Будем жить

       Маглор мелкими глотками смаковал крепкий ароматный напиток и отстранённо удивлялся самому себе. Неожиданно легко и хорошо было ему сидеть здесь с черноглазым навом, так искренне пожавшим его руку, что вдруг рвануло сердце мечтой… И неожиданно остро хотелось рассказать… рассказать ВСЁ! Не о Валиноре, и даже не об отце с братьями, и уж подавно не о проклятой клятве, нет, — о том, что было после, о том, что никогда не рассказывал ни одной живой душе. О том, что было безумно страшно произносить вслух, чтобы не дать звукам власти над собой, как когда-то… О том, почему не может петь, хотя внутри бьётся музыка, ревёт безудержными водопадами, звенит капелью, шелестит горностаюшкой в палой листве… О том, что утратил и не хочет искать, потому что — больно… до сих пор, через тысячелетия — больно. Рассказать. Отпустить. Попытаться освободиться. Впервые захотелось поделиться этим, показалось: нав поймёт. Именно он — поймёт.        Им принесли заказанные блюда, и нолдо понял, что страшно голоден.        — Приятного аппетита, Маглор, — тепло улыбнулся Сантьяга. — Предлагаю поесть, а уж потом, за десертом… Как вы?        Комиссар Тёмного Двора сам по себе был обаятельным, а уж если он ХОТЕЛ таковым быть, то сопротивляться было невозможно. Макалаурэ улыбнулся в ответ и принялся за отличный гуляш по-венгерски, который просто любил. Сантьяга азартно уплетал что-то китайское, тоже обойдя выбором нелюдскую кухню. Перед переменой блюд, когда успокоился первый голод, Маглор сказал:        — Я понимаю, Сантьяга, что вам интересно узнать не столько обо мне, сколько о тех эпохах, что были до вас, до прихода на Землю Нави. Но для этого я слишком скудный источник информации, потому что всегда старался держаться особняком. Если вы прочли ту книгу, вы имеете представление, что творилось со мной под конец описанных событий. И я постарался остаться один…        В абсолютно чёрных глазах комиссара эльф отчётливо увидел сочувствие и, внезапно поддавшись воспоминаниям, опустил ресницы…        …Какой необъятный ужас охватил его, когда Сильмарилл — наследие отца, цель всей долгой и безумной погони за Клятвой — начал жечь его руку! Он перебрасывал его из ладони в ладонь, пытался заворачивать в платки, в одежду, надеясь, что своевольный камень признает в нём Феаноринга, уступит… простит… Тщетность усилий стала ясна очень быстро, когда с помутившимся взором и прокушенными губами вскочил на коня Маэдрос… Таким он в последний раз видел Майтимо — любимого старшего брата, всегда мудрого, стойкого, прозорливого и верного… сломавшегося от осознания бессмысленного и бесславного конца всех трудов. Скакун унёс тогда Руссандола к горам, и только долгое время спустя узнал Макалаурэ, как окончились муки Нэльо.       Тогда же Маглор осознавал только одно: все страдания, вся кровь, все преступления и предательства, вся ложь, вся жестокость, на которые шли сыновья Феанора, на которые толкали верных им эльдар и людей — всё было напрасно! Их имена, их память навсегда осквернены неискупимым злом, совершённым во имя ошибочной цели. Сколько друзей они потеряли, сколько жизней загубили, сколько пролили крови и слёз… лишь бы не нарушить слова, брошенного в отчаянии и гордыне, лишь бы не склонить головы…       Измученный болью, Кано вышел на морской берег, чувствуя, что жить незачем больше. Он положил тогда Сильмарилл на песок и долго сидел, погруженный в его свет. Он помнил Телперион и Лаурелин, помнил восторг, когда свечение обоих Древ смешивалось, но сейчас Сильмарилл рождал в нём совсем иные чувства. Мелькали образы, лица… улыбка тэлерэ, которую мечтал назвать невестой… смеётся Нэрданэль, а на руках у неё Амрод и Амрас… Келегорм с Карантиром возятся со щенками… сияют в свете Лаурелин огненные пряди Майтимо, танцующего на празднике в День Яблок… А вот Феанаро показывает сыновьям только что законченные Камни Света, но на рабочем столе и наковальне уже лежат заготовки мечей… И огонь, и кровавый туман, и «Нолдолантэ», что сложило растерзанное сердце… Он пел тогда, надеясь, что ничего страшней быть не может, хотя Слово Намо неумолчно гудело в глубине фэа. Пытаясь развеять наваждение, Маглор хотел потереть лицо руками, но закричал от внезапной боли: ладони были сожжены почти до костей, не гнулись пальцы, кровь запеклась чёрными корками… Мгновенный порыв заставил его войти в воду, и он шёл дальше, глубже, в полуосознанной надежде закончить всё разом, но внезапная упругая волна буквально вышвырнула его обратно на берег, а в ушах отдалось: «Эльвинг»… И он понял, что море тоже отвергло его.        И тогда неуёмная гордость сына Феанора подхватила его, как ураган, Маглор подобрал Сильмарилл с песка и, чуть не сомлев от непереносимой боли, вновь вцепившейся в обугленную десницу, изо всех сил швырнул сияющую беду в пасмурные серые волны. «Ульмо! — срывая голос, прокричал он морю. — Владей!» А потом, не совсем хорошо понимая, что делает, Кано вернулся к их с Нэльо шатру, кое-как вытащил и приторочил к седлу свою дорожную суму, достал из тихо тлеющего костра горящий сук, поджёг шатёр, вскочил на коня… В шатре остались арфа и флейта, но он был уверен, что руки его больше не смогут творить музыку. В шатре сгорало всё, что было до этого дня. «Вези на восток, друг», — шепнул он коню на синдарине. И это стало его дорогой на много лет…        Осторожное прикосновение к сжавшейся в кулак руке выдернуло его из прострации.        — Простите, Маглор, — тихо сказал Сантьяга, — но я не мог не прервать ваши воспоминания. Вам слишком больно…        — Вы читаете… — не столько возмутился, сколько опешил нолдо.        — Нет-нет, мы не умеем! — поспешно воскликнул комиссар. — Не мысли — только эмоции, Маглор! Вам сейчас было настолько больно, что я испугался… А я весьма жестокая личность и напугать меня трудно, поверьте.        — Чего же вы испугались? — отгоняя видения прошлого, криво усмехнулся Кано.        — Того, что эта боль для вас привычна, — несколько сухо ответил Сантьяга, пытливо глядя в лицо собеседника. — И это страшно, действительно страшно…        — Вам? — неподдельно удивился Маглор.        — А вы полагаете, я никогда ни о чём не жалел? — с явной обидой в голосе осведомился нав. — Я надеялся, у вас-то хоть нет предрассудков насчёт нашей Семьи!        — Извините, Сантьяга, — виновато улыбнулся нолдо. — Я не хотел вас обидеть. У меня и впрямь нет предрассудков. Я видел вас разными. Я видел, как вы менялись. Вы не более жестоки, чем кто-либо другой. И я постараюсь держать свои эмоции поглубже, раз уж они вам так хорошо заметны.        — Прошу вас, Маглор, — тихо сказал комиссар, — не сдерживайтесь. Вам это не поможет. И мне не поможет. Просто расскажите то, что считаете возможным. Я благодарный слушатель.        Официант принёс горячее, и Макалаурэ с внезапным удовольствием заметил, что они совпали во вкусах: Сантьяга тоже заказал свинину по-купечески. По его знаку официант вновь наполнил бокалы арманьяком и, слегка поклонившись, ушёл.        — Знаете, Сантьяга, я не очень понимаю, с чего начать, — задумчиво принимаясь за мясо, произнёс эльф. — Я ведь старался не будить память лишний раз… не бередить… и никому не рассказывал ничего.        — Вы можете начать с середины, — аккуратно отрезая нежные розовые ломтики, посоветовал нав.        — А вы не хотите задавать вопросы? — поинтересовался Маглор.        — Вопросы можно задавать, если хоть немного знаком с предметом, — пожал плечами комиссар. — Часа через три-четыре я, возможно, что-нибудь и спрошу.        — Эка вы хватили! — невольно засмеялся Кано. — Полагаете, я такой хороший рассказчик?        — Полагаю, — авторитетно кивнул Сантьяга, и рассмеялись уже оба.        Непреодолимое желание всё, наконец, облечь в слова, выплеснуть из себя, охватило с такой силой, что Маглор зажмурился и почти машинально взял бокал и сделал большой глоток. Арманьяк обжёг горло и растёкся теплом внутри. Стало странно легко…        — Я долго и медленно двигался на восток, всё дальше и дальше от побережья и населяющих его народов. Я хотел быть один… — Фразы рождались сами, между кусочком мяса и картошки в соусе, между ароматным глотком из бокала и взмахом салфетки возле губ. Будто снова рассказывал сказку мальчику в Бирмингеме…        …Он миновал Зеленолесье, приложив все силы, чтобы остаться неузнанным; миновал земли дальних авари, говоривших на странном диалекте синдарина, который он едва понимал; он ехал неторопливо, а порой шёл рядом с конём, щадя его силы. Он охотился и ловил рыбу, собирал орехи и коренья. В особо красивых местах останавливался, сооружал шалаш и жил некоторое время, спал, смотрел в небо, слушал птиц. Старался не думать, не вспоминать, и получалось бы, если бы не руки… Хуже всего была мысль, что он теперь — как Моргот, такой же меченый Истинным Светом, и что это не заживёт никогда, как у Чёрного Валы. Но постепенно ожоги затягивались, нарастала плоть, появлялась молодая кожица. И пришёл день, когда он смог взять в ладонь рукоять меча, чтобы вспомнить воинские навыки. Через боль, через чувство вины возвращалось владение оружием, всяческим инструментом, вплоть до иголки с ниткой, которыми он смог привести в некоторый порядок истрёпанную, обветшавшую одежду. Он двигался на восток, не допуская и мысли о возвращении в Белерианд. Нет, никогда, он не может, не смеет…        Именно тогда он поневоле научился делать из шкур одежду, выделывать кожу и мех, ведь зимы вдалеке от моря были злыми и долгими, а в землях, которые он выбирал, почти никто не жил. Под конец первой же зимы его коня утащили волки, и Макалаурэ горевал по нему почти так же, как по брату. Настало то самое одиночество, которого он хотел. Но не пришёл покой…        Год за годом Кано уходил всё дальше на восток. Руки стали почти прежними, разве что не вернулась безупречная красота линий, шрамы были видны и тянули порой невнятным размытым отголоском. Напоминанием… Работать, впрочем, он ими мог всё с той же ловкостью: построил себе тёплый талан на огромном дубе, в котором прожил несколько лет, смастерил отменный лук для охоты, даже выдолбил из поваленного дерева большущее корыто, в котором не только стирал, но и позволял себе понежиться, наполняя водой во время летних дождей и доливая парой вёдер кипятка. Кое-какой утварью он по дороге обзавёлся, заходя в редкие селения людей, к счастью, ничего не слыхавших о происходившем на Западе.        Он перестал считать годы. Он миновал леса, прошёл степями, перевалил четыре горных хребта. Он порой подолгу задерживался у людей — на хуторах или в городишках, резал по дереву, делал луки, иногда помогал кузнецам, которых завораживали его нолдорские мечи и охотничий нож. Иногда он лечил — память не подводила, иногда сражался вместе со своими гостеприимцами против набежавших врагов, сражался с неожиданным азартом и подспудной яростью, отчего после испытывал жгучий стыд. Тогда он опять уходил, дальше на восток. И так было, пока вновь не вышел на морской берег.        — Я подошёл к кромке прибоя и опустился в волну на колени, — тихо сказал Маглор, невидяще глядя перед собой. — Я понял, что от себя, сколько ни бегай, не уйти. Там, на восточном океане, я снова вырезал себе флейту…        Сантьяга сидел над забытым десертом, уперев подбородок в кулак. Очнувшийся эльф увидел, что лицо нава тоже может отражать эмоции, вопреки расхожему мнению.        — Комиссар, — позвал он мягко, — я вас не заболтал?        — Как вы можете так говорить, Маглор? — укоризненно сдвинул брови Сантьяга. — Я даже забыл, что жду звонка… Ох, странно, что Ортега не звонит. А я совершенно заслушался. Так вы всё же снова начали играть?        — Начал. Эльфы не теряют рассудок, но я был весьма к этому близок, — грустно улыбнулся Кано. — Если бы не флейта, не возможность музыки… Не знаю, смерти я не искал, но порой хотел её невыносимо…        — Вы решили вернуться?        — Через какое-то время решил. Время эльдар течёт иначе, только поэтому, наверное, я всё ещё существую, — нолдо сам себе не верил, что говорит это вслух, что кто-то слушает это — ещё вчера казавшееся непроизносимым. И внутри словно раскручивалась тугая пружина, и меньше давило, и легче вспоминалось… — Я прожил на берегу долго. Я понял, что море вновь меня принимает, но не говорит со мной. Я больше не слышал голоса Владыки Ветров, шёпота кэлвар, желаний олвар, медленных мыслей земли и камня… Только звёзды по-прежнему были мне собеседниками и утешением. Светлая Варда и сейчас не оставляет меня. Не знаю, как ей это удаётся?        — Это окончилась ваша эпоха? — напряжённо спросил Сантьяга.        — Да, — просто сказал Маглор. — Я не допускал такой мысли до того самого момента, когда на обратном пути встретил тех, кто были когда-то народом эльфов… Вот тут я осознал, что прошла не одна тысяча лет. И что мир изменился безвозвратно…        Комиссар набрал воздуха, чтобы что-то сказать, и тут заголосил его телефон.

* * * * *

       Рассказ эльфа Сантьяга воспринимал не столько на слух, сколько всем существом — эфирно. Вслед словам накатывало грозовой тучей: боль, стыд, тоска, усталость, безнадёжность, пустота и одиночество… и снова — боль, стыд, тоска… Нав словно тонул в чужой душе — такой бездонной, такой сумрачной, что это всерьёз пугало. Могучий маг привык вбирать в себя других, таких невесомо-понятных для него, одного из старейших жителей мира, но здесь была пропасть времени, пропасть бесконечности, заполнявшаяся только поиском искупления. Сантьяга вдруг почувствовал себя таким молодым… «Да, всё познаётся в сравнении, как сказал один мудрый чел», — подумал он вскользь. Удивление и уважение к Маглору всё росли. Он живёт со всем этим на душе, подумать только! Он ещё может шутить и смеяться, дружить, играть музыку… Его не сломали эти десятки тысяч лет… лет, полных боли, стыда, тоски… О Спящий, как он выдерживает!        Звонок телефона застал врасплох, хотя комиссар его ожидал.        — Ортега? Что так долго? — излишне нервно спросил он в трубку.        — Прошу прощения, комиссар, — подчёркнуто бесстрастно отозвался помощник, — просто тут в течение получаса произошло множество событий, о которых меня извещали почти непрерывно. Я решил дождаться хоть небольшой паузы в потоке, и вот теперь готов к докладу.        — Ортега! С вами всё хорошо? — ехидно поинтересовался Сантьяга. — Это что за увертюра?        — Ещё раз прошу прощения, — по удовлетворённому тону референта было ясно, что его маленькая месть удалась, он таки вывел босса из равновесия. — Итак, прежде всего, я доставил артефакт Кортесу. Он меня заверил, что отлично знаком с инструкцией по использованию подобной модификации и будет готов в течение трёх-четырёх часов. Затем Бога сообщил мне, что наши наблюдатели вычислили и точно определили место, где изготавливается аналог Золотого Корня. Это фармацевтическая человская фирма под названием «ЦентрМедПереработка». Оперативные отряды окружили здание по моему приказу, там и масан не прошмыгнёт. Я велел им наблюдать и ждать дальнейших указаний. Они будут?        — Будут, — буркнул Сантьяга, — по получении мною всей остальной информации. Исчерпывающей! — добавил он, пытаясь быть грозным, но при Маглоре это почему-то не очень удавалось.        — Звонил Доминга, — как ни в чём не бывало продолжал Ортега, — сказал, что золотой фон начал расти скачками. Резкими и быстро. Он достигнет критического уровня приблизительно к полуночи, и тогда его отследят и другие Великие Дома. «Ласвегасы», как вы и приказали, держат язык за зубами, о ситуации с гиперборейской ведьмой знаем только мы. Пока.        — Замечательно! — настроение комиссара стало улучшаться соответственно тому, как в голове выстраивалась линия интриги. — Ничего никому не говорите, Ортега! Оперативники пусть хорошо замаскируются и ждут. Великие Дома должны думать, что они самостоятельно и первыми заметили этот фон. Когда они забеспокоятся, можно будет изобразить бурную деятельность и присоединиться к решению «проблемы».        — Доминге интересно, почему фон растёт рывками, — заметил помощник.        — Наложница строит аркан, — пояснил Сантьяга. — Возможно, это врата. Ей нужен кто-то, кто поможет завершить её перерождение. Она постарается вызвать кого-то из иерархов. Посмотрим, кто это будет.        — Ещё Доминга сказал, что через пару часов таких темпов роста сможет установить местонахождение ведьмы. Может быть, её ликвидировать, пока она не открыла никаких врат? — осторожно поинтересовался Ортега, но в голосе его комиссар услышал робкую надежду, что всё не закончится так скучно. Ах, как любил своего помощника Сантьяга за эту тщательно скрываемую, как нечто неподобающее, авантюрность! И не только за это, конечно…        — Ни в коем случае! — твёрдо объявил он. — Такой шанс не выпадает дважды. Мы должны максимально полно использовать эту ситуацию для всемерного укрепления Семьи. Я вам скоро всё расскажу, Ортега, а пока езжайте к Доминге и Тамиру, пусть они посчитают вероятности будущего для Ордена без лаборатории Золотого Корня и с наличием таковой. Когда фон перевалит за черту, сразу позвоните.        — Вы ещё в «Ящеррице»? — абсолютно ровным голосом спросил Ортега, и сердце Сантьяги упало. Сейчас он снова ранит его…        — Да, мы ещё обедаем, — сколько возможно сухо ответил он. — Звоните сразу, Ортега, как только будет что-то новое.        Отложив телефон, нав вновь выдохнул, уже в который раз за день. Ревнивец Ортега, собственник Ортега… О Спящий, почему так тепло внутри от его ревности, почему так хочется чувствовать это снова и снова… Да просто, чтобы иметь повод виновато прижаться к груди лбом, прошептать просьбу о прощении… и получить его — во всех видах…        Во взгляде Маглора он вдруг увидел совершенное понимание и сочувствие. Осознав, что смущается этого взгляда, Сантьяга обиженно сказал:        — Вы что, тоже читаете меня?        — Нет, я вас чувствую, — мягко ответил эльф без намёка на улыбку. — Вы сейчас счастливы, хотя всячески не хотите в этом признаться.        — О, Маглор, пожалуйста! Лучше рассказывайте дальше, вы же на самом интересном остановились! — шутливо взмолился комиссар, снова подпирая рукой подбородок. — Итак, вы вернулись с востока, и?..        — И не поверил своим глазам, — улыбнулся в ответ Маглор. — Можно было подумать на первый взгляд, что я сухим путём попал в Аман, в Валинор! Города, дороги, чудесные и странные механизмы… Казалось, даже солнце и луна сияют ярче и радостнее. А как они были красивы — асуры! И как они были мне чужды… Самым тяжёлым для меня была их музыка! Их гармонии были столь совершенны, мелодический ряд так строен! Звуки, которые они извлекали из своих инструментов, доводили меня до истерики: меня выворачивало буквально наизнанку, такие острые и запредельные чувства рождались от них. Простите, Сантьяга, я ничего не знаю об асурах! Я бежал из их мира обратно, в леса, в горы, растерзанный в клочья совершенством, которое был не в силах постичь и принять… Они до сих пор есть на земле, я встречал… я могу отличить… Они так и не стали здешними. Не знаю, из какого мира они пришли, но земля была не для них. Возможно, именно поэтому они не слишком упорствовали, когда пришла Навь. Они могли бы многое, но они не захотели…        — Вот как, — прошептал Сантьяга. — Вот как…        — Мне и самому порой жаль, что я так легко сдался, отступил. Возможно, я смог бы понять, смог бы что-то для себя открыть… Но к борьбе я тогда ещё не был готов. Ещё не собрался из осколков…        Сантьяга потёр пальцами виски и вдруг вскинул голову:        — А когда пришла Навь, что вы делали, Маглор?        Нолдо на мгновение прикрыл глаза, а потом тоскливо сказал:        — Я пытался понять, как эльфы стали теми, какими я их застал.        — А кем они стали?        Маглор прикусил губу, а потом совершенно спокойно ответил:        — Вы считаете, что они тоже пришли на землю извне, но это не так. Они просто сохранились, неузнаваемо изменившись. У них осталось только одно достояние, только одна возможность выжить, и они выжили. Когда-то Навь поняла это и дала им покровительство.        — Не может быть! — Потрясение от догадки прошлось морозом по спине, и Сантьяга поёжился. — Не может такого быть…        — Может, увы, может. Они очень древняя семья. Они были эльфами, хоть и перестали быть бессмертными. И всё-таки они смогли уцелеть, чего не смогли многие, более могучие расы. Маленькие. Слабые. И всё же сильные. Ваши вассалы, Сантьяга.        — Ось… это Ось?        — Да, комиссар. Умеет пошутить Спящий, правда?