Приманка для вампира

Мы играем во что захотим, Мы упали и летим и летим, А куда не знаем - до поры до поры Мы слепые по законам игры. Послушай, ветер свистит атональный мотив, Ветер назойлив, ветер игрив. Он целует меня, он кусает меня. А тем, кто сам добровольно падает в ад, Добрые ангелы не причинят Никакого вреда. Никогда. Тихо-тихо отворилось окно, Осторожно, слышишь запах Его. Кто-то незнакомый нам решил помешать, Третий лишний заглянул под кровать. И снова Ветер назойлив ветер игрив, Он целует меня, он кусает меня А тем, кто сам добровольно падает в ад, Добрые ангелы не причинят Никакого вреда. Никогда. (Агата Кристи - Нисхождение (отрывок) POV Адама. Наверное, было бы даже смешно наблюдать всю эту картину со стороны, если бы ногти Элдеста с такой силой не впивались глубоко в мою кожу, а пальцы его не держали бы мое предплечье так, словно собирались раскрошить в порошок. Картина же была следующая. Томми с криком "Нет, не отдам!" вцепляется в плащ Древнейшего, повисает на нем всем телом, пока могучий вампир тащит меня к двери. Повисает так, что ноги волокутся по земле, что, кажется, я даже слышу треск разрываемой его пальцами материи, но Элдест прет нас обоих, похоже, даже не замечая добавившегося веса. Грубо пихает меня к стене и хватает ружье со стола. И лишь потом оборачивается к Томми. Притягивает парня к себе, смотрит некоторое время в яростно блестящие глаза, на трясущиеся и бубнящие "Не отдам!" губы. Притягивает так близко, что в какой-то момент мне кажется, что Элдест его поцелует. Но нет. Лицо вампира перекашивается от злости, как только Томми просит "Забери бессмертие, но верни его!", и Элдест в ярости швыряет его через всю комнату. Я вскрикиваю, сам не понимая своей реакции, и порываюсь Томми на помощь. Я вижу, что он со страшной силой врезается спиной в стенку, вижу как ударяется белокурой головой, как искажается его красивое лицо от соприкосновения затылка с бревнами стены. Я вижу, как закрываются его глаза, и он безвольной куклой оседает на пол. Во мне опять творится что-то странное. Как будто острую иглу всадили мне в сердце, а потом еще и загнали чуть глубже - из-за этой иглы я дергаюсь и порываюсь к недвижимому Томми, из-за нее не слышу приказа Элдеста - "Стоять!" Разумеется, не успеваю сделать и шага, как меня цапают за беспомощные связанные руки и волокут от блондина на улицу. Когда мы оказываемся в паре метрах от входа - я, упирающийся из последних сил и яростно напрягающий руки в очередной попытке освободиться, и Элдест, зло сверкающий глазами и намертво вцепившийся в мое предплечье - снова появляется Томми. Он останавливается в дверях, шатается и вытирает кровь, сочащуюся из разбитой головы. В свете луны его лицо кажется странно-серебристым, а волосы, наоборот, красиво отливают золотым. Он пытается сфокусировать взгляд на мне и снова произносит свою просьбу. - Забери свой дар, Элдест. Мне он не нужен... Верни мне Адама. Снова эта игла... Даже дыхание сбивается. Да что же он так унижается? Нельзя же так. Ну, даже если он любит! Любит. Он любит меня. Он пытается меня выкупить. Отдать бессценный дар вечной жизни. А взамен... Я. Надолго ли? Ведь Элдест и вправду заберет. Жизнь заберет, как когда-то ее подарил. Странная у нас с Томми "любовь". Загнавшая нас сюда. Одного поставившая на колени, а другого связавшая крепкими путами. Странная... Неужели любовь такая бывает? Звериная. Неуправляемая. Такая, что загоняет в ловушку? Что ставит вот так друг против друга, и сначала заставляет ласкать тела друг друга, а потом перегрызать глотки. А потом отдавать жизнь за другого... Черти что! Это черт знает что, а не любовь! Слышу сквозь вал неожиданных мыслей: - Нет, Томми. Он теперь принадлежит мне! Ты его мне пообещал давным-давно, правда, и не ведая, что это будет он. "Самое дорогое" помнишь? Клятва должна быть исполнена, милый. Он уйдет со мной! Ну, а ты... можешь его ждать, как когда-то ждал меня! Вдруг он меня одолеет и вернется? А? Томми дергается от слов вампира, будто от удара наотмашь. Делает шаг на улицу, но Элдест предостерегающе шикает и выставляет перед собой ружье. Улыбается, притягивает меня ближе, издевательски целует в висок. А сам говорит: - Не надо, Том. Не мешай мне. Если попробуешь нас преследовать, я просто застрелю его из этого ружья. Ты его уже не сможешь оживить, понимаешь? Так что, иди в дом! Восстановись немного, поспи. Сходи крови свежей выпей что ли, а то вон еле на ногах держишься! А потом... Можешь начинать ждать! Я даже не сколько вижу отвратительно-ироничную ухмылку Элдеста, сколько чувствую ее. Смотрю на лицо несчастного Томми и снова ощущаю это болезненно-колющее чувство. Что-то похожее на щемящую нежность... Только нежность, замешанную на боли и недоверии. Это в точности с диким зверем - в той моей прошлой жизни, когда я ходил в зоопарк - ты смотришь на лисицу в клетке и ощущаешь к ней симпатию из-за красивой шерстки и пушистого хвоста, ощущаешь жалость из-за ее мучений в неволе, но и страх, потому как она непредсказуема и подчиняется лишь инстинктам, то есть может причинить боль в любой момент. Значит, не только любовь бывает странная... Нежность тоже. Когда мы отходим на пару шагов от дома, Элдест отталкивает меня от себя и швыряется какой-то грязной и рваной тряпкой, похожей на сильно поношенные джинсы. И, целясь из ружья, щерится в подобии улыбки. Сообщает: - Остались от старых постояльцев. Прикрой свое достоинство, а то у меня слишком большое желание тебе навредить. Ты посмел силой взять Томми и я этого не могу простить. Странно, что он простил! Или ты такой искусный любовник? Или у Томми давно не было секса? Ну, это я исправлю... Одевайся, и полетаем немного. Связанные ручки тебе же не помешают раскрыть крылья? Я неловко натягиваю великоватые джинсы, цепляя их сведенными за спиной руками. А потом мучительно краснею, стоя перед ним с расстегнутой ширинкой и будучи не в состоянии до нее дотянуться. Силюсь не показывать ни одной эмоции, когда он приближается на расстояние шага и касается моего паха, когда издевательски ржет и рассматривает мое пунцовое лицо, когда намеренно медленно застегивает мне ширинку. Наклоняется и шепчет на ухо, касаясь губами черных завитков волос: - Ты бы мог стать неплохой сексуальной игрушкой. Да... Очень горячий нрав - видно невооруженным глазом. Но я слишком тебя ненавижу! Так ты готов лететь? Отпихивает от себя, едва не уложив на землю, и я тут же зло огрызаюсь: - Зачем лететь? Любишь продлять удовольствие? Ты же можешь разобраться со мной прямо здесь! Его улыбка становится еще шире и еще неприятнее: - Здесь? Чтобы мне в спину прилетел какой-нибудь нож от Томми? Он же не сможет стерпеть и все равно бросится тебе на помощь, тем более, когда будет чувствовать тебя так близко. А мне не хотелось бы причинять ему настоящую боль! Я неверяще смотрю и собираюсь уже в очередной раз продемонстрировать свое неуемное любопытство, когда он вздергивает голову и приказывает: - Взлетай. Я же смотрю ему за спину. Не верю самому себе, что хочу в последний раз перед смертью увидеть лицо Томми. Вглядываюсь в темноту кустов у дома, но не вижу его. Он, видимо, так и остался у порога, и я прилагаю мысленное усилие, чтобы "увидеть" его хотя бы так. Увидеть его... Попрощаться. Вздрагиваю от бешеного окрика: - Не ищи его! Не смей! Взлетай, я сказал! Я насмешливо фыркаю от вида физиономии вампира, искаженной ревностью. Распахиваю черные огромные крылья за спиной. Неспеша двигаюсь в сторону от деревьев, мягко ступаю босыми ногами по траве, вскидываю вызывающе подбородок и развожу крылья еще шире. Он не сводит с меня внимательных глаз, следит ревниво и оценивает мою силу - его глаза скользят по мощным красивым крыльям, слегка подрагивающим от ветра, по широким плечам, напряженным из-за связанных рук, по впалому упругому животу, по надменному выражению моего лица. Я не боюсь его. И как же его это бесит! Орет, пытаясь перекричать усиливающийся ветер: - Я уничтожу тебя! Слышишь? Давай, красуйся напоследок! Когда мы окажемся наедине тебе будет не до красования, тварь! Я замучаю тебя. Будешь в ногах у меня валяться и просить смерти! Взлетай, я сказал! И имей в виду, я буду держать тебя на прицеле! Хмыкаю довольно. Как же приятно его выводить из себя. Он тогда не кажется неуязвимым - вон даже сейчас делает ошибку, слишком низко опустив ружье. Я легко могу выбить его ногой. Конечно, он тут же исправляет этот свой промах и снова целится мне в грудь, но и этого мне достаточно. Его надо вывести из себя. И он сделает свою последнюю ошибку. Делаю два мощных хлопка по воздуху и отрываюсь от земли. И тут же меня едва не прибивает обратно - такой силы сегодня ветер! Некоторое время мы оба боремся с порывами, зависая прямо над макушками елей. Словно в стену упираемся, не получается и на метр подняться выше - крылья выворачивает за спину, а в грудь долбятся словно кулаками. Неожиданно мне в голову врывается голос Томми - такой отчаянный и громкий, что я на секунду забываю бить крыльями по воздуху, и меня тут же сдувает ветром, практически кинув Элдесту в объятия. Тот рыкает "Сильнее работай крыльями, идиот!", а я все еще слышу громкий говор Томми в голове: - Ты не справишься один... Ты не справишься! Я не смогу помочь - он почувствует мое приближение. Придумай что-нибудь, прошу! Я не смогу без тебя... Просто крик отчаяния. Крик пронзительный и яростный, крик, словно приказ выжить. И у меня неожиданно рождается идея. Мощный хлопок по воздуху раз за разом, до треска крыльев, до красных пятен перед глазами, и вот я уже высоко. Подхваченный ветром, несусь туда, где есть вероятность помощи. Знаю, что шансы почти на нуле, знаю, что скорее всего я погибну там же, следом за Элдестом. Но зато... Я уничтожу эту тварь, погубившую всю мою семью. И освобожу Томми. Мы летим уже больше часа. Периодически сражаемся с ветром, который то отшвыривает назад, то сносит в сторону, но норовит прибить к земле. Я знаю, что Элдест в паре взмахов крыльев от меня - следит и ищет место моей казни. И я до жути боюсь, что он не даст мне долететь туда, куда я задумал его привести. Но мне везет невероятно. Он так увлечен слежкой за мной и одновременным разглядыванием черного пятна леса под нашими крыльями, что я без проблем веду его туда, куда мне надо. Веду и стараюсь не думать, чем закончится для меня мой собственный план. Сработает ли он вообще? Ведь того, кто мне так нужен, может вообще не оказаться дома. Или он может элементарно спать. Или он... Нет. Так нельзя. Нельзя об этом думать. Господи! Пусть все получится. Еще через десять минут нахождения в черном и таком неуютном небе показывается знакомое и мне, и Элдесту поселение. Я аж дрожу от радости и мгновенно прижимаю крылья к телу, камнем падая вниз. Сквозь шум ветра в ушах слышу, как он страшно матерится, но, разумеется, бросается следом. Я вижу цель - крыша дома, прямо по соседству с бывшим домом Элдеста, куда он поначалу уволок Томми. То место, где он держал пленника, который, испугавшись меня, выбросился из окна. То место, где я чуть не погиб от этого самого ружья, но сжимаемого руками охотника... Его дом. Мне нужен дом того самого охотника! Дом Элдеста узнаваем - стоит чуть в стороне от основного поселения, а дом охотника самый приближенный к нему. Лечу к этому самому дому и смачно, с шумом, проскальзываю по его крыше - задеваю красную черепицу, чиркаю по водосточной трубе, до крови сдирая ногти, но намереваясь непременно нашуметь и привлечь внимание. У меня лишь пара минут на это, дольше не могу - Элдест не дурак и вполне может заподозрить неладное. Он, конечно, вне себя от моего своевольного приземления, гоняется за мной, чертыхаясь и обещая муки ада. Но, главное, он думает, что я просто пытаюсь оторваться от него и из-за этого, как сумасшедший, ношусь вокруг дома. Расплата моя наступает довольно скоро. На очередном вираже над крышей охотника Элдест сбивает меня, врезаясь всем своим мощным телом. Перехватывает за грудь, сжимает так, словно собирается раздавить, и мы оба кубарем катимся по земле, путаясь крыльями и вспахивая конечностями землю. Я изо всех сил пинаю его коленями и даже умудряюсь выбить ружье, но я все же в проигрыше из-за беспомощных рук. Элдест замахивается и бьет меня по лицу так сильно, что я на секунду теряю сознание и соскальзываю на землю. Он, кажется, пинает меня по ребрам, по ногам и бедрам. Орет, что он не разрешал мне спускаться. Я же приподнимаю голову и отвечаю, с трудом шевеля разбитыми губами: - Ты так долго не давал указа спуститься, что я было решил - ты забыл о цели нашего полета или спутал его с романтическим свиданием! Но ты не в моем вкусе, красавчик! Он прекращает пинать меня. Даже отступает на пару шагов и окидывает меня, свернувшегося клубком на взрытой земле, испытывающим взглядом. Потом уходит неспеша за ружьем. Видимо, пытается взять себя в руки, потому как спустя минуту возвращается, и я слышу его неузнаваемо холодный голос. - Поднимайся. Лежу и не реагирую. Лишь убираю мешающиеся крылья. Смотрю на него - он уже свои убрал. Стоит, уверенный и спокойный, и ждет, когда я выполню его приказ. Нет. Так не пойдет! Мне не нужен спокойный и осторожный Древнейший. Мне нужен потерявший от ярости голову Древнейший. Он повторяет так же холодно: - Поднимайся, я сказал. Я издевательски скалюсь, мотаю лохматой головой: - А мне и так хорошо. Он шагает и разом вздергивает меня на колени. Хватает крепкими пальцами за горло и слегка сдавливает. Наблюдает внимательно, с блеском наслаждения в глазах, как я, задыхаясь, приоткрываю рот и пытаюсь протолкнуть в легкие хоть мизерную дозу воздуха. Ухмыляется и прижимается к моим разбитым губам с поцелуем. Пережимает сильнее горло, а клыками задевает ранки на губах - я жмурюсь и стараюсь не стонать от боли. Нельзя сдаваться. Рано. Он отстраняется, поиздевавшись до тех пор, пока я не начинаю заваливаться на бок, теряя сознание от нехватки кислорода. Только тогда выпускает и встает надо мной, распростертым у его ног. Шипит: - Жаль, что Томми не увидит, как ты будешь плакать и просить пощады через пару минут! Он бы передумал играть со мной в игры! Причем, передумал бы навсегда. Почему-то эта его реплика жалит меня похуже плети. Я перекатываюсь на бок и сажусь, вскидывая голову. Почти кричу ему, глядя сквозь спутанную челку снизу вверх: - Ты неисправимый дебил, Древнейший! Столько прожить, но так и не узнать, что заставить полюбить насильно, под страхом смерти, нельзя! Также, как и заставить разлюбить. Томми будет любить меня хоть ты его на цепь рядом с кроватью посади! Он будет любить, а ты будешь гнить от ревности! Едва успеваю договорить, как он, швырнув в ярости ружье под ноги, сгребает мои волосы и запрокидывает мне голову с такой силой, что я не выдерживаю и зажмуриваюсь, чтобы не дать появиться ни одной слезинке. А дальше он впивается мне зубами в плечо... Так больно... Черт. Он просто кусает меня - не пьет кровь. Зубы его острые, как лезвия, разрезают, а потом сжимают мою плоть, и я ничего не в силах с собой поделать - все-таки кричу от боли и дергаю изо всех сил руками. И сквозь поплывшее сознание вдруг понимаю - чертова проволока, впившаяся в запястья, похоже, лопнула. Радость моя вспышкой прокатывается по телу, но тут же сменяется новой болью. Элдест садистки медленно вытаскивает клыки из моего плеча, и я все же не могу сдержать чертовых предательских слез. Он, удерживая мою голову теперь уже двумя руками, заглядывает мне в лицо. Ухмыляется и шепчет, размазывая грязным пальцем по щеке мои же слезы: - Ой, наша красавица плачет. Льет соленые слезки... Больно тебе? А это еще только начало. Пролезает рукой со спины под моими связанными руками. Вздергивает меня с колен, поднимая на ноги, и прижимает к своему могучему торсу. Почти ласково сообщает: - Я убью тебя. А потом через пару-тройку месяцев заявлюсь к Томми. Он будет одинокий, страдающий и несчастный. А я буду очень нежный, очень терпеливый, очень заботливый. И он со временем сдастся! Он говорит мне это, глядя прямо в лицо. Ведет пальцем по виску, оставляя глубокую царапину. Я же из последних сил напрягаю запястья, чувствуя, как проволока быстро поддается. Спрашиваю его, пытаясь увернуться от мучающей меня руки: - А потом что? Снова бросишь его, как только назабавишься вдоволь? Он хохочет. Чиркает сильнее по щеке, заставляя меня зашипеть. Удивляется: - Вот ты смелая мышка! Связанный, беспомощный, еле живой, но все равно продолжаешь мне хамить! Потрясающий темперамент! Прямо даже жаль, что... Ну, да ладно. Я отвечу, так и быть, на твой вопрос. Да, когда-нибудь он мне надоест, и я снова брошу его. Но, пожалуй, исчезну более эффектно! Кстати, теперь мы подошли к главному моменту! Притягивает мое лицо к своему, надавливая мне на затылок. И говорит, радуясь непонятно чему: - Ты ведь вряд ли в состоянии оценить, что за даром обладаешь? Я о твоей способности перекидываться. Это ведь непросто забава - то человек, то мышь. Это бессценный дар, Адам! Им обладают немногие. И те, кто обладают, старательно скрывают его ото всех, особенно от других вампиров. Знаешь почему? Потому что многие хотели бы иметь такой дар, и его можно получить! Правда, лишь одним способом... Я замираю в его руках. Мои запястья свободны, но я не спешу с нанесением удара. Я слишком слаб и измучен, долго не пил крови, и мне низачто не справиться с ним один на один. Чуть скашиваю глаза, всматриваясь в черноту кустарника за спиной Древнейшего. Ну, где же ты, охотник? Ты должен был услышать! Ты должен был заметить! И пойти в дозор... Вглядываюсь так пристально, что в какой-то момент кажется, вижу едва заметное движение среди густой листвы. Моргаю пару раз. Нет... Все же показалось. Черт... Черт. Надо было вломиться прямо ему в дом. Пусть бы пристрелил обоих, но зато эта тварь Элдест сдох бы у меня на глазах. А теперь... Все же, видимо, придется попытаться одолеть его в одиночку. Смотрю в его краснеющие глаза. Он что-то объясняет про мою способность, про кровь, через которую я должен передать ему свой дар. Про то, что с этим даром вампиру необязательно пить кровь людей. Что питаться можно, перекинувшись в летучую мышь - просто пить кровь животных... Когда он это произносит, меня точно током прошибает. Вот... Вот оно. Вот оправдание моему существованию теперь! Я могу больше не убивать людей! Я могу жить почти, как нормальный человек! Я не буду убийцей! Не буду чудовищем... В следующую минуту он приказывает: - Кусай меня. Ты должен сильно укусить и набраться моей крови. А потом дашь мне испить своей. Эдакий обмен, только я заберу твою и заберу всю, до конца! Только так можно получить подобный дар, Адам. И ты умрешь. Но не сразу. Слишком уж ты бесстрашный и наглый, и я заставлю тебя бояться! Шлепает по щеке. Нетерпеливо вопит: - Кусай! Живее! Я жду. И тут в кустах за спиной Элдеста я, едва не завопив от радости, вижу движение. Больше медлить нельзя! С каким-то диким необузданным восторгом я впиваюсь в услужливо подставленную шею Древнейшего. Пью торопливо, давясь и вдавливая клыки все глубже. Он тихо стонет, но терпит, не торопится отстраняться - думает, что может сделать это в любую минуту. Но он не видит ни поднявшегося дула ружья, нацеленного в его спину, ни моих свободных рук. И лишь только он решает, что пришло время выпить меня, я смыкаю пальцы за его спиной, зажимая его в кольцо. Держу крепко и ору, что есть мочи: - Стреляй! Стреляй! Это тот, кто жрал жителей вашей деревни! Стреляй же... Элдест дергает меня на себя со страшной силой. Пытается развернуться лицом к опасности. Нельзя этого допустить! Упираюсь и шире расставляю ноги. Снова вонзаю клыки в его шею и одновременно раскрываю крылья - хлопаю ими по воздуху, удерживая его под дулом ружья. Элдест задыхается от раны на шее, пытается отпихнуть меня, рычит, изо всех сил старается извернуться и загородиться от неведомой опасности моим же телом. Лицо мое все залито кровью Элдеста, и я уже не вижу ничего. Слышу лишь беспорядочные хлопки собственных крыльев и полустон-полукрик вампира, бьющегося в агонии под моими клыками. И в какой-то момент слышу благословенный выстрел... Элдест дергается в мои руках. Стонет сдавленно и как-то жалобно, и начинает заваливаться на бок. Я с трудом расцепляю онемевшие пальцы рук, выпуская его деревенеющее на глазах тело, делаю шаг в сторону. Колени подламываются, словно подбитые, и я просто сажусь на землю. По шее стекают ручьи его крови, пальцы рук тресутся мелкой дрожью, перед глазами все еще его перекошенное удивлением от своего поражения лицо, но я радуюсь. Хоть и недолго, но сильно и искренне. Радуюсь впервые за столько дней! И лишь когда слышу тихий, но вполне ожидаемый вопрос, отрываю взгляд от поверженного врага и перевожу его на замершего в паре метров охотника. Он смотрит на меня, являющего собой, наверное, отвратительное зрелище. Рассматривает раны на моем теле, мои воинственно распахнутые крылья, мои торчащие в кроваво-алом рте острые белые клыки. А потом заглядывает в мои смертельно уставшие глаза. Поднимает ружье. Прицеливается. С едва заметным чувством вины шепчет: - Я разве не предупреждал тебя? Говорил же, что если встречу еще раз, то... Прости меня, мальчик.