ИГРА ВСЛЕПУЮ

[MORE=читать дальше]*** — Располагайся, Леон, — Сид широким жестом хозяина указал на кресло перед огромным окном-проектором. Помещение, в котором они оказались, было явно предназначено для персонала. Слишком много личных мелочей для места, в которое допускались посторонние. Слейтер не стал напоминать, что Сид не имел права распоряжаться в этой комнате так же, как он делал это на «Хаосе». Во-первых, это не имело смысла, во-вторых, скорее всего Сид бы просто не понял. Слейтер сел в кресло, Ламия занял соседнее с ним. Уоррен и Сид остались стоять. — Делаем ставки, господа, — предложил Сид, подходя к окну и загружая экран активации. — Тысячу имперских единиц на полтора часа. — Два часа, — невозмутимо откликнулся Ламия, откидываясь на кресле и коротко прикрывая глаза. Сид встал за его спиной и невозмутимо прошелся ладонью по светлым волосам. — Две тысячи. Уоррен немедленно оказался рядом, положил ладонь на спинку кресла совсем рядом с плечом Ламии, неудачно симулируя непринужденность, улыбнулся Сиду чуть шире, чем следовало: — Если вы о том, когда ваш Малкеста появится, сэр, то я ставлю на «не сегодня». Десять тысяч. Сид рассмеялся: — Ты пессимист, друг Уоррен. Но щедрый. — До конца этого цикла четыре часа, сэр. Через четыре часа я буду богатым пессимистом. — Жадный-жадный друг, — снова рассмеялся Сид. Разговор со стороны казался непринужденным, но после того, как повел себя Сид в модуле, Слейтер смотрел внимательнее. Замечал слишком многое. Читал в мелочах некую внутреннюю собранность, готовность действовать, которой раньше не видел. Впрочем, возможно, она появилась после разговора с владельцем «Спирали». — Что скажешь ты, Леон? — спросил Сид. Ответить Слейтер не успел, за него ответил Ламия: — Твое животное неспособно что-либо сказать. У него нет денег, чтобы участвовать в пари. Его вмешательство раздражало. Сид присвистнул: — Душа моя, ты удивляешь меня все больше. — Неприязнь священника ко мне едва ли должна быть удивительна, — бесстрастно заметил Слейтер, до того, как Ламия успел ответить. Месть была мелочной, но приятной. Ламия кинул на него взгляд искоса и рассмеялся, переливчатым, красивым смехом. Сид рассмеялся тоже. Слейтер не понимал их. Судя по выражению его лица, Уоррен тоже. — Наивный-наивный Леон, — все еще посмеиваясь, Сид встрепал его волосы. Жестом, который раздражал Слейтера, если они были не одни. Не потому, что ему не нравилось прикосновение, просто легионер не должен был ходить со спутанными волосами. — Моя душа любит говорить намеками. Ее приходится читать между строк. Только что мне сделали выговор, что я не выделил тебе средств на карманные расходы. — Еще один участник в споре означает, что я получу больше денег, когда выиграю, — высокомерно улыбнулся Ламия. То, что он не пытался отрицать, вызывало у Слейтера чувство почти…недоумения. Мысль о том, что Ламия мог проявлять о нем заботу, какую бы то ни было казалась совершенно абсурдной. — Жадная-жадная душа. Я начинаю понимать почему вы с другом Уорреном сошлись. Мог ли церковник преследовать какую-то скрытую цель, проявляя заботу о Слейтере? Это казалось маловероятным. При том влиянии, которое он имел на Сида, размениваться на игры с его легионером не имело смысла. Но другого объяснения у Слейтера не было. — Что скажешь, Леон? — полюбопытствовал Сид. — Хочешь денег? Вопрос снова едва не поставил Слейтера в тупик. Как и любой легионер, он редко даже соприкасался с товарно-денежной сферой. Только во время отпуска на поверхности, когда ему начисляли отпускные на личный счет. Даже тогда суммы, которые были в его распоряжении казались ему в первую очередь условными. Он не имел права принести во Дворец посторонние предметы, не нуждался в пище или одежде, не имел права провести больше суточного Фивонского цикла, не отчитавшись вышестоящему офицеру. Все выданные ему средства Слейтер мог потратить исключительно на оплату транспорта, доступа в локации, посещение которых было платным, или же на заказ в ресторане или кафе. На Равоне за него платил Сид. Если бы Слейтер был человеком, как он логично предполагал, подобное зависимое состояние вызывало бы у него дискомфорт. Как легионер, он об этом даже не задумывался. Слейтер не чувствовал ни стыда, ни уязвимости, полностью предоставив оплату Сиду. Сид был человеком, которому Слейтер служил, как всю свою жизнь служил Империи и своему непосредственному начальству, и он не задумываясь, переложил на Сида функции своего начальства — питание, обеспечение нужд. C той только оговоркой, что раньше во время службы он не покидал пределов Дворца. Теперь, возможно, некоторая сумма денег на личном счету могла бы оказаться полезной в определенных ситуациях. Хотел ли он денег? — Да, — бесстрастно ответил Слейтер. Сид моргнул почти недоуменно, а потом фыркнул, словно удивляясь, что Слейтер не сказал об этом раньше: — Ну так попроси, Леон. После экскурсии на Фивоне, у меня как раз завалялась мелочь в кармане. Последняя фраза почти заставила Слейтера переспросить, пока он не вспомнил, что на некоторых отдаленных планетах использовали местную материальную валюту вместо универсальных карт с имперскими единицами. Нечто вроде монет Старой Земли. Если он правильно помнил, «мелочь» означала мелкую валюту. — Мне потребуется сумма достаточная для оплату транспорта из любой точки города до «Крылатой Марии», плюс деньги на питание, суточная норма. По мере того, как Слейтер перечислял, выражение лица Сида менялось. Слейтер допускал, что таким изумленным он не видел его ни разу в жизни. Как ни странно, первым засмеялся Ламия: — Твое животное настолько милое, что даже я сам готов ему платить, — высокомерно протянул он и добавил. — Разве что, боюсь мой кошелек не потянет. — Мне кажется, мои требования не выходят за рамки разумных, — сухо отметил Слейтер. Уоррен хмыкнул: — Док просто издевается. Капитан, кажется, жи… легионер слишком буквально понял ваше «мелочь в кармане». Сид встряхнул головой и посмотрел на Слейтера почти с жалостью: — Леон, неужели я кажусь тебе таким человеком? Больше ты ничего не хочешь у меня попросить? — Я по-прежнему не вижу проблемы в моих требованиях? — Слейтер внутренне напрягся. Он не видел причины для отказа и не понимал, почему Сид не ограничился простым «Как скажешь». — Твое животное не понимает. Его слишком долго держали в черном теле, — снисходительно откликнулся Ламия. — Да уж, даже у меня сердце кровью обливается, — криво ухмыльнулся Уоррен. — Может, и правда скинуться на нужды легионера? Слейтер подавил желание огрызнуться, сказал подчеркнуто ровно: — Я не животное, и не нуждаюсь в подачках. Я работаю на Хаотика Сида. Деньги приму только от него. Сид неверяще покачал головой и рассмеялся: — На корзинку. Предлагаю срочно скинуться на корзинку. Леон, не позорь меня. Не настолько я хреновый хозяин, чтобы на пари или экскурсию тратить денег больше, чем на любовницу. Я перечислю тебе двадцать тысяч. Как закончатся, скажи, кину еще. Он жестом фокусника достал из кармана типовую карту и бросил ее Слейтеру. Тот поймал без особых усилий, и перед ним немедленно возникла проекция подтверждения. Двадцать тысяч. Почти втрое больше, чем он получал на период отпуска. Сравнивая с оплатой труда обычных граждан, легионеры получали немалую сумму в качестве отпускных, у Слейтера она почти всегда по большей части сохранялась до конца ежегодных десяти дней. С другой стороны, Хаотик Сид явно не испытывал стесненности в средствах. Увидев его манеру торговаться, не трудно было понять почему. — В этом нет нужды, — просто откликнулся Слейтер. — Деньги потребуются мне только, если мы разделимся. Вероятность подобного крайне мала. Давать мне крупные суммы бессмысленно. Сид нахмурился, смерил Слейтера странным, раздраженно-недоумевающим взглядом и ответил: — Слишком сложно, Леон. Бери сколько дают и не трахай мне мозги. Они заняты, они думают о другом. Внутренне, Слейтер не считал, что просьба оставить ему меньшую сумму денег — это так сложно, но решил не спорить. — Пять тысяч, — сказал он, прикинув время, которое могло потребоваться владельцу «Спирали», чтобы устроить им встречу с Малкестой. — Сорок четыре минуты. — Эй, ставки нельзя понижать, — вмешался Уоррен. — Брось, друг мой, — осадил его Сид. — Сделай Леону скидку на первый раз. К тому же, больше народу — больше денег. Правда, Леон? Слейтер сделал вид, что не услышал его. Пари было способом вернуть Сиду деньги, ни хуже других. В том, что Сид выиграет, Слейтер не сомневался. Абсурдная уверенность, но непоколебимая. С Сидом легко было забыть, что на самом деле, все происходящее вокруг не было игрой. Что Сид не управлял жизнью на самом деле, он только строил из себя главного режиссера. Он тоже был уязвим. Достаточно было посмотреть на его левую руку, на хищный изгиб металлического когтя. Сид тоже мог проиграть. Слейтер мысленно встряхнулся. Сид был не один. Рядом с ним были эмпат и легионер — два преимущества, которым сложно было что-то противопоставить. Понимали ли это остальные? А сам Сид? Задаваться такими вопросами определенно было не время и не место. Как-то Сид все-таки дожил до этого момента. Человек, не осознававший своих слабостей, едва ли бы так смог. Но раньше у него не было Слейтера. Раньше он никогда не проиграл бы палец, потому что у него не оказалось бы причин сесть играть. Мысль оставила после себя неприятное послевкусие, и Слейтер усилием воли заставил себя не продолжать. Сейчас Сиду нужен был легионер. Профессионал. Мучиться из-за того, что уже случилось, было бессмысленно. — Правила есть правила, — мрачно буркнул Уоррен, но никакого запала в его словах не было. В разговоре возникла пауза, и разве что только она и указывала, что теперь что-то было неуловимо иначе. Слейтер почувствовал, что хочет что-нибудь сказать. Просто потому что ожидание странно… давило. Во Дворце это никогда не ощущалось, и Слейтер только теперь понимал, что на самом деле, не был тогда готов. При всей их выучке, при способностях, которые во много раз превосходили человеческие, без реального опыта, привыкшие к безопасности, легионеры были не более, чем очень качественно сделанными игрушечными солдатиками. Сид скользнул по нему равнодушным взглядом, и Слейтер не мог отделаться от мысли, что выдавал слишком многое. Впрочем, Сид всегда легко читал его. Ламия был эмпатом, так что обмануть Слейтер мог бы разве что Уоррена. Сид равнодушно потянулся, прищелкнул пальцами, и окно перед которым стояли кресла стали прозрачными. Огонь, летящие в стекло осколки — металл или пластик, так близко, что даже он не успевал среагировать. Потом оглушительный удар, и вниз по стеклу, не оставляя даже царапины посыпались обломки. Слейтер осознал, что стоит загораживая собой Сида, выхватив активированный гладиус. Каким-то почти оглушающим было понимание, что в тот первый момент, самый важный — он опоздал. -…Леон? — Слейтер осознал, что Сид сказал ему что-то, и заставил себя встряхнуться. Потом, все потом: — Прошу прощения, я прослушал, — прозвучало резче, чем он хотел это сказать. — Гонки во всей красе, — сказал Сид, кивнув на окно. В правом верхнем углу камера демонстрировала вид сверху. За стеклом был виден участок трассы. Это не могло соответствовать действительности, но Слейтеру казалось, что на каждом из витков какой-нибудь из модулей разбивался. Уоррен хмыкнул и прикурил. Слейтер обратил внимание, как сжались его пальцы на фильтре сигареты: — Любите вы шоковую терапию, сэр. Это те, кто не в теме говорят «гонки». Пилоты называют «фейерверк». Угадаешь почему? Слейтер помолчал, оценивая происходящее на экране, потом повернулся к Сиду и спросил: — Что заставляет людей участвовать в чем-то подобном? Он пытался проанализировать и не мог. Словно бы, чем больше он узнавал о людях, тем абсурднее они ему казались. Он мог понять публичный секс — потакание животным инстинктам или, в конце концов, удовлетворение банальной похоти. Мог оправдать игру в «стопки» — жажда внимания и соревнование выносливости. Модули летели вплотную, тараня друг друга и стремясь выбраться вперед. Сходились по двое, чтобы раздавить один, и тогда тот взрывался. Разлетался на куски, как те, что угодили в их окно. — Это весело, Леон. Никогда не знаешь, доживешь ли ты до финиша. Адреналин и все дела, — весело, но было что-то в его голосе, что заставило Слейтера обратить внимание. Словно бы под этой веселостью скрывался еще один урок. Урок, который нельзя было отложить, который Слейтер должен был пройти до встречи с Малкестой. Сид хотел, чтобы Слейтер прочел что-то между строк. Или же, не хотел ничего. И Слейтер просто искал подводное течение в луже. — Вы-то всегда плелись в конце, сэр, — без обиняков влез Уоррен. — Вам ничего не грозило. — У меня всегда замирало сердце за тебя, друг мой Уоррен. Ты летел в первом ряду, и я все думал «неужели этот замечательный человек и навигатор сейчас кончится»? Сид говорил и смотрел Слейтеру в глаза. Словно оценивал. — Приятно иногда посмотреть на вещи, на которые никак не можешь повлиять, — в конце концов невинно добавил он. — Правда, Леон? — Ты для этого показал мне… «фейерверк»? — ровно поинтересовался Слейтер. — Чтобы я увидел что-то, что от меня не зависит? Зачем? — хотелось ему спросить. Зачем создавать иллюзию нормальности, непринужденности, поддерживать ее, и потом разбить одним действием? Устраивать Слейтеру эмоциональную встряску не было никакого смысла. С другой стороны, Сид не мог рассчитывать на настолько сильный эффект. Модуль, угодивший в их окно не мог быть ничем кроме случайности. Эффект, на который рассчитывал Сид, наверняка должен был быть слабее. — Слишком много мыслей и подозрений, Леон, — ответил ему Сид. — Сейчас и вообще. Я слышу, как стираются друг об друга шестеренки в твоей голове. Пусть гонки тебя отвлекут. Не думал, правда, что они начнутся со спецэффектов. Это сбивало с толку. Словно бы Сид пытался толкать его в противоположные стороны одновременно. Скорее всего, если бы не вмешался церковник, Слейтер продолжил бы перебирать равно невероятные варианты. — Дешевые понты и попытки убедить нас, что ты все задумал заранее, — высокомерно фыркнул Ламия, глядя на Сида, и обратился к Слейтеру. — Этот идиот включил гонки, просто чтобы не вызывать лишних подозрений. Пират, который в ожидании сделки не развлекается, это пират который нервничает. А пират, который нервничает — это пират, который что-то задумал. — Девки, дурь и пойло отпадают, — понимающе кивнул Уоррен. — Взрывы и смерть, — пожал плечами Сид. — Лучшее развлечение во все времена. Моя душа подловила меня, Леон. Шоу я включил действительно не для тебя. Слейтер почувствовал себя глупо. Он слишком привык выискивать подтекст в каждом действии Сида. Забыл, что не все касается его лично. — Слишком много мыслей, — еще раз повторил Сид. — И слишком мало толку от них, пока не появилось никакой новой информации. Просто поверни голову и помедитируй на аварии. Пойми, что есть ситуации намного безнадежнее нашей. В конечном итоге, больше одного друга Малкесты мы не встретим. Слейтер помолчал, потом коротко кивнул, и посмотрел в окно. *** Ожидание тянулось медленно, и Слейтер был рад возможности отвлечься, она позволяла ему успокоиться, ненадолго отложить все сомнения в сторону, чтобы трезво оценивать ситуацию, когда что-то случится. Сид развалился на кресле и казался почти ленивым, расслабленным, Ламия сидел рядом, запрокинув голову и прикрыв глаза. Должно быть чужие чувства доставляли ему неудобства. — Скоро, — через некоторое время тихо сказал он, и Сид едва заметно улыбнулся. Слейтер внутренне подобрался. Проекция Джо возникла перед их лицами меньше, чем через минуту. Хозяин «Спирали» выглядел мрачно, но без откровенной враждебности: — Он согласился. Но только ты и один сопровождающий. Больше никаких посторонних. — Без проблем, — легко согласился Сид. — Душа моя, составь мне компанию. Друг Уоррен и Леон пока смогут прогуляться и поразвлечься. Столько всего интересного вокруг. — Разумнее, если тебя буду сопровождать я, — бесстрастно вмешался Слейтер. Ему не нравилось, что им придется разделиться, хотя такой вариант они тоже обсуждали. Сид рассмеялся: — «Разумнее», Леон? Разум не мой конек. Я больше по части безумств, — Сид встал, подал Ламии руку. — Идем, душа моя. Сопровождай меня и сияй проводником в темноте. Слейтер недовольно поджал губы, и ответил подчеркнуто безэмоционально: — Будь осторожен. — Мы позвоним, если слишком по вам соскучимся, — небрежно отмахнулся Сид, словно невзначай коснулся виска, давая понять, что если что-то случиться, Ламия пошлет импульс. — Развлекайтесь. Больше всего Слейтеру хотелось остановить его, и потребовать, чтобы Сид разрешил ему пойти вместо Ламии, но он слишком хорошо понимал, что это не выход. Ламия был для Сида полезнее, Ламия мог определить хотя бы в общих чертах, что планировал Малкеста. Поэтому Слейтер просто отступил в сторону, пропуская Сида с церковником вперед, бросил вопросительный взгляд на Уоррена. Тот как раз прикуривал. Навигатор «Хаоса» выглядел спокойным, почти скучающим, но Слейтер был убежден, что это просто видимость. — Что дальше? — бесстрастно спросил он, хотя они вчетвером успели обсудить план действий, в случае, если Малкеста согласится встретиться только с Сидом. Отсутствие Ламии на их план влияло слабо. — Ненавижу гонки, — мрачно ответил ему Уоррен. — И весь этот притон не выношу. Пошли. Думаю, капитан здесь надолго. *** В некотором роде, присутствие Малкесты в здании, тоже воспринималось, как маяк. Ламия шел за Сидом по коридору, и не мог не сравнивать. Два варианта безумия. Странное, текучее и ускользающее ощущение, исходящее от Сида, и черная, гулкая пустота, насквозь пропахшая смертью — мейстер черных. Ламия едва мог его читать, как и Сида, впрочем, священников учили закрываться, так что ничего удивительного в этом не было. Именно из-за этого щита, определить, где находился Малкеста, оказалось легко. Вокруг повсюду были люди, Ламия не мог видеть их и не мог не чувствовать. Страх, азарт, безумие гонок. Злость, разочарование, эйфория. Слишком много, но щит все еще держался. И не так уж много здесь было людей, под поверхностью Равоны. Присутствие Малкесты воспринималось, как дыра в эмоциональном пространстве. Неприятно кольнуло ощущение, что если бы Ламия не встретил Сида три года назад, сейчас он тоже мог бы быть чем-то вроде Малкесты. Они прошли через переполненный людьми зал, и Ламия держал Сида под руку, борясь с накатившими чужими эмоциями. Громко. Так громко, отец. Потом перед ними открылась неприметная железная дверь в конце зала, и они шагнули за порог. Тишина. Внутри была тишина — душная и пропахшая смертью. Ламия почувствовал, как непроизвольно сжимает пальцы на предплечье Сида, изо всех сил, наверняка до боли. — Хаотик Сид, — внутри был мейстер черных Малкеста. На секунду Ламия почти уловил, как что-то изменилось в исходящих от Сида эмоциях — словно искра проскочила в потоке. Страх, беспокойство или настороженность, Ламия не мог определить точно. Из того, что излучал Малкеста, Ламия читал только общую заинтересованность и уверенность. Приглушенные и тяжелые. — Господин мейстер, — Сид коротко поклонился, полу-шутливо, полу-серьезно. — На «вы» или на «ты»? Малкеста растянул то, что осталось от его губ в подобии улыбки, а Ламия с отстраненностью хирурга отмечал — ожоги и разрезы, шрамы и воспаленные участки. Отмечал, как один профессионал работу другого. Отталкивающая, уродливая маска, и все же он не мог не восхититься чистотой надрезов, безошибочной точностью проколов, качеством ожогов. В этом было что-то от генетической пластики. И то и другое несло на себе отпечаток человеческого вмешательства. То, что сделало Ламию произведением искусства, и то, что превратило Малкесту в оживший кошмар, росло из одного корня. Впрочем, это Ламия понимал задолго до встречи с черным. — Если ты рискнешь сказать мне «ты», мальчик, — Малкеста улыбался. На его изуродованном лице сложно было что-то уловить, но по чувствам Ламии, словно прикосновение легкой ткани, почти невесомо прошлось новое чувство. Ситуация мейстера забавляла. — Я рисковый парень, — Сид развел руки, словно демонстрируя себя. — Я бы и «жопа» рискнул сказать, — потом он прищурился и закончил, криво улыбнувшись. — Но не вам и не здесь. У меня много других слов, намного интереснее и выгоднее для всех. Малкеста указал на кресло за большим, стилизованным под мебель Старой Земли столом, сел сам, небрежно одернув черную рясу, накинул капюшон: — Говори. — У меня есть товар по вашей части. Десять штук, — Сид плюхнулся в кресло легко и небрежно. Ламия подошел и застял за его правым плечом, зарылся пальцами в его волосы. — Интересует? Малкеста сидел, смотрел на них не мигая и молчал. Сид молчал тоже, и был совершенно спокоен. Ламия улавливал это спокойствие словно серебряную нить в потоке, но не мог определить, была ли она настоящей. — Хаотик Сид… — Малкеста заговорил первым. — Один из немногих, кто решается торговать с такими, как я. Сид неопределенно пожал плечами, улыбнулся так, словно слова ему польстили. Ламия знал, когда он начинал так улыбаться — когда хотел казаться глупее: — Вместо одного домашнего животного я завел целую команду. Что поделать, ее надо как-то кормить. Да и сам я ем немало. Как насчет того, чтобы мы покормили друг друга? Я получу деньги, вы — десяток лишних людей. Малкеста проигнорировал его предложение, и Ламия не мог понять, сделал ли он это, потому что знал заранее планы Сида: — Отступник Доминик, — медленно и задумчиво просмаковал на языке он. — Служитель Дев. Эмпат. Что ты ищешь здесь? Ламия смерил его холодным взглядом: — Все, что я мог бы искать, я уже нашел, отец Райнер. — Кроме покоя, — ответил Малкеста. — Никогда не был в нем заинтересован, — непринужденно, стараясь не выдавать, как неприятен был ему разговор, сказал Ламия. Меньше всего он хотел, чтобы Малкеста задавал вопросы. Те вопросы, которые Ламия никогда не задавал себе сам, потому что слишком боялся ответов. Сид молчал и не вмешивался, и Ламия держался за его присутствие, как за единственный ориентир. — Такой же как я, — Малкеста улыбался и следил за ним с улыбкой, на изуродованном лице больше походящей на оскал. — Раскрывший глаза на Истину, и все же не ставший одним из нас. Как ты заставляешь себя дышать? Иногда Ламия не знал этого сам. Иногда, когда щит отказывал, и чужие эмоции накатывали волнами, (Больно-больно-больно… Помоги мне, Отец!) Ламия не знал этого сам. — День за днем, вдох за вдохом, — это знал Сид, и он ответил за Ламию. — Вот уже три года, господин мейстер, моя душа не сходит с ума. А я выполняю норму безумств за нас обоих. Как, например, я пришел сюда. Поболтать о торговле. Малкеста молчал долго, и Ламия уже не ожидал, что он что-то скажет. Мейстер заговорил, но перед этим он снял щит: — Совсем скоро тебя станет недостаточно. Мир словно выцвел. Сузился до ощущения пустоты, отравы, и чего-то еще — тяжелого, неодолимо затягивающего в себя. Чувства Малкесты, одно его присутствие подавляли, словно каменная плита. Медленно и неизбежно. Неизбежность. Скверна и неизбежность. Ламия отшатнулся, судорожно попытался вздохнуть, чувствуя, что не может. Отчаянно попытался найти Сида и не мог. Помоги мне! Не существовало ничего за пределами Малкесты, за его чувствами, тяжелыми и безусловными. Ничего за пределами его слов. «Недостаточно». Скоро. Его. Станет. Недостаточно. Нет! Отец, помоги мне! Пожалуйста! Как электрический разряд — вспышка, почти белая ярость, и снова привычное текучее, переменчивое чувство. Хаотик Сид. Только потом ощущение чужой ладони на своем предплечье — уверенной, сильной. Злая усмешка Сида, совсем рядом: — Веселые фокусы проворачивают господа черные, — во второй руке Сид держал бластер. Дыра рядом с головой мейстера дымилась. Заряд должен был пройти совсем рядом с лицом. Малкеста повернулся, задумчиво коснулся края дыры пальцами и прикрыл изуродованные веки, на его изувеченном лице появилось выражение почти отстраненное: — Опусти оружие, мальчик. Ни оно, ни ты ничего не измените. Сид не шелохнулся, только задумчиво поводил дулом из стороны в сторону, словно выбирая цель: — Попытаться будет весело, — в его голосе не было и следа от его обычной небрежности. В тот момент он говорил абсолютно серьезно. И под обычным его изменчивым состоянием, словно чудовище под поверхностью воды, просыпалось что-то тяжелое. В чем-то такое же неодолимое, как Малкеста. Мейстер встал и обратился к Ламии: — Ты помнишь, как меня звали в Церкви, — это не был вопрос, и все же Ламия ответил. Голос хрипел, и выговорить получилось не сразу: — Отец Райнер. — Ты знаешь кем я был. Доминик. — Нет. Больше нет. — Отступник Доминик и человек, который называет себя Хаотик Сид. Вы знаете, кем я был, — словно не слыша его, сказал Малкеста. — А я знаю, кем вы станете. Вы станете такими же, как я. *** Слейтер не удивился бы, если бы Уоррен захотел вернуться на модуль, но навигатор повел его в один из залов бара. В столице Слейтер заходил в бар только однажды, и он не имел со «Спиралью» ничего общего. По меркам Фивона заведение было небольшим, переполненным людьми. Слишком шумным. Слишком…небезопасным. И все же, Слейтер чувствовал себя спокойнее, зная, что они с Сидом находятся в одном здании. Уоррен не стал задерживаться в залах, сразу прошел к одной из лестниц на верхний ярус, где Слейтер мимоходом отметил ряд одинаковых дверей. Для чего в баре комнаты, Слейтер спрашивать не стал. Угадать ответ было не трудно. Уоррен остановился у одной из дверей, провел ладонью в воздухе, активируя замочную проекцию. Перевел деньги со своего счета, на счет «Спирали». Не слишком много. В комнату Слейтер зашел первым. Быстро огляделся, стоя в дверях, и анализируя пространство — темная комната без окон, хорошая, дорогая, хоть и старая мебель. Стол — имитация под антиквариат со Старой Земли, по полированной столешнице рассыпаны дорожки синей пыли. Слейтер отступил на шаг, пропуская Уоррена внутрь, и вопросительно вздернул бровь. Он не знал точно, сколько стоила доза синей пыли, но знал, что дорого. — Добро пожаловать в люкс, — усмехнулся Уоррен, проходя в номер, и первым делом плюхаясь в кресло за столом, положил ноги на стол. Жест должен был бы напомнить Слейтеру о Сиде, но не напомнил. В поведении Уоррена не было никакой театральности. Он клал ноги на стол не потому, что это выглядело эффектно, просто Уоррену так было удобно. Слейтер невозмутимо сел в кресло напротив — так, чтобы видеть одновременно Уоррена и единственную дверь. Окна в помещении не было, но Слейтер не сомневался, что при желании можно было бы включить проекцию того, что происходит снаружи. — Даже для люкса синяя пыль в подарок кажется мне странной роскошью, — невозмутимо заметил он. Уоррен хмыкнул и полез за сигаретами, попробовал прикурить, но зажигалка все отказывалась выдавать огонек: — На Равоне хорошие цены, особенно на дурь. Здесь не ширяются только младенцы и трупы, и то только потому что не могут. А так все намного дешевле, чем в столице. Не такая уж и роскошь. — Разве речь идет не о синей пыли? — бесстрастно уточнил Слейтер. — Пыль или нет, а везде цену заламывают за редкости, — сигарета наконец загорелась, и Уоррен сделал жадную затяжку. — Здесь пыль не редкость. Слейтер не стал развивать тему, не столько потому что поверил, сколько потому, что ему было все равно. — Я вот предпочитаю легальную дурь, — Уоррен покрутил в воздухе сигаретой, неожиданно протянул ее Слейтеру. — Попробуй. Хорошая штука. — Воздержусь, — ровно ответил Слейтер. Запах у дыма чуть отличался от дыма сигарет Сида, с другой стороны, Слейтер подозревал, что в сигаретах Сида табак был не главным. Уоррен усмехнулся, и на секунду в его усмешке Слейтеру почудилось что-то странное, но исчезло быстрее, чем появилось. Впрочем, Слейтер знал навигатора «Хаоса» слишком плохо, чтобы пытаться судить. — Да не бойся, она не отравлена. Я же курю, — он сделал еще одну затяжку и снова протянул сигарету Слейтеру. — Бери, она не укусит. Наверняка ведь гадал зачем мы курим. — Ты убежден, что я не пробовал сигареты? — Слейтер чуть склонил голову, бесстрастно изучая человека перед собой. Ничего особенного. Темные с проседью волосы, хотя седины совсем немного, коротко стриженные. Стрижка очень простая, дань комфорту, а не моде. Свободная одежда. Едва заметный оценивающий прищур глаз. Все, что он мог прочесть о Уоррене из его внешности, Слейтер знал еще в их первую встречу. Как странно, что после того, как человек передал ему импульсницу, Слейтер ни разу не думал о нем. Вспоминал иногда, когда что-то заставляло вспомнить, но намеренно не интересовался ни разу, даже на Равоне. — Такие точно не пробовал. Капитан такие не любит, — нейтральный ответ. Совершенно беззлобный. Быть может, Слейтеру следовало думать об этом больше. Уоррен был вторым помощником Сида на корабле, его статус был выше, чем любовник капитана или даже телохранитель. Не стоило настраивать его против себя. Уоррен все еще протягивал сигарету, хотя она прогорела почти на половину. Горстка пепла осыпалась на пол. Слейтер подумал, что возможно, человек держал бы ее, пока она бы не прогорела до фильтра, протянул руку и осторожно зажал сигарету между пальцев, поднес к губам. Уоррен достал себе еще одну, сунул в рот, не торопясь достать зажигалку, пояснил, не дожидаясь вопроса: — Делаешь затяжку и глотаешь дым. Ничего сложного. Слейтер попробовал и закашлялся. Уоррен смотрел на него с безобидной усмешкой, потом наклонился чуть вперед, и жест немедленно заставил Слейтера вспомнить — полумрак и приглушенный свет силовой завесы в баре, Сид и Мина тянуться друг к другу, горящие огоньки сигарет встречаются и это похоже на поцелуй. Он заставил себя встряхнуться, наклонился к Уоррену, давая возможность прикурить от собственной сигареты. Уоррен глубоко затянулся, блаженно выдохнул. Слейтер почувствовал странную легкость во всем теле, списал это на действие синтетического табака. — Знаешь за что я так люблю курево? — добродушно спросил у него Уоррен. — Можно чего угодно напихать, и лох вроде тебя никогда не заметит. Слейтер застыл, бросил на Уоррена настороженный взгляд, потушил сигарету об ладонь. Боль обожгла и немного прочистила мозги. Он встал, отступил к двери — тело слушалось исправно, хотя странное, легкое чувство никуда не делось: — Зачем? — Расслабься, это не яд. Просто подумал, что хочу поговорить. Как-то мне тяжело тебе доверять, но ничего, сейчас мы это исправим. — Препарат для допросов, — предположил Слейтер. Симптомы были похожи. — В точку. Прав был капитан, мозги под этими волосами есть. Готов поиграть в вопрос-ответ? — Ты выбрал неудачное время, — напряженно заметил Слейтер. — Ты понимаешь, какие могут быть последствия? — Я понимаю, что, если ты, тварь, задурил капитану голову, и что-то задумал, я хочу знать об этом сейчас, а не когда Малкеста придет со мной поздороваться, — Уоррен сказал это почти скучающим тоном, с добродушной, совсем не злой насмешкой. Слейтер слушал и не верил, что второй помощник на «Хаосе» мог быть настолько глуп. — Мне казалось, мои действия говорят сами за себя. — Именно. Как-то они подозрительно много хорошего говорят. Ты появляешься на корабле, капитан тебя трахает, и не надо мне рассказывать сказки про то, что это было добровольно, и ты отказываешься его убивать. Тяжело поверить в любовь с первого взгляда, но ладно. Предположим, что я романтик. Потом ты становишься его телохранителем и право голоса у тебя едва ли не как у дока. Это я тоже проглотил. А вот когда ты влез в разговор с Кайссером и пошел ломать его робота, я задумался. — Ты увидел, что я собой представляю, — препарат начинал действовать, и Слейтер почувствовал, что не контролирует, что говорит. — Тебя это испугало. — Ну да, — легко согласился Уоррен. — Испугало. И когда ты нажрался в баре и полез пихать моего дока на пол, тоже. Я вообще пугливый. Потому и жив. — И ты дал мне сыворотку правды поэтому? Что, если бы ты оказался прав, и я напал бы на тебя. — Есть кандалы. В список тех, кого ты можешь тронуть я больше не вхожу. — Твой любовник эмпат. Ты поставил все наши жизни под удар, хотя мог просто спросить его. Уоррен рассмеялся: — Тебе это выгодно? Прости, был бы ты человеком, может бы и сработало. А с легионером я предпочту действовать наверняка. Так что без обид и ничего личного. Это же не проблема, — он прищурился, и взгляд у него стал жестким, очень неприятным. — Если тебе нечего скрывать. — Есть вещи, о которых я не хочу говорить. Личные вещи, — Слейтер говорил, и чувствовал себя отвратительно. Самым неприятным было бессилие, невозможность даже молчать. — Не потому что мне есть, что скрывать. Уоррен криво усмехнулся: — Не бойся, я никому не скажу. Слейтеру хотелось его ударить. Даже если бы он мог, он не стал бы этого делать. Уоррен был нужен Сиду. — Ты тоже курил ту сигарету. Сыворотка должна действовать и на тебя тоже, — глупо было цепляться за такое, и пытаться отсрочить разговор. Слейтер вполне осознавал, что Уоррен получит ответы на все, что спросит. Слейтер не мог даже уйти, не подставив Сида и Ламию. — Я знаю, — просто признал Уоррен. — Это не беспокоит тебя. — А чего мне беспокоиться? Тебе фантазии не хватит спросить что-то важное. И даже если бы хватило, ну расскажу я тебе, подумаешь. Твое мнение мне до лампочки, а никого другого тут нет. — Но я мог бы рассказать. — И кто тебе поверит? От такого пренебрежения становилось немного проще. Уоррен не интересовался, что у него внутри, не собирался трогать, даже если бы увидел уязвимое место. Он просто не доверял. — Что ты хочешь знать? — спросил Слейтер, жалая закончить с допросом побыстрее. Уоррен смерил его задумчивым взглядом, словно формулируя и спросил: — На чьей ты стороне? Слейтер сжал зубы, пытаясь удержать ответ, и не смог, все-таки выговорил: — На стороне Хаотика Сида. Уоррен присвистнул: — Что правда? — как будто Слейтер мог солгать. — С чего бы? — Я люблю его, — говорить это так было неправильно. Он должен был сказать это Сиду, не Уоррену, который смотрел на него со скучающим безразличием. — Как ты относишься к доку? — Я… — удержать слова было физически невозможно. — Ревную. Уоррен нахмурился: — Думаешь там что-то есть? — Они не любовники. Слишком близки, слишком друг другу доверяют. Слишком хорошо друг друга знают. — Завидно? Слейтер смог промолчать пять секунд, мысленно надеясь, что Уоррен перестанет. Поймет, что для Слейтера означают его вопросы, и просто перестанет, как сделал бы Сид. Но Уоррен не перестал, и Слейтер заговорил, испытывая отвращение к самому себе: — Я хочу, чтобы он видел только меня, был близок только со мной. Хочу значить для него больше всех. Ненавижу, когда к нему прикасается кто-то другой. Ненавижу чувствовать себя беспомощным, ненавижу свою неспособность понять. Хочу быть с ним рядом, касаться. Хочу чтобы было тепло. Никому не позволю причинить ему вред. Никогда. Буду драться ради него, за него. Убивать если потребуется. Все, что потребуется. Уоррен смотрел на него все округляющимися глазами, словно не ожидал от Слейтера такого. Слейтер не хотел знать, каким видит его Уоррен. Просто не мог замолчать пока слова не стали совсем уж бессвязными, унизительно наивными — даже он сам это понимал. Не понимал только, почему Уоррен не насмехается. Уоррен не говорил ничего около минуты после того, как Слейтер затих, смотрел с каким-то странным выражением в глазах, потом сел как-то устало и потер переносицу: — Охренеть, — голос его звучал скорее ошарашенно, чем разочарованно. — Так ты взаправду. Осуждения вроде бы не было. Нового вопроса тоже, и Слейтер мог ничего не говорить, напряженно ожидая, что дальше. — И давно это? Ты ж меньше месяца… — Я не знаю, — это было честно. Слейтер не мог лгать. И даже спрашивать в ответ ничего не хотелось. — И какие у тебя планы? — Я не позволю Малкесте причинить ему вред. — Что насчет меня и дока? — Я спасу церковника в любом случае, пока он связан с Сидом. Твое выживание не обязательно. При необходимости я готов тобой пожертвовать. Уоррен коротко кивнул, не обидевшись: — Справедливо. Слово неприятно резануло. Хотелось спросить у Уоррена о чем-то равноценном, но Слейтеру было совершенно все равно, что думает и от чего мучается второй помощник и навигатор «Хаоса». Ничто не приходило в голову. Уоррен тяжело вздохнул, взъерошил волосы, и признал: — Такого я не ожидал. — Чего именно ты ожидал, когда дал легионеру, который почти ничем не сдержан, сыворотку правды? — Того, что ты окажешься хитроумным ублюдком, я получу с тебя признание, заблокирую кандалы и перережу тебе горло, — просто признал Уоррен. Словно бы между прочим. — А ублюдком оказываюсь я. — Хорошо, что ты это осознаешь, — сухо ответил Слейтер. — А тебя наверное, все это сильно бесит. — Да. Уоррен чуть склонил голову на бок: — Мстить будешь? Слейтер жалел, что не может соврать: — Нет, — определенно намного полезнее было бы заставить Уоррена хотя бы бояться. Уоррен тяжело вздохнул снова: — Давай по-честному. Я был придурок. Неправ и исправлюсь. Ты — все равно мудила, который подставил меня еще тогда на корабле, и к тому же пихнул моего дока на пол. Я забуду об этом, ты забудешь про сигарету и сыворотку. Согласен? Если бы не действие сыворотки, Слейтер сказал бы «да». Но врать он не мог: — Нет. Уоррен снова кивнул, словно бы каким-то своим мыслям: — Ладно. Раз уж у нас вечер откровенности… кстати, выпить хочешь? — Нет. — А будешь? — Нет. — Знаешь, я привык доверять капитану. Никогда его не любил, но всегда признавал, что после всех его заморочек и закидонов, мы все равно окажемся в выигрыше. А потом появился ты. И мне подумалось, если он готов пожертвовать ради тебя своим пальцем, должно быть от меня он отдал бы обе руки и ноги. — Он не позволит причинить тебе вред, чтобы не расстраивать церковника. — Ты ведь не дурак, понял, что я не только про себя. Поверить, что Уоррену было дело до команды оказалось как ни странно легко. — Ты помнишь, что я сказал тебе, когда отказался убивать Хаотика Сида? — спросил Слейтер. — Не особо. Я заморачивался на другом тогда. Подумал, тебе просто слишком нравиться с ним трахаться. — Я сказал тебе, что легионеры не убийцы. Я не причиню вреда людям, если у меня нет на то веских причин. — После того, что я видел, с трудом верится. — Способность и намерения — это разные вещи. Они замолчали, потому что говорить им было не о чем. Молчание нарушил Уоррен: — Если хочешь, могу рассказать что-нибудь позорное из своего прошлого. Ну, просто чтобы тебе не было обидно. Обещаю особо не врать. — Ты курил ту же сигарету, что и я. Ты не способен сейчас врать. Уоррен отмахнулся: — Ты как ребенок на это купился. Я противоядие выпил еще до того, как мы в модуль сели. Завязывай вообще с излишним доверием. Слейтер стиснул зубы, пытаясь удержать ответ внутри, предсказуемо не смог, и мимоходом подумал, что Уоррен ему дал. По симптомам больше всего средство напоминало «анубис-4000» — одну из новейших версий старой сыворотки правды. Память легко выцепила основные характеристики — почти никакого изменения в самочувствии или мыслительных процессах, никаких физических осложнений, полная неспособность лгать. Действие от двух до пяти часов. Для легионера скорее всего меньше. Даже пара минут были слишком. — Так хочешь поговорить на равных или нет? — скучающе спросил Уоррен, но Слейтер все равно заметил почти неуловимую нервозность в его голосе, и ответил: — Да. *** Хохот Сида — резкий, громкий, прозвучавший совсем близко, над ухом, заставил Ламию вздрогнуть, сработал словно кнопка включения — и все сразу стало слишком. Ламия судорожно глотнул воздуха, вцепился в руку Сида, оставляя синяки, и не осознавая до конца, что делает. Малкеста стоял напротив, сняв щит, и говорил правду. Ламия чувствовал. Правда. С первого до последнего слова. «Такими же, как я». Правда — это гранитная плита. Тебя хоронят под ней, и ты никогда не выберешься. Сиду было весело, и Ламия не мог прочитать его до конца. Никогда не мог этого сделать. — Ты думаешь, что я ошибаюсь, — задумчиво заметил Малкеста. — Но я видел. То, что я вижу — неизбежно. Сид перестал хохотать, словно его смех выключили, усмехнулся криво и неприятно: — Гадалка, которая предсказывала мне, что я стану владыкой вселенной, тоже видела неизбежное. Правда, брала за это деньги. — Когда? — Ламия услышал свой голос словно со стороны, не сразу поверил, что способен звучать настолько жалко, настолько отчаянно. В тот момент ему не было дела до игр Хаотика Сида. Он хотел только узнать, сколько у него осталось времени. Если бы Малкеста промолчал, Ламия не остановился бы ни перед чем, чтобы узнать. Он использовал бы собственный Дар, залез бы в эту давящую, пахнущую смертью и безысходностью черноту, и выворачивал бы ее на изнанку, пока не услышал бы ответ. Таймер внутри. Он был там с самого начала, Ламия о нем знал. И один ответ запустит обратный отсчет. — Через два месяца и четырнадцать стандартных космических суток, в три часа пятнадцать минут по общему времени, вы будете в Цитадели. Вы уже будете частью Братства. Ты, — он повернул голову в сторону Сида и спокойно закончил.- Убьешь легионера на алтаре. Сид фыркнул, склонил голову на бок, словно Малкеста сказал вдруг что-то крайне интересное: — Какого-то определенного легионера? — Леона Слейтера. Это тоже вызвало у Сида смех. Почему? — хотел спросить у него Ламия. Разве ты не видишь, что он говорит правду? Что ему незачем лгать. Что он видел, видел и знает, и он рад, что мы будем такие же как он. Что он уже считает нас такими же, как он. Что только поэтому мы еще живы. Почему ты смеешься? Как ты можешь смеяться в этой провонявшей смертью комнате, когда уже ничего нельзя изменить? Нет. Не так. Ничего нельзя было изменить с самого начала, Малкеста просто сделал это очевидным. Узел вероятности. Еще ничего не случилось. Ламия еще не сошел с ума, это только в будущем. Но то, что могло бы его спасти уже в прошлом. — Занятно. И как же я убью его? — а Сиду весело, и его чувства, словно поток, где все смазано и одно перетекает в другое. Как всегда, только все чаще проскальзывает что-то темное. Страх или злость? Не разобрать. — Ты перережешь ему горло. — Что это я так без фантазии? — разочарованно протянул Сид, и разочарование его было настолько фальшивым, показным, что Ламию замутило. — Будто и не я даже. — Паясничать не имеет смысла, — заметил Малкеста, спокойно и размеренно. Так принято читать эпитафии. — Тебе страшно, но ты боишься зря. Чего стоит мишура за которую ты цепляешься? Ты станешь счастливее, когда отбросишь ее и увидишь правду. — Я бы с удовольствием, вот только мишуру отбрасывают с некоторыми участками кожи, — он кивнул на изуродованное лицо Малкесты, достал сигарету, но не стал прикуривать. — Я очень привязан к своей коже. В буквальном смысле. — Тебе страшно, — сказал Малкеста. — Как всем детям, перед тем, как они станут взрослыми. Как всем слепым, перед тем как они прозреют. — Как всем, кто видит перед собой черного, и не уверен, что успеет убежать, — заметил Сид. — От нас нельзя убежать, от нас невозможно скрыться. Нам бесполезно лгать. Не я приведу вас в Цитадель, не я сделаю вас частью Братства. Но через два месяца вы будете на карнавале Плоти, ты убьешь легионера на алтаре Ты, Доминик, будешь рядом с ним. Ламия вздрогнул снова, вздрогнул, потому что Малкеста посмотрел ему в глаза, и этот взгляд невозможно было выдержать. Безумие, безумие с изнанки, последовательное и понятное. Слишком понятное. И что-то внутри нашептывает: чего ты боишься? Его не могло, как Уоррена, отпугнуть изуродованные лицо и тело. Не слугу Творца. Ламию не пугали уродство или увечье, если они были угодны Ему. Были ли? Ламия боялся ответа на этот вопрос. Дьявол в наших генах. Дьявол в нашей крови. Он так не хотел этого видеть. Так долго от этого бежал. Когда ему не хватало сил, Ламия брал у Сида взаймы. Но никто не может бежать вечно. Три года, три долгих года, как целая жизнь. «Хаос» и безопасность. Уоррен. Словно сладкий сон, от которого не хочется просыпаться. Как долго бы он спал? Пальцы Сида сжимали его руку, крепко до синяков, словно напоминая: мы не такие, как он. Что такое синяки? Ламия едва чувствовал его прикосновение. Не такие как он… пока не такие. Они. А Ламия утянет Сида за собой. — Занятная сказка, — снова сказал Сид. — С глубоким смыслом над которым нам всем надо подумать. Поэтому мы с моей душой сейчас развернемся и уйдем. Нас ведь ничто не удержит? Он спросил небрежно, только едва слышно проскочило в голосе напряжение. — Мне незачем вас удерживать. Вы придете ко мне сами. Неизбежно. Беги, если это тебе необходимо. Ты можешь убежать от Империи, и даже от меня. Но не от себя. Сид развернулся и пошел к выходу, и Ламия последовал за ним, едва способный шевелиться. Если бы Сид не держал его за руку, он так и остался бы в этой комнате, стоял бы, не способный уйти, и смотрел на Малкесту, как в зеркало. Сид остановился только один раз в дверях, обернулся перед тем, как выйти. И впервые обратился к Малкесте на «ты», так, словно признал что-то: — Знаешь, я от многого бегаю. Давно и успешно. От врагов и от друзей. Но себе я склонен идти навстречу. — Куда бы ты ни шел, и от чего бы ты ни бежал, ты придешь ко мне, — сказал Малкеста ему в ответ. — Я буду ждать тебя, и приму, как Брата. *** Ламия шел за Сидом, безвольно и не разбирая дороги, и ему было все равно. Щит истончался, и чужие чувства были все громче. Он всегда так боялся их, боялся сойти с ума. Но чего стоил его страх, если это с самого начала было неизбежно? Чужие чувства, как океан. Он просто боялся утонуть. Почему? Не боли же он боялся в самом деле? И не смерти. Как просто это бы было. Перестать быть. Раствориться в чужой боли и чужой эйфории, как в пене. Это так близко. Азарт и безумие гонок. Огонь. Океан огня — вот что такое чувства. Сид рванул Ламию на себя, в печатал своим телом в стену, и на секунду его присутствие, тот маяк, который удерживал Ламию три года, который спасал его, заслонил собой все остальное. Так хотелось уцепиться за это привычное, ускользающее присутствие, за сбивчивый, напряженный шепот: — Очнись, еще ничего не кончено. Очнись, ты мне нужен. Нужен. Воспоминание всплыло, словно кто-то запустил руку в сознание и выдернул его на поверхность. Я не дам тебе сойти с ума. Я удержу. Ламия посмотрел Сиду в глаза, и ударил. Ударил изо всех сил, всей болью и отчаянием, на которые был способен. Сид замер, застыл, и Ламия чувствовал, как напряглось его тело, чувствовал, как его чувства расцвели болью, превратились в нее на короткий ослепительный миг, и пропали. Сид сполз на пол, в тот момент не более, чем тело — никаких чувств, словно в глубоком обмороке. Он мог бы быть мертв, но он был жив. Жив, чтобы они могли сойти с ума вместе, чтобы через два месяца и четырнадцать дней в Цитадели Черных перерезать горло легионеру, которого любил. За которого разобрал бы себя на куски. Тело. Просто тело. Ламия безразлично прошел мимо. Туда, где ревели трибуны и со свистом крутились, словно белки в колесе, гоночные модули. Туда, где океаном огня бушевало безумие. *** Больно. Боль-но. Музыкальное слово, как простенький мотивчик. Перезвон колокольчиков или попсовая песенка. Боль-но боль-ль-но. Кто я? Где я? Твердое и плоское. должно быть это пол. Или потолок. Каждый потолок это чей-то пол. «Встать, солдат!» Да, Ваше Благородие. Это не я. Просто строчка из старого фильма. Никогда не любил военные фильмы. Кто-то стонет совсем рядом. Дайте ему пинка, пусть повоет. Ах да, это же я. И как эхо: я, я, я… Я. Их так много, тех, которые он, они так галдят. Придурки, и каждого заело на чем-то своем. Надо встать. Что случилось? Где я? Кто я? Которое я? «А вам кого?» А мне всего. Боль-но. Вечная песенка жизни. Звенят осколки. Чего? Меня. Это осколки меня. Я, я и я. Ах да, вон еще парочка я. Ламия. Что-то важное с Ламией. Надо встать. «Встать, солдат!» Я не солдат. Я певец, хочешь я спою тебе? Послушай: Боль-но бо-о-оль-но… Больно, понимаешь? «Встать!» Эй ты, который я, не кричи так громко. Как тяжело и неохотно открываются глаза. Все-таки пол. Как много я, и каждый хочет чего-то своего. И двое сцепились насмерть. Одному нужно идти. Там что-то важное, там что-то нужное. Что-то, что все еще имеет значение. Другому нравится на полу. Он считает, что этот пол — его личный потолок, и вставать над ним он не собирается. Он певец, а не солдат, и он тянет свою песенку про боль заунывно и упрямо. Они сцепились насмерть, и им вторят другие мои я. Я уже знаю, кто победит. «Встать!» Пусть лучше хороший солдат, чем хреновый певец. Допеть свою песенку он сможет после. Как тяжело подниматься, отрываться от пола, с которым успел подружиться. Я встану. Нет, не надо подавать даме руку. Да тут и некому. Никого. Только я…я…я… Вот так, уцепиться за стену. Мир кружится и пусть кружится. Это правильно. Вращение матери вокруг центра гравитации обусловлено… Куда идти? Нужно найти Ламию. Куда? Нет, не туда. Оттуда я пришел. Там мой добрый друг Малкеста… Не сейчас! Надо идти. Вот так. Шаг. Еще один. Еще. Ну же! Двигайся, мать твою! Тихо воет кто-то на заднем плане. Ах да. Это я. *** Человек справа от него вскрикнул и упал на колени, схватился за голову, хотя это ничем не могло ему помочь. Тот, что был рядом с ним просто умер. Не пережил болевого шока. Выключился. Ламия прошел мимо, задев его подолом рясы. Люди впереди были как огни ночного города. Ламия тянулся к ним сознанием, тушил их по одному. Такие глупые маленькие огни, отец. Крохотные крикливые свечки, каждая из которых мнит себя сверхновой звездой. И совсем рядом — такая же, как все, и одна единственная свеча — Уоррен. Разговаривает с легионером, курит, и не знает, что Ламия сошел с ума. Нужно было погасить Уоррена первым, погасить вместе со всем, что еще имело для него значение, но момент упущен, и Ламия проходит мимо, к длинному стальному парапету над Провалом. Мимо свистят гоночные модули, раздувая полы рясы, словно парус, отбрасывая с лица волосы. Где-то на границе сознания, с клинической отрешенностью врача, Ламия отмечает, как приходит в себя Сид, но это уже не имеет никакого значения. Ты обещал удержать меня. И ты не смог. Гоночный модуль похож на ощетинившийся шипами шар. Между шипами мерцают изломанными углами силовые линии. Я больше не вижу тебя, Отец. Ни Тебя, ни Дьявола. Ламия делает шаг внутрь, и дверная панель скользит вниз за его спиной. Один. Он отщелкивает команды на проекции управления, механически и равнодушно. Один на один с собой. Здесь так пусто и пыльно. Неужели это я? Господи, какая мерзость. В Ламии сидит Дьявол, на которого он больше не может смотреть. Ему хочется срезать собственное лицо, но в кабине нет ничего острого. Гоночные модули слишком часто меняют владельцев, и никто не утруждается оборудовать их генетическим сканером. Это Ламии на руку. Он хочет полетать. Пред глазами снова стоит взрыв — ослепительная вспышка за стеклом. Красивая смерть, милосердная смерть. А Ламия проживет еще много лет. Проживет? Просуществует, каждый день купаясь в чужих криках. Сколько пройдет времени, прежде, чем ему начнет это нравиться? Меньше двух с половиной месяцев. Этого никому не исправить. Ламия зажмуривается и вдавливает единственный рычаг управления вниз. Модуль срывается с места.