммед Хан, я из Полиции Пунтленда, я пришел освободить вас, – говорит ему Тайга как можно спокойнее. – Я ничего не знаю! Я не знаю! – кричит старик, закрывая голову руками, Тайга замечает, что на половине пальцев не хватает фаланг. – Никакой контрабанды, я ничего не знаю! Тайга хватает пленника подмышками и вздергивает на ноги. Тот не может устоять и начинает падать, его подхватывает один из сомалийцев и тащит наружу. Тайга последним покидает каюту, многих пленников уже увели, поэтому он с оставшимися отступают назад, к правому борту. Заложников начинают переправлять вниз, те, кто посильнее, спускаются сами, их большинство. Но трое едва ли смогут выдержать такую нагрузку, им приходится надеть на тело страховочную систему и спускать на весу. Тайга включает рацию: – Двадцать один человек, трое в плохом состоянии, – докладывает он. – Понял, выезжаю, – доносится голос Куроко. По расчетам Тайги, отряд Аомине уже должен был закончить с пиратами, но их все нет, зато периодически доносятся звуки стрельбы. – Второй, я первый, мы заканчиваем погрузку заложников. Что у вас? – говорит Тайга в рацию. В ответ раздается шипение и искаженный помехами голос: – Мы укрылись в рубке, заняли круговую оборону. У нас один раненный. Тайга узнает в говорящем сомалийца Саида, стискивает рацию. – Состояние? – Пуля прошла навылет, кровотечение, наложили повязку. – Где Аомине? – Ушел минут семь назад в сторону цитадели. Если пираты успели укрыться в цитадели – дело плохо. – Один? – Да. Тайга душит подступающую злость, заставляя себя мыслить холодно и трезво: без Аомине второй отряд сильно ослаб – у сомалийцев совсем нет боевого опыта, зато есть первый раненный. – Оставайтесь на месте, – приказывает Тайга. – Мы идем. Тайга оборачивается к остальным сомалийцам, которые напряженно вслушиваются в их разговор. – Так, вы четверо – со мной. Ты – спускаешься на катер. Ваша задача – вывезти заложников, на берегу вас уже ожидает Куроко и медик. Проследив, чтобы катера спокойно отплыли на безопасное расстояние, Тайга координирует оставшихся, и они начинают продвигаться к рубке. Из-за большого количества контейнеров палуба похожа на диковинный лабиринт – они идут медленно, потому что за каждым поворотом может оказаться неприятель. Наконец, они оказываются на второй палубе. – Рубка в зоне видимости, мы на два часа от ахтерпика, за контейнером с желтой маркировкой. – Понял, вижу. – Где пираты? – Пятеро или шестеро рассредоточились в носовой части, мы слышали, как они вызывали подмогу с берега. Двое, возможно, укрылись в цитадели. Значит, Аомине пошел за ними? Или это только удобный предлог скрыться от чужих глаз? – Мы обойдем их по левому флангу, – решает Тайга. – Прикройте нас. – Понял. Тайга оглядывается на сомалийцев, их лица блестят от пота, руки крепко сжимают оружие, ноздри раздуваются, словно у загнанных лошадей. Это стресс. Но не паника. – Не пристрелите нас, – говорит напоследок Тайга в рацию и дает команду двигаться. Теперь контейнеры служат им прикрытием, они перемещаются короткими перебежками, но уже метров через шесть с носовой части судна доносится короткая автоматная очередь. Тайга крепче стискивает пистолет, высовывает из-за укрытия и тут же прячется – угол контейнера превращается в решето. Они в зоне прямой видимости. Черт! Тайга несколько раз глубоко вдыхает, унимая волнение, а потом, присев, высовывается из укрытия, стреляет дважды и вновь уходит с линии огня. Он не уверен, достиг ли его выстрел цели, поэтому выжидает пару секунду и, сорвав с руки перчатку, выкидывает ее из-за контейнера. Никакой реакции. Либо у автоматчика железные нервы, либо мозги с добавлением свинца. Тайга отчаянно надеется, что второе. Высовывается. Попал! На металлическом боку надстройки, аккурат на высоте головы стрелка, виднеется смачное алое пятно с вкраплениями белых осколков. Рядом с телом, к удивлению Тайги, лежит не АК, а вполне приличный XM8 – наверняка трофей от нападения на американское судно. Тайга дает команду двигаться дальше. Миновав надстройку, они вновь вступают в перестрелку: на этот раз сомалийцы кладут двоих и Тайга думает, что Мидорима не зря в свое время занудствовал, отбирая у него лучшие часы для огневой подготовки. Когда со стороны рубки доносятся выстрелы, они замирают. Долгую минуту над кораблем висит тишина, а потом рация оживает: – Двое… пытались прорваться… уничтожены. Отлично, значит, остался один. Тайга вытирает со лба пот тыльной стороной ладони, поводит лопатками – с него течет ручьем, футболка под бронежилетом намокла и липнет к телу, ужасно хочется пить. Да и руку с зажатым в ней «глоком» нещадно ломит в плече – это только в боевиках герои могут сутками не опускать автоматы. Они обыскивают всю носовую часть судна, заглядывают во взломанные контейнеры, но шестого пирата так и не находят. Саид говорил «пятеро или шестеро», значит, пятеро? Они возвращаются к рубке, у входа аккуратно положены лицами вверх двое мертвых пиратов – их карманы вывернуты, а глаза плотно закрыты, с них уже натекла приличная лужа, и кто-то наступил в нее – на палубе виднеются яркие отпечатки ботинка с глубоким протектором. Раненный сомалиец сидит на грязном полу, вытянув вперед плотно перевязанную бурым бинтом ногу. Он тяжело дышит и выглядит так, будто вот-вот упадет в обморок. Тайга присаживается рядом с ним, приподнимает ему веко, считывает пульс. Транспортабелен. – Артерия не задета, иначе бы хлестало, – говорит Саид. Тайга докладывает на берег о ситуации, Куроко отвечает, что катера за ними уже выехали. – Хорошо, ждем, – кивает Тайга, а потом оборачивается к Саиду. – Сколько их было всего? – Пятеро, – подумав, отвечает Саид. – Или шестеро. – Точнее. – Я могу ошибаться, все случилось так быстро. Тайга вздыхает, чешет переносицу. – Аомине не появлялся? Может, вы слышали выстрелы? – Нет, ничего. Тайга смотрит на часы, в рубке царит напряженная тишина, никто не расслабляется, все начеку и не опускают оружия. Через пару минут внизу, там, где, судя по планам судна, была оборудована цитадель, раздаются выстрелы. Становится так тихо, что Тайга слышит, как частит его сердце. – Саид – за мной, остальные по-прежнему держат оборону. Спускаясь в трюм, Тайга готов ко всему – даже к тому, что пиратам удалось положить Аомине, и сейчас они устроили засаду. Но засады нет. Как нет и Аомине. Зато укрепленная бронированными листами дверь цитадели плотно закрыта. Тайга едва сдерживается, чтобы не садануть в сердцах ногой по чертовой двери. Надо же, успели! Тайга подносит рацию ко рту: – У нас тут двое забаррикадировались в цитадели. Даже Куроко, кажется, близок к тому, чтобы сказать пару крепких. – Будем взрывать, – наконец, коротко отвечает Куроко. Тайга подходит к двери ближе, оглаживает металл ладонью, внимательно осматривает обшивку и крепления. – Воды у них немного, еды, думаю, тоже, – размышляет вслух Тайга. – Дня через четыре сами выползут. – Нет времени, – отрезает Куроко. – Будем взрывать. – Зачем? – удивляется Тайга. – Заложников спасли, смысл переводить взрывчатку? Куроко молчит, а Тайга окончательно понимает одну важную вещь. – Куроко, что там? Что в этой гребаной цитадели? – наконец, после долгого молчания, спрашивает Тайга. – Отве!.. Но Тайга даже не успевает договорить – раздается жуткий скрежет, это приходят в движение запорные механизмы цитадели. – Назад! Тайга и Саид рассредоточиваются по углам, прицеливаются – кто бы ни вышел из цитадели, ему не жить. Скрежет нарастает, дверь начинает вздрагивать от мощных ударов – наверняка за годы простоя ржавчина и морская соль испортили металл замков. Тайга считает про себя удары: один, два, три, четыре… На «восемь» дверь отъезжает в сторону. На окровавленном, черном от грязи лице хищно блестят белые зубы. – Соскучились? Первую секунду Тайга близок к тому, чтобы швырнуть в улыбающуюся рожу пистолет и с наслаждением увидеть, как брызнут осколками чужие зубы. Но он не делает этого, лишь опускает оружие и расслабляет плечи. Неприятно и болезненно дергается мышца на бедре – у него случается от перенапряжения. – Аомине… ублюдок. – Я тоже рад тебя видеть, идиот, – Аомине перешагивает через высокий порог и становится видно, что его форма стала буро-серой от пыли, крови и масляных пятен. – Корабль зачищен. Саид с облегчением сползает на пол, закрывает лицо руками и застывает. Молится? Тайга убирает пистолет, делает несколько шагов вперед, чувствует острый запах крови, пота и чего-то химического. Аомине перестает улыбаться, смотрит не моргая, кажется, даже не дыша. Тайга поднимает руку и касается чужой щеки – на пальцах черным жирным пятном оседает машинное масло. – Ты прошел в цитадель через машинное отделение? – Да. – И если я спрошу «как», ты, конечно, не ответишь? – Совру что-нибудь неубедительное, – пожимает плечами Аомине, а потом, подумав, вдруг говорит: – Изначально на корабле не было цитадели, она появилась позже, когда судно из Атлантики пригнали в Красное Море. Поставили бронированные двери, пафосные замки и прочую ерунду.Об уязвимости со стороны машинного отделения забыли. – О ней вспомнил Куроко, верно? – спрашивает Тайга, наконец, понимая, о чем тогда Куроко разговаривал с Акаши. – Да, Тецу у нас вообще голова. – Что это было? – переходит Тайга на японский. – Какую контрабанду вез корабль? Давай, можешь, наконец, рассказать, все кончилось. Саид, словно поняв, что разговор приобретает серьезные обороты, бесшумно поднимается наверх. Они остаются вдвоем. – Ты задаешь слишком много вопросов, Кагами. Любопытство – плохое качество для наемника. – Я не настолько туп, чтобы игнорировать очевидное, – цедит Тайга. – Все, кроме меня, были в курсе истинной цели… Корабль вез некий груз и, судя по тому, что компания-владелец отказалась от судна, это что-то незаконное… Куроко решился на взрыв цитадели, значит, это «что-то» еще и крайне ценно, вы хотите сделать все максимально быстро и не допустить утечки информации. Ты ведь должен был забрать груз тайком, верно? Аомине вдруг веселеет, качает головой: – Ты чертов параноик, Кагами… Но два и два складывать умеешь. Ладно, давай договоримся так: я утолю твое любопытство, а ты сделаешь вид, что ничего не было, договорились? А то Акаши отправит меня по твою голову. Тайга кивает. Аомине медлит с полминуты, а потом, криво усмехнувшись, наклоняется и достает из высокого голенища ботинка нож – тот самый, что покрывал ружейным маслом и пылью. Только теперь он чистый – Аомине наверняка пускал его в ход. Тайга прищуривается, напрягается. Мышцу на бедре сводит короткой злой судорогой. Но Аомине не нападает – ныряет грязными пальцами в карман разгрузки, извлекает оттуда прямоугольный пластиковый контейнер размером с футляр для очков, поддевает тугую застежку острием ножа. На черном бархате, под слоем прозрачного плексигласа рассыпалось неоднородное белое крошево. Мутные, неказистые камни с неровными краями и вкраплениями, без сомнений – природные алмазы. Теперь понятно, причем здесь Бельгия – Антверпен по праву заслуживает свой статус «алмазной» столицы Европы, а тамошние еврейские кланы издревле были лучшими ювелирами в мире. Наверняка рыночная стоимость этих камней с лихвой перекрывает авантюру с созданием Полиции Пунтленда и организацией «Тейко» – а в том, что компанию собрали специально для освобождения «Iceberg-I», Тайга теперь даже не сомневается. – Здесь столько денег, что тебе и не снилось, – говорит Аомине, защелкивая футляр и убирая его обратно. – Но все это – пыль, необходимая для отвода глаз, просто запасной вариант, на случай, если корабль все же захватят. Настоящий пассажир этого рейса – «Зона». Из второго кармана Аомине достает точно такой же футляр, но не вытянутый, а квадратный. Внутри оказывается камень размером с кулак ребенка, только не белый, а цвета разбавленного вина. – Это красный алмаз, редчайший в своем роде, в нем нет ни единого вкрапления. Его предшественник, бывший самым крупным красным бриллиантом в истории, весил всего пять карат и ушел с молотка за полтора миллиона. – Аомине делает паузу. – В «Зоне», по самым скромным подсчетам, будет около шестидесяти карат. Тайга внимательно смотрит на уродливый камень и с трудом может представить, что кто-то захочет отдать за него целое состояние. – Согласен, выглядит отстойно. А знаешь… – Аомине вдруг безо всякого почтения выдергивает алмаз из его бархатного гнезда, катает меж грязных пальцев с поломанными ногтями. – Я столько слышал о кровавых алмазах, столько людей погибло из-за них… Но впервые вижу, чтобы чертовы камни, хоть и без прямого на то умысла, но спасли кому-то жизнь. Тайга секунду не догоняет, о чем говорит Аомине, но потом приходит понимание. Действительно, если бы не необходимость тайно вытащить алмазы с корабля, экипаж «Iceberg-I» так бы и сгинул здесь, в Сомали – их бы пристрелили, как собак, сами пираты, так и не получив за них выкупа, или убили бы во время штурма любые другие наемники, нанятые правительством Пунтленда. Тайга забирает у Аомине алмаз, вертит в руках, ощущая кожей неприятную шершавость поверхности камня. – Такой уродливый… Никогда не понимал, что все в них находят. – Дай-ка сюда. Тайга протягивает камень и с удивлением наблюдает за тем, как Аомине, взяв алмаз двумя пальцами, смачно облизывает его языком. – Солоно, – морщится он, а поймав взгляд Тайги, объясняет: – Всегда хотел прикоснуться к истории, а это дерьмо мамонта, поверь, еще нас всех переживет. Ему наверняка дадут пафосное название вроде «Светоч мира», или «Эксельсиор», продадут и перепродадут, порежут пару-тройку глоток… Словом, «Зону» ждет насыщенная жизнь. И едва ли кто-то, кроме меня, додумается ее облизнуть. Хочешь? – Никогда не хотел «прикасаться к истории». Тем более так. – Как знаешь, – Аомине прячет алмаз обратно в контейнер. Они поднимаются на палубу, сомалийцы приветствуют их радостными возгласами, и даже раненный устало улыбается – ему наложили дополнительные бинты и, судя по всему, вкололи обезболивающего. У Тайги нет сил на эмоции, он лишь скупо кивает остальным и организует переход к правому борту – катера уже покачиваются на волнах, по веревкам поднимается команда зачистки, в их обязанности входит убрать трупы, произвести опись «трофейного» оружия, еще раз осмотреть судно… Но это уже чужая работа – сам Тайга может закрыть глаза и почувствовать, как просоленный морской ветер треплет волосы, как прохладные брызги оседают на лице и руках. Расслабиться. Впервые за последние полгода. Они высаживаются в той же бухте, откуда началась операция, еще на подходе к берегу Тайга замечает с полдюжины коленопреклонных фигур заложников – они молятся, уткнув лбы в пляжный песок, изредка воздевая руки к небу. На их лицах нет улыбок – только слезы и кривые, словно от судороги, гримасы облегчения. Тайга смотрит в небо – прекрасное, безбрежное сомалийское небо – и думает, что если и есть кто-то там, наверху, то он уже давно покинул свой пост: плюнул на все, прислонил винтовку к стене и ушел, оставив их одних. Суматоха, поднявшаяся вокруг раненного, утомляет, бьет по ушам разноголосицей смешанных языков. Тайга отворачивается, замечает фигуру Аомине – тот сидит в стороне ото всех, без ботинок и бронежилета, накатывающие на берег волны лижут его голые ступни. Тайга идет к нему, молча опускается рядом, расстегивает крепления разгрузки, снимает ее вместе с бронежилетом, подумав, следует примеру Аомине – расшнуровывает ботинки, стягивает их и окунает ноги во влажный песок. Вздыхает. Хорошо. Тайга смотрит на линию горизонта – туда, где вовсю сияет яркое солнце и играет оттенками бирюзы спокойное море. Ни волн, ни ветра – полный штиль. Минут через десять к ним подходит Куроко, Аомине, ни слова не говоря, отдает ему два контейнера. Тот тоже протягивает ему что-то. – Кисе просил передать тебе, когда все кончится. – Тайга с удивлением замечает в руке у Куроко батончик «Сникерса». – С днем рождения. Аомине кивает, а потом происходит странное: не сговариваясь, но так синхронно, словно делали это уже не раз, они с Куроко соприкасаются костяшками сжатых кулаков. Куроко уходит к остальным, его работа еще не закончена. Аомине шуршит оберткой шоколадки, разламывает ее пополам. – Будешь? – Угу. Орехи и карамель вязнут на зубах приторным вкусом, но Тайга чертовски голоден, поэтому смалывает сладость в два счета. Аомине отчего-то не ест, только смотрит на растерзанную шоколадку и едва заметно улыбается каким-то своим мыслям. А Тайга вдруг вспоминает об одной вещи – хлопает себя по нагрудным карманам, на дне одного из них маленьким цилиндрическим утолщением проступает свечка с торта Эрики. Он не знает, зачем положил ее туда, просто на автомате переложил из джинсовой рубашки, в которой прилетел из Штатов. Наверное, это сентиментальность, а может – маленькое напоминание самому себе о том, что ему есть куда возвращаться. И к кому возвращаться. – Есть зажигалка? Аомине достает из разгрузки маленькую пластиковую тубу – стандартный армейский контейнер, такие выдавали под таблетки, рыболовные крючки и прочую мелочевку. Внутри оказываются спички. Тайга поджигает одну о кремниевое донышко, язычок огня, подрагивая, занимается. – Дай сюда, – Тайга тянется к Аомине, забирает у него половинку «Сникерса» и втыкает свечку аккурат посередине. Аомине часто-часто моргает, смотрит удивленно, почти изумленно. – Задувай, – говорит Тайга, и сам порядком смущенный тем, что сделал. – И загадай желание. Аомине смотрит на него круглыми глазами – секунду-другую сидит неподвижно, а потом вдруг улыбается. Не ухмыляется, не усмехается, а просто улыбается – чуть устало, но очень искренне, складывает губы трубочкой и задувает огонек на уже порядком оплывшей свечке. – Сколько? – Тридцатник. Ровесники. Тайга протягивает Аомине импровизированный «праздничный торт», шоколад уже подтаял и начал проминаться с боков. – Ешь сам, я не люблю сладкое. Тайга упрямо мотает головой. – Кусок именинника, жри уже. И Аомине послушно ест, пачкая губы и подбородок, облизывается, собирая языком липкие шоколадные потеки. Несколько минут они молчат, слушая крики чаек и сомалийцев – те пытаются утрамбоваться в подъехавшие джипы, но заложников слишком много, придется делать два рейса. – Ты ведь не останешься в «Тейко»? – вдруг спрашивает Аомине. – Не останусь. – Это хорошо. – Я плохо справляюсь? – хмыкает Тайга. – Нет, Кагами, хорошо. Ты и вправду лучший, все как Айда говорила. Только работа не для тебя. Ты не пес войны. – А кто тогда? – Не знаю, – пожимает плечами Аомине. – Кто-то другой… На первый взгляд как мы, но на деле – иной породы. – Тигр, – подсказывает Тайга, откровенно веселясь. – Да, большая, вонючая, полосатая кошка. Тайга фыркает, но Аомине продолжает: – Слишком правильный, весь из себя американец… Слишком хороший. И как только в солдаты занесло? Тебе бы только людей спасать. – А я в детстве мечтал стать пожарным, – вдруг делится Тайга. – Серьезно? А я вот полицейским… ну, знаешь, чтобы форма красивая и наручники. И пистолет. – Пистолет у тебя есть, – Тайга кивает на чужой «глок», торчащий из снятой разгрузки, – так что мечта на одну треть сбылась. Аомине смеется, запрокидывая голову – становится видна сильная смуглая шея в грязных разводах, отсмеявшись, спрашивает: – А почему не стал пожарным? Тайга пожимает плечами, зарывается пальцами ног в прохладный песок. Странный диалог получается каким-то слишком личным, почти интимным. Наверное, стоит притормозить, вновь взять рабочую дистанцию, но… Может, виной всему «откат», накрывающий после нервного напряжения, может – что-то разлито в прибрежном воздухе, отчего развязывается язык. – Я после школы хотел дальше учиться, меня даже в колледж взяли на спортивную стипендию, а мне только того и надо – губу раскатал, уже грезил, как пойду на драфт в НБА, буду играть… – Тайга смеется, качает головой. – Потом отца сократили – тогда почти три тысячи рабочих уволили, когда «Крайслер» пошел ко дну, да и весь Детройт схлопнулся, как мыльный пузырь. От нервов мать заболела. Сильно. Деньги были нужны позарез. А я в выпускном классе тогда учился, по мелочи пытался заработать – днем в закусочной, а по вечерам в цветных кварталах в стритбол играл на деньги, но как ни крутись, все получалась мелочевка, нужно было что-то решать… И я решил – рекрутировался в армию, подмахнул четырехлетний контракт не глядя. Очень боялся, что мать не подпишет бумаги, мне тогда семнадцать только стукнуло... Но мама совсем плоха была, документы за них двоих оформил отец. А потом случился еще один контракт и еще, но уже с частной компанией. Так я и не стал пожарным. И баскетболистом не стал. Тайга замолкает, трет лицо, приходит запоздалое сожаление: зачем он все это рассказал? Какая Аомине разница? Черт. Но Аомине удивляет – словно пытаясь отплатить искренностью за искренность, говорит: – А мне просто было скучно. Всю жизнь дышал игрой, а как в старшую школу перешел… Все. Все кончилось. Ни противника, ни игры. И я забил на баскетбол – дрых на школьной крыше, шлялся по улицам, покуривал травку, а там и до синтетики рукой подать было. К выпускному чуть не сторчался – Сацуки нашла в кладовке за залом, а я весь синий уже, изо рта пена и рвота, прикинь, чуть не захлебнулся. В общем, решил я, что подохнуть в кладовке – самая лажевая смерть из всех. Что надо как-то эффектней. Тайга неверяще прищуривается: – Серьезно? – Без шуток, Кагами, прямо так и подумал. – Придурок, – с чувством выдыхает Тайга. – Есть немного. – Пожарный и полицейский… – Тайга качает головой, едва сдерживая смех. – А хочешь узнать, кем хотел стать Тецу? Только никому ни слова, он мне сам по секрету рассказал, когда с перепоя в унитаз блевал. – Шпионом? – Неа, ты охренеешь… воспитателем в детском саду. Тайга на секунду представляет, как Куроко нянчится с детишкам: непроницаемое лицо, бесстрастный взгляд, повадки киллера… жуть. Он едва сдерживается, чтобы не заржать в голос, только тихо скулит, утыкаясь лбом в плечо Аомине, да бьет рукой по песку. – Дети… бедные дети, твою же мать. Аомине вдруг перехватывает его руку, сжимает крепко-крепко – мелкие песчинки впиваются в кожу. – Кагами. Тайга поднимает голову, не переставая улыбаться, спрашивает: – Чего? – Давай потрахаемся. Улыбка сползает с лица – на мышцы словно брызнули зубной заморозки. Тайга пытается отдернуть руку, но Аомине держит, будто стальными тисками – запястье отдает болью, ноет некогда сломанная лучевая кость. – Я ведь серьезно, Кагами. Я к тебе уже месяц и так и эдак, как от Сацуки узнал, что ты на мужиков западаешь… А ты то ли тупой, то ли не гей, не пойму. – Что, так сразу в койку? – спрашивает Тайга со злой веселостью в голосе. – Ну, сладким я тебя уже угостил, – усмехается Аомине. – Теперь можно и в койку. Тайга набирает полные легкие воздуха, но передумывает – улыбается чуть насмешливо, а в следующую секунду бьет Аомине свободной рукой. Не сильно, но чувствительно – попадает прямо в ухо. Хватка разжимается, Тайга поднимается на ноги, подбирает ботинки, бронежилет и разгрузку, уходит. – Я накормлю тебя. Еда, Кагами. Много еды. Сколько осилишь, – несется ему в спину. Тайга останавливается, оборачивается через плечо. Аомине сидит на песке, его поза на первый взгляд кажется расслабленной, но от Тайги не укрывается то, как натянуты жилы на чужой шее, как поджаты пальцы ног. Волнуется, сученыш. И правильно делает. Тайга отворачивается. – Эй! С головой накрывает чувство дежавю, где-то он уже это слышал… разве не с этого хрипловатого, грубого окрика началось их знакомство? Круг замкнулся. Тайга никогда не отступался от своего правила «не гадить там, где живешь» – ни разу за двенадцать лет службы. Так что же такого особенного есть в этом Аомине, что он наплюет на все свои принципы? Ровным счетом ничего, кроме нахальства и напряженного взгляда, от которого теплеет в животе. И все же… – Я подумаю.