ИГРА ВСЛЕПУЮ

Предупреждения: не бечено и даже не вычитано, как обычно. Прямое продолжение предыдущей главы, так что для лучшего понимания первой сцены, лучше освежить в памяти конец предыдущей. *** Хаотику Сиду всегда было все равно. Правда? Никого надо мной, кроме Бога, а он вертится по своим орбитам и осям, исчезает в черных дырах и рождается сверхновыми звездами. Чем я могу его разочаровать? Преступлениями? Не смешите меня, я псих, мне и так все время смешно. Как легко появляются те, с кем не все равно. От кого не получается отмахнуться, кто имеет значение. А теперь я принес тебе дурную весть. Знаешь, раньше за такое убивали гонцов. Конечно, ты знаешь, Госпожа. Убей гонца, он не справится сам. Жаль, что ты не справишься тоже. Говорить с тобой тяжело. Тяжелее, чем сидеть на пыточном кресле, там хотя бы не нужно было самому жать на кнопку. — Я встречался с Малкестой. Он подарил мне немного неизбежности. Мы похожи с тобой, Госпожа, мне никогда не нужно пояснять, о чем я. И я ловлю твои мысли в каждом из твоих образов. Сигаретный дым, у которого нет запаха. Сигаретный дым, как ласка. Ты еще не знаешь, что я скажу тебе, но ты уже знаешь, что мне больно. Тебе уже жаль. Через секунду это изменится. Я не жертва в этой истории, Госпожа, я главный злодей. Раньше, когда люди еще не разучились снимать кино, и герой приходил сообщить о смерти родственникам, режиссеры выключали его голос. Все понятно и без них, по взглядам. Да, когда-то умели снимать кино и понимали, что для каких-то новостей не бывает подходящих слов. Я подберу, мне не трудно — у меня в голове с десяток суфлеров, хоть один да скажет что-нибудь подходящее. Звездное небо, тысячи экранов звездного неба и Хаотик Сид — стремительная фигура идет по мосту к тебе. Хаотик Сид был чертовски эффектным парнем. Из него получится чертовски эффектный злодей. Да? Нет? Нет, я крыса в лабиринте, я найду выход, но я не найду его в одиночку. Несколько секунд на вдох перед выдохом. Сейчас ты станешь мне союзницей или моим врагом. — Ты так нужна мне. «Всё тебе». Все. И, правда, мне — все. Не сломаться бы под весом. Хаотик Сид говорит, четко и жестко. По-военному? Я не военный. Ты просто позер, который любит их лучшие фишки. Да, поэтому мне так нравится Алекс. Алекс — то, чем никогда не будет Хаотик Сид. Счастливчик Алекс, ты бы поменялся со мной? Никто бы не поменялся с тобой. Заткнись. Хаотик Сид говорит. Губы шевелятся, и внутри пусто и гулко, привычный диалог с самими собой. Хаотик Сид все сказал, Госпожа. Я бы поклонился под занавес, но боюсь упасть. Так не хотелось становиться для тебя ублюдком. Проекции отдергиваются от меня, рассыпаются каскадом окон. Леон не умеет улыбаться, делает это редко, будто украдкой, одними уголками губ, одними глазами. Сколько раз я видел, как он улыбается в открытую, в полную силу? Один раз, и я думал, что ослепну. Другие улыбки я люблю больше — интимные, неуловимые, скользящие, как тень на границе восприятия, они не делают больно. Не делали раньше. Одна из таких улыбок досталась тебе. Она намного дороже десятка таких, как я. Леон не умеет тратиться, он всегда отдает слишком много. Кружат проекции. Я в центре шторма. Мне хорошо? Мне привычно. Прости, Госпожа, ты не сожрешь меня даже тысячей призрачных глоток. — Я должен его вытащить. Но я не вытащу его один. Все замирает. Вот как выглядит горе, для которого нажали стоп-кадр. Возникает из белых птиц фигура. Такая невероятно родная и невероятно далекая. Если бы хаос смотрел твоими глазами, Леон, он смотрел бы так. Как судорожно хочется прижать полупрозрачную ладонь к щеке. — Помоги мне. Союзницей или врагом? Да? Нет? «Всё тебе». *** — Что скажешь? — Ламия ждал Сида за дверью общего отсека, один. Дар почти полностью восстановился после амброзии, но привычная вязь чужих чувств, ставшая привычной за столько лет на корабле, еще не давила. Ему не обязательно было спрашивать, он не мог читать Сида, но улавливать оттенки чувств научился. Как минимум, мог бы определить, если бы разговор грозил им всем катастрофой. Сид криво усмехнулся, потянулся — с привычной показушной театральностью: — Я скажу, что пора будить нашу спящую красавицу. — Предупреди Форкс, пусть займется командой, и запри легионера, — предупредил Ламия, хотя почти не сомневался, что Сид и без напоминаний собирался это сделать. — Когда Загесса поймет, что не может продавить меня, он возьмется за тех, кто рядом. — Я позабочусь, душа моя. Все уснут, и останемся только я, ты и проснувшаяся красавица, — Сид подошел к нему, легко проследил прядь волос пальцами, и Ламия вцепился в его руку, концентрируясь на изменчивом потоке чужих чувств. Чувства Сида будто горчили, но это не мешало, просто едва заметный оттенок «вкуса», появившийся после пророчества Малкесты. Ламия молчал слишком долго, должно быть, и Сид предложил: — Если это необходимо, мы можем отложить пробуждение. Ты знаешь меня, душа моя. Я умею ждать. Ламия знал, что Сид умеет ждать, и оценил предложение, потому что понимал, чего это будет Сиду стоить, теперь, когда они потеряли столько времени. — Нет смысла, — сказал Ламия, потершись щекой о ладонь Сида напоследок. Это был простой жест, но его оказалось достаточно, чтобы чужие чувства на несколько блаженных секунд почти исчезли. — Чем раньше мы сломаем Загессу, тем раньше сможем вытащить из Малкесты видение. Он еще на Равоне? — Моя прекрасная Мина приглядывает за ним. Если он решит переехать, нам сообщат. Ламия улыбнулся чуть высокомерно: — Я не ослышался? Ты доверился Мине Сайфер? — Я сделал эту женщину королевой, — небрежно отозвался Сид. — Просто «спасибо» с ее стороны было бы явно недостаточно. У нее в распоряжении все ресурсы Кайссера. Моя прекрасная Мина справится. Сид направился в сторону лестницы на верхние ярусы, и Ламия последовал за ним. — Ты доверяешь Бабочке? — молчание Ламия нарушил не сразу, отчасти потому что молчать с Сидом было привычно, вызывало ощущение безопасности, ложное, но Ламия был благодарен даже за иллюзию. — Я не знаю, душа моя. Чего стоят слова человека, у которого нет выбора? Я хочу ей верить. Госпожа дала мне так много, что разочаровать ее было бы больно, а разочароваться в ней — смертельно. — Это я тоже никогда в тебе не любил, — недовольно отозвался Ламия. — Ты зацепляешься за любого, кто готов быть с тобой связан. Сид рассмеялся: — Брось, душа моя. Я просто не отрицаю того, что делают для меня люди. И того, что сделал я сам. — Ты придаешь этому слишком много значения. — Тебя беспокоит Госпожа? — Она неравнодушна к легионеру, а ты сказал ей, что собираешься его убить, — озвучил Ламия то, что на самом деле понимали они оба. — Она ценный союзник, если она решит нам помочь, если она поймет, что означает пророчество Малкесты. Но если она решит изменить неизбежность? Нападет на тебя — на «Хаос». Мы ничего не сможем сделать, ничего не успеем подготовить. Если она попытается нам мешать, то неизбежно сыграет Малкесте на руку. Сид усмехнулся, невесело и криво: — Это вопрос веры, душа моя. Госпожа пообещала мне помощь. Она могла солгать, а я могу оказаться доверчивым идиотом. Но если бы она узнала о пророчестве не от меня, как ты думаешь, чем бы это кончилось? Ламия промолчал, принимая его доводы. Никто не знал, как бы Бабочка расценила тогда их действия, и как бы отреагировала. Ламия решил сменить тему: — Ты не станешь пока трогать Андерсена. — Алекс не дурак и умеет делать выводы. Ему только нужно дать время подумать. — А тебе нужно время придумать, что делать с ним дальше. Не стоит затягивать слишком долго, команда «Роджера» будет его искать. Сид рассмеялся: — Пока у меня и без Алекса хватает поводов подумать. Сейчас все мое внимание принадлежит тебе, душа моя, и нашему другу инквизитору Загессе. *** Рамон Загесса пришел в себя медленно, сознание выныривало из сна и снова погружалось обратно. Загесса уже не раз приходил себя после корабельной гибернации, потому легко распознавал симптомы. Вокруг было тихо, непривычно тихо и пусто. Только два сигнала рядом, всего два человека, что было достаточно абсурдным само по себе. Загесса не сразу понял, что на самом деле людей больше, но мысли их такие слабые и далекие, что были практически неразличимы. Это могло означать или состояние глубокого транса или все того же корабельного сна — определить точно Загесса не мог, Дар соскальзывал с чужих сознаний, не в состоянии зацепиться за мысли. Плохо. Где бы ни проснулся я, Отец, не убоюсь, покуда ты со мной. Загесса открыл глаза и посмотрел отступнику в лицо. Доминик изменился за эти три года. Взгляд стал жестким и цепким, чуть заострились черты лица, а волосы потеряли тот изумительный золотистый оттенок, которым славились работы художника по телам Рейнса Содена. Загесса смотрел на своего старого друга и испытывал странную смесь праведной ярости и глубокого сожаления. Когда-то этот человек, теперь Отступник, был по-настоящему красив. Должно быть, был самым прекрасным из Детей Творца в своем поколении. А что теперь? Впрочем, Загессе стоило подумать о будущем в ином ключе. — Что дальше? — невозмутимо спросил он, глядя Доминику в глаза. — А дальше все, как на хорошем свидании: мы немного поговорим, ты примешь немного наркотиков и, когда все закончится, дашь нам все, что мы попросим, — после нескольких лет рядом с Андерсеном, Хаотика Сида Загесса легко различал по голосу. Дар коснулся чужого сознания, и это было похоже на попытку трогать смерч или водоворот. Очень непривычная структура. Редкая. — Тебе нужен телепат, — логично заключил Загесса, не позволяя себе проявлять эмоции. — Нам с моей душой нужен телепат, — поправил Хаотик. Доминик равнодушно молчал. На месте его сознания была привычная ментальная стена, предсказуемо глухая — типичная защита мыслей, которой пользовались Дети Церкви. Будь Загесса в ином состоянии, он взломал бы эту стену, добираясь до уязвимого разума внутри. Не сразу, но взломал бы. — Мы получим его, — Доминик не спрашивал, он утверждал. Загесса много раз видел, как сильно меняются Отступники, уйдя из Церкви, как низко они способны пасть, как сильно изуродовать себя. Доминик был другим, будто кто-то законсервировал его безумие на одной, самой первой стадии, когда он уже не мог служить Отцу, но еще не стал Ему противиться. Доминик просто изменился, стал больше походить на тот пиратский сброд, который его окружал — тот же жесткий, чуть равнодушный взгляд, который Загесса привык ассоциировать с пиратами. Взгляд убийцы. Загесса смотрел на человека, когда-то бывшего его близким другом, и видел только того, кем Доминик стал — Ламию. Ручного церковника Хаотика Сида. — Ламия, — задумчиво произнес Загесса, примеряя имя. — Это была его идея, — Доминик указал на Хаотика, и тот рассмеялся: — Можешь не благодарить, душа моя. Я мастер точных определений, правда, падре? — он добродушно подмигнул Загессе. — К Детям Творца больше неприменимо это определение, — напомнил Загесса. — Церковь предпочла избегать любых ассоциаций с религиями Древней Земли. — Слишком сложно для меня, — отмахнулся Хаотик, криво усмехнулся, что делало его лицо хищным, и добавил. — В конце концов, мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать религии. — Ты собираешься ломать меня? — Загесса высокомерно вздернул бровь, посмотрел на Доминика. Отступник ответил бесстрастным взглядом: — Да. У меня нет выбора. Не в голосе, но в самом разуме, едва различимое за ослабленной на секунду защитой, скользнуло сожаление. Доминик сожалел. Не так, не Доминик. Отступник. Стоило думать о нем только как об отступнике. Загесса не любил свою работу, но понимал, насколько она необходима. Отворачиваясь от Церкви, Дети Творца превращались в нечто настолько уродливое и омерзительное — снаружи и внутри, что избавить их от самих себя было правильным. Загесса сожалел об их судьбе, но смерть для тем, чем они стали была единственным выходом. Доминик был другим. Он застыл в состоянии, когда болезнь замерла только на первой, самой безобидной своей стадии. Вот уже три года в этом состоянии, и теперь, глядя на Хаотика Сида, Загесса понимал почему. Стабилизатор — огромная редкость среди людей. Сознание, за которое можно ухватиться. Недолго, но стабилизаторами могли служить другие Дети Творца, подобные Загессе или самому Доминику. Загесса знал, потому что Церковь не раз пыталась остановить безумие. Как инквизитор, Загесса имел возможность изучить результаты — всегда одно и то же: безумие обоих. В конечном итоге больной разум распространял свое влияние на здоровый. Хаотик Сид отличался от церковных стабилизаторов, как небо отличается от земли. Часть Дара Загессы была заблокирована, но даже того, что осталось было достаточно, чтобы заметить главное — в стабилизаторы Церковь всегда выбирала самых цельных Детей Творца, самых устойчивых. В Хаотике не было ничего цельного, мысли сменялись одна за другой, текучие, будто ртуть, противоречащие сами себе в одну секунду, дробящиеся, будто на несколько человек, чтобы вновь слиться в один голос, непостоянные и изменчивые. У разума Хаотика Сида не было ни защиты, ни видимого центра. Только нечто вроде общего знаменателя, к которому неизбежно приходило сознание, будто стоило одной части измениться, другие менялись вместе с ней, давая в сумме парадоксальную стабильность. Структура которую практически невозможно прочитать, настолько она подвижная, на которую. должно быть, практически невозможно воздействовать. Это тоже была форма безумия, по-своему, в том его варианте, с которым Загесса ни разу не сталкивался — безумие просто несовместимое с безумием Отсупников — жестко структурированным, отточено логичным. Хаотик Сид был стабилизатором Доминика три года, и оставался собой. От этого было тяжелее. Такой удивительный разум, такое интересное взаимодействие. Сколько пользы оно могло бы принести Церкви, если бы удалось его изучить. Загесса внимательно всмотрелся в лицо Доминика. Можно ли было его спасти? Вытравить из его сознания заразу отступничества? Можно ли было его… не убивать? Загесса никогда раньше не думал о своих обязанностях, как об убийстве. Он освобождал отступников от ереси, очищал их, насколько это было возможно, стирал с лица мира. Устранение тех тварей, в которых они превращались, не было убийством. На стадии, в которой вот уже три года оставался Доминик, отступники приходили к Загессе сами. Приходили и просили о милосердии, принимая смерть и очищение с улыбкой. Загесса только теперь понимал, что, может быть, все эти годы ждал от Доминика именно этого. Что тот попросит об избавлении. Не время и не место было задавать этот вопрос, но Загесса не удержался: — Почему ты не пришел ко мне? Доминик посмотрел ему в глаза, и на секунду взгляд смягчился, будто они вдвоем шагнули назад в прошлое, во времена своего обучения, и невольно вспомнилось — огромные сосны Нео-Ватикана, совсем рядом с Цитаделью, резная деревяная скамья, Доминик сидит, читая Писание, иногда смахивая падающие на кожаные страницы иголки, заправляет за уши длинные золотистые пряди, подсвеченные щедрым светом Звезды Отца. — Я не успел, Рамон. Я просто не успел. Инквизитора Загессу уже давно, вот уже почти три года никто не называл по имени. Этого вообще не делал никто кроме единственного друга и родителей. Даже родная сестра предпочитала «Загесс» — так она сокращала дарованную ему в знак статуса фамилию. — Я не хотел бежать, — продолжид Доминик. — Я просто не смог иначе. Мой Дар выходил из-под контроля. Ты не знаешь, Рамон, но это больно. Очень больно. Больнее всего, что мы переживаем при молитве. Я не думал, я просто ничего не понимал от боли. Когда я пришел в себя, было уже слишком поздно. — Ты мог бы вернуться, когда нашел стабилизатора, — Загесса холодно посмотрел на Хаотика. — Ты мог бы очиститься. — Я знаю, — непривычно мягко сказал Доминик, и задумчиво повторил. — Я знаю. — Не льсти себе, душа моя, — неожиданно рассмеялся Хаотик, и его смех будто разбил так неожиданно вернувшееся прошлое. Смех и взгляд — неожиданно почти жалостливый, так смотрят на неразумных детей. В любое другое время Загесса ударил бы в ответ разумом, но в нынешнем состоянии ему едва ли удалось бы причинить даже легкую головную боль. — Я вытаскивал мою душу с той стороны безумия не для того, чтобы отдать ее на убой тебе, падре. Ламия мой, и если я и отдам его кому-то, то точно не куче заносчивых ублюдков, которые решают кому жить, а кому умереть. На этом корабле деспотия, решения принимает только капитан. — Понимаю, — после короткого молчания сказал Загесса. Это действительно многое объясняло. Хаотик не просто позволял держаться за себя, иначе Доминик давно отпустил бы сам. Хаотик тоже его держал. Не только, как стабилизатор, как друг. Теперь этому другу был нужен телепат. Загесса не сомневался, что Ламия — ручной церковник Хаотика Сида — не остановится, пока не даст своему капитану желаемое. — Я знаю, что ты не поможешь нам добровольно, — невозмутимо сказал Доминик. никак не реагируя на слова Хаотика. — И даже если бы ты согласился, я не рискнул бы оставить телепата без присмотра. — Разумеется, — подтвердил Загесса. — Вопрос в том, что именно ты планируешь делать. Не так много способов сломать инквизитора, даже для эмпата твоего уровня. — Верно, — не стал спорить Доминик. — Ты нечувствителен к боли, тебя почти невозможно напугать. Я думал спроецировать в тебя любовь, но это слишком рискованно. Доминик подошел ближе, склонился к Загессе, приставляя инъектор к его шее, нажал на кнопку. Укол Загесса почти не почувствовал, но почувствовал, как контроль над сознанием ослабевает, как слабеет Дар — еще больше, а значит слабела и защита. Как щекочет первое прикосновение чувств Доминика. Нет, не Доминика — Ламии. Ламия был совсем другим, непохожим на человека, когда-то бывшего другом Рамона Загессы. — Я действительно думал, что следовало использовать любовь, — повторил Ламия. — Но потом понял, что этого недостаточно. Инквизиторы умеют бороться с чувствами. Инквизиторы умеют бороться практически со всем. Кроме одного. Загесса почувствовал, как раскрывается чужой разум, и судорожно вздохнул — собственный ментальный щит истаивал на глазах. — Я не смогу заразить тебя любовью, — сказал Ламия. — Я заражу тебя безумием. Его разум — открытый, бушующий, переполненный страхом и надеждой хлынул внутрь, сметая преграды и блоки. Загесса закричал. *** Ламия помнил — когда-то, когда они с Рамоном были детьми, всего лишь послушники из многих других наделенных Даром, они касались разумов друг друга. Невесомо, осторожно, с затаенной нежностью. Часто они с Рамоном садились рядом, в парке возле южного крыла Цитадели, там, где росли вековые сосны, такие огромные, что Ламия не мог обхватить даже половину ствола. Там пахло золотом, хвоей и пылью, и этот запах еще с тех далеких, счастливых времен ассоциировался у Ламии с Загессой. Рамон Загесса. Старый друг. Столько драгоценных воспоминаний, которые Ламия старался не трогать, чтобы не испортить, не запятнать тем, во что превратился. Не смешать, только ни в коем случае не смешать с тем, как неслышно и неотвратимо подкрадывалось безумие. Как чужие чувства из благословения стали проклятьем, как они начали делать больно. Как отчаянно стыдно и страшно было признаться самому себе, что грешен. Рамона тогда не было на планете, инквизиторы часто покидали Цитадель. Ламия сходил с ума в одиночестве. Теперь он чувствовал, как вливаются в Загессу те чувства, то далекое, страшное безумие, и не испытывал ничего, кроме затаенного сожаления. Дар Загессы резонировал с его собственным, окатывая чужими мыслями и чужим ужасом, и воспоминания, те далекие золотистые воспоминания, вопреки всему хранимые ими обоими, выцветали, будто старые фотографии — такие, какие делали еще на тонком пластике, фотографии Древней Земли. …И пойдет брат на брата… Прости, Отец. Прости за то, чем я стал. Загесса корчился и хрипел, уже давно сорвал голос и не мог больше кричать. Ламия стоял над ним, держа Сида за руку, цепляясь за его сознание — текучее и привычное, и чувствовал, как рвется последнее, что связывало его с прошлым. Смешно, а когда-то казалось, он порвал с Домиником давным-давно. Как много, оказывается, оставалось. Ежедневные молитвы, смех — свободный и беззаботный, гордость и счастье, и покой, такой, какой возможен только когда ты именно то, чем хочешь быть. Такая далекая-далекая жизнь, будто счастливый полузабытый сон. А реальность вот она — уродливая, неприглядная, как корчащийся на полу инквизитор Загесса. Впитывающий безумие Ламии, переживающий его страхи, беззащитный перед этой заразой, захлебывающийся в ней. Момент, когда Загесса ухватился за сознание Хаотика, Ламия почувствовал тоже. Не мог не сравнивать с тем, как уцепился сам, с отчаянием безумца, который уже знает, что обречен, что никогда уже не сможет стоять сам, и цепляется за протянутую руку. Прости, Отец, прости за то, что не могу иначе. Теперь Хаотик протягивал руку Загессе. Рамона трясло, он скорчился на полу, беспомощно всхлипывая. Ламия чувствовал его боль, чувствовал его отчаяние, и не пытался закрыться. Он создал их сам, влил в своего бывшего друга, как вливают яд. Загесса схватился за руку Сида, судорожно прижался губами к тыльной стороне ладони, не понимая, что делает, желая только облегчения, убежища. Все было кончено. Ламия смахнул с ресниц слезы — глупая физиологическая реакция, глупая и от того неуправляемая, развернулся и вышел прочь. Оставляя за опустившейся дверью инквизитора Загессу, пирата Хаотика Сида и свое прошлое. *** Уоррен проснулся от ощущения чужого присутствия. Это было странно и непривычно, нечто, о чем Уоррен привык скорее читать в книгах, чем испытывать лично. Но разбудило его именно осознание, что совсем рядом с ним кто-то есть. Не посторонний, просто непривычно близко. Уоррен чувствовал исходящее от тела тепло, хотя человек рядом даже не пытался дотронуться. — Привет, — сказал Уоррен, открывая глаза. Голос со сна звучал хрипло, и веки казались неподъемными. Ламия не ответил, только по-прежнему сидел рядом, опустив голову. Выражение лица у него было такое, что Уоррен сел, притянул Ламию к себе и сказал: — Плачь. — Не хочу, — тихо, как-то выхолощено отозвался Ламия, и казался в тот момент пустым, выхолощенным. Будто пустая оболочка — тронь и он рассыплется. — Я уже плакал, это не помогло. — Тогда не плачь, — Уоррен погладил его по волосам, и неожиданно даже для себя сказал. — Все будет хорошо. Когда-то он уже говорил Ламии подобное, и, наверное, Ламия ему не верил, но в тот момент это уже не имело значения. Уоррену просто нужно было сказать. — Все не хорошо, — тихо и жестко выдохнул Ламия. — Все вообще… знаешь, иногда я вспоминал, каким был, пока Хаотик меня не вытащил, чем я был. Я вспоминал об этом и, что бы ни случилось, говорил себе — может быть хуже. Потому что было хуже, безумие было хуже. А сейчас я думаю «было хуже» и это нихрена не помогает. Ругательство, тихое и горькое, произнесенное красивым, глубоким голосом Ламии показалось чуждым. Ламия редко опускался до таких слов. — Что мне сделать? — спросил Уоррен. — Не знаю. Ничего. Просто будь рядом. — Куда ж я от тебя денусь? — буркнул Уоррен, легко взъерошивая его волосы на затылке. — Знаешь, так даже проще, — сказал Ламия, и Уоррен не сразу понял, что тот говорит не про него. — Вылить свое безумие в кого-то, заразить, как чумой. Мне стало легче, оказывается, не только убийство помогает. — Если тебе так паршиво, то нихрена оно не помогает. Ламия рассмеялся: — Я нормально. Не веришь? Я действительно нормальнее, чем был в последние две недели. Я свел с ума человека, которого называл когда-то другом. Знаешь, что я чувствую? — Пустоту? — Ничего. Я ничего не чувствую. Уоррен молча прижался губами к его виску. — Я всегда считал, что наше будущее такое, каким его создало наше прошлое, — продолжил Ламия задумчиво. — А теперь я делаю вещи, до которых никогда не опустился бы раньше, чтобы избежать будущего. Но посмотри на меня, Уоррен, может быть, ничего другого я не заслужил. Уоррен сглотнул ком в горле, легонько отвесил ему подзатыльник — скорее погладил, чем наказал, и ответил: — Придурок. За это и ненавижу церковников, — тоскливо добавил он. — Чванливые вы суки. Ламия вскинулся, как всегда, когда Уоррен оскорблял его веру, и это было прекрасно — первая по-настоящему живая реакция Ламии за все то время, что Уоррен держал его в объятьях. — Посмотри на меня, док, — он сам не заметил, как вернулся к старому, привычному обращению. Ламию оно всегда раздражало. — Откуда ты нахрен знаешь, что ты заслужил, а чего нет? Все, что ты заслужил, никуда от тебя не денется. Мне плевать на твоего друга. Ты сделал сложный выбор, в котором не было хороших вариантов, и тебе хреново. И это, честно, единственное, что меня волнует. Ламия тихо рассмеялся, и после этого смеха что-то в груди Уоррена отпустило. — Знаешь, что я больше всего люблю в тебе, Уоррен? — Мою неотразимость. — Твою потрясающую незамутненноть. — Знаешь, что люблю в тебе я? — спросил Уоррен. — Мое прекрасное тело? — улыбка еще не сошла с лица Ламии, чуть усталая и удивительно живая. — Нет, — Уоррен фыркнул и добавил серьезно. — Все. Не могу выделить, я люблю тебя всего сразу. Это были глупые слова, и высокопарные, похлеще того, что выдавал иногда капитан, но они были правдой. И стоило сказать их только ради того, как они заставили Ламию снова рассмеяться, пусть даже отпустившего напряжения в его смехе было больше, чем веселья. Уоррен наклонился, сцеловывая этот смех с его губ, и Ламия сказал, когда они оторвались друг от друга: — Поздравляю, ты умудрился обойти Хаотика по части романтичного бреда. Он говорил с типичной своей высокомерной ехидностью, но скрывалось под словами что-то — едва различимая интонация — некая странная мягкость, почти мечтательность. Что-то, что говорило — Ламия услышал, действительно услышал то, что Уоррен хотел ему сказать. — Придурок, — сдавленно выдохнул Уоррен, снова зарываясь лицом в его волосы. Говорить больше ничего не хотелось, хотелось и дальше так сидеть в одном на двоих уютном мирке, и чувствовать, как постепенно будто оттаивает Ламия, как расслабляется его тело. — Ты можешь спросить, — тихо выдохнул Ламия через какое-то время. — Я не рассыплюсь. — Просто не хочу портить момент, — Уоррен легко коснулся губами его виска и улыбнулся. — Ты рядом и даже не особенно язвишь. — Уникальный случай, — Ламия снова тихо вздохнул и посерьезнел. — Хаотик сейчас с Загессой, закрепляет их связь. Как только они закончат, мы займемся Малкестой. Наверное, Уоррену стоило спросить, как они планируют ловить Малкесту, или хотя бы что до тех пор делать с Андерсеном, но удержаться он просто не смог: — В каком смысле «закрепляет связь»? Это ведь не то, что я думаю. Ламия расхохотался, громко, в голос и действительно весело: — Ты смотришь слишком много порнухи, — наконец отсмеявшись и стирая невольно выступившие слезы, сказал он. — Что еще я мог подумать? — недовольно буркнул Уоррен. — Мы же про капитана говорим. — Ты превратно воспринимаешь Хаотика Сида. Теперь настала очередь Уоррена фыркать: — Капитан трахает все, что недостаточно быстро бегает, кроме команды, разумеется. Не настолько он придурок. — В данный момент у него есть легионер, — напомнил Ламия. — И… не думаю, что секс сейчас входит в список его приоритетов. Даже для него сейчас слишком много всего. — Думаешь, не справится? — Он справится, он всегда справляется, — невесело улыбнулся Ламия. — Хаотик из тех, кто приходит к финишу первым. Чтобы рухнуть сразу за ним. Спорить было глупо, и Уоррен перевел тему: — Надолго я отрубился? Он не был уверен, что Ламия дал ему и остальным членам команды обычное снотворное, и даже не пытался высчитывать время действия. Просто доверял, что так надо. — Три часа. Потом я ввел тебе возбудитель, — заметив выражение его лица, Ламия высокомерно вздернул бровь. — Слишком много порнухи, Уоррен. Возбудитель — это нейтрализатор снотворного, а не то, что ты подумал. — Ничего я не подумал, — буркнул Уоррен. — Как все прошло? С Загессой, в смысле. — Довольно гладко, — Ламия снова горько скривился, и Уоррен снова проклял себя за длинный язык. Вот кто его тянул? — Все в порядке, — добавил Ламия. — Ты имеешь право знать. Я собирался спроецировать Загессе любовь ко мне, но нашлось решение получше. Слышать горечь в его голосе было почти больно. — Я заразил его собой, Уоррен. Я заразил его своим безумием, чтобы он так же цеплялся за Хаотика, как и я. — Ты поступил правильно, — ответил Уоррен. — Нет. Нет, я поступил неправильно. — Ну и хрен с ним. Ты поступил так, как было нужно. И это даст вам с капитаном шанс не сойти с ума. К черту твоего Загессу. Попал к пиратам — сам дурак. Ламия снова чуть улыбнулся: — Как у тебя все просто. Спасибо, Уоррен. Уоррен видел его улыбку, мягкую, грустную, и улыбнулся в ответ: — За простотой это ко мне. Обращайся. *** — Разрешите войти, сэр? — бесстрастно спросил Лагатт, подходя к Раллену. Первый помощник сидел в отсеке управления, неподалеку от связистов и изучал проекцию галактической карты. Отблески от нее ложились на лицо Раллена голубоватыми мазками, и делали его невыразительные черты почти призрачными: — Ты уже это сделал, — голос звучал безразлично и будто бы бесцветно. Когда Лагатт начинал приглядываться, невыразительность первого помощника начинала казаться почти уникальной. Будто кто-то взял живого человека и заменил его вылинявшей копией. Другие люди в отсеке управления оглянулись на легионера, но в остальном предпочли проигнорировать. — Прошу прощения, сэр, — коротко отозвался Лагатт, даже не пытаясь делать вид, что раскаивается. Не видел смысла. — Есть новости о капитане? — Никаких, — покачал головой Раллен. — Едва ли они появятся так быстро. Он протянул руку и слегка увеличил фрагмент проекции. Лагатт не стал комментировать новость. Да и что он мог бы сказать? — Прошло слишком мало времени, — добавил Раллен. — Как твои успехи в попытках стать частью команды? — Прошло слишком мало времени, — повторил за ним Лагатт, и неожиданно для себя недовольно добавил. — Меня избегают. Лагатт всегда считал, что стать частью человеческого общества было бы легко, в конце концов легионеры выглядели, как люди, более того, были созданы, чтобы нравиться людям, чтобы восхищать. Так ему говорили во Дворце. На «Роджере» никому не было до него дела, как будто Лагатт существовал с ними параллельно. Если он задавал вопрос, ему отвечали и не более. — Предсказуемо, — безлично отозвался Раллен. — Это все, что вы можете сказать? — огрызнулся Лагатт. Реакция первого помощника злила, в конце концов, человек сам говорил, что Лагатт должен стать частью коллектива. Самому Лагатту было все равно. — Нет. Мы возвращаемся на Равону. — Почему именно туда? Есть информация, что Хаотик там появится? Лагатт чуть подался вперед. Хорошо бы Хаотик действительно оказался бы на планете. Это позволило бы вытащить капитана, и изрядно упрочило бы положение самого Лагатта. — Последнее место, где видели его команду, — пояснил Раллен. — Даже если он сам не вернется на планету, там могли остаться следы. Кто-то должен знать, где искать его дальше. Лагатт небрежно пожал плечами: — Лучше, чем ничего. Вы разрешите мне спуститься на планету? Я мог бы помочь с поисками. Замаскировать насколько он хочет получить разрешение Лагатту так и не удалось. Раллен задумчиво побарабанил пальцами по колену и равнодушно сказал: — Я подумаю над этим. *** Загесса лежал, прикрыв глаза, пытаясь справиться с дрожью. Ничего не получалось, тело трясло будто в лихорадке, и все вокруг казалось ненастоящим. Все кроме Хаотика Сида. Хаотик сидел рядом, совсем близко, гладил по волосам уверенными, отеческими движениями, и сбросить с себя эту незнакомую чужую руку хотелось почти до боли, но необходимость быть ближе всякий раз оказывалась сильнее. Загесса цеплялся за это раздражающее ощущение ладони в волосах и за текучее чужое сознание, неуловимое словно ртуть, настолько, что уловить можно было только обрывки образов: вихрь проекций, солдат из какого-то фильма рапортует офицеру, сам Загесса — бледный и дрожащий, черный мизинец-коготь, и множество еще — быстрых, неразборчивых. Странных. Ненормальных. Хрупкий якорь в море безумия, которое влил в Загессу Ламия. Не Доминик, Загесса отказывался думать, что его друг был способен на такое. Во много раз страшнее смерти, намного безнадежнее. Как громко они кричат, Отец. Помоги мне, я больше не могу слушать! Отец! Чужие чувства, захлестывающие будто волны. Захлебываться страшно. Загесса знал, что не сойдет с ума, давно пережил возраст, когда эта опасность могла ему грозить. В конце концов, инквизиторы были самыми устойчивыми к ереси из Детей Творца. Безумие обходило их стороной. Что он знал о том, как его Братья сходят с ума? Что он мог понять, в безопасной тишине своей веры и своих ментальных щитов? …тщеславие имя мое, и даны мне десять грехов, дабы разбить душу и плоть на десять частей… — Моя душа так же жестока, как и красива, — Хаотик заговорил, и его голос сам по себе был благословением, просто потому, что за него тоже можно было зацепиться, как за якорь. — Она отдала тебя мне. Не бойся, я злодей, но злодей, который играет по правилам. Загесса с трудом выпрямился, рука Хаотика соскользнула с его волос на плечо, и не вернуть ее на место стоило огромного труда. Заставить себя говорить, как подобает инквизитору тоже: — Ты принимаешь меня за идиота, — голос слушался, хоть и казался чужим. — Он сделал это по твоему приказу. Бессмысленно играть в хорошего полицейского. Смех Хаотика был почти жутким, будто бы безумным. Загессу он почти успокаивал, отрезал от бездны, в которую сбросил его Ламия. — Браво, падре. Ты не успел собрать выпущенные кишки, но уже показываешь зубы. — Я тебе необходим, — Загесса говорил с уверенностью, и он был уверен. В разбившемся на осколки мире это было единственным, в чем Загесса действительно был уверен. — Нет, падре, — Сид притянул Загессу к себе, потерся носом о его макушку, утверждая права, и Загесса не смог заставить себя вырваться. Близость была противоречивой, болезненной, но она отгоняла безумие. — Мне нужен телепат. И я получу его, чего бы мне это не стоило. Твоя жизнь — это совсем дешево. Загесса промолчал, и Хаотик продолжил, по-прежнему ласково, добродушно: — Ты можешь убить всех на этом корабле, кроме меня и моей души. Ты можешь лишить меня команды, и тех, кто мне дорог. Но ты не станешь, падре. У тебя хорошая фантазия. Ты представляешь, что станет с тобой потом. Я не убью тебя, я посажу тебя в капсулу, и отправлю на Форпост-Бьянка. Знаешь сколько там населения? Загесса облизал вмиг пересохшие губы. — Ну же ответь мне, — улыбнулся Хаотик, обводя пальцем его губы. — Сделай папочке приятное. — Сто тринадцать миллиардов человек. — И каждый из этих ста тринадцати миллиардов скажет тебе «привет». — Я не настолько чувствителен, — ответил Загесса, пытаясь заставить голос звучать резко. — Ты недооцениваешь себя, падре. И меня. Посмотри, я яд и противоядие от самого себя. Поверь, те, кто делают то, что я говорю, по-настоящему счастливые люди. От его голоса и его присутствия продирало дрожью, все говорило — этот человек, сидящий так близко — опасен. — Я вижу высокомерного, пафосного мальчишку, — как мог спокойно и с достоинством ответил Загесса. Это вызвало только смех: — Ничего страшного, падре. Я еще куплю тебе окуляры, с твоим зрением все станет хорошо. Ты уже дал мне руку, теперь осталось отдать остальное. — Это ты говорил Отступнику Доминику, чтобы он стал служить тебе? — Мы мало разговаривали поначалу. Поверь, ему было значительно хуже, чем тебе. — В моем случае результат не будет столь разрушительным, — огрызнулся Загесса, огрызнулся, потому что слишком хорошо понимал, как сильно зависит от этого человека. — Тем лучше для тебя, падре. Хочешь, я сокращу этот разговор? В одной из кают, несколькими ярусами выше, и почти в самом дальнем конце корабля, куда ушел Ламия, проснулся человек. Его сознание резануло по мыслям Загессы, будто лезвие, вызывая боль и неприятное чувство падения. Загесса подался к Хаотику быстрее, чем успел осознать, что делает, прячась в спасительный водоворот его мыслей. Хаотик не оттолкнул его, наоборот прижал к себе, позволяя дышать запахом сигарет, дезинфицирующего состава, который на кораблях всегда добавляли в воду, и своей кожи. Загесса всегда ненавидел запах сигарет, но в тот момент не мог раздражаться даже из-за этого. Какая-то часть отчаянно пыталась донести, что человек рядом враг. Должно быть, Загесса сказал это вслух, потому что водоворот чужого сознания стал почти искристым, а Хаотик тихо фыркнул от смеха: — Я не враг тебе, падре. Я просто колесо, под которое ты попал. Ничего личного, мне был нужен ты, и теперь тебе нужен я. — Я никогда не встречал более отвратительного человека, — судорожно цепляясь за него, ответил Загесса. — Я тебе верю, — Хаотик снова принялся гладить его по волосам, но голос звучал до странного отстраненно. — Я позер. Я люблю, когда все красиво, но я попал в очень уродливую ситуацию. В уродливой ситуации мне остается только совершать уродливые поступки. Загесса почувствовал, что сам хочет засмеяться, и на секунду мысль отозвалась страхом — пришло в голову, что Хаотик просачивается в него, в его личность, так быстро. Но желание смеяться пришло изнутри, не извне. — Ты утешаешь жертву изнасилования сразу после изнасилования, — сказал Загесса и положил руки Хаотику на талию. Сид рассмеялся: — И поверь, не в первый раз так делаю. Загесса поймал себя на том, что впервые назвал его по имени, пусть даже мысленно. Зависимость прогрессировала с невероятной скоростью и вызывала глухое, безнадежное чувство отчаяния. Цепляться за этого человека было так легко. … Ты, Чье имя невыразимо Речью, Ты, чьи руки направляют меня, не дай мне плутать во Тьме… — Ты не хочешь привязываться, — сказал Сид и потерся носом о его шею. — Это очевидно, — бесстрастно, насколько мог, отозвался Загесса, и в последний момент не выдержал, отвернул голову, открывая ему доступ. — Я отличаюсь от Отступника Доминика. Я не сошел с ума сам, вы это со мной сделали. — Да, — шепнул Сид ему на ухо. — И мы не станем извиняться. — Я считал себя выше ненависти, — Загесса обессилено прикрыл глаза. — Я ошибался. — Я хорошо цепляюсь за людей, падре, потому что не боюсь оставлять следы в их жизни, и не протестую, когда они делают то же самое со мной. Ты уже попал под колесо, ненавидь или люби, это не изменится. Но я советую тебе любить. Ты же верующий человек, ты и сам понимаешь, почему. Загесса судорожно выдохнул сквозь стиснутые зубы. Он никогда ни от чего не зависел, никогда ничего не боялся — совершенный Сын Творца. Падать оказалось больно. Еще больнее от того, что он не упал сам, его сорвали грубые, бесцеремонные руки, чтобы ласково поддерживать теперь, на дне. — Я ненавижу тебя, — хрипло выдохнул он, прижимаясь, наконец, к Хаотику всем телом. — Ненавижу тебя. — Шшш, — тот зачем-то гладил его по щекам, будто стирал слезы, укачивал как маленького ребенка — заботливо, искренне и жутко, и шептал. — Я здесь. Я никуда не уйду. Загесса не знал, сколько это продолжалось, иногда ловил себя на том, что что-то говорит, или что Сид ему что-то рассказывает, но в воспоминаниях остались только обрывки фраз. Бесстрастный инквизитор внутри Загессы только равнодушно и профессионально отмечал происходящее: укрепление внутренней связи, сцепка сознаний, попытка компенсировать насильственное вмешательство в психику. Бесстрастный инквизитор отмечал, как грамотно действовал Хаотик, привязывая к себе, и был бессилен. Загесса знал, что происходит, просто не мог этого избежать, только чувствовал, как все слабее сопротивление: — Это не настоящее, — устало сказал он, наконец, когда мир перестал расслаиваться на свои и чужие чувства. И они с Сидом остались в относительной тишине. — Конечно, нет, падре. Конечно, нет, но иногда фальшивые вещи совсем не слабее настоящих. — Я убью тебя, как только избавлюсь от этой зависимости, — он сидел в объятьях Хаотика. практически у него на коленях, и не чувствовал никакого противоречия, обещая это. — Не ври себе, падре. Ты никогда этого не сделаешь, — Хаотик снова погладил его по волосам. — Даже если тебе удастся избавиться от зависимости, ты не сможешь меня убить. Я — твой личный сорт дури, ты сделаешь все, чтобы держаться от меня подальше. Потому что одна моя улыбка и — дзинь! — ты снова превратишься в наркомана. — Сколько человек на «Хаосе»? — На данный момент двадцать шесть плюс легионер, минус ты. По данным Андерсена команда Хаотика состояла из тридцати человек, Загесса сделал мысленную заметку разобраться с несовпадением чисел позже. — Ты справишься, — сказал ему Сид. — Я все время буду рядом. Только протяни… мысль. — Я не смогу сломать Малкесту в таком состоянии. Я не смогу даже находиться с ним рядом. — Мне даже интересно, кого ты недооцениваешь больше — себя или меня? Поверь, когда наш друг мейстер окажется на «Хаосе», он будет практически ручным. Это было так абсурдно, что Загесса мог только смотреть на Хаотика снисходительно: — Ты хочешь похитить пророка? — Хочу, падре? — Сид хищно усмехнулся. — Нет, я это сделаю. Может быть не совсем один и не совсем лично, но сделаю. — Бессмысленно. Хаотик снова коснулся губами его виска и шепнул: — Бессмысленно так же, как пытаться поймать инквизитора. Но ты здесь, падре, и это хорошо, что ты веришь в Бога. Поверить в мои чудеса тебе будет совсем не сложно. *** Принимая из рук Ламии инъектор со снотворным для «корабельного сна», Слейтер отчетливо понимал, почему Сид так ненавидит неизбежность. Беспомощность была хуже всего, пережить ее теперь, когда они только спасли Сида, было еще тяжелее. Стоило поговорить с ним, убедить не рисковать и отложить, хоть ненадолго, но Слейтер уже видел, что это бесполезно. Кажется, просто научился понимать, когда Сид все для себя решил и не собирался размениваться на компромиссы. Загесса был опасен, это Слейтер осознавал, и так же отчетливо осознавал, что это не та опасность, от которой сможет защитить легионер. «Корабельный сон» был больше похож на потерю сознания — в одно мгновение Слейтер прижимал инъектор к сгибу локтя, а в другой уже открывал глаза, глядя на потолок капитанской каюты. Сида не было. Слейтер и не ожидал его увидеть, но внутри все равно что-то предательски сжалось. Сид мог пострадать, и никто не пришел бы ему на помощь, не в его собственном разуме. Слейтер напомнил себе, что Ламия был рядом, хотелось верить, что этого оказалось достаточно. На вызов церковник ответил практически сразу, его безмятежный и чуть надменный взгляд успокаивали. — Как все прошло? — не размениваясь на приветствия, спросил Слейтер. Главное он уже видел: Ламия был жив и вменяем, и это означало, что Сид не пострадал тоже. Судьба Загессы Слейтера интересовала мало. — Сносно, — сухо ответил Ламия. — Если ты хочешь подробностей, Хаотик Сид в состоянии ответить за себя сам. Слейтер не знал, насколько правильно спрашивать это у церковника, но все же уточнил: — Я могу позвонить ему сейчас? Ламия покачал головой, словно раздумывая, потом устало провел ладонями по лицу — надменность, высокомерие, которые Слейтер уже привык ассоциировать с церковником, исчезли, и стало заметно как тяжело ему все это давалось: — Ты можешь с ним связаться, — сказал Ламия. — Но я не рекомендую этого делать. Сейчас он занят Загессой. Это… важный этап. — Насколько опасен инквизитор? — Загесса не причинит Хаотику вреда. Просто не сможет, и даже если попытается, я смогу это почувствовать и вмешаться. Он об этом знает. Слейтер кивнул, принимая информацию к сведению: — Ты сказал, что на данном этапе мне лучше не вмешиваться. Объяснись. Он превышал свои полномочия, требуя от Ламии ответов, понимал это, но все равно не собирался брать слова обратно. Ему следовало знать. Ламия внимательно изучал его своими темными глазами прежде, чем ответить — Я заразил Загессу не любовью ко мне. Я заразил его собственным безумием. — Я не понимаю, — ровно отозвался Слейтер. — Зависимость, — сказал Ламия. — Загесса будет цепляться за Хаотика так же, как цепляюсь я. Нуждаться в близком контакте, чтобы не сойти с ума. Только тогда Слейтер понял. Связь. Сид был занят, создавал связь с еще одним человеком, возможно, такую же прочную, как с Ламией. Ярость, которая вспыхнула при одной этой мысли, почти удивляла, должно быть, Ламия чувствовал ее даже на расстоянии, потому что поморщился и посоветовал: — Держи себя в руках. Все не так, как тебе представляется. — Ты читаешь чувства, а не мысли, — холодно отозвался Слейтер. — Ты не можешь знать, что мне представляется. Ламия чуть усмехнулся: — Я читаю по твоему лицу. Слейтер не счел нужным отвечать, и выключил проекцию. Нашел в списке контактов Хаотика, выбирая защищенную линию, и только тогда отослал запрос связи. Ему нужно было знать, что Сид хотя бы ответит. *** Пробуждение легионера отозвалось тупой ноющей болью в черепной коробке, и инквизитор внутри Загессы бесстрастно отметил, что ментальные щиты, должно быть, вовсе перестали действовать, потому что сознание Леона Слейтера выплескивалось наружу будто потоком, с интенсивностью проецирующей Иконы, но без присущей Иконам мягкости. Загесса терпеть не мог подобного рода модификантов и именно за это — за удивительную навязчивость сознания. Это раздражало его в Лагатте и еще больше раздражало в Слейтере. Даже с того расстояния на котором Загесса не прочитал бы в обычном человеке ничего кроме поверхностных мыслей, легионер излучал едва ли не всего себя, транслируя и свое отношение к Хаотику Сиду и к самому Загессе. Еще одна омерзительная черта — легионер просыпался сразу. Не было никакого перехода со сна на бодрствование, когда Загесса мог бы успеть адаптироваться к постороннему сигналу. В одно мгновение легионер был просто далеким сознанием, с которого соскальзывал разум Загессы, а в другое он уже транслировал свои мысли и чувства в ментальный громкоговоритель. В первый момент Загесса судорожно выдохнул, цепляясь за руку Хаотика и за его сознание до боли, и только через минуту, смог создать хоть какое-то подобие ментальной заслонки — жалкую пародию на свой обычный щит. Чувства и мысли Слейтера просачивались внутрь, как назойливые насекомые, громкие и сильные, но теперь это было хотя бы терпимо. — Шшш, тихо, — Хаотик снова притянул Загессу в объятия, принялся укачивать, и пока он это делал, все остальные сигналы — навигатор, легионер, привычная узнаваемая пустота там, где был Ламия — отодвинулись далеко, слились в далекий едва различимый шум. — Скажи мне, кто проснулся. — Биомебель, — ровно отозвался Загесса, пристально следя за реакцией. Он не мог читать Хаотика как всех остальных, но какие-то отголоски выцепить все же получалось. Сознание Хаотика окрасилось теплом, потом холодным неприязненным равнодушием, образ Слейтера — собирательный концепт, распадающийся на блеск волос, запах, отголосок речи, тепло тела и все, из чего состоял для Хаотика Сида легионер Слейтер, неожиданно сильное — сменился лицом самого Загессы, бледным и с недовольно поджатыми губами, таким четким, будто Хаотик смотрел на визуальный файл. Главное, пусть опосредованно, всего лишь отголоском, но Загесса успел увидеть. Хаотик испытывал глубокую эмоциональную привязанность к Слейтеру, как ни парадоксально это было. Парадоксально, но выгодно. Загесса мог использовать это против него, и при первой возможности собирался это сделать. Рука, сжавшаяся на горле, заставила замереть, холодно посмотреть в серые глаза напротив — нередкий цвет, но все же довольно приятный. Хаотик ослабил хватку, невесомо погладил кончиками пальцев его горло и ласково сказал: — Не стоит обижать Леона. Думать обо мне плохо не стоит тоже. Я не читаю мыслей, падре, зато неплохо предугадываю намерения. Что ж, эту свою слабость Хаотик осознавал, и понимал, что Загесса попытается ею воспользоваться. — Твои способности мало меня интересуют. — Не стоит врать, падре, я на редкость интересная личность. Интересная личность, которая закроет глаза на одни вещи и не закроет на другие, — он улыбнулся до странности мягко и совершенно безумно и добавил. — Если ты хотя бы подумаешь о том, чтобы тронуть Леона, я устрою тебе ад, который удивит даже инквизитора. То, как именно он это говорил, заставило присмотреться внимательнее. Загесса никогда не был восприимчив к угрозам, но трезво оценивал уровень опасности. Хаотик был опасен, именно вот этой странной смесью противоречащих друг другу качеств — мягкость и угроза, жесткий расчет и взрывная спонтанность, изменчивость и стабильность. И он был нужен Загессе, по крайней мере, пока тот не сумеет найти способ взять собственное разбитое сознание под контроль. Хотя бы просто укрепить щиты до приемлемого уровня. Шепот обжег ухо и вызвал почти неодолимое желание отодвинуться — Загесса ненавидел подобную фамильярность. — Скажи, что ты понял меня, падре. — Вполне, — сухо отозвался Загесса. — Ты осознаешь, что легионер — твоя слабость, и пытаешься защититься там, где уязвим. — Бинго. Понятливым на этом корабле обещают кофеварку. — Ты не похож на человека, который легко подпускает к себе, — бесстрастно заметил Загесса. — Это существо, — он скривился, потому что при упоминании Слейтера Дар снова начинал ловить его навязчивые мысли, — не летает на «Хаосе» и двух месяцев. Мне сложно поверить в то, что оно стало тебе таким важным. Я вообще не склонен верить в привязанности у тебя и тебе подобных. — Ты обижаешь меня, падре. Подобных мне нет, — Сид намотал прядь волос Загессы на палец, отпустил и криво усмехнулся. — Не важно как, тебя должен волновать только свершившийся факт. Я озвучу его сам: Леон дорог мне. Верь в это, уважай это и будет тебе счастье. — Ты знал, что я пойму, и потому предупреждаешь. — И снова бинго. Я не враг тебе, падре. — Я могу с этим поспорить. — Не стоит. Тебе не понравится результат. — Возможно, — признал Загесса и сменил тему. — Итак, тебе нужен телепат. Что именно произойдет со мной после? — Зависит от того, как ты покажешь себя за испытательный срок. Я оставлю тебя жить на «Хаосе» долго и счастливо или отправлю полетать снаружи без скафандра, — Хаотик перестал улыбаться так быстро, будто кто-то стер его улыбку нажатием кнопки. — Но я не отправлю тебя одного на планету. Ты не сойдешь с ума. По-своему предложение было даже милосердным, зная порядки в пиратской среде, Загесса это осознавал. Так же как и осознавал, по чьему приказу Ламия отравил его сознание безумием. Сид рассмеялся: — Ты тоже заразен, падре. Я смотрю на тебя, и думаю, что могу читать мысли. «Злодей Хаотик Сид во всем виноват». Посмотри на это с положительной стороны. — С какой именно? — тщательно контролируя голос, и не позволяя себе ответить ментальным ударом, спросил Загесса. Хаотик продолжал улыбаться, но взгляд у него стал тяжелым и острым, похожим на то, как иногда смотрел Александр Андерсен: — У тебя, падре, есть редкая возможность пережить то, от чего ты не спас когда-то своего друга. Знаешь, друзья делятся неприятностями и счастьем. — Ты полагаешь, я мог что-то сделать? — резкие нотки все же просочились в голос. Этот человек смел обвинять его в том, что он не помог Доминику? Не спас его от сумасшествия? — Полагаю, падре? Я это знаю. В конце концов, я же смог. Загесса ударил, импульс получился слабым, и Хаотик только поморщился, отвесил ему оплеуху в ответ — беззлобно и обыденно — и посоветовал: — Не стоит, падре. Такие фокусы плохо на меня действуют. — Не стоит меня провоцировать. — Даже не собирался, — он собирался добавить что-то еще. Что-то еще про Ламию, это Загесса успел прочитать, но в воздухе возникла проекция вызова. Защищенный режим. Загесса все еще чувствовал сознание Слейтера, и потому знал, кто звонит и зачем. Желание легионера, чтобы Сид отозвался, было настолько острым, что оседало горечью на языке. Если Хаотик не примет вызов, это не пройдет для его легионера бесследно. Загесса это чувствовал. Через несколько секунд Сид все же нажал «принять». *** Слейтер осознавал, что поступает глупо. У него не было ни одной веской причины звонить Сиду, ни одного оправдания, более того, он получил четкие рекомендации этого не делать. И все же это было важно. Именно теперь, когда не было ни повода, ни оправдания, было важно знать, что Сид рядом. Что на него можно рассчитывать, несмотря ни на что. Времени оставалось все меньше и меньше, оно утекало сквозь пальцы. Каждая минута рядом с Сидом казалась ворованной, украденной у неизбежности, и потому особенно драгоценной. Слейтер бездумно смотрел, как течет бесконечная полоса ожидания на проекции связи, и хотел, чтобы Сид принял вызов. Хотя бы в этот раз, точно знать, что Слейтер ему важнее планов. Сид подтвердил коннект: — Леон? Ты звонишь рассказать о сюрпризах? Слейтер встал безупречно прямо, неотрывно глядя Сиду в глаза, и коротко отозвался, пряча в уголках губ улыбку: — Я считаю, что нецелесообразно оставлять тебя с инквизитором без охраны и прошу разрешения присутствовать на допросе. Сид сидел рядом с Загессой, практически прижимая его к себе, но это не имело значения. Он принял коннект. Предлог был прозрачный, будто стекло, но Слейтера это не волновало. Откажет Сид или согласится, не имело значения. — Леон, ты мог бы просто сказать, что хочешь меня видеть. Довольно внезапно для тебя. Слейтер кивнул, с трудом сохраняя бесстрастное выражение лица, и заставляя себя не улыбаться: — Я просто хочу тебя видеть. Загесса с шумом втянул в себя воздух, и обессилено уткнулся лбом Сиду в плечо: — Держи это существо как можно дальше от меня, — Слейтер впервые слышал голос инквизитора, и тот оказался именно таким, каким он его представлял — глубоким, сильным, уверенным и чуть надменным. — Боюсь, сейчас я немного занят с нашим новым приобретением, — Сид улыбнулся в ответ. — Я приду, как только освобожусь. — Я подожду. *** Следующие два суточных корабельных цикла Слейтер не видел Сида. Тот не возвращался в каюту и не пытался звонить. Ожидание нельзя было назвать приятным, но оно и не подавляло. Сид оставался на корабле, в относительной безопасности, и просто не имел возможности ни на что отвлекаться. Бессмысленно было требовать у него время, которое он не мог Слейтеру дать. Даже если времени у них с Сидом оставалось все меньше. Об этом Слейтер старался не думать. «Хаос» вышел из гипера и теперь возвращался к Равоне. На сей раз, точка выхода была ближе к планете, и они должны были прибыть на орбиту за три стандартных дня. Слейтер потратил, время пока Сид был занят с Загессой на восполнение пробелов в собственном образовании. Учеба была одним из немногих удовольствий, в которых Слейтер не отказывал себе даже во Дворце, но во Дворце информация была ограничена его доступом легионера. На «Хаосе» Слейтер не был ограничен ничем кроме времени. Со временем творилось что-то странное. Оно то летело, стоило Слейтеру по-настоящему чем-то увлечься, то тянулось бесконечно и скучно, в бездумном и отупляющем ожидании звонка. Слейтер не оставался спать в каюте Сида, предпочитая диван в общей зоне, и слишком часто смотрел на проекцию связи, в надежде вопреки всему увидеть значок пропущенного сообщения или вызова. В остальном все было почти обыденно. Команда по-прежнему сторонилась легионера, и Слейтера это устраивало — редких контактов с Уорреном, Форкс и Ламией ему почти хватало. Об Александре Андерсене он тоже старался не вспоминать. Мысль о том, что Сид пережил на «Роджере» все еще отдавалась внутри глухой, бессильной злостью. Когда справиться с ней не удавалось или просто долго не получалось уснуть, Слейтер отправлялся на стрельбище. Он привык находиться там один, в редких случаях, мог пересечься с Форкс, но остальные члены команды или избегали легионера, или просто не любили это место. Слейтеру там нравилось — просторный пустой зал, одинаково удобный, как для стрельбы, так и для спарринга. Боевой робот был меньше тех, которые использовались во Дворце, или того, с которым Слейтер дрался на Арене «Крылатой Марии», зато он оказался проворней, с более сложной конструкцией, типичной для механизмов негуманоидного типа. Больше всего робот был похож на помесь механической крысы с пауком, но Слейтера его внешний вид интересовал слабо. «Только не сломай», — сказала Форкс Слейтеру, копируя матрицу управления в его личный компьютер, и дополнительное ограничение делало спарринг интереснее. Во Дворце Слейтер редко думал о тренировках легионера, как об игре. Тренироваться с роботом, зная, что никто не оценивает и не фиксирует каждый шаг и каждое движение, что в любом случае никто не пострадает, оказалось почти весело. Приятно было чувствовать собственную силу и собственное превосходство над машиной. Приятно было позволить себе то, на что никогда не стал бы размениваться в настоящем бою с себе подобными, приятно было представлять, как смотрел бы на него Сид, если бы увидел. Слейтер думал об этом иногда, воображал, как оно могло бы случиться, и мысленно смеялся над собой. И все же в следующий раз с Сидом они встретились именно на стрельбище. Слейтер стрелял в появляющиеся сразу в воздухе проекции-мишени, перемещался между ними, скорее играясь, чем действительно прикладывая усилия — программа управления стояла на максимальном уровне сложности, но для легионера он все равно оставался слишком легким — и уворачивался от атак робота, не пытаясь атаковать в ответ. А потом массивные двойные двери, отделяющие стрельбище от коридора с карцером, скользнули в стороны, и за ними стоял Сид. Глупо, но заметив его, Слейтер едва не получил тяжелым металлическим хлыстом робота в висок. Ушел в последний момент в сторону, мягко перетекая в стойку, в последний момент перехватывая один из механических манипуляторов в районе сочленения, и бросив роботом в стену. Сид картинно зааплодировал, а движущиеся проекции мишеней замерли. Робот приземлился на нижние манипуляторы и застыл — программа нападения получила отбой. — Леон-Леон, — картинно вздохнул Сид, приближаясь, а Слейтер не мог отвести от него взгляда. — Стоит мне только отвлечься на пару дней, и что я вижу по возвращении? Ты ломаешь ценное и очень сексапильное железо. Он выглядел лучше, чем в прошлый раз на проекции, тени под глазами хоть и не исчезли совсем, но стали прозрачнее, на левой руке снова был механический мизинец, взамен того, который отобрали на «Роджере». — Просто сублимирую, — сказал Слейтер, перемещаясь вперед, к Сиду, понимая, что для человека это будет выглядеть, будто он исчез из одной точки и появился в другой. Сид непроизвольно отступил на шаг, и рассмеялся: — Я боюсь спрашивать, что именно ты сублимируешь. — Желание пойти и отобрать тебя у инквизитора, — спокойно ответил ему Слейтер, делая еще шаг вперед. На сей раз, Сид остался на месте, и они почти соприкоснулись. — Тогда я появился очень вовремя, — легко отозвался Сид, но Слейтер чувствовал исходящее от него подспудное напряжение. — Да. — Никого кроме нас с тобой сейчас, Леон, — снова рассмеялся Сид. — Только ты, я и может быть совсем немного сопливой романтики. Слейтер наконец решился обнять его, привлечь к себе, и коснуться губами его макушки, зарываясь лицом в спутанные черные волосы, чувствуя, как щекочут шею перья. Тело в его руках напряглось на секунду, а потом расслабилось — мгновенно и сразу, будто маскируя тот первый момент напряжения, и это сказало Слейтеру больше, чем все, что произнес Сид, придя на стрельбище. — Я готов поменять немного романтики на немного искренности, — сказал Слейтер, чуть отстранившись, чтобы смотреть Сиду в глаза. — Тебе все еще плохо. Я не слишком хорошо понимаю людей, но это видно даже мне. Сид фыркнул в ответ, и вся его артистичная непринужденность будто бы померкла, отодвинулась на задний план. — Не скромничай, Леон. Ты все же меня подловил. Мне не плохо, по крайней мере, мне лучше, чем было два цикла назад. Неестественная веселость просто мой фирменный стиль. — Простая наблюдательность, — Слейтер снова позволил себе коснуться волос Сида. — Простая наблюдательность непростого легионера, — поправил Сид, и сменил тему. — Как тренировки? Слейтер равнодушно пожал плечами: — Простые. — Еще немного, и я действительно начну чувствовать себя всего лишь смертным, Леон. Что же тогда непросто тренировки? — Бой с легионером. — Могу представить, — Сид слегка потерся носом о его плечо. — Твоя мини-битва с бывшим другом произвела впечатление. — Предпочел бы не повторять. Наконец-то находиться рядом с ним так близко было до абсурдного правильно, стоять, прижимаясь к хрупкому человеческому телу и говорить о вещах, которые не имели никакого значения. А потом они замолчали, и это оказалось еще легче. Слейтер дышал с Сидом в унисон, намеренно подстраиваясь под его ритм, и ничего не говорил. Сид молчал тоже, будто у него внезапно кончились слова. Потом он неожиданно выдохнул, расслабляясь по-настоящему, и притянул Слейтера к себе, чтобы выдохнуть в губы: — Черт, Леон, знал бы ты, как я скучал. — Всего два корабельных цикла, — отозвался Слейтер, даже если они и ему теперь казались бесконечными. Он осторожно коснулся губ Сида своими, почти сразу углубил поцелуй, не в состоянии оторваться даже на секунду, и чувствуя, как просыпается внутренний голод, который неизменно ассоциировалась у него с Сидом. Поцелуй был горько-сладким и жарким, и почти до боли хотелось стать ближе. — С падре сутки засчитываются за пять, — усмехнулся Сид, когда они наконец оторвались друг от друга, тяжело дыша. Невероятно хотелось поцеловать его еще раз, так, чтобы Сид забыл не только об инквизиторе Загессе, но даже собственное имя, до дрожи — прикасаться, быть рядом, делиться теплом и купаться в ощущении чужого присутствия. Еще немного, еще один поцелуй. Слейтер понимал, что не сможет себе его позволить. Он был телохранителем Хаотика Сида, какие-то вещи он не имел права упускать из виду, когда Сид сам о них заговаривал: — Что с инквизитором? — отстраниться стоило огромного труда, и Слейтер так и не смог себя заставить убрать руки с талии Сида, так он мог ладонями чувствовать его дыхание. — Сейчас с ним моя душа и Уоррен, — Сид фыркнул, проследил пальцами прядь его волос. — Не заморачивайся на его счет, Леон. Падре будет вести себя хорошо. Поверь, я умею убеждать. — Он опасен, беспокоиться на его счет — часть моей работы, — напомнил Слейтер. — Брось, Леон, просто поверь мне, он будет делать то, что ему скажут. — Предпочту подстраховаться. Сид вздохнул: — Слушай, не доводи его. Такие как моя душа и падре терпеть не могут таких, как ты — говорят, у вас слишком громкое сознание. — Удобная отговорка, — холодно отозвался Слейтер. — Я способен принять, что мое присутствие причиняет неудобства Ламии, но инквизитор должен намного лучше себя контролировать. — Мы с моей душой приложили немало усилий, чтобы устроить раздрай в его голове. Падре сейчас не тянет на стабильность. — Я все равно настаиваю на том, чтобы присутствовать при ваших встречах, — упрямо повторил Слейтер. Сид рассмеялся, глядя на него чуть прищуренными глазами, и во взгляде сквозило предупреждение, как всегда, когда Слейтер начинал спорить: — Занятная формулировка, Леон. Ты хочешь, чтобы я сказал тебе «нет»? Тогда просто попроси. Давить дальше означало спровоцировать Сида на негатив и агрессию, и Слейтер попробовал иначе: — Загесса нужен тебе, чтобы вытащить информацию из Малкесты, — сказал он, понимая, что рискует. — Я уверен, что присутствие мейстера черных больше воздействует на психику телепата, чем мое. Если я буду находиться с Загессой рядом, его устойчивость к негативному влиянию должна стать лучше. Сид рассмеялся, легко встрепывая его волосы: — Леон-Леон, ты неподражаем. Отличная попытка, но я не верю в твое желание помочь бедному падре акклиматизироваться. — Среди моих желаний нет ничего подобного, — бесстрастно признал Слейтер. — Я всего лишь говорю, что мое присутствие может быть полезно. Ты знаешь и сам причину, по которой я хочу быть к тебе ближе. Он невесомо коснулся пальцами скулы Сида, аккуратно провел вверх, к уголку глаза, и позволил себе показать то, что обычно прятал за равнодушным фасадом легионера: — Я хочу быть к тебе ближе, хочу защищать тебя, иметь право прикасаться и находиться рядом, до самого конца, каким бы он ни был. Я осознаю, что у нас мало времени, и терять его очень больно. Пожалуйста, — спокойно попросил он, зная, что именно так Сиду сложнее будет ему отказать. — позволь мне быть рядом. — Леон… — Пожалуйста. Ты обещал мне все, что сможешь дать. Дай мне еще немного времени рядом с тобой. Нечестно было так обращаться с Сидом, нечестно было давить на болевые точки, точно понимая, что делаешь, но Слейтер не собирался ни отступать, ни просить прощения. Он хотел быть рядом с Сидом, и что еще важнее, быть с ним рядом, когда инквизитор мог представлять угрозу. Щепетильность определенно была неуместна. Сид невесело усмехнулся, и легко боднул лбом его плечо: — Ты быстро разобрался, на что давить, Леон. А я всегда плохо переносил искренность. Левел плюс в умении манипулировать Хаотиком. — Разреши мне, — снова попросил Слейтер, прижимая Сида к себе. — Черт, я еще даже не успел сказать тебе «да», а уже жалею. Слейтер невесомо коснулся губами его лба и шепнул: — Спасибо. — Не благодари. Ты еще не видел, каким я могу быть.