Роза и крест

К утру погода не изменилась: тяжелые тучи, низко нависавшие над землей и словно проколотые острым шпилем церкви, то и дело начинали сочиться мелким, совсем по-осеннему холодным дождем. Поэтому в храм, расположенный в центре города, из монастыря, скромно разместившегося почти у стены, отцу Пабло пришлось добираться на все той же повозке с крытым верхом. Еле видимые в рассветных сумерках, мимо проплывали серые, словно пропитанные сыростью стены домов, лавок и мастерских, редкие кривоватые деревья. Посетить утреннюю мессу в храме собралось на удивление много народа. Вчера город казался пустынным и заброшенным — тем удивительнее казалась многочисленная толпа на открытой площадке перед храмом. Гораздо больше, чем мог на первый взгляд вместить небольшой городок Санто-Доминго. Чуть позже отец Пабло вспомнил о причине этого: предстоящем не далее, чем в грядущее воскресенье, дне святого Стефана*, в простонародье почитаемого как День урожая. Крестьяне с ближних селений съезжались в город и привозили с собой плоды своих трудов: овощи и фрукты, скотину и птицу, а также различную необходимую в хозяйстве утварь из дерева и глины. Конечно же, не обходилось без ярмарки и народных гуляний, как и в любой знаменательный день. Священник нахмурился, обводя взглядом новообретенную паству. Почти наверняка многие из них наслышаны о злодеянии, но это не помешает им предаться разгульному празднеству. Таковы люди, заблудшие и грешные чада Всевышнего: жизнь их полна суетных мирских помыслов и крайне далека от постижения истинного смысла краткого земного бытия. Так было, и вряд ли что-либо изменится в ближайшее время. Повозка остановилась на краю площади. Отец Пабло накинул на голову капюшон непромокаемой накидки и неторопливо направился к входу в храм. Благодаря высокому росту священник мог свободно смотреть поверх голов склонившихся в почтительном приветствии прихожан. При этом он почти физически, спиной ощущал направленные на себя любопытные взгляды горожан. Дело обычное: многим не терпелось узнать, кого же назначили свыше на замену доброму падре Антонио, ныне воссоединившемуся со своим небесным отцом. Но, окидывая взглядом прихожан, отец Пабло не заметил ни одного лица. Лишь спины, согнутые в почтительном, почти раболепном поклоне. Целое море спин, кажущихся одинаковыми и сливающихся в единое целое. Никто не решался встретиться с ним взглядом, в испуге отводя глаза. Похоже, слухи о страшноватой для простецов службе и особой миссии опередили само его появление — а вместе с тем поселили суеверный страх в сердцах. Отец Пабло мрачно поднял глаза и истово перекрестился на потускневшее медное распятие над входом в храм. Глупцы! Не суда людского, предвзятого и недалекого, надо бояться, а гнева Господа! Можно скрыть правду от смертного судьи, но невозможно обмануть небесного. А предстать перед ним суждено каждому. И кому-то — скорее, чем он того ожидает. За шаг до ступеней, ведущих к входу в храм, отец Пабло сбросил капюшон с головы и уже поднял было руку коснуться ладонью перил крыльца, как вдруг замер на месте, не завершив движения. Взгляд его, праздно скользящий по смутно различимым в сырых сумерках согнутым людским силуэтам, неожиданно пересекся с открытым, как у ребенка, взором широко распахнутых зеленовато-голубых глаз. Мгновение замешательства показалось длительным, и за это время священник успел рассмотреть чересчур любознательную прихожанку. На него смотрела молодая женщина, точнее, совсем юная девушка в довольно старой и потертой даже на фоне непраздничного вида прочих горожан одежде. Смотрела с нескрываемым изумлением и восхищением в неожиданно ярких даже в тусклом полусвете раннего утра зелено-голубых глазах. Цвет их напомнил священнику воды Адриатического моря, на берегу которого близ небольшого рыбацкого поселка прошло его детство. Воспоминание было не из приятных, как и многое, связанное с его прошлым. Отец Пабло нахмурился, брови почти сошлись на переносице, тонкие губы сжались в ниточку. Любопытство незнакомой девушки показалось ему слишком дерзким и даже непристойным для простой горожанки. Хотя черты лица ее были неожиданно тонкими и изящными. Бастард*? Вполне возможно. Прискорбно частое явление для земной юдоли. Но порождению греховной страсти следовало бы вести себя скромнее. В этот момент девушка, словно прочитав его мысли и устыдившись своей дерзости, скромно потупила взгляд, и на чистый лоб из-под покрывала упала темная вьющаяся прядь. Совсем как на скульптурном изображении Мадонны в Тоскане, любоваться которой привелось не так давно, во время визита в эту местность. Что за вздор! Ни одна грешная дочь Евы не может сравниться с непорочной девой, подарившей миру Спасителя. Отец Пабло отвернулся от незнакомки, досадуя про себя, что потратил на нее время, и, не глядя по сторонам, прошествовал по высоким ступеням в храм. По пути ему показалось, что незнакомка проводила его тем же внимательным взором. И если бы священник оглянулся, то убедился бы, что это ему совсем не кажется.

***

Дыхание множества людей и горящие у алтаря и икон свечи довольно скоро сделали воздух в храме тяжелым и спертым. Мечущееся пламя бросало на стены и лица ломаные тени, делая их страшноватыми. Но служба шла своим чередом. Минули и остались в прошлом те времена, когда совсем еще юного священнослужителя могли смутить чужие пристальные взгляды, незнакомое место или прочие неудобства. В свои неполные двадцать семь лет отец Пабло побывал в целом ряде провинций Италии, включая Рим, проводил молебен и требы, участвовал в судебных процессах и исполнении приговора, освящал рождение новой жизни и принимал исповедь покидающих сей мир. Он видел и испытал практически все, и оттого новое назначение и сегодняшнее начало служения было принято как должное. И проходило так же, без заминок и сомнений. Почти так же… И все же, если быть честным перед самим собой, незначительная, совсем пустяшная и не стоящая упоминания помеха сегодня была. Ощущение пристального заинтересованного взгляда, направленного на него и ощущаемого почти телесно, беспокоило и тревожило. Обращенные на него глаза цвета моря чудились отцу Пабло и в пламени свечей, и в душном мареве кадильного дыма, и в золотых бликах на чуть грубоватой работы статуях святых. Но оглянуться и проверить свое подозрение значило бы нарушить ход службы. Наваждение какое-то, не иначе. Искушение лукавого, дабы отвлечь его от истинного служения и повергнуть в пучину сомнений. Поддаться ему единожды — и рассыплется по камешку, по соломинке все, что составляло смысл его существования. Но он справится, выдержит, как это было всегда. Священник возложил на себя широкое размашистое крестное знамение, почти сразу же повторенное множеством рук. Единое движение тела — и пламя свечей, отраженное в глазах, поднятых на него после почтительного поклона. Мужчины и женщины, старики и дети, знатные и простолюдины — разноликое и многоголосое море людей, объединенное ныне в едином порыве души. Его паства, его чада во Христе. Осознание это укрепило дух отца Пабло, и он продолжил службу с новыми силами. За стеной гулко прозвонил колокол, возвещая об окончании заутрени. Люди один за другим понемногу покинули храм. Многие подходили к новому падре за причастием и благословением, но обладательницы зелено-голубых глаз среди них не оказалось. Должно быть, устыдилась-таки своей дерзости. Что ж, Господь ей судья…

***

Оставшаяся часть дня прошла за разрешением возникших вопросов и разногласий среди священнослужителей и обитателей монастыря, перемежаемая проведением необходимых обрядов крещения, венчания и отпевания (порой со значительным запозданием ввиду длительного отсутствия лица, их проводящего). Выслушивая донесения и жалобы, отец Пабло устало подумал, что совсем не удивляется падению нравов простых мирян. Уж если слуги Божии рядятся, словно бабы на базаре, из-за лугов на границе монастырских и городских владений, что говорить о простецах, тем более подверженных бесовскому искушению? Дела канцелярские отняли больше времени, чем ожидалось, вынудив даже перенести час трапезы. Про себя отец Пабло решил, что если и дальше так пойдет, придется пригласить священнослужителя ниже рангом для передачи ему менее важных и неотложных вопросов. Иначе он очень нескоро сможет приступить к расследованию преступления, приведшего его сюда — злодейскому убийству дьявольскими чарами невинного младенца. Среди братьев по вере в прежнем месте службы молодой священник был известен, как человек обстоятельный и даже дотошный. Не собирался он изменять своему обычаю и здесь. И уже под вечер распорядился привести в приземистую каменную пристройку к городской тюрьме, служившую некогда местом хранения документов, а ныне оборудованную под помещение для проведение расследования, городского префекта — наместника синьора, владевшего всей провинцией, и коменданта городской стражи. В ожидании первых свидетелей отец Пабло развернул и разложил на столе полученный менее недели назад донос-обвинение. Написанный на плотной и явно не дешевой бумаге изящным округлым почерком, почти наверняка принадлежащим женщине, документ заключал в себе столько злобы и скрытой ненависти, что и представить себе было трудно. Впрочем, отчего же трудно? Отец-инквизитор вполне разделял благородное негодование доносчика жестокосердым убийцей, воплощением Сатаны в человеческом обличии. И готов был поступить с неизвестным пока обвиняемым по всей строгости закона — но лишь как только тот станет осужденным. Отец Пабло не понаслышке знал, насколько абсурдными и беспочвенными бывают подобные обвинения. Вот и сейчас он в глубине души надеялся, что оно не подтвердится, и несчастное дитя окажется не убитым, а, скажем, умершим от голода или загрызенным собакой — одной из огромной своры, виденной им на окраине города. Грех, конечно, надеяться на такое — но слишком уж тяжко представлять себе изверга, способного поднять руку на невинное дитя или как-либо иначе навредить ему. Увы, надежды не подтвердились. Префект — средних лет полноватый мужчина с бледным одутловатым лицом, окладистой бородой и нервными движениями — подтвердил анонимный донос. А подошедший чуть позднее комендант стражи привел с собой стражника, глуповатого вида детину, который весьма подробно (хотя и запинаясь, переводя испуганный взгляд с начальника на внушавшего ужас молчаливого инквизитора) описал страшную находку. Все тельце несчастного создания было скрюченным и покрытым кровоточащими язвами, а кожа бледной и холодной, словно вурдалак высосал из него всю кровь. Нет сомнения, без колдовских чар здесь не обошлось. Отец Пабло хмуро кивнул, не отвечая, и оглянулся на мерцающие огоньки свечей в подсвечнике. При их свете приглашенный из монастыря в качестве писца пожилой брат Лоренцо, поскрипывая пером, заносил в свиток новые показания. Заставив свидетелей принести священную клятву в доказательство правдивости их слов, отец Пабло разрешил им покинуть помещение — те, угодливо кланяясь, выполнили требование и попятились к выходу, не веря в свою удачу. Не обращая на них более внимания, инквизитор движением руки отпустил писца и, оставшись один, вгляделся в висящее на стене медное распятие. Начищенный металл в сгустившихся сумерках казался траченным червями и гнилью деревом, по которому время от времени словно бы пробегали язычки огня — отблески от свечей. Все здесь прогнило и пропитано грехом, даже священные атрибуты матери-церкви. Но это поправимо. Обвинения подтвердились, и не далее как завтра обвиняемая в страшном преступлении предстанет перед судом. И да будет милостив к ней Всевышний, даровав быстрое покаяние и признание — ибо он милостивым быть не намерен. За деяния свои надо платить, и он лично проследит, чтобы виновная не задолжала ни единого грано***.