Роза и крест

Отец Пабло слышал, как хлопнула дверь за его спиной от сквозняка, видел, как взметнулась занавесь на узком оконце в дальнем конце коридора. Но все это, происходящее вокруг и возле, но словно на ином конце населенного мира, не касалось сознания и души. Хранить молчаливое гордое достоинство вышло лишь до поворота за угол. Оставшийся же до своих покоев путь был проделан быстрым, неровным шагом, что немало удивил бы знавших его. Да и самого отца Пабло — прежнего, вчерашнего. Сейчас же… ничто не имело значения. Войдя в больше похожую на келью комнату, за счет теперешней пустоты кажущуюся огромной, он сделал еще несколько запинающихся шагов — и почти рухнул на колени перед крестом, почти точным подобием осеняющего его ложе прежде. До боли стиснул рукава сутаны пальцами — но тщетно. Руки помнили прикосновение нежной, подобной шелку кожи девушки, перед глазами, даже закрытыми, являлся ее образ. Как во сне, так и в яви — она была рядом с ним, слишком близко — и в то же время так невозможно далеко. С усилием разжав пальцы, отец Пабло поднял утомленный взгляд на резное изображение Спасителя. Губы машинально, почти неслышно произносили молитву, смысла которой он не осознавал. Тусклое пламя свечей дрожало, а с ним — и контуры видимых предметов, и даже губы распятого Иисуса, казалось, кривились в усмешке. Должно быть, он и правда сейчас смешон. Смешон, жалок и нелеп, ничтожный смертный, возомнивший себя Божией десницей, не способный совладать с собственными помыслами. Которые, чем бы отец инквизитор ни занимался, где бы ни был — возвращались к ней. Оклеветанной и оправданной лекарке, ставшей его личным проклятием. Невыносимое, сводящее с ума видение, похожее на наваждение. То, что не так давно казалось колдовским мороком — да и сейчас напоминало его. Что же это было?.. Решительно, почти зло отец Пабло мотнул головой, отбрасывая с лица спутанные темные пряди. Решительно поднялся на ноги и направился в дальний угол, куда не достигал свет и который от этого казался особенно мрачным и зловещим. Рывком распахнул дверцу стенного шкафа, нашаривая такой знакомый предмет. Тонкие губы тронула нехорошая улыбка. О чем это он? Наваждение, проклятие… Не много ли чести? Всего лишь грех, паскудный грех блудомыслия и похоти. Которому он, в слепой гордыне, мнил себя неподвластным. Пусть так. Тем достойнее будет победа. Сорвав негнущимися пальцами с плеч сутану, он замахнулся и нанес удар плетью. Почти такой же, что не так давно жалила нежную кожу Лиз, а чуть позднее — тела ее обвинителей. Ему так давно приходилось использовать ее ранее. Сейчас — самая пора. Потом еще раз. И еще. И еще… Острые зубцы жалили кожу, оставляя на ней кровоточащие отметины — везде, где сумели дотянуться. Несколько раз рука срывалась, и очередной удар попадал по каменному полу или отбивал щепу от близкой лавки. Но даже этой обжигающей боли не хватало, чтобы вытравить из души, из самого потаенного нутра манящий образ. А значит, требовалось еще. Низменное, сотворенное из праха тело предавало его — но он справится. С ним — сила Господа, его призвание, все, что ни есть праведного и достойного. Наконец, когда в руке иссякла сила, а в груди — дыхание, отец Пабло опустился на колени, касаясь ладонями холодных плит пола и тяжело дыша. Плеть выпала из руки с негромким стуком и закатилась под стол. Кожа саднила в сотне мест, но как-то глухо, еле ощутимо. Проклятое видение отступило, не вернув, однако, ясности мыслей, сменившись гнетущей мутью и опустошенностью. Даже свет, казалось, стал тусклее и отдалился. Но словно вспыхнул ярче, как только предательница-память вновь явила ему ясные, полные праведного возмущения Лиз. Обессиленно застонав, отец Пабло сжал виски руками. Медленно поднялся на ноги и накинул на иссеченную спину рясу из грубой шерсти. И вновь опустился на колени, снова и снова касаясь горящим лбом холодного пола, перечисляя поименно всех святых, что мог упомнить. Ломаная тень послушно повторяла его движения, корчась и словно передразнивая их. В затененных углах устрашающе шевелилась паутина, потревоженная поздним сквознячком, в окно скребли ветви клена, напоминая лишний раз о нечистой силе, живущей во тьме. И он вновь был один на один с тяжким, самой судьбой назначенным испытанием.

***

Впрочем, наутро, во время экзекуции лжесвидетельницы Карлотты, ничто не выдывало минувших терзаний и сомнений. Решительно выпрямившись, с каменным нечитаемым выражением лица инквизитор наблюдал, как злополучную крестьянку сначала публично выпороли, а затем, как велел закон, отсекли кончик лживого болтливого языка. Он даже не поморщился, когда та отчаянно взвизгнула и завыла в самый мучительный момент, не оглянулся, когда по окончании наказания муж женщины, бледный, с бегающим взглядом, под руки полуувел, полуоттащил супругу к поджидающей их повозке. Все это миновало его внимания и было совершенно неважно в настоящий момент. Пасмурное, низко нависшее небо добавляло происходящему мрачности и тяжести, и собравшиеся поспешили разойтись, едва процедура наказания закончилась, все так же молча, не оглядываясь друг на друга. Земляная площадка под множеством ног окончательно превратилась в месиво, и брат Лоренцо приказал ожидавшей их повозке подъехать ближе, дабы великий и грозный брат инквизитор не марал ног о грешную землю. Однако тот, со все тем же пугающим равнодушием, прошестовал по самой грязи и даже задержался на зябком пронизывающем ветру, чтобы отдать последние распоряжения. Именно они и занимали сейчас все помыслы отца Пабло — помимо постыдной слабости, о которой он старался не вспоминать. Необходимость отбыть с инспекцией в отдаленный уголок надела порадовала его сильнее, чем святой отец был готов себе признаться. Новые дела и хлопоты отвлекут праздный рассудок от ненужных мыслей, а уж телу тем более не будет дано поблажки. О лекарке же прекрасно позаботится Беттина со служанками, и, если уж совсем начистоту, — Лиз будет гораздо спокойнее в его отсутствие.

***

Но здесь отец инквизитор ошибся. Решение вопроса с котенком немного успокоило Лиз, однако немалую часть ночи она все же провела без сна, слушая тихий шепот вновь начавшегося дождя, машинально поглаживая шерстку уснувшего под боком Сесси и размышляя о чем-то своем. А наутро еле дождалась прихода Беттины, нетерпеливо желая спросить, кто же и правда благодетель ее питомца. Неужели святой отец, так подозрительный ко всему на свете, мог смилостивиться над котенком черного — самого что ни на есть колдовского цвета? И подарить его ей, которой совсем недавно вменялось в вину буквально каждое слово и движение, не говоря уж о прежнем питомце? Верить хотелось… и не хотелось вместе с тем. Вот так, сразу. Слишком свежи были воспоминания, какое впечатление произвел на нее при первой встрече молодой пастырь — и каким в итоге оказался. Как и все в городке, Лиз с волнением и тревогой ожидала, кто же сменит почившего доброго отца Антонио. Но, в отличие от прочих, почему-то надеялась на лучшее. И ей — стыд вспомнить — даже понравился молодой, статный телом и привлекательный ликом священник. Грех, конечно, но в первый миг она даже залюбовалась им. Сейчас, в ожидании пожилой экономки, Лиз покраснела и прижала ладони к пылающим щекам. Если бы он еще хоть раз улыбнулся… но нет, святой отец напоминал скорее скульптурное изображение архангела Михаила, святого воителя, хранящего врата Рая — прекрасное и холодное вместе с тем. Так, наверное, и должно было быть. Она же посмела увидеть в нем человека — и поплатилась за это. И теперь Лиз боялась поверить вновь, слишком уж памятно было недавнее разочарование. Опять же — сколь проще считать виновником всех своих несчастий это самое разочарование. Теперь же… что делать теперь? Но, к некоторому огорчению и облегчению, Беттина подтвердила слова отца Пабло. И даже несколько огорчилась сомнению Лиз. — А я ж тебе, глупышка, говорила: святой отец строг, но справедлив, — ворчливо выговаривала она девушке, собирая посуду после очередной трапезы. — Видишь, даже о звереныше позаботился, как о родном. Видит Бог, даже я не ожидала от него такой щедрости, — от избытка чувств Беттина перекрестилась и снова покрепче ухватила поднос. Лиз наблюдала за ее движениями и даже робко пыталась помочь, но тут же была с негодованием остановлена. И так Беттина на свой страх и риск нарушила приказание святого отца и разрешила Лиззи самой дойти до трапезной. Но делать грязную работу? Боже упаси! Она же такая худенькая и хрупкая, что тут же сляжет. Лиз не пыталась возражать, покорно кивала, задумчиво глядя на пламя очага. Сама же исподволь, потихоньку пыталась привести в порядок смятенные мысли. Оказывается, жесткий и догматичный святой отец бывает и иным. И она, должно быть, незаслуженно обидела его подозрением. Видит Бог, за все минувшее он заслужил, но… но чувство вины и неловкости мучило ее, и Лиз решила извиниться при первом удобном случае. Не за себя — за Сесси, спасенного его волей. Но если прежде, когда Лиз менее всего на свете желала видеть отца Пабло, она словно нарочно встречалась с ним, теперь тот словно бы исчез. Лишь на второй день, мучительно смущаясь возможных сплетен, девушка решилась спросить у Беттины — и та огорчила ее, что святой отец отбыл в отдаленное селение по каким-то своим делам и будет, вероятнее всего, не скоро. Но зато — и тут старушка заговорщицки подняла бровь — в его отсутствии Лиз может спуститься в сад и хоть немного подышать свежим воздухом. А то совсем бледная, что твое привидение, помилуй Господи. Конечно, новость несколько огорчила девушку, но не насовсем же отбыл святой отец, однажды должен вернуться. Последние же слова экономки вызвали радостную улыбку. И даже предупреждение, что она, Беттина, глаз с нее не спустит, дабы не срамиться перед его преосвященством, не рассеяли этой радости.

***

Отец Пабло вернулся в городок через неделю, в худшем расположении духа, чем ожидал. Проклятое наваждение преследовало его в дороге даже более настойчиво, чем дома, вновь пробудив подозрения в колдовстве — пусть не лекарки, кого-то иного. Не помогало ничто: ни святые молитвы и бдения, ни истязания плоти. Бесплотно и неосязаемо, Лиз жила в его душе, и отец инквизитор не раз ловил себя на мысли, что неосознанно считает дни, оставшиеся до возвращения в Сан-Доминго. Что, конечно, можно было счесть тревогой и заботой о пастве, но он не привык себя обманывать. Отпустив повозку, священник не стал тревожить слуг и сам открыл калитку, перешагнул низкий порожный камень. И глазам его открылась мирная, хотя и не совсем привычная взгляду сцена: сидящая на крыльце девушка кормила голубей раскрошенной лепешкой. Те же слетелись белым облаком почти к самым ее босым ногам, отталкивая друг друга крыльями и громко воркуя в борьбе за лакомый кусочек. Улыбнувшись (как-то на удивление светло и ласково), Лиз отщипнула еще кусочек и медленно, не делая резких движений, протянула его птицам. Те и не думали пугаться, напротив, один из наиболее бесстрашных изловчился и склюнул угощение прямо с ладони. Уже знакомое сомнение всколыхнулось в душе при виде этой вроде бы мирной пасторали, напомнив о возможных не совсем естественных способностях его подопечной. Отец Пабло с негодованием отогнал эту мысль — само небо оправдало Элизабет Бокетти, — продолжая настороженно наблюдать за девушкой. Не решаясь признать, что притягивает его взгляд совсем не странное поведение птицы. — И как прикажете это понимать? — громко поинтересовался он. Голуби от резкого звука голоса разлетелись в стороны. Лиз подняла голову и улыбнулась, на этот раз немного смущенно. — Я просто хотела покормить птиц, — словно бы извиняясь, пояснила она. — Кухарка сказала, что этот хлеб покрылся плесенью и уже не годится в пищу. Простите… — Это я понял, — резко отозвался отец Пабло. — Как вы объясните это? — он сделал жест свободной рукой в сторону голубей, не отлетавших слишком далеко и, видимо, ожидавших продолжения пира. — Эти птицы… они совсем тебя не боятся, словно ручные. Очередное чудо? — последнее слово инквизитор произнес с долей усмешки. — Нет, что вы, — поспешно возразила Лиз. — Животные чувствуют доброту и привыкают к тем, кто хорошо относится к ним. Я не первый раз кормлю их и… — Получается, у нас каждый день приходит в негодность хлеб? — наполовину насмешливо, наполовину возмущенно сделал вывод священник. — Мартина заслуживает наказания за такую расточительность. — Нет, не надо, — запротестовала девушка, неловко поднимаясь на ноги. Они пока не слишком уверенно держали ее, и Лиз оперлась о косяк. — Я… я делилась с ними остатками своей трапезы. Она смущенно опустила глаза, нервно перебирая пальцами подол рубахи. Та давно казалась Лиз грязной, но спросить новую казалось ей слишком большой наглостью, да и Беттина пришла бы в ужас, надумай ее подопечная помыться. Что было бы лучшим подспорьем ее здоровью, нежели прочее — и лишним поводом для кривотолков. — Остатками? — недоверчиво повторил отец Пабло. И, что-то сообразив, на этот раз более внимательно присмотрелся к подопечной. Уклад в его доме вовсе не отличался излишествами и роскошью, наоборот, был близок к монашескому аскетизму. Где же лекарка ухитрилась найти ненужные остатки? Разве что отделяла от своей и без того невеликой порции ради неразумных тварей. Но… зачем? — Зачем? — повторил он уже вслух, немного ошарашенный таким рассуждением. — Они всего лишь лишенные разума животные, сотворенные Всевышним на пользу человека. — Они, как и мы, сотворены Им, — возразила Лиз. — И Он, в милости своей, видит не только великих, но и малых. — Ты слишком много рассуждаешь, — сердито перебил ее отец Пабло. — Большая скромность пристала дочери изменчивой Евы, соблазнившей праотца Адама. — Соблазнить можно лишь того, кто подвластен соблазну, — тихо ответила Лиз. Священник не нашелся с ответом, мрачно глядя на собственные руки. Слова Лиз, помимо желания ее, попали в самую больную точку, и на этот раз он не смог сдержаться. — Ты говоришь, что магия не подвластна тебе, но как тогда ты объяснишь это? — гневно вопросил инквизитор, шагнув ближе. Лиз, побледнев, подалась назад, напрочь позабыв о желании выразить благодарность, сцепила дрожащие ладони в замок. Отец Пабло же, остановившись прямо перед ней, шумно выдохнул и спросил уже тише: — Что ты делаешь со мной, женщина? Никто не имеет права стоять между мной и Ним, однако… — он запнулся, на миг потеряв решительность. Но, заглянув в удивленно расширенные глаза Лиз, продолжил: — Каждый день, каждый час мысли о тебе не оставляют меня. Образ твой стоит перед глазами в час молитвы, смущая и нарушая ее. Если это не колдовство, то что это?! На миг воцарилось молчание, не нарушаемое ни единым живым существом. Голуби разлетелись, испуганные шумом, а Лиз… она смотрела себе под ноги, затаив дыхание. Взгляд приклеился к маленькой лужице под ногами, в которой плавали несколько размокших кусочков лепешки, и она упорно не желала поднимать глаз. Однако видела перед собой тоже совсем не их. — Я не знаю, святой отец, — наконец ответила она, поднимая голову. Лучик солнца вызолотил прядь ее волос и сделал глаза небесно-голубыми. Лиз тяжело вздохнула и продолжила дрожащим голосом. — Но если это колдовство, то вы, святой отец, владеете им также.