ИГРА ВСЛЕПУЮ

*** По какой-то причине Раллен не стал отвечать на вызов сразу. Возможно, хотел продемонстрировать Хаотику, что условия теперь диктовал «Роджер», возможно, просто ожидал какой-нибудь неприятный сюрприз. Лагатт не стал спрашивать, уточнил только: — Сколько вы заставите их ждать? — Около получаса, — блекло ответил Раллен. Лагатта уже давно перестала нервировать эта его странно незапоминающаяся манера, и все же иногда противоречие между ситуацией и реакцией первого помощника слишком сильно бросалось в глаза. Служило чем-то вроде тревожного сигнала, заставляя обращать внимание на слова, а не отвлекать от них. — Вы не думаете, что это опасно для капитана Андерсена? — Капитан — их единственное преимущество в сложившейся ситуации. Им невыгодно… Что именно невыгодно Хаотику Раллен договорить не успел. Проекция связи, которая оставалась все это время в режиме ожидания, активировалась сама собой, обрывая его слова на середине. Лагатт поймал себя на том, что подсознательно ожидал увидеть Хаотика — таким, каким он увидел его впервые: безгранично самоуверенным, с кривой усмешкой и холодным, цепким взглядом. Вероятно, за спиной Хаотика, будто телохранитель стоял бы Слейтер, это бы тоже Лагатта не удивило. Но с проекции на них с Ралленом смотрел не Хаотик Сид. На них смотрел Александр Андерсен. Человек, как Лагатту вдруг вспомнилось, который мог управлять любыми системами «Роджера». — Сэр, — безразлично поздоровался Раллен, коротко склонив голову. — Раллен, — Андерсен кивнул в ответ. — Приказ всем кораблям: не стрелять. Сохранять выжидающую позицию до моего возвращения на флагман. Я вылетаю в челноке. Подготовьте шлюз. Он говорил уверенно и четко, с той самой тяжеловесной убежденностью в собственных словах, которые вызывали у Лагатта желание встать навытяжку, будто во Дворце перед вышестоящим офицером. Тон Раллена не шел с его словами ни в какое сравнение, он был блеклым и скучным, как и сам первый помощник: — Не так быстро, капитан. Я отказываюсь принимать вас на корабль, пока не получу объяснений. Воцарившимся на капитанском мостике молчанием можно было резать воздух. «Вы с ума сошли?» — хотелось спросить Лагатту, и он, возможно, так бы и сделал, если бы рискнул привлечь к себе внимание. — Вы отказываетесь принимать меня на моем корабле, Раллен? — взгляд Андерсена стал тяжелым и острым. Без слов напоминал, кто на самом деле имел право на «Роджер». — Видимо, да, сэр, — равнодушно ответил Раллен. — Это связано с тем, что вы стреляли по собственным спутникам всего несколько часов назад. Я ставлю под сомнение, что вы в своем уме. Капитан недовольно поджал губы, и Лагатт моментально порадовался, что это недовольство было направленно не на него: — Хорошая попытка, Раллен, но сумасшедший я или нет, я все еще капитан. Если я захочу, «Роджер» откроет мне шлюзы. — Я знаю об этом, сэр, — сухо отозвался Раллен. — Не сомневайтесь, сэр. Я хочу слышать не о ваших возможностях. Я хочу услышать объяснения. Почему вы предали собственных людей? Андерсен помолчал, вероятно, борясь с раздражением, или же подбирая слова: — Вам не кажется, что подобные вещи лучше обсуждать лично? — Кажется, — легко согласился Раллен. — Увы, я не хочу находиться с вами на одном корабле, пока не получу ответы на свои вопросы. Извините, если вас это раздражает, капитан. Лагатт нервно облизал губы, слушая их разговор. Он мог ожидать любой реакции, и боялся того, как отреагирует Андерсен, но тот неожиданно не стал угрожать или требовать. Только вздохнул раздраженно: — Вы хотите поговорить при свидетелях? Я не один в помещении. — Как видите, я тоже, сэр. Говорите. — У меня были причины увести «Хаос» как можно быстрее с торгового маршрута, и я не мог позволить, чтобы корабль попал в захват «Роджера» сразу, — Лагатт видел, что ситуация Андерсена раздражала, и сам боролся с желанием вмешаться и страхом привлечь к себе внимание. — Этого достаточно, первый помощник, или вы решили устроить мятеж. — Видимо, решил, сэр. Что изменилось теперь? Вы все-таки вывели нас на «Хаос». — Не забывайтесь, Раллен, — спокойно, бесстрастно посоветовал ему Андерсен, а Лагатт как-то почти физически почувствовал, что первый помощник только что перешел некую невидимую грань. И, независимо от мотивов Раллена, у этого будут последствия. — Я в любой момент могу перестать вам подыгрывать. — Сэр, — Лагатт сделал шаг вперед, привлекая к себе внимание, и быстро облизнул губы, прежде чем заговорить снова. — Я уверен, первый помощник не хотел вас оскорбить. Мы просто не понимаем ваших мотивов. Вы мечтали убить Хаотика, а теперь защищаете его. — Не стройте из себя дурака, Маркус, — бесстрастно ответил ему Андерсен. — Вам не идет. Ситуация изменилась. Я больше не расцениваю Хаотика Сида, как врага, — он перевел взгляд на Раллена, и молчал довольно долго. Раллен тоже не спешил ничего говорить в ответ, и повисшее в рубке молчание давило физически, в нем каждый звук казался Лагатту тревожно-отчетливым. Андерсен нарушил тишину первым: — Мы очень давно знакомы, Раллен. Вам нужны не объяснения, вам нужно, чтобы я извинился. Вы имеете право требовать их от меня. А я имею право вернуться на мой корабль. Отдайте приказ готовить шлюз. Мы поговорим, когда я буду на борту. Лагатт видел, как Раллен колеблется, делает выбор, и не мог даже представить, что делал бы сам на его месте. Наконец, Раллен коротко кивнул и сказал: — Хорошо, сэр, я сделаю, как вы требуете, и буду ждать извинений. *** Вещей набралось совсем немного — одна армейская сумка, да и та не полная. Форкс раньше никогда не осознавала, как мало всего связывает ее с «Хаосом». Сборы и получаса не заняли. Складывая одежду, механически и бесстрастно, Форкс поймала себя на каком-то странном безразличии, словно чувства припорошило снегом, и сама она только иногда выныривала из этой апатии — на пару мгновений, а потом безразличие накатывало снова. Наверное, стоило с этим бороться, Форкс это понимала, и все равно ничего не делала. Сложила сумку, перепроверила оружие, окинула прощальным взглядом каюту и вернулась в рубку. Андерсен с Сидом были уже там, Андерсен разговаривал с первым помощником «Роджера». Слова Раллена всколыхнули что-то внутри — беспокойство? раздражение? — но чувство тут же притупилось, сгладилось под всепоглощающей волной безразличия. После того, как «Роджер» разорвал коннект, Сид с Андерсеном отправились к шлюзу, и Форкс пошла за ними, понимая, что вот-вот все закончится. Команда провожала ее взглядами — вопросительными, иногда настороженными, но по большей части полными облегчения, что на «Роджер» отправляли не их. У челнока почти никого не было — пара техников проверял аппарат перед вылетом, Уоррен мялся рядом с трапом, под слегка снисходительным взглядом Ламии, да легионер изображал из себя живое изваяние — вот и все проводы. Форкс внезапно почувствовала себя, как в какой-то дешевой мелодраме, одной из множества просмотренных мелодрам про космические войны, где принцессу одной нации отдавали в заложники вражескому генералу. Мысль об этом неожиданно рассмешила, тем более, что ситуация и правда была похожая, разве что принцессой Форкс себя совсем не чувствовала. Почему-то от этого становилось немного легче. Она посмотрела на Сида, и тот тайком подмигнул ей — весело и хитро, и апатия отступила перед привычным и почти родным желанием дать капитану в морду. Его следующие слова только усилили это чувство: — Карета готова, девочка моя. Я привесил бы вам с Алексом банки на закрылки, но не нашел их. — Можете в качестве компенсации привесить себя, — фыркнула Форкс, чувствуя, что оттаивает, чувствуя, что ничего еще не закончилось. — Из меня получится плохая банка, — отмахнулся Сид, подходя к ней, и неожиданно сгреб в объятья, запрокинул назад, будто в танго, заставив охнуть, но поцеловал не в губы, а в лоб, вопреки всем законам жанра. Форкс это насмешило. — Мы расстаемся, — пафосно сказал Сид и подмигнул. — Ненадолго. Я планирую звонить и доставать тебя жалобами. — Я не стану брать трубку, — усмехнулась Форкс, когда он отпустил ее, и повернулась к Андерсену, молча разглядывая его несколько мгновений, сама не зная зачем. Андерсен молчал тоже, не задавая идиотских вопросов и не торопя ее. — Я готова, капитан, — наконец сказала она ему, и Андерсен подал ей руку. — Идемте, Изабелла, — он сказал это бесстрастно и спокойно, как и подобало капитану, но его пальцы коротко на секунду сжали ее ладонь, молчаливо обещая поддержку, и Форкс кивнула, поднимаясь по трапу. — Эй, первый помощник! — Уоррен окликнул ее неожиданно, и немного смущенное выражение его лица выглядело даже забавным, заставило улыбнуться. — С тобой было классно работать. Не позорь там нашу команду. — Это вы, ублюдки, меня не позорьте, — сказала ему Форкс и скрылась в челноке, устроила сумку в боковом отсеке, села в кресло, бросая последний взгляд на окно-проекцию. Шесть лет на «Хаосе», долгий срок. — Вы жалеете, Изабелла? — спросил ее Андерсен, устраиваясь напротив. — Не знаю, — ответила она честно. — Наверное. Это ничего, пройдет. Что-то изменилось. Мне просто нужно к этому привыкнуть. *** Сид улыбался все время, что челнок готовился к старту, улыбался, когда выходил за заграждающее поле, все время, что его можно было увидеть на окнах-проекторах, как позднее понял Слейтер. Они наблюдали за предстартовой подготовкой сквозь защитный экран: вот челнок медленно поднялся, слегка покачнулся на антигравитационной подушке, плавно подался вперед к медленно раскрывающемуся шлюзу и, наконец, включил двигатели. Мелькнули голубоватым приводящие элементы, и челнок сорвался вперед, моментально превратившись в едва различимую точку на фоне громады «Роджера». Шлюз закрылся, и в тот же миг Сид как-то потускнел, перестал улыбаться, будто моментально постарел на несколько лет, и Слейтер только теперь обратил внимание на то, насколько тот устал. — С ней все будет в порядке, — негромко сказал Ламия, и Сид фыркнул, безрадостно, но хотя бы не безнадежно: — Должно быть, я действительно плох, душа моя, если даже ты меня утешаешь. Забей, я просто еще не отошел от стопок. Наши дела с Алексом еще не закончены, скорее всего, я вижу девочку не в последний раз. И вообще, — он преувеличенно живо потер руки, словно заставляя самого себя встряхнуться. — Нечего стоять тут и киснуть. Нас ждут великие свершения. Без преувеличений, великие. От винта! Слейтер смерил взглядом его неестественно прямую фигуру, и пожалел, что не может просто уволочь Сида в каюту и послать всех окружающих к черту. *** — Челнок вышел из шлюза, сэр, — доложил связист. — Запрашивают стыковку по стандартному протоколу. — Запустите биологический скан, — равнодушно ответил Раллен. — Я хочу быть уверен, что капитан Андерсен находится на корабле. — Есть, сэр. Что вы прикажете касательно «Хаоса». Мы готовы к атаке. Лагатт непроизвольно вздрогнул, услышав это: — Вы же не собираетесь… Вы не можете их подстрелить! Капитан… Внутренности обожгло страхом. Лагатту было все равно, что станет с Хаотиком, но он слишком хорошо помнил разговор с капитаном Андерсеном у пыточного кресла, отлично понимал, что тот сделает с Ралленом, если… — Уймись, — бесцветно посоветовал Раллен, и обратился к связисту. — Приказ всем спутникам — не стрелять. — Отменить огонь, сэр? — уточнил тот. — Нет, просто не стрелять. Лагатт нахмурился, не до конца понимая, в чем разница, и только тогда вспомнил, что это стандартная армейская формулировка: «отменить огонь» означало временно убрать оружие, снять цель с прицела. Если так «просто не стрелять» подразумевало, что Раллен продолжал держать «Хаос» на прицеле. Вся ситуация нервировала, и Лагатт поймал себя на желании вернуть капитана и улететь. И черт с ним, с Хаотиком. Лагатт больше не хотел даже слышать про этого подонка. — Как скоро челнок будет здесь? — уточнил Раллен. — Делая расчет из их нынешней скорости примерно минут через двадцать. Они идет медленно, видимо, чтобы мы могли провести сканирование, — ответил офицер. — Есть какие-нибудь результаты? — Мы опознали сигнатуру капитана Андерсена, сэр. Вместе с ним в челноке находится еще один человек. Личность не установлена. — Какие показатели у капитана? — поинтересовался Раллен, и Лагатт посмотрел на него удивленно: — Вы сомневаетесь, что это он? — Я сомневаюсь во всем, что делает Хаотик, — бесцветно ответил тот. — Полезная привычка. Офицер? — Исключено, сэр. Приборы фиксируют некоторое отклонение в составе крови, по уровню токсичности похоже на стимулятор, но это совершенно точно капитан. — Состояние капитана? — Пока сложно судить, сэр, — офицер замялся, и даже Лагатту стало ясно, что он не хочет договаривать. — Мы фиксируем некоторые физические повреждения, но ничего опасного для жизни. — Какие именно физические повреждения? — совершенно бесцветно, и в этот раз от этой блеклости снова веяло жутью, спросил Раллен. — Сэр, я не думаю… — Не думай, — первый помощник не повышал голоса, но офицер судорожно вздохнул, словно на него накричали. — Какие повреждения? — Механические повреждения кожного покрова, насколько мы можем судить. Порезы или… — Следы от плети, — спокойно закончил Раллен, и Лагатт, сам не зная почему, тут же схватил его за руку: — Подождите, сэр. Вы не можете быть уверены, что это… точнее можете, но ведь капитан не ранен серьезно. После того, что было с Хаотиком на пыточном кресле, ведь могло быть и хуже, и капитан сам приказал не стрелять… — Убери руку. — Извините, — Лагатт отпустил немедленно, радуясь, что переключил внимание на себя. По крайней мере, пока Раллен разговаривал с ним, он не стрелял по «Хаосу». — Давайте оставим капитану самому право решать. Это он пострадал, и именно у него счеты с Хаотиком. — Я не собирался стрелять, — после непродолжительного молчания ответил Раллен и снова переключился на связиста. — Есть догадки, кем является второй человек на челноке? — Мы знаем только, что это не Хаотик, сэр. — Церковник? — Нет, сэр. У Детей Творца легко распознаваемый сигнал, к тому же это женщина. — Должно быть, первый помощник «Хаоса» — Бель Форкс, — сделал вывод Раллен. — Если Хаотик хочет переговоров, логично, что он отправил ее. Лагатт проанализировал услышанное и все-таки решился спросить: — Если он хочет переговоров, почему не летит сам? — Он посылает представителя. Это обычная практика. — Обычная практика для чего? — Я не уверен, — Раллен вывел на проекции изображение челнока и приблизил к себе. — Но предполагаете, — так же как сам Лагатт предполагал, что ответ ему не понравится. — Просто делаю выводы. Исходя из того, как это выглядит, «Хаос» собирается просить у «Роджера» покровительства. Похоже, капитан Андерсен привел к нам новый спутник. Лагатт нервно сглотнул, провожая путь челнока взглядом, и искренне понадеялся, что Раллен ошибается. *** — Вам нечего бояться, Изабелла, — сказал Андерсен, заметив, как внимательно она наблюдала за приближающимся «Роджером» на экране-проекции. Вблизи фрегат подавлял: стремительный, опасный и жуткий. Мощный корабль, на фоне которого даже «Хаос» казался почти игрушкой. — Я боюсь не того, что мне сделают, — после недолгого молчания признала Форкс, и не стала продолжать дальше. Андерсен спросил: — Чего именно? Его вопрос вызвал у Форкс усталую усмешку: — А вы не стесняетесь задавать каверзные вопросы. — Я уже дал вам понять, вы мне не безразличны, — спокойно отозвался Андерсен, так, как будто это было самым естественным ответом на свете. — Естественно, что я спрашиваю. — Иногда я думаю, что у вас с Хаотиком больше общего, чем кажется с первого взгляда. Капитан тоже никогда не оставлял меня в покое, — она недовольно поджала губы и исправила собственную оговорку. — Бывший капитан. — Вы представитель, Изабелла, — отозвался Андерсен. — Технически, Хаотик все еще имеет право называться вашим капитаном. — А вас мне как называть? По фамилии. — Я предпочел бы просто «Александр». Форкс представила, что будет так звать его на людях и смущенно мотнула головой: — Исключено. Я и без того слишком часто краснею в вашем присутствии. Не хочу позориться перед командой. К тому же это нарушение субординации. — Тогда зовите по фамилии. Изабелла, что на самом деле вас беспокоит? Она насуплено хмыкнула: — Вы все равно не успеете вытянуть из меня правду, пока мы летим. Это, правда, ничего особенного. Просто личные заморочки. — Нам лететь около получаса — пока «Роджер» не проведет био-сканирование. Я постараюсь успеть. — Просто… — она замялась, подбирая слова. — Просто я не уверена, кем стану на «Роджере». На «Хаосе», каким бы придурком ни был капитан, а может быть именно поэтому, я всегда чувствовала, что я ему нужна. На «Роджере» все станет по-другому. У вас укомплектованная команда. — Если вы опасаетесь этого, то напрасно. На самом деле, у меня есть для вас работа, которая больше, чем «Хаос» и «Роджер» вместе взятые. Я, правда, не хотел говорить об этом до нашего возвращения на корабль. — Я не вполне понимаю, — признала она. — Очередная гениальная идея Хаотика Сида, — невозмутимо отозвался Андерсен, и по его тону было невозможно понять, издевается ли он или говорит всерьез. — Звучит угрожающе. — Скорее просто масштабно, — Андерсен активировал проекцию личного компьютера и отправил ей. Форкс недоуменно покрутила космическую схему в воздухе, пытаясь понять, на что именно смотрит. — Я хочу, чтобы вы помогли мне основать государство. *** Несмотря на то, как он обращался к Андерсену по связи, Раллен пошел встречать своего капитана в шлюзовой отсек. Лагатт пошел вместе с ним, стараясь подавить внутреннюю нервозность. Теперь, когда никто не стремился стрелять в «Хаос», и не перетягивал внимание капитана Андерсена, слишком легко было вспомнить, что именно Лагатт не смог его защитить, когда капитана забрал Хаотик. — Расслабься, — равнодушно посоветовал ему Раллен, глядя на расширяющийся вход шлюза. — Я просто не знаю, как капитан отреагирует на меня, когда увидит, — признал Лагатт. — Не уверен, как должен реагировать я сам. — Скорее всего, он тебя проигнорирует. Этот вариант Лагатт тоже рассматривал, но почему-то он все равно не казался ему особенно приятным: — Думаете, ему настолько все равно? — Да, — бесцветно ответил Раллен. — Хотя он может поздороваться. Не стоит ожидать от капитана Андерсена слишком много. Он не слишком эмоциональный человек. Небольшой черный челнок медленно вплыл в шлюз, игрушечно-мелкий по сравнению с огромным помещением, рассчитанным принимать целые суда. — Не хочу обидеть вас, сэр, — сказал Лагатт. — Но по сравнению с вами капитан Андерсен просто образец эмоциональной чувствительности. — Я знаю, — бесцветно сказал Раллен и едва заметно улыбнулся. Зрелище немного нервировало. И по-своему притягивало взгляд, потому что, когда Лагатт перевел взгляд на дверь челнока, Андерсен как раз выходил наружу. Он двигался медленнее, чем обычно, тяжелее, но не выглядел серьезно раненым. Следом за Андерсеном вышла высокая светловолосая женщина, должно быть Бель Форкс, если Раллен не ошибся в своих расчетах. Она была одета во что-то очень похожее на униформу силовиков только без опознавательных знаков, и держалась неуловимо по-военному. Хотя зрение легионера легко фиксировало и легкую дрожь ее пальцев, и короткий нервный взгляд на Раллена. Первый помощник Хаотика нервничала больше, чем хотела показать, и Лагатта это устраивало. По крайней мере, ситуация не только ему казалась чем-то из ряда вон выходящим. — Капитан, — коротко кивнул, приветствуя Андерсена Раллен, и тот ответил таким же кивком: — Вольно, Раллен. Маркус, — ну, по крайней мере, Лагатту он тоже кивнул. — Знакомьтесь. Изабелла будет представителем «Хаоса» на нашем корабле. — Предпочитаю Бель Форкс, — сухо сказала она. Раллен ее проигнорировал: — Вы ничего не хотите мне объяснить, сэр? — Хочу, первый помощник, — спокойно отозвался Андерсен. — Но сначала я хочу показаться команде и услышать доклад о состоянии армады. Идемте. Челнок могут проверить и без нас. То, как команда встречала капитана, заставило Лагатта остро ощутить себя лишним. Он, наверное, ушел бы к себе в каюту, если бы не Бель Форкс. В конце концов, она не могла не испытывать схожих чувств, и как-то все же не показывала неловкости. Лагатт не собирался ей уступать, он, в конце концов, был легионером. Потому он тенью следовал за Андерсеном, молчал и терпеливо ждал, когда все это закончится. Хотя, рассуждая логически, ритуал встречи мог бы затянуться намного дольше. Наконец, они поднялись на капитанский мостик, и дверь опустилась за их спинами, отрезая посторонних. Технически, Лагатт и сам не имел права присутствовать при разговоре капитана с первым помощником, но его пока никто не гнал. Глупо было упускать такую возможность. — Докладывайте, — сказал Андерсен, опускаясь, наконец, в кресло, и устало глядя на Раллена. — Начните с того, что произошло, когда Хаотик сбежал. Сколько человек из команды пострадало. — Убитых не было, сэр, — бесцветно ответил Раллен. — Около сорока человек доложили о тяжелом эмоциональном состоянии, но сейчас они в норме. — За Хаотиком приходил церковник, — сказал Андерсен. — Это его работа. Что было после атаки на «Роджер»? Слушая, как продолжает доклад Раллен, Лагатт отошел на несколько шагов вглубь помещения, наблюдая со стороны и стараясь не привлекать к себе внимания. — Это все? — спросил капитан, когда первый помощник замолчал. — Все, что я могу вам сказать, сэр, — равнодушно отозвался Раллен. — Теперь ваш черед. Почему вы помогали Хаотику, и почему не пытаетесь уничтожить его сейчас. Лагатт невольно затаил дыхание, ожидая ответа на вопрос, и он не заставил себя ждать — капитан Андерсен не сомневался и не пытался оправдаться, он просто ставил в известность: — Хаотик предложил мне нечто более заманчивое, чем месть. — Что именно? — Альтернативу. — Альтернативу мести? — Альтернативу Империи. Лагатт был готов поклясться, что ослышался, если бы не ошарашенное молчание Раллена. Первый помощник выглядел искренне удивленным: — Простите, сэр, в вас говорит стимулятор? — Именно так же подумал и я, когда Хаотик предложил мне эту идею. Отвоевать себе сектор космоса и закрепить его как независимый от Империи — безумие. — Рад, что вы сами это понимаете, — сухо заметил Раллен. — Кое-что заставило меня изменить мнение, — просто сказал Андерсен, и в воздухе зажглись проекции его личного компьютера. — То, что Хаотик, какими бы безумным ни казались его слова, прав — это возможно. Все это уже давно существует прямо у нас под носом, — он подождал несколько секунд прежде, чем продолжать, и добавил всего одно слово, но Лагатта продрало холодом от того, как он это сказал. — Черные. *** Программа проверки состояния подтвердила, что челнок состыковался с «Роджером», и Уоррен облегченно откинулся в кресле: — Они внутри, — доложил он, хотя, по правде, капитан и сам мог это видеть. — Думаете, армада не станет стрелять? Этот первый помощник Андерсена вроде как не очень был рад его видеть. — Ты недооцениваешь то, насколько команда любит Алекса, друг мой, — и добавил ехидно. — Кое-кому не мешало бы у них поучиться. Это явно был намек на дуэль и так и не случившуюся попытку бунта, и Уоррен хмыкнул в ответ: — Тогда кое-кому не мешало бы поучиться у Андерсена. — Ты хочешь сказать, что я хреновый капитан, друг мой? — Сид преувеличенно изумленно вскинул брови, и Уоррен пожал плечами: — Вслух — нет, сэр, — впрочем, он тут же одернул себя и заставил собраться. Время для совместного обмена любезностями было явно неподходящим. — Вы уверены, что отпустить Форкс на «Роджер» хорошая идея? Команда привыкла к ней, многие вещи решались именно через нее. Управляться без нее вам будет нелегко. Помощники капитана на «Хаосе» всегда были своеобразным буфером между Хаотиком и командой. Сид обычно держался немного особняком. Выносить его заморочки постоянно могли немногие. — Ты сомневаешься во мне, друг Уоррен? — Сид фыркнул и подмигнул. — Напрасно, у меня здесь есть два отличных способа решать проблемы с кадровым составом. Первый легионер, второй — падре. Я справлюсь. — На одном страхе команду долго не удержишь. — У меня всегда есть денежный пряник в довесок к двум кнутам. Расслабься, друг Уоррен. Я осознаю свое положение, но вполне способен не распустить собственных людей. Даже когда тебя уже не будет на «Хаосе». Он впервые заговорил об этом вслух, и Уоррен невольно напрягся. — Я пока никуда не собираюсь, сэр. У меня здесь жена, знаете ли. — Нет, — лениво отозвался Сид. — Не знаю. Это у меня здесь жена, а у тебя, друг Уоррен, «Буря». Уоррен бросил быстрый взгляд на легионера, не решаясь говорить в его присутствии, и тут же обозвал себя идиотом. Разумеется, Слейтер заметил его взгляд, и сделал выводы. Только его подозрений им не хватало. — Сэр, — как можно небрежнее сказал Уоррен, пытаясь замаскировать собственный промах. — Могу я поговорить с вами наедине. — О чем? — притворно удивился Сид. — О своем положении на корабле, — он мотнул в сторону двери головой и предложил. — На пару слов. — Если дело в моем присутствии, — вмешался Слейтер, и Уоррен отдавал должное его выдержке, голос у легионера был абсолютно бесстрастным. — Я могу покинуть помещение. — Ну не знаю, — задумчиво протянул Сид. — Я совсем не хочу, чтобы ты меня покидал. Мне будет без тебя крайне одиноко. Может, ты просто поработаешь моим секретарем? Сгоняй мне за кофе и не торопись обратно. — Как долго мне стоит готовить кофе? — спокойно поинтересовался Слейтер. — Мм, минут двадцать. Да, я почти уверен, что именно столько нужно, чтобы сварить хороший кофе. Легионер ушел, и Уоррен с Сидом остались в рубке управления одни. Ламия и Загесса ушли еще раньше, и Уоррен старался не думать о том, чем они заняты. Он был почти уверен, что они молились, и мысль об этом отдавалась внутри смутной тревогой. Все-таки некоторые вещи в церковниках Уоррен до сих пор не мог принять. — Давай не тратить время пустой треп, друг мой, — сказал Сид, когда за Слейтером закрылась дверь. — Сейчас мы с падре и моей душой заканчиваем основные приготовления. Как только все будет сделано, мы начнем ломать Малкесту. Пока мы будем это делать, ты возьмешь Леона на «Бурю». Не знаю, под каким предлогом, но мне нужно, чтобы вы не путались под ногами.  — Отличный план, сэр, — похвалил Уоррен. — Неожиданно логичный для вас. Вот только я никуда не полечу. — Ты неверно понял меня, друг Уоррен. Это не был вопрос. И не была просьба. — Можете не упражняться в бессмысленных угрозах. Вы не станете меня убивать и даже калечить, так что давить, в общем-то, довольно бессмысленно, — по крайней мере, Уоррен искренне надеялся, что Ламия в крайнем случае вмешается. — Регулярная половая жизнь не идет тебе на пользу, — преувеличенно посетовал Сид, и резко подался вперед, заставив Уоррена вздрогнуть. — Ты ведь и сам понимаешь, друг Уоррен, что я могу превратить твою жизнь в ад и не играя в анатомический театр. А могу не размениваться на мелочи и просто отправить тебя с корабля. — Почему вы так хотите от меня избавиться? Чем я помешаю вам на корабле? Сида его вопрос рассмешил: — Хорошая попытка, друг Уоррен. Но на корабле ты помешаешь не мне. Уверен, моя душа уже сама тебе все объяснила. — Он говорит, что боится за меня, — не стал спорить Уоррен. — А я думаю, что это все чушь. Я нужен ему рядом, ему легче, когда я рядом, он просто слишком заморочен, чтобы это признать. Он смотрел капитану в глаза, и мысленно пытался передать, что это действительно так, что будет лучше, если Уоррен останется на «Хаосе». Сид перестал улыбаться — Уоррен мимоходом поймал себя на мысли, насколько чаще Сид теперь не-улыбался — и лениво откинулся на спинку капитанского кресла: — Я думаю, что ты прав. — Вы… правда? — это было так неожиданно, что Уоррен непроизвольно подался вперед. — Да. Но это ничего не меняет. Ты не только успокаиваешь мою душу. Ты еще и являешься его самым слабым местом. Он боится за тебя, и он неизбежно будет за тебя бояться. Сейчас не то время, когда Ламия может позволить себе страх. Ты хочешь как лучше, друг Уоррен, хочешь спасти его от боли. Но это спасение убьет нас всех. Ты не лекарство от его бед, друг Уоррен, сейчас ты яд. Милосердный и безболезненный, но все-таки яд. Уоррен почувствовал, как пересыхает в горле, и упрямо мотнул головой: — Вы не можете этого знать. — Правда? А мне кажется, что могу. Знаешь, друг Уоррен, ты сейчас ведешься на то, на что хотел бы повестись я. Пытаешься избавить себя от боли, избежать расставания, потому что боишься потерять. Не забота о Ламии держит тебя на корабле, а страх потери. Ты не веришь, что все будет хорошо, не веришь, что мы справимся, и ты хочешь, чтобы с такими чувствами я оставил тебя на корабле? — Я люблю его, — хрипло выдавил Уоррен. — Вы должны понимать, как сильно я его люблю. — Тогда верь ему. Он сказал, что ему нужно. Достаточно ли ты любишь мою душу, чтобы дать это? Капитан чуть улыбался, но смотрел цепко, жестко, и что-то внутри Уоррена дрогнуло под этим взглядом: — Складно рассказываете, сэр. Вот только, что мне делать, если вы с ним все-таки съедете с катушек, и все полетит к чертям? Как мне с этим жить? — Как-то. Как-нибудь, не спрашивай меня, друг Уоррен, я не знаю, — ответил ему Сид. — Но если ты его любишь, тебе придется. — Почему? — Потому что нельзя умереть во имя любви. Можно умереть во имя страха, во имя слабости или тоски. Во имя любви можно только жить. — Вы снова мечете пафос, — невесело хмыкнул Уоррен. — И в нем снова никакого смысла. — Он устало провел ладонями по лицу. — Вы правы, я боюсь улетать. Мне кажется, стоит отвернуться, и все развалиться, как карточный домик. Бам, и я снова останусь ни с чем, и знаете, «Буря» не утешение. — Знаю, друг Уоррен. Поверь, я знаю. Но это единственный вариант, при котором у нас есть шанс. — Что если этого окажется мало? — Тогда этого окажется мало. Уоррен молчал, спрятав лицо в ладонях — минутная слабость, желание скрыться от боли, и ответил совсем не сразу: — Дерьмовый расклад, сэр. Дерьмовый. — И не говори, друг мой. — Как долго я могу оставаться на «Хаосе»? — вопрос дался тяжелее, чем все, о чем они говорили раньше. Стал капитуляцией, обещанием отпустить Ламию, довериться его просьбе. — Я дам тебе еще двенадцать часов, — ответил Сид. — Больше не могу. — И когда вы позволите мне вернуться? — Я не знаю. Прости, друг Уоррен. Я действительно не знаю. И Уоррен чувствовал, что это «действительно не знаю» резало Хаотика намного сильнее, чем его. У Уоррена с Ламией еще мог быть шанс — после, когда все закончится. У капитана с его легионером — вряд ли. Не после того, что Сиду предстояло сделать. — Дерьмовый расклад, сэр, — повторил Уоррен. — Дерьмовый. Хаотик не ответил ему. *** Раллен задержался на капитанском мостике, когда уже ушли все остальные. Все, кроме капитана, разумеется. Андерсен сидел в своем кресле, привычно приглушив освещение, курил, глядя в иллюминатор, и не торопился начинать разговор первым, хотя наверняка понимал, что этот разговор неизбежен. Лагатт ушел, провожая Бель Форкс в ее новую каюту, перестали звонить связисты и капитаны спутников, и воцарилась тишина, какая бывает только когда два человека не знают, с чего начать. — Значит, вы больше не хотите убивать Хаотика. Раллен начал первым. Должно быть, у него действительно много накопилось. — Вы злитесь на меня за это? — спросил его Андерсен, и протянул ему пачку сигарет. Раллен курил очень редко, почти никогда этого не делал, и все же сигарету взял: — А я не имею права, сэр? — У вас больше чем у кого-либо причин злиться на меня, Раллен, — признал Андерсен. — Вы были со мной с самого начала, делали все, чтобы поймать Хаотика для меня. — А теперь вы готовы назвать его другом и принять в армаду. — Абсурд, правда? Раллен отлично помнил все случаи, когда Хаотик был близко, и все равно сбегал. Помнил, что было с капитаном после этого. Поэтому он сказал: — Да. Абсурд. Андерсен улыбнулся, и огонек сигареты выхватил из темноты его губы, часть лица: — Я не считаю Хаотика другом. Не уверен, что смогу когда-либо до конца простить этого человека. Но после мести, с чем бы я остался? — Если вам нужен был смысл жизни, — бесцветно отозвался Раллен. — Вы всегда могли спросить. — Согласитесь, — невесело усмехнулся Андерсен. — Ничего столь масштабного я определенно бы не услышал. Свое государство, это ли не мечта? Раллен промолчал, и Андерсен, посерьезнев, продолжил: — Не знаю, смогу ли вам объяснить, но давным-давно все началось именно с Хаотика. И только им это могло закончиться. Хотя я лично видел только один способ все закончить. Раллен понимал, что капитан имел ввиду. Видел и бутылку вина и бластер. — Хаотик оказался не таким, как вы его представляли, сэр, — сказал он. — Верно. Он оказался другим. Немного, но все же другим. — И этого «немного» достаточно, чтобы его не убивать. — Этого немного достаточно, чтобы меня заинтересовать. Допустить, что и для меня и для команды может появиться нечто большее, чем погоня за пиратом средней руки. Против воли Раллен улыбнулся — нечто, что делал довольно редко: — Хаотик отлично промыл вам мозги. Если бы я не знал, что это невозможно, я бы решил, что всему виной его церковник. Андерсен улыбнулся в ответ: — Вы хотели поговорить, Раллен. Но почему-то мы говорим только обо мне. В конечном итоге не так важно из-за чего я изменил свое мнение. Важно только готовы ли вы идти за мной дальше. И, несмотря на все, что было ими до того сказано, по-настоящему их разговор начался только в тот момент. Только в тот момент он стал чем-то глубоко личным для них обоих. — Вы помните, как давно я в вашей команде, сэр? — спросил Раллен. — Нет, — спокойно признал Андерсен. — Когда я обратил на вас внимание, вы уже какое-то время служили на моем корабле. Задолго до возвращения в Столицу и появления Хаотика. — Люди обычно не считают меня интересным. Я незаметен для них. Был, пока вы не сделали меня сначала офицером, а потом первым помощником. — Что вы чувствовали, когда это случилось? — Преимущественно раздражение, — нейтрально ответил Раллен. — Мне нравилось быть незаметным. И все же я отказался от этого, чтобы идти за вами, капитан. Вы уже сами все знаете. Я в точности такой же, как и остальная ваша команда. Мне нет дела до Хаотика, я следую за вами, как следовал на войне. Мне не так важно с кем эта война. С Хаотиком или Империей. — Я думал, вы станете отговаривать меня от войны с черными. — Я здесь не для того, чтобы отговаривать. Я здесь, чтобы поддерживать вас. Андерсен промолчал, но это молчание сказало больше всего, что он мог бы произнести вслух. Это молчание было благодарностью, признанием и просьбой. Раллен принимал его так, как принимал все в жизни — спокойно и честно. И когда оно закончилось, истончилось и растворилось в окружающей тишине, он спокойно добавил: — К тому же, сэр, мне никогда не нравились черные. *** — Почти все готово, — сказал Ламия, замирая за спиной Хаотика, и усилием воли подавляя желание нервно теребить край рукава — застарелая и недостойная привычка, появлявшаяся в самый неподходящий момент. — Почти наш выход, — Сид откинулся на кресле, запрокинул голову, и Ламия положил ладони ему на плечи. Одновременно обещая поддержку и черпая уверенность в этом жесте. — Ты не станешь говорить с Андерсеном? Это может быть твой последний шанс. Кто знает, чем мы станем после попыток сломать Малкесту. Мы можем сойти с ума. — Мы с тобой отличная команда, душа моя. Мы можем почти все, сойти с ума в том числе. Вот только сходить с ума мы не имеем права. Ламия почувствовал, как против воли губы сами растянулись в улыбке. Все-таки это было очень в духе Хаотика Сида. — Ты отказываешься прощаться. — Конечно, отказываюсь. Это было бы как признать поражение. Ты же знаешь меня. Я стал пиратом не для того, чтобы проигрывать. — Какая глупость, — Ламия сильнее сжал его плечи, и улыбнулся, чувствуя, как горчит улыбка. — Ты не стал прощаться, но уже записал и отправил указания на случай, если мы сейчас сойдем с ума. — Ты действительно слишком хорошо меня знаешь. Конечно, оставил. Не так много — все-таки я был ограничен по времени, но Алекс поймет, что делать. Если мне не удастся победить чудовище в себе, душа моя, я найду того, кто убьет его вместо меня. — Как пафосно, — Ламия мягко провел ладонью по волосам Хаотика. — Когда мы начнем? — Как только Леон и Уоррен покинут корабль, а я уложу команду спать. Все-таки отличная штука этот сонный газ. Хотя о чем это я, отлично — это быть капитаном. Они словно повторяли заученный текст, перебрасывались привычными и знакомыми репликами, черпая в них уверенность. — Я перевел все деньги, которые мы получили в Столице Алексу, — сказал Сид. — Переправил ему все свои файлы. Я уговорил Уоррена улететь, уговорил его взять с собой Леона. Я подготовился, душа моя. Я ведь подготовился? — К этому нельзя подготовиться. Сид рассмеялся: — Моя циничная, циничная душа. Я не стал прощаться с Алексом, не стал прощаться даже с Леоном. А ты? Вопреки ситуации, Ламия усмехнулся: — Если бы я попытался прощаться, никакая сила не выгнала бы Уоррена с корабля. Даже если мы не сойдем с ума, очень скоро все изменится, — он непроизвольно дотронулся до кольца Венеры. Хаотик заметил его жест: — Все уже изменилось, душа моя, — он поднял руку, касаясь кольца Ламии своим, и, соприкасаясь, металл издал тихий «клинк». — Так быстро и навсегда. Кто бы мог подумать, что все начнется с такой мелочи, как кража легионера. — Ты совсем зарвался. Уже считаешь нападение на Дворец Императрицы мелочью, — Ламия в последний раз коснулся его волос ладонью, сделал глубокий вдох и сказал, убеждая скорее себя, чем Сида. — Хватит затягивать. Малкеста у нас, бессмысленно ждать дольше. И Хаотик как всегда понял его правильно, перехватил за руку, легко потерся щекой о запястье: — Еще немного, душа моя. Всего несколько минут, и пойдем. Ламия на секунду прикрыл глаза, чувствуя, как захлестывает чувство благодарности. Рядом с ним, просачиваясь сквозь физический контакт, тек хаос чужих эмоций — изменчивый, неуловимый поток, в центре которого было так спокойно и легко. Сиду не нужна была передышка, Сид попросил ради Ламии, подарил несколько минут. Целую маленькую вечность. Ламия переживал ее молча, ощущая как засыпает команда, как удаляются Уоррен и легионер на «Буре», как подходит к двери Рамон, не скрывая свой разум, и первым сказал: — Пора. *** Мейстер Малкеста спал и видел сны. Ему снилось будущее и прошлое, расплывчатые и неопределенные, будто барханы в пустыне. Песчинки-видения пересыпались под дуновением невидимого ветра, и Малкеста не удерживал их. Над головой вместо неба простирался Бог, и Малкеста протягивал ему вскрытые вены, как подношение. Кровь капала вверх. Иногда приходил Дьявол. Он рыскал, скрываясь за песком видений, и Малкеста улавливал только фрагменты — росчерк волос, взгляд, движение руки. Малкеста не ловил его. Он знал, что если напоить Бога кровью, Дьявол умрет сам. Следом за Дьяволом появилась Тень. Серая и неясная, несущая с собой призрак неопределенности, она мелькала на границе видения и скрывалась с глаз. Она всегда подходила чуть ближе, никогда не исчезала насовсем и внушала смутную тревогу. Она была чем-то чуждым в стройном и понятном мире. Она единственная оставляла следы. Видения. Малкеста изучал их, разглядывал, как ценитель, который встретился с чем-то редким и драгоценным, пытаясь понять, что же готовит ему будущее. Вот он смотрит на первый след — и перед глазами расцветает ослепительный шар взрыва, и красное сменяется белым. Второй, и рука с черным металлическим когтем вместо мизинца ведет по золотистым волосам. Третий, и медленно наплывает в иллюминаторе алая планета. Цитадель черных. Следы тени были размыты и неясны, по ним невозможно было определить ни время, ни место, только угадать по мельчайшим подсказкам. — Кто ты? — спросил Малкеста у Тени, и внезапно та оказалась совсем близко, будто бросилась в лицо, мелькнуло видение: темное, неуловимое и неопределенное — Малкеста не знал, когда оно случится — и все исчезло. — Здравствуйте, друг мой, — улыбаясь, сказал Хаотик Сид и шутливо поклонился. — Я соскучился по вам и решил ускорить нашу встречу. *** Это было, как смотреть своему страху в лицо, и при этом знать, что ты в безопасности. Ощущение было обманчивым, и Ламия списывал его на тот коктейль медикаментов, который они с Рамоном вкололи Малкесте, но все же оно было. Чувства еретика воспринимались чуть приглушенно, будто отделенные расстоянием, и, наверное, только поэтому их возможно было терпеть. Должно быть, Рамону было тяжелее, Ламия чувствовал исходящее от него напряжение, чувствовал, как понемногу подбирается к нему отчаяние, ощущение безнадежности, и мог только оставаться рядом, молчаливо обещая поддержку. Малкеста проснулся сразу, стоило Хаотику склониться над ним, и его пробуждение было сродни удару. Ламия едва успел подготовиться к этому. — Здравствуйте, друг мой, — сказал Сид, и его голос был якорем, за который можно было зацепиться. — Я соскучился по вам и решил ускорить нашу встречу. Малкеста не удивился ему, Ламия чувствовал это кожей. В мире мейстера не оставалось места на такие чувства, для него существовала только неизбежность. И еще безумие. Это безумие окатывало Ламию, как принесенный ветром смрад, как ядовитый газ, и огромного труда стоило сдержаться. Не вдохнуть отраву полной грудью, только чтобы все закончилось. — Тебе стоило попросить меня о встрече и не звать на нее инквизитора, — ответил Сиду Малкеста, и сел в криокапсуле, протянул Хаотику руку. Рамон следил за ним бесстрастно и сдержано, и только Ламия знал, чего ему стоила эта сдержанность, чего ему стоило просто находиться в присутствии еретика, касаться его сознания. На секунду Ламия усомнился, справится ли Рамон. Сможет ли не просто коснуться разума — погрузиться в него полностью, и передать знания Сиду. Спроецировать наружу. Хаотик помог Малкесте выбраться, и что-то в голове у Ламии щелкнуло, а внутренний голос, подозрительно похожий на голос Уоррена, шепнул «понеслось». — Я никогда не принимал таких высоких гостей, друг мой, решил обратиться к специалисту, — небрежно отозвался Сид. — Ты думаешь, что притащил меня к ним. Но на самом деле ты привел их ко мне. Просто две заблудшие души. Они не помогут тебе. — Увы, — рассмеялся Хаотик. — Кто же тогда поможет мне? Он перестал улыбаться и добавил: — Наш прошлый разговор закончился очень некрасиво, и на самом интересном месте. Думаю, стоит его продолжить. *** Загесса сталкивался с еретиками множество раз. Был обязан, как инквизитор, находить их и карать. Они никогда не вызывали у него страха. Скорее острое чувство сожаления, светлой грусти от того, как низко могли пасть самые достойные из Детей Творца. Мейстер был другим, или же восприятие самого Загессы изменилось, но Малкеста подавлял, заполнял все немалое пространство корабельного лазарета безумием так, что оно почти ощутимо давило на грудь, мешая дышать. Еще не будучи еретиком, в Цитадели, отец Райнер, как тогда называл себя Малкеста, подавлял. Заставлял многих прислушиваться к себе, имел влияние, никак не связанное с его Даром. Теперь это влияние обратилось в многотонную плиту, способную раздавить всякого, кто неосторожно приблизится. Оно могло раздавить и самого Загессу, и Ламию, но Хаотик был рядом, и сам не зная того, не давал ей опуститься. Он был чужд безумию черных, далек от него, так же, как он был далек от веры и от мыслей о Творце, и в том была его сила. — Наш прошлый разговор закончился очень некрасиво, и на самом интересном месте. Думаю, стоит его продолжить, — Хаотик говорил с Малкестой не как с еретиком, не как с мейстером черных, как с обычным человеком на улице. — Ты сам сбежал, испугавшись того, что ждет тебя впереди, — ответил тот. — Ты боишься не зря, но твой страх скоро закончится. — И именно поэтому вы сейчас здесь. Я не могу убежать от того, что ждет меня. Так почему бы не выяснить все волнующие меня детали заранее. — Что бы ты ни выяснил, какие бы вопросы не задал, ты ничего не изменишь. Я вижу неизбежность. Невозможно бежать от нее. Можно бежать лишь к ней. Хаотик криво усмехнулся, и мысли его текучие и неопределенные на миг полыхнули ярко-алой злостью: — Прекрасно сказано, друг мой. И в том числе о главном. Я не планирую задавать вопросов. Я планирую вскрыть вас, друг мой, как вскрывают банку с протеиновым рационом, и сожрать то, что внутри, как сжирают слегка подпорченный белок. С плесенью и червями. И знаете, друг мой, я еще не встречал червяка, которого не смог бы переварить. — Громкие слова, — спокойно ответил ему Малкеста. — И глупые. Как бы ты ни боролся, ты лишь приближаешь видение. Его нельзя избежать, к нему можно только прийти. Разными путями. Ты убьешь легионера на алтаре, как мой Брат, убьешь в честь Карнавала Плоти, Доминик будет рядом с тобой. Тебе не нужно бояться. Все уже решено. — Это хорошо, — преувеличенно серьезно кивнул Сид. — Потому что я не боюсь, друг мой. Я просто собираюсь вас уничтожить. Падре? Он перевел вопросительный и совершенно сумасшедший взгляд на Загессу, и тот коротко прикрыл глаза, готовясь нырнуть в чужое сознание. Секундная передышка перед неизбежностью, а потом Загесса сосредоточился и добровольно сделал то, на что, он готов был поклясться, никогда не пошел бы раньше. Он погрузился в чужое безумие. *** Не нужно было обладать никакими сверх способностями, чтобы это увидеть, девочки и мальчики. Или же у Хаотика Сида все же есть свой особенный Дар, но все начинается будто по щелчку. Никогда прежде не видел, как взламывают мозги. Стоит отметить день красным в календаре. Да. Стоит. Именно красным. Что скажете, друг мой мейстер, торгаш неизбежностью? Поделитесь со мной краской, ведь я так вежливо попросил. Я даже обращаюсь на «вы». Мейстер Малкеста совсем не страшный, изуродованный и изувеченный, по сравнению с тем, что стоит за ним, он просто маленькая и не слишком значительная песчинка. Душа моя, ты чувствуешь? Ветер меняется, уж не песчаная ли буря там на горизонте. Ты не отвечаешь. Ах, да, ты и не слышишь, ни ты, ни падре, потому что вы очень заняты, а мое время еще не пришло. Я как отложенное до поры до времени прожекторное ружье. Стреляю последним. Это очень правильная позиция, дамы и господа. Только последний выстрел ставит точку в разговоре. Ламия бледен, на лбу и над верхней губой выступила испарина, и моей душе действительно не идет этот оскал. Что вы с падре видите там? Я хотел бы увидеть тоже. Хотел бы? Хаотик Сид не «хочет». Он приходит и берет. Ты слишком хорошо о себе думаешь. Я думаю? О да, значит, я все еще существую. Какая дрянь лезет в голову, когда близкий человек у тебя на глазах лезет в ад. Эй, друг мой мейстер, скажите, у вас ад в голове? Готов поспорить, да. Из-под закрытых век инквизитора Загессы текут слезы. Что там, падре? Там действительно так больно? Поделись со мной, я большой спец по боли. Покажи мне, что внутри у того ублюдка, дай мне найти лазейку! Дай-дай-дай-дай мне… Когда церковник очень не хочет сойти с ума, он цепляется за стабилизатора изо всех сил, и это довольно неприятно. Это как несколько штырей сразу в разум. Но я ведь потерплю? Я потерплю. Терпение — это добродетель, девочки и мальчики. Как наглость и умение стрелять. Я просто собрание добродетелей. Ты слишком много болтаешь. Я слишком много болтаю. Это нервное, и я не могу остановится. Совсем скоро все решится. Что я увижу там, Леон? Что если нет никаких шансов тебя спасти, что если… Ты права, душа моя, иногда сойти с ума было бы намного проще. Загесса открывает глаза. Сейчас они покажут Хаотику Сиду то, о чем он просил. Неизбежность. *** Загесса ожидал, что внутри будет сложнее, что безумие Малкесты захлестнет его океанской волной, закрутит и швырнет на самое дно. Изо всех сил цеплялся за Хаотика и за Ламию, не доверяя собственным якорям. Защити меня, Отец. С Твоей волей я иду в ад. Но внутри мейстера оказалось совсем иначе. Там было тихо, пустынно и очень мирно. Ни сомнений, ни отчаяния. Только спокойная вера. Благородная и чистая, правильная. …идя долиной вечной Тени, не испытаю страха, потому что в себе несу Тебя… Именно эта правильность едва не стоила Загессе рассудка. Его выдернул Ламия, вошел раскаленной иглой боли в разум, заставил очнуться, вспомнить, кто такой Малкеста и отдернуться в последний момент. Яд, это сознание — такое цельное, такое логичное, было ядом. Дьявол кипит в тебе. Его ты несешь из дома в дом. Его, не Бога. Дьявол кипит в твоей крови, беспокойный и жалкий, но тебе больше не нужно бояться. Ты пришел домой… Домой. Логика Малкесты просачивалась под кожу, незаметно, неотвратимо, и Загесса вдруг с каким-то отчаянным безразличием понял, как мало у него времени. Как бессмысленно даже пытаться найти что-то в этом внутреннем мире, потому что он не успеет даже вернуться собой. Но Хаотик был рядом, переменчивый и одновременно с тем до боли реальный. Не менее безумный, чем мейстер, но безумный иначе, и это безумие спасало, дарило передышку и глоток так необходимого теперь воздуха, чтобы продолжить. Загесса никогда не отступал перед еретиками. Он не собирался делать этого и сейчас. Он ударил, ударил изо всех сил, на которые был способен его Дар, разбивая покой чужого сознания, как зеркало. *** Мейстер Малкеста никогда не думал, что способен кричать. Боль была лишь голосом для него, и он слушал этот голос с отстраненностью истинного сына Творца. Нет боли, что застила бы мне глаза, Отец. Нет боли достаточно сильной, чтобы забыть любовь к тебе. Нет боли. Ее нет. В тот ослепительный миг, когда Загесса ударил по его сознанию, Малкеста снова увидел себя в пустыне. Он снова стоял среди песков, поил Бога кровью, и вокруг пересыпался песок. Дьявол стоял напротив и улыбался, в его глазах отражались видения. Ты пришел себе на беду, хотел сказать ему Малкеста. Я вырежу тебя ножом. Выжгу кислотой. Он не успел. Песок взметнулся вверх, и рванулся сквозь него безудержным потоком образов, слишком быстро, неодолимо, захлестывая и тех, кто имел неосторожность оказаться рядом. Малкеста покачнулся и едва не упал, хотя боли не было. Было ощущение, что он упускает что-то важное, а потом реальность начала рушиться, будто карточный домик. Карта за картой. Малкеста закричал. Последним исчез Дьявол. *** Кровь на алтаре. Руки опускаются в раскрытый живот грешника. Дьявол кричит и извивается в цепях. Приникни к устам моим, Отец. Я выпью тебя, как вино. В коридорах Цитадели пусто и темно. Отец Райнер смотрится в прозрачное стекло — настоящее стекло, невиданная роскошь для многих планет — и видит Дьявола за идеальной, безупречной красотой своих черт. Плоть моя станет Твоей, Отец. — Ты лгал себе долго, Райнер, слишком долго. Посмотри теперь на правду, — женщина в одеянии черных протягивает изувеченную руку. Любой человек сказал бы, что она уродлива. Отец Райнер любуется идеальным, выверенным, хирургически точным уродством, и внутри него рождается мейстер Малкеста. В боли отдохновение мое. В боли Твой голос. В боли плачет Дьявол. Во имя Твое я заставлю его кричать. Будто нервная ткань разбегаются отростки-вероятности, свиваясь в узлы и расходясь снова. Мейстер Малкеста протягивает руку, и вспышкой озарения образ отпечатывается на внутренней стороне века. Он жаждет выбраться наружу, и скрывается под маской красоты. Дни наполнены покоем и счастьем. Оно кружится бесконечным цикличным потоком на Нео-Ватикане, и каждый следующий день похож на предыдущий. Отцу Райнеру кажется, что он сходит с ума. Хватит. Загесса закрыл лицо руками, пытаясь отгородиться от чужого сознания, но оно все равно давило, искало лазейку внутрь. Нельзя верить. Это чужой путь, чужие воспоминания. Нельзя! Отец! Дьявол пытает тебя Отец. Унижает совершенство Твое своей мелочностью, своей грязью… Правда. Все это правда, которую каждый из них знал с самого рождения, чувствовал каждой клеткой искусственно красивого тела. Отец Райнер слишком долго бежал от правды. Не только он. Загесса и Ламия… Прикосновение губ к губам — грубое, настойчивое и омерзительно бесцеремонное, заставило Загессу судорожно дернуться назад, а потом в него потоком хлынули образы: в иллюминаторе видно край туманности, в рубке управления темно и тихо. Раз-два-три. Внутренний счет похож на метроном, и он сводит с ума. Несколько мыслей сразу, несколько чувств сразу, и они образуют поток. Хаос, больше всего это похоже на хаос. Хорошее название для корабля. Маленькая, маленькая жизнь, крупица вещества в огромной Вселенной. Долетит ли эта капля до пустоты. Мир так огромен, безгранично огромен. Хаотик Сид не молится. Он слишком для этого занят — он смотрит в иллюминатор на безграничное-бесконечное море пустоты и сходит с ума. Это безумие исходит от него будто запах, пропитывает все вокруг, и спасет Загессу. Дает возможность вспомнить кто он: инквизитор, который ни разу не проигрывал еретикам. После этого не так сложно стать немного Хаотиком Сидом и совместить несовместимое — еретика и инквизитора, два сознания, одному из которых необходимо выцепить один единственный образ из другого. Видений много, будто песка — и это чужой образ, который доносится будто издалека, как эхо. Слишком многое забивает Хаотик. Если бы не это, Загесса сошел бы с ума. Сознание Малкесты блекнет, отдаляется, пытаясь спасти то немногое, что не пострадало, и последней удачей оно появляется — то, что Загесса искал. Одно единственное будущее. Так необходимая Хаотику неизбежность. Загесса ловит ее, и передает. Не только потому, что хочет выполнить обещанное. Просто потому, что слишком опасно его держать. *** В Главном Зале Истинной Цитадели все залито красным светом. Пол тоже залит — кровью. В воздухе пахнет скотобойней. На железных столах — грешники, кто-то из них уже очистился и теперь лежит бесполезной сломанной куклой, кто-то только переживает очищение через боль. Дьявол выходит из них с криком, с воем. Братья и сестры читают молитву. Вдалеке, на постаменте Первого Подношения распростерт легионер. Глаза всех обладающих Даром устремлены на него. Легионер — это ошибка человечества, ересь. Ересь должна быть уничтожена. Возле алтаря двое братьев. Капюшоны их ряс откинуты, и можно любоваться лицами, отмеченными знаками Истинной Веры. У одного из них срезаны веки, ожог на все лицо, металлические скобы вставлены в бровь насквозь. У другого нет губ, и обнаженные зубы скалятся в безграничном экстазе. Этот Брат держит нож, застыв над легионером, смотрит тому в глаза, и легионер просит: — Не делай этого. Пожалуйста, — в голосе этого существа боль и страх, и отчаянная надежда. — Не делай этого, Сид. Ты не такой. Брат заносит нож, умело, не размениваясь на лишние движения, берет легионера за волосы — золотистая прядь обвивает механический мизинец. Брат рядом с ними подается вперед, жадно смотрит на это, опираясь рукой на стол возле бедра еретика. Хаотик Сид обводит взглядом Истинно Верующих. У него нет губ, и, потому, кажется, будто он улыбается. Он держит взгляды всех собравшихся не дольше секунды, а потом перерезает легионеру глотку — медленно, запрокидывая его голову назад, и заставляя рану улыбнуться тоже. Свет меркнет, плывут очертания и видение теряет четкость, но последним, что остается — провал чужой раны, как оскаленный алый рот. *** Он вынырнул из видения, жадно хватая ртом воздух, и усилием воли заставляя себя не кричать. Нет ничего более убогого, чем вопить, получив то, на что нарвался сам. Правда, девочки и мальчики? Хаотик Сид хотел видение, Хаотик Сид получил видение. Выкупался в нем, и никогда от него не отмоется. Оно впитается в кости и остается навсегда, даже если никогда не станет правдой. Я всегда буду знать, как это — убивать тебя, Леон. Ловить предсмертный хрип вместо стона удовольствия, собственными руками уничтожать то, что дороже всего. Невыносимо. По слогам? Не-вы-но-си-мо. Правда, торгаш неизбежностью? И это я должен обмануть? Как перерезать кому-то горло и оставить в живых, если это почти мгновенная смерть? Как, если я видел каждый миг, видел, как жизнь уходит из глаз? Соберись! Соберись, ты же для этого притащил сюда этого черного ублюдка, чтобы найти выход! Вот только Хаотик Сид не может собраться, у него вечно некоторый внутренний разлад — маленькая трогательная войнушка с самими собой. Именно так, во множественном числе. Я, я и я. В количестве, но кого ни выбирай, увы, все равно получишь Хаотика. В конечном итоге все сведется к очень удачливой крысе. А правило лабиринта для крысы очень простое: если выхода нет, его нужно прогрызть. Выцарапать зубами, вырвать, потому что приз в этой игре намного больше, чем протеиновый кубик на финише, потому что эти движущиеся картинки на очень многое открыли глаза. Хаотик Сид отлично знал себя, всех себя. Он видел свой взгляд — там в видении. Это безумие обмануло бы кого угодно, но не того, кто отрабатывал его перед зеркалом. Я не сойду с ума, девочки и мальчики. Я буду перерезать тебе горло, Леон — чтобы спасти или взаправду — и это все еще буду я. Смешно, да? А знаешь, сойти с ума было бы проще. *** Мейстер Малкеста знал, что умрет. Это не было видением или предчувствием, но глубоко укоренившимся знанием. Мир рассыпался, терял очертания и связи, разбитый и бесцельный. Дьявол пришел в его разум и расколол его на тысячи осколков, но не победил. Если бы у Малкесты было время, он смог бы собрать себя заново. Он знал, что время вышло. Тень подошла совсем близко, и Малкеста увидел ее лицо. Это было лицо отца Райнера. Оно было реальнее, чем склонившийся над Малкестой Хаотик. — Спасибо большое, друг мой, — голос еретика скрипел, и выглядел тот так, словно это над ним нависла смерть. И все же Хаотик давил из себя улыбку. Ты проклят, хотел сказать ему Малкеста. Ты проклят тем знанием, которое выцарапал из меня, и оно уничтожит тебя изнутри. Впрочем, еретик знал это и так. Он был не более чем одной из многих деталей, из которых сложилось будущее. Малкеста не ждал смерти так рано, но знал, что она может прийти в любой момент, бессмысленная и огромная в своей неизбежности. Он ни о чем не жалел, умирая. Дьявол разбил его разум, но не смог победить ни Бога, ни Истинной Веры. — Благословенный Отец, ты текущий в моих венах, Дьявол терзал тебя так долго, как бы ни отгонял я его. Наши мучения закончатся, и мы вступим в благодатное Ничто, из которого все формы рождаются и в которое все формы уходят. Малкеста уходил с молитвой, оставляя грязь и ересь навсегда. — Очень своевременно вы начали молиться, друг мой, — блеск мачете в руках Хаотика ничего не значил. Не лезвие резало плоть Малкесты, вскрывало его горло, нет, это делала неизбежность. Малкеста принимал ее с достоинством, с которым принимал всегда. Принимал, как окончание долгой битвы. Принимал со спокойствием и благосклонностью победителя, с жалостью к инквизитору, к отступнику так и не прошедшему пути к Истинной Вере. Мы вступим рука об руку, поправ зло в себе. Малкеста умирал с мыслями о Боге, в благословенной молитве, как жил, и ничто не тревожило его покой. Ни Хаотик, ни его лезвие. Малкеста ни о чем не жалел и ничего не боялся, ему не с кем было прощаться кроме судьбы. Напоследок она послала ему видение, четкое и яркое, какими редко бывали даже самые определенные из них. Пять лет спустя на пока еще не существующей космической станции Хаотик Сид пройдет по коридору, он минует раздвижные двери и выйдет на галерею, туда, где десятки экранов-иллюминаторов будут показывать солнце близ Истинной Цитадели, и у иллюминаторов будет стоять высокая, будто обрисованная светом фигура. Фигура легионера. Будто услышав шаги Хаотика, тот обернется, свет запутается в светлых волосах, на секунду вспыхнет бликом и… Мейстер Малкеста умер. Он умер со спокойствием, умиротворением и совсем немного — изумлением. В последний момент ему на секунду показалось, что легионером у иллюминатора был Леон Слейтер. --------------------------------------------