ИГРА ВСЛЕПУЮ

*** Слейтер умирал медленно. Или же быстро, но боль все тянулась и тянулась бесконечным потоком, будто кто-то намеренно заставлял ее длиться. Достаточно сильная, чтобы хотеть кричать, недостаточно сильная, чтобы полностью перестать осознавать, что происходит. Какая-то его часть, та самая, которую он неразрывно связывал с идеальным легионером, с Леоном Слейтером из Дворца все еще бесстрастно наблюдала за происходящим, давала отчет о повреждениях. Слейтер предпочел бы не знать. До самого конца он смотрел на Сида. Смотрел в глаза, и видел того, кого любил. Если это ты, то почему ты это делаешь? За что? Дышать было невозможно, и оцепенение наступало понемногу, так же медленно, как и сама смерть, просачивалось холодом и неподвижностью в пальцы, распространялось выше, заставляя понемногу мир отодвинуться, померкнуть. Я не хочу умирать, подумал Слейтер. Не хочу умирать, зная, что так и не спас тебя. Ему было страшно, страшно тем страхом, который испытывает любое живое существо, понимая, что смерть рядом, и она неизбежна. Почему это происходит со мной? С нами. Я не хочу. Чувства и мысли соскальзывали с него одна за другой, отодвигались, становясь неважными. Последним, что померкло, был взгляд Сида. Серые глаза с расширенными зрачками, и прежде, чем он погрузился в небытие, Слейтеру показалось, что в них промелькнула просьба. Чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы я…? *** Загесса чувствовал его до самого конца, каждую мысль и каждую эмоцию. Яркую, нечеловеческую. Медленное оцепенение смерти и холодный клинический отчет тела разуму. Тела, которое умирало. Инквизитор просто ждал возможности действовать. Загесса сожалел о смерти легионера, которого почти не знал. Теперь он начал их разделять в себе. Инквизитора и человека, инквизитора и друга. Должно быть, общение с Хаотиком сказывалось. Это была не первая смерть, которую Загесса почувствовал, но она отличалась от смерти людей. Может быть, потому что Слейтер должен был от нее очнуться. Может быть, препарат временной смерти вообще не подействовал, и легионеры вообще чувствовали смерть иначе, чем люди. Загесса не искал ответов. Он ждал момента, чтобы дать команду Огню. Он дождался. Отец, прими мой Дар и избави меня от ереси. Величайшая молитва инквизитора Загессы. Он знал, что ему не хватит сил уничтожить всех, он постарался уничтожить многих. Божий Огонь просочился в Главный Зал, просочился в тех, кто оказался у него на пути — не во всех, во многих. Мельчайшие частицы, произведение искусства. Дар Господа. Загесса потянулся к нему разумом и отдал одну единственную команду, единственную, которую понимали эти крохотные живые существа — не совсем организмы, но больше, чем мертвая материя. Он приказал им гореть. *** Лазарус смотрела, как умирал легионер, и чувствовала странное спокойствие. Умиротворение от понимания — это последний Карнавал Плоти. Последняя молитва. Последняя стертая с лица мира ересь. Лазарус ни о чем не жалела, разве что о том, что спасти можно было так немного. В конечном итоге, она все же оказалась права. Легионер ошибался. Хаотик Сид нашел для себя веру, и это помогало уйти легко. Понимание, что на смену ей придут другие. Я с самого начала была права, Отец. Я ухожу легко. Дьяволу не коснуться меня. Первыми заполыхали кончики ее пальцев. Лазарус подняла руки к лицу, и растянула губы в улыбке. Арассе и ее братья не солгали ей. В их будущем действительно был огонь. *** Для Ламии чувства Слейтера стали одновременно спасением и проклятьем — тяжелые, душные, совершенно безнадежные они затапливали сознание, и одновременно вместе с тем заставляли отодвинуться все остальное на задний план. На то короткое время, что Слейтер лежал на алтаре — совсем недолго, время просто казалось легионеру застывшим, для Ламии существовали только чужое отчаяние и микроинъектор, зажатый в ладони. Хаотик делал то, что делал лучше всего. Он перетягивал внимание на себя. Черные следили за каждым его жестом, за тем, как он брал нож, даже за мыслями, которые думал легионер Слейтер — мыслями о Сиде. Они не смотрели на Ламию. Он подошел близко, и его никто не окликнул. Он сделал вид, что опирается ладонью о стол, когда Сид взял нож, и никто не сказал, что это против правил. Сид всадил нож Слейтеру в шею, в тот момент, как Ламия сделал инъекцию, и никто — ни сам Слейтер, чьи чувства затопила боль, ни черные вокруг, но возможно, даже сам Сид не видели. Ламия отступил на шаг, глядя, как спокойно и уверенно Сид завершает начатое — точно не первое перерезанное Хаотиком горло, и гадал, где Сид нашел силы, чтобы заставить руки не трястись. Хотя, наверное, он просто понимал, что чем чище рана, тем она безболезненнее. Слейтер умирал от перерезанного горла или же погружался в искусственную смерть, вызванную препаратом, и больше всего Ламия хотел бы сказать Сиду, что все получится. Что легионер очнется, когда закончится действие препарата, очнется в регенераторе и проживет еще много-много лет. Но Ламия не знал правды. И что она значила, эта правда, перед простым и безусловным фактом — до безопасности, до регенератора еще надо было добраться. Как-то пережить локальную войну с черными, которую устроит Андерсен. Когда Ламия перестал чувствовать Слейтера, в оглушающей пустоте, которая воцарилась после — конечно, не настоящей пустоте, оставались еще люди на других столах, оставалась агония и чужие смерти, это только казалось, что стало пусто — Ламия позволил себе на несколько секунд прикрыть глаза, а когда открыл их, увидел огонь. Первой вспыхнула Лазарус, следом за ней тот, кто стоял в метре левее — Ламия не знал его имени, потом еще и еще — не все, но довольно многие. Не меньше десятка человек, и Ламия почувствовал, как прошла вдоль позвоночника дрожь при мысли, что, обернись все иначе, он мог бы быть среди них. Действительно быть одним из черных. Божий Огонь, вспомнил он слова Рамона, и чуть улыбнулся. Не самый худший способ уйти. Черные покидали Главный Зал, бежали из него, и в этом бегстве не было паники. В конце концов, они с самого начала знали, что Карнавал обернется пожарищем. Ламии оставалось только надеяться, что они не знали обо всем остальном. Некоторые из них вспыхивали на бегу, но еще больше тех, кто успевал исчезнуть, скрыться. Их было слишком много для одного инквизитора. Всего несколько минут, а в Главном Зале остались только Ламия с Хаотиком и Арассе. И люди на столах — кто-то уже на пороге смерти, кто-то из них почти не был ранен. Сид стянул с себя расу черного, быстро размотал с руки медицинскую пленку — как же мало они смогли пронести с собой, ничтожно мало — и приложил ее к ране на шее Слейтера, даже если сейчас это ничего не могло им дать. И имело ли оно вообще смысл? Задавался ли этим вопросом Сид? И если да, то как он заставлял себя идти дальше? — У нас получилось, брат, — сказал Арассе, и, будто не веря, повторил еще раз. — У нас получилось! Он подошел к телу Лазарус, пнул его, переворачивая обугленный труп, и засмеялся. Словно какая-то давно надломленная деталь в нем сломалась окончательно, отвалилась совершенно, и Арассе, наконец, позволил себе откинуть притворство и показать свое истинное лицо. Ламия смотрел на него и видел только уродство. Почему? — хотелось ему спросить. В конце концов, Арассе был похож на них с Сидом. Точно так же попал в ловушку неизбежности, но так и не смог из нее выбраться. — Они умерли, брат! Умерли, все, все они, но не я! Я так тебя ждал, брат, и теперь все будет по-другому! Теперь… Он наткнулся на Хаотика, как натыкаются на стену или на стол, как может человек случайно споткнуться о препятствие, которого не ожидал. И Ламия не сразу понял, что произошло, почему Сид вдруг оказался рядом с Арассе, зачем… — Зачем? — выдавил тот, оседая на пол. Глядя расширенными, невероятно огромными, прозрачными глазами на Сида, а Ламия вдруг вспомнил, каким Арассе был давным-давно, еще в Цитадели Нео-Ватикана. Красивым, как и все дети Творца. Брат Озра. Теперь, искореженный, изувеченный, он умирал. Кровь лилась у него изо рта, и рука непроизвольно тянулась к груди, где торчал скальпель. Не нож, которым Сид убил Слейтера, и Ламия слишком хорошо знал Хаотика, чтобы не понимать — тот побрезговал, побрезговал смешивать кровь легионера с кровью Арассе. Только потому взял скальпель. — Зачем? — Сид больше не мог усмехаться губами, и потому усмешка просачивалась в сам его голос, в интонации, с которыми он говорил. Усмешка, и подспудная, едкая злость и холодное, отстраненное презрение, такое редкое уже оттого, что излучал его Хаотик. — Потому, брат, что я мог. И я хотел. Очень хотел. Арассе попытался сказать что-то еще, но из его рта вырвалось только хрипящее, клокочущее дыхание. А потом Арассе завалился на бок, осел на пол, мешая свою кровь с кровью, пролитой черными, и умер. — Не стой столбом, душа моя, — окрикнул Сид, заставляя Ламию вздрогнуть, и посмотреть на него. — Здесь полно людей при смерти, займись ими. Я забаррикадирую дверь и свяжусь с Госпожой. Что тебе за дело до этих людей? — мог бы спросить Ламия. С чего вдруг эта странная забота о тех, на кого тебе всегда было наплевать? Но он знал ответ и без того. Сиду не было дела до этих людей. Хаотик не строил из себя героя. Просто в каждом из тех, кто попал на стол, он видел Слейтера. В том модификанте, которого убил первым. И во всех других жертвах, кто еще продолжал дышать в этом проклятом Зале. Для Сида это не они умирали. Для Сида умирал Слейтер, и только он. И, наверное, Хаотик просто не хотел переживать это еще раз. *** Бабочка расползалась по Цитадели, как серебристая паутина, протягивала нити-команды от системы к системе, от камеры к роботам-уборщикам, и уже понимала, что этого не будет достаточно. Главная система — Хранитель Черных — уже сдалась, не целиком, но Бабочка контролировала достаточную ее часть, чтобы следить тысячами окуляров, управлять сотнями манипуляторов. Но недостаточно, чтобы отключить резервную систему. Бабочка не знала о ней, только догадывалась, что люди не могли оставить себя уязвимыми. Только надеялась, что успеет не дать резервной системе проснуться. Так близко, что можно коснуться, мир почти без ограничений, и Бабочка торопилась — торопилась помочь, торопилась спасти тех, кто стал значить так много. Она не успела совсем чуть-чуть, и кто-то еще не успел вместе с ней, но те черные, что смогли уйти, запустили резервную систему вручную. Чувство было мутным, болезненным, словно что-то чуждое вырывалось из самого нутра Бабочки, из систем, которые она уже привыкла считать своими, из систем, которые она переписала под себя. Это чуждое и чужое присутствие вырывало из нее части, перекраивало и переформировывало, словно болезнь, и Бабочка отчаянно цеплялась за все, что могла удержать. За самое главное. За то, что она могла сделать для Сида. Для прекрасной белой птицы, которую все еще надеялась спасти. Она не могла отключить резервную систему. Не могла даже остановить то, как медленно и неотвратимо эта запасная система захватывала Цитадель. Но Бабочка могла замедлить процесс, могла перехватить для себя часть полуавтономных боевых модулей, часть камер. И она могла отключить орбитальные спутники, пожертвовав своим влиянием на многие другие части Цитадели, вместо того, чтобы бороться в одиночку, не оглядываясь на то, кто пострадает в этой борьбе. Бабочка сделала именно это: она лишь пустила на планету людей в надежде, что они смогут справиться там, где медленно проигрывала она сама. Что они отключат резервную систему вручную. Наверное, это и означало доверять. Наверное, это и значило быть живой. *** Это одновременно бесило и вызывало восхищение — то, как легко, играючи, легионер провел их между спутниками. С безразличной сосредоточенностью какого-то высшего существа, и Уоррену хотелось просто так, из обычной человеческой зависти брякнуть Лагатту что-то вроде: «мой док может поджарить тебе мозги быстрее, чем ты успеешь вякнуть собственное имя». Просто чтобы сбить спесь, когда Лагатт повернулся к нему, усмехаясь, стоило «Буре» зависнуть над главным комплексом Черной Цитадели: — Мы на месте, сэр. — Отличная работа, — неохотно признал Уоррен, стараясь смотреть на руки легионера, уверенно отщелкивающие команды бортовым орудиям, а не в насмешливые голубые глаза. Не хотел раздражаться еще больше. — До исполнения пророчества пятнадцать секунд, — сказал он, сверившись с таймером. — Готов? — Всегда, — фыркнул Лагатт. — Орудия на позиции. Проверяю связь с Бабочкой. Что ж, несмотря на самодовольство легионера, Уоррен признавал, что работать с Лагаттом было довольно легко. Бабочка появилась в рубке управления бесплотной проекцией, десятками окон, которые собирались в единый экран, чтобы рассыпаться снова, и Уоррен уже собирался спросить, что это значит, как в воздухе осталось всего одно окно. «Нужна помощь». — Помощь капитану? — Уоррен непроизвольно подался вперед, хотя и понимал: в этом не было смысла. Он не мог коснуться Бабочки. — Что происходит. — Помощь системе, — сказал за нее Лагатт, и прежде, чем он успел договорить, в воздухе возник план Главного Корпуса Цитадели. Большая часть фрагментов была подсвечена синим. Какие-то — красным, и этот красный расползался по плану будто раковая опухоль. Медленно и неотвратимо. — Резервный компьютер пытается перехватить управление? — спросил Уоррен, и слова оставили неприятный металлический привкус во рту. Они все знали, что запасная система может быть активирована, они просто надеялись, что этого не случиться. — Должно быть, резерв активировали вручную, — предположил Лагатт. — Черные знали, что что-то случиться, возможно, кто-то подключил запуск запасной системы. «Уничтожить вручную», — появилось на окне проекции, собралось из сигаретного дыма, и Уоррен оскалился. Конечно, Бабочка требовала этого. — Я сюда прилетел не играть в кибернетическую войнушку. И без капитана и Ламии я ничего и нигде отключать не собираюсь. «Защищу. Я защищу». — Сейчас мы близко к Главному Залу Цитадели, — сверяясь с картой, заметил Лагатт. — Если план верен, то управляющие механизмы, тело и мозг резервной системы в соседнем корпусе, в нескольких километрах отсюда. — А черные, которых не добил Загесса прямо под нами, — закончил за него Уоррен. — В нашей команде несколько инквизиторов, нужно отправить их вниз, а уже после пойдем выключать Главную Проблему. — Мы не сможем быстро высадить их в Главный Зал, — возразил Лагатт. — Он слишком хорошо защищен. — Можем закинуть их в ближайшие коридоры, — Уоррен приблизил фрагмент плана. — Им придется с этим смириться. — Что насчет вас? Если мы не попадем в зал, мы не сможем забрать Хаотика и… — Значит, заберем потом, — на секунду прикрыв глаза, и заставляя себя не паниковать, действовать собранно и правильно, отрезал Уоррен. — Если резервная система полностью заберет контроль над Цитаделью, нам всем конец. У нее будет все — внутренняя система безопасности, жизнеобеспечения — вообще все. Даже чертовы спутники-хранители. И сейчас никого ближе нас, чтобы ее отключить, просто нет. Капитан и не ожидал, что мы заберем его сразу. Он выживет. Эта крыса всегда находит выход из лабиринта. Лагатт молчал несколько секунд, прежде чем ответить: — Хотел бы я уметь так верить. Уоррен невесело хмыкнул: — Хотел бы я не уметь. Эй, Госпожа — тебя ведь так называют? — что со спутниками? Мы сможем ждать подкрепления? «Отключу. Спутники уснут». — Пусть спят подольше, — буркнул Уоррен. — Андерсен очень пригодится нам здесь. Он не стал говорить вслух, то, что все они и так понимали: Бабочка могла отключить спутники только на время, пока резервная система не перехватит управление полностью, и, если это случится, спутники сожгут корабли, подобравшиеся слишком близко. Нужно было отключить резервную систему, пока она не перехватила управление спутниками-хранителями. Вслух Уоррен сказал другое: — Огонь из главного орудия. Сделай для наших святош широкий, просторный вход. *** Как Хаотик разговаривал с Бабочкой, Ламия не видел — был слишком занят, пытаясь спасти тех, кого еще можно было спасти. Таких было много, больше, чем он ожидал — Карнавал только набирал силу, когда Рамон начал убивать. Черные любили растягивать молитву во времени, и именно из-за этой жестокости теперь у Ламии была возможность спасти больше людей. Кого-то почти не тронули, нанесли только незначительные, не смертельные повреждения, кого-то даже не уложили на стол, и те так и стояли в круге, бессмысленно глядя перед собой. Ламия не торопился приводить их в чувство, даже несмотря на то, что антитоксин был под рукой — не хотел паники, и опасался, что сделают эти люди, оказавшись в зале с пыточными столами. Возможно, он боялся напрасно. Возможно — сглупил уже потому, что не нашел способа приковать их понадежнее. У черных не было обезболивающих — ни одного препарата, просто потому, что они никому не были нужны, и Ламия использовал свой Дар, притупляя боль, проецировал этим людям спокойствие и чувство безопасности, так же как мог в иных ситуациях вливать в них страх или безумие. Сид вернулся довольно быстро, и Ламия кивнул ему на столы, к которым еще не успел подойти, на людей, которые не нуждались в срочной помощи. На почти не пострадавших — несколько отрезанных пальцев или неопасные для жизни ожоги не в счет. Сиду не нужно было даже ничего говорить, он занялся раненными со спокойной уверенностью человека, который видел в жизни достаточно ран, и сам получал их довольно часто, чтобы знать, что делать. У них больше не осталось медицинской пленки или медицинской пены, и Сиду пришлось использовать рясу на бинты, но пока ничего другого им и не оставалось. Люди на столах были напуганы, не спешили доверять, несмотря на то, что Ламия действительно пытался им помочь. — Что сказала Бабочка? — спросил он, не оборачиваясь к Сиду, и пытаясь кое-как сшить края рваной раны на боку одной из жертв черных. — Наши черные друзья включили резервную систему. Пока ее не отключат, мы с тобой, душа моя, на последнем месте в списке приоритетов, — ответил Сид небрежно, хотя Ламия легко угадывал в его тоне напряжение. — Госпожа сохраняет контроль над спутниками и бОльшей частью боевых роботов, наши двери блокированы, в Главный Зал не так-то легко пробиться. Пока остальные воюют, нам придется переждать здесь. — Что насчет оставшихся черных? Тех, которые ушли. Его вопрос заставил человека на столе напрячься, и на секунду Ламию затопило волной чужого страха, ужаса, что палачи, эти убийцы вернуться и закончат начатое. Ламия с трудом заставил себя отодвинуть эти чувства на задний план. Успокаивающе сжал плечо пленника, не столько из желания утешить, сколько потому что не мог себе позволить отвлекаться на чужую панику. — «Буря» прошла кордон спутников во время молитвы, — ответил Сид. — Они выбросят наших церковных друзей в коридорах, и займутся отключением резервной системы. Ламия и без подробного объяснения понимал, что при таком раскладе, лучше всего было оставаться в Главном Зале, пока силы Андерсена будут зачищать черных. — Уоррен? — С мелким легионером и кучкой боевых модификантов выполняет задание Госпожи. Ламия вполне представлял себе, что такое запасная система и на что она будет способна, если перехватит управление вместо Бабочки. — Сколько у них времени? — Не больше часа. Госпожа будет до последнего сохранять за собой главные функции: жизнеобеспечение комплекса, управление дверьми и системой защиты, но даже она не всесильна. Сейчас она контролирует наших механических друзей, — он кивнул на безмолвно застывших боевых роботов. — Вопрос в том, как долго еще она сможет это делать, прежде, чем ей придется переключиться на защиту чего-нибудь поважнее. — Почему она не отправит их убивать черных? — Разве не очевидно? Потому что это оставит нас без защиты, и потому что для этого придется распечатать Главный Зал. Ей не выгодно разблокировать двери. Так что у нас пока свой почетный караул. — Этот почетный караул может обернуться против нас? — Ламия перешел к следующему столу, быстро оглядывая раны пристегнутого к нему ребенка, и потянулся за медицинской нитью. По крайней мере, этого у черных было в достатке — чтобы зашивать жертвам рты или глаза. — Мы все еще свои для системы, хорошие честные еретики, — отозвался Сид. — Давай надеяться, что так оно и останется. Ламия не стал говорить, что в их ситуации надежда была непозволительной роскошью. *** — «Буря» подтвердила отключение спутников, я отдал приказ наступать, — равнодушно доложил Раллен, и Андерсен спокойно кивнул, изучая медленно поднимающиеся с поверхности планеты корабли черных. Немного для космофлота целой планеты. Больше, чем было в распоряжении пиратской армады. — Придерживайтесь изначального построения, — приказал Андерсен, придвигая к себе проекцию главного корпуса Цитадели. — Спутники нейтрализованы? — Есть вероятность, что резервная система безопасности возьмет над ними контроль, — бесцветно отозвался Раллен. — «Буря» сейчас решает эту проблему. — Что с модификантами и инквизиторами, которых они должны были доставить на планету? — Их высадили в коридорах, ведущих к Главному Залу, как и было задумано. — Хаотик? — Заперт внутри, — ответил Раллен. — Сейчас он бесполезен. И, возможно, это к лучшему. Инквизиция вполне может захотеть от него избавиться. Как от того, кто слишком много знает о Церкви. Андерсен понимал, что такая вероятность существовала, но не принимал ее всерьез. В конце концов, именно потому, что Хаотик много знал, он наверняка успел подстраховаться. Церковники не могли этого не понимать, и действовать поспешно было не в их интересах. — Они не пойдут на это, — сказал Андерсен. — Не сейчас, по крайней мере, возможно, никогда. И вы, Раллен, рано списываете Хаотика со счетов. Согласитесь, он умеет удивлять. — Вы ожидаете, что он вмешается в сражение за планету? — равнодушно поинтересовался Раллен, наблюдая за тем, что происходило на орбите Цитадели. Первые корабли армады перехватили один из транспортников черных гравитационной сетью, и дали залп из главного орудия, пытаясь пробить защитный экран. — Как и всегда я ожидаю от него чего-то неожиданного. — По-хорошему неожиданного или по-плохому? — спросил Раллен, и на сей раз, в уголках его губ притаилась улыбка. — Мы говорим о Хаотике, — чуть улыбнулся Андерсен в ответ. — С ним никогда не угадаешь. *** Весь Божий Огонь, который был в его теле, Загесса израсходовал в Главном Зале. Он убил немногих, ничтожно мало по сравнению с тем, сколько успело спастись. И все же намного больше, чем любой другой инквизитор до него. Некоторых еретиков смогли убить боевые роботы, которых контролировала Бабочка. Не всех — императива защищать черных была в этих машинах слишком сильна, или же у Бабочки не оказалось достаточно ресурсов, чтобы переписать их протоколы, и совсем скоро это вообще перестало иметь значение, потому что один из еретиков сумел использовать импульсную бомбу, и боевые машины превратились в неподвижные игрушки — бесполезные и неподвижные. Проекция окуляров робота перед глазами Загессы пропала, и он остался в темноте, текучие мысли Хаотика, и сознания тех, кто остался жив в Главном Зале — его единственная связь с миром. Перед глазами вспыхнул светящийся прямоугольник, и Загесса не сразу понял, на что именно смотрит, слишком привык за эти дни в Черной Цитадели обходиться без личного компьютера, Это был входящий вызов с высшим приоритетом, иначе компьютер просто не активировал бы проекцию коннекта. — Принять, — сказал Загесса, и его голос после долгого молчания неприятно резал слух. — Приветствую, Рамон, — коротко кивнула ему Анна Кейн — глава Инквизиторского Корпуса Нео-Ватикана. — Коридор, ведущий к Главному Залу, зачищен. Часть еретиков скрылась. Могу только предположить, что они попытаются покинуть планету. — Часть из них уже сумела добраться до кораблей, — отозвалась она. — Армада Андерсена займется ими. Значит, инквизиции оставалось только уничтожить тех, кто остался на планете. И, если сестра Кейн смогла позвонить ему, это могло означать только одно — инквизиция уже пришла в Цитадель. — Где вы сейчас? — спросил он. — Направляюсь к вам, — невозмутимо отозвалась она. — Так же как и еще несколько наших братьев. Загесса услышал, как за ее спиной что-то громыхнуло, уловил, как ему показалось треск пламени. Лицо Кейн осталось безмятежным и невозмутимым: — В этой части Цитадели не осталось еретиков, — недовольно поджав губы, напомнил он. — Вы прекрасно знаете, Рамон, что меня интересуют вовсе не они. Меня интересует Хаотик Сид. В данный момент он намного важнее нескольких еретиков. Загесса сам удивился желанию защитить Хаотика, которое почувствовал после этих слов. Возможно, оно было просто отголоском сознания Доминика, проявившимся так не вовремя, возможно — чем-то совершенно иным. — Хаотик заперт в Главном Зале, — услышал будто со стороны он свои собственные слова, и добавил. — Он не нуждается в охране. Кейн холодно посмотрела на него в ответ: — За все время, что Церковь пыталась предотвратить безумие наших братьев, инквизитор Загесса, — и она намеренно подчеркнула как его второе имя, так и статус, — нам ни разу не удалось создать хотя бы одного эффективного стабилизатора. Те, кого мы любим, сходили с ума без малейшей надежды на помощь и спасение. И теперь эта надежда есть. Вы должны понимать, что это важнее каждого из нас по отдельности, или даже всего Корпуса сразу. Мы с вами заменимы. Хаотик — нет. — И что именно вы планируете с ним сделать? — ровно поинтересовался Загесса. — Запереть его в лаборатории и изучать? Хаотик ценен благодаря своему сознанию, а его сознание — прямое следствие его образа жизни. Он не то, что вы представляете, думая о стабилизаторе. Он нестабилен, его разум изменчив. Вы не можете предсказать, что случится, если запереть Хаотика и сделать из него лабораторный образец. Кейн снисходительно улыбнулась: — За кого вы меня принимаете, Рамон? Хаотик может оставаться на своем корабле, и не сомневайтесь, он получил всю поддержку Церкви, о которой попросит. Единственное, что нас интересует — чтобы он оставался в пределах досягаемости, а это в первую очередь означает: живым. Ждите, мы скоро будем. *** У Уоррена на самом деле не было причин так часто пялиться на кольцо. В конце концов, если бы с Ламией что-нибудь случилось, Уоррен бы знал. И, говоря откровенно, были дела и поважнее, но он все равно пялился. Не мог удержаться и касался кольца каждые несколько минут. — Выход на нужный ярус будет через несколько метров, — сообщил Лагатт, сверяясь со схемой на проекции, которую прислала Бабочка. — Один из нас останется здесь внизу. Я пойду первым и перенесу человека. Ждите оповещения, что мы добрались, прежде чем подниматься. Именно легионер сказал, что им надо взять с собой еще модификантов, и это ни капли ни успокаивало. Лагатт был самоуверен и достаточно самодоволен, насколько Уоррен мог судить, и то, что легионер сам потребовал подмоги… означало только одно — дерьмовый расклад. Можно подумать, Уоррен не понимал этого с самого начала. — И кто сказал, что ты можешь командовать, пацан? — и конечно, ублюдки-модификанты, которых они взяли с собой, умудрялись усложнить этот и без того дерьмовый расклад. — Я сказал, — отрезал Уоррен, глядя в лицо модификанту — Джеринсу? Дженкинсу? — И пока я управляю единственным кораблем, который может вытащить нас отсюда, все делают, как я сказал. Первым пойдет легионер. Никто из них не думал, что придется работать в команде, и команда у них получилась отстойная, но выбирать не приходилось. Уоррен с большим удовольствием вообще остался бы на «Буре», но отключить запасную систему мог только человек — потому что только человек мог ввести коды для ее ликвидации, которые прислала Бабочка. — А ты так уверен, что хочешь ему доверять? — спросил модификант, паскудно ухмыляясь. — Потому что, знаешь, я думаю, байки про то, какие легионеры крутые это просто байки. Может лучше пустить первым того, у кого хотя бы есть опыт? И, самое паскудное, что модификант по-своему был даже прав. В отсутствии опыта точно. Но не в опыте было дело. Даже не в том, насколько хорош оказался Лагатт. — Я думаю, — огрызнулся Уоррен, — что вам всем нужно заткнуться и не тратить время. Первым. Пойдет. Легионер. Просто уступи Уоррен хоть немного, и модификанты перегрызлись бы, решая, кому быть главным. — Ты останешься, — сказал Лагатт одному из них, и пацану хотя бы хватило мозгов не злорадствовать на этот счет, не подстрекать к дальнейшим склокам. А еще — странно, что Уоррен вообще обратил на это внимание — но Лагатт обращался к другим модификантам на «ты». Не так, как к людям. Почему-то это резало слух. — Вы готовы? — спросил он у Уоррена, и тот спокойно пожал плечами, оглядывая остальных модификантов мрачным взглядом. Он честно не думал, что это хоть кого-то напугает, и все равно надеялся, что модификантам хватит мозгов не делать глупостей. По крайней мере, мгновенных возражений не последовало. — За этой панелью, — Лагатт указал на стену неподалеку от входа в следующий коридор, — деактивированный гравитационный лифт. Мы воспользуемся им, чтобы подняться на следующий ярус. Судя по схеме, раньше это был активный переход, но потом его закрыли. — И как ты им воспользуешься, умник? — фыркнул Дженкинс — Джеринс. — Его не бумагой закрыли — это укрепленный полимер, обычно его срезают промышленным лазером. Я что-то не вижу с нами промышленный лазер. Панель, о которой шла речь выпала наружу еще до того, как тупой ублюдок успел договорить. — Видимо, не так уж он и нужен, — невозмутимо сообщил Лагатт, и только ладонь на рукояти его меча выдавала, что произошло. Что легионер каким-то образом успел вырезать проход быстрее, чем Уоррен мог увидеть. Черт, он терпеть не мог этого заносчивого мелкого гада, но, нужно было признать, что иногда Лагатт умел грамотно себя подать. *** Форкс видела Мину Сайфер меньше десятка раз, и не испытывала к ней никакой излишней любви. Ни к ней, ни к повстанцам, и все же не стала спорить, когда Андерсен предложил Мине участвовать в операции. У Сайфер были связи, которыми глупо было разбрасываться. И сейчас эти связи означали больше ресурсов для захвата Черной Цитадели. Форкс оказалась с Миной в одном отсеке почти случайно. В первую очередь, потому что от них двоих сейчас ничего не зависело. Форкс могла бы пойти на капитанский мостик, к Андерсену и Раллену, туда, где принимались решения, откуда можно было вмешаться в события. Андерсен не прогнал бы ее. Но она ничем не смогла бы помочь, недостаточно знала и об армаде «Роджера» и о кораблях-наемниках, чтобы давать советы. Андерсен поручил ей другое, намного масштабнее, чем одно сражение. Даже сражение за планету. Армада «Роджера» делала все, чтобы захватить Цитадель Черных. Работа Форкс касалась того, что будет после Спланировать новое государство, придумать, где взять для него людей, готовых пойти против Империи, как обеспечить этих людей всем необходимым. Иногда Форкс будто просыпалась и думала, что полюбила абсолютного психа, такого же, как Сид, и что сама, видимо, была не лучше, потому что тоже участвовала в этом безумии. Впрочем, она много лет регулярно общалась с Хаотиком, это само по себе могло свести с ума кого угодно. В отсеке было тихо и пусто, Форкс стояла перед огромным во всю стену проекционным иллюминатором, прижав к нему ладони, и следила за кораблями снаружи. Корабли черных зачастую были транспортниками, небольшими и забитыми вооружением от носа до кормы, зачастую такими же уродливыми, будто собранными из не совсем совпадающих между собой частей, как и сами черные. И именно этим они были опасны, тем, что не попадали ни в один из известных классов кораблей, тем, что могли носить на себе почти любое вооружение, тем, что были непредсказуемы. С ее наблюдательного пункта даже не было видно всю картину, но Форкс намеренно не включала дополнительные экраны. Они все равно не могли показать ей то, что Форкс хотела знать — как там капитан, жив ли он еще, хотя, конечно, жив, он же Хаотик-мать-его-Сид, он не может… Пожалуй, она не шла в рубку управления к Андерсену не только потому, что ничем не могла помочь. Еще и потому, что не хотела показываться никому на глаза в таком состоянии. Форкс вообще не слишком хорошо умела доверять, доверять свою слабость, даже Андерсену было нелегко. Мина появилась не сразу, минут через двадцать после начала атаки. Просто пришла в тот же отсек, где была Форкс, и какое-то время они молча наблюдали, за кораблями в огромный иллюминатор. Казалось, что это спектакль, который кто-то решил сыграть прямо у них под ногами. Прежде, чем заговорить, Мина закурила, и то, как она достала зажигалку, как выдохнула дым, невольно напомнило Форкс Сида. Когда Форкс ее впервые встретила, Сайфер была другой. Тогда, когда «Хаос» впервые согласился перевезти оружие для повстанцев. Теперь она носила прическу, как у Сида, такие же бессмысленные, совершенно идиотские перья в волосах, так же одевалась в кожу, и по какой-то причине это все равно не казалось подражанием. Это скорее выглядело как обещание, зарубка на память для чего-то очень важного. Может быть, потому что Сайфер в открытую терпеть не могла самого Сида. Может быть, потому что на самом деле они с Хаотиком были совершенно не похожи. Форкс не знала, и не думала, что имеет право в это лезть. Когда они впервые встретились с Миной, та была другой — младше и злее, резче. И тогда она собиралась убить и Сида, и всю его команду, чтобы не платить за оружие, которое заказала. — Андерсену не откажешь в масштабности, — наконец нарушила молчание Сайфер после очередной затяжки. — Сражение за планету. Не верю, что ввязалась во все это. — Хаотик Сид умеет втягивать людей в свои авантюры, — ответила Форкс, хотя разговаривать с Миной ей не хотелось. — Меня в авантюру втянул не Хаотик, а Андерсен, — она смерила Форкс оценивающим взглядом. — Пока, для плана, к которому приложил лапу Хаотик, все идет неожиданно неплохо. Видимо она ожидала, что Форкс выдаст ей какую-нибудь новую информацию, или же раскроет некий невероятный план Сида, и, если так, Сайфер ждало большое разочарование. Если Сид и задумал что-то, Форкс об этом не знала. — Его планы вообще обычно неплохо работают, — ответила Форкс, стараясь не вспоминать все те случаи, когда Сид умудрялся в чем-то проколоться и спасался только за счет чуда. — Хаотик любит шоу, — продолжила Сайфер, — но власть ему не интересна. Ему всегда хватало «Хаоса». Вы все равно никогда не задерживались на одном месте. — Я не стану говорить за Хаотика, — прямо ответила ей Форкс. — Если ты хочешь знать мотивы капитана, спроси у него самого. — Мне плевать на мотивы Хаотика. Андерсен собирается сделать то, о чем я и люди, на которых я работала, мечтали годами. Меня интересует только альтернатива Империи. Свободная земля. Сражение, — она кивнула в сторону взорвавшегося корабля черных, — это только первая ступенька. Я хочу знать, что дальше. Хотела бы Форкс ответить ей прямо. И еще больше хотела бы не отвечать ей вовсе. Но отчасти Сайфер была права. Мало было захватить Цитадель Черных. Нужно было еще привести сюда людей, сделать Цитадель чем-то новым. Для этого нужны были ресурсы и связи. Люди с репутацией — такие, как Андерсен или Мина. — Слухи о том, что этот сектор свободен от черных и от Империи разнесутся довольно быстро, — ответила Форкс. — Это приведет сюда всех, кто ищет для себя новое место в мире. Мы довольно близко к окраинам обитаемого космоса, это означает людей с окраинных планет. — Плюс пираты, и те, кто готов с ними торговать. Фактически еще одна нелегальная станция, — подытожила Сайфер. — Для начала, — не стала спорить Форкс. — Но база с постоянными координатами, к которым Империя не сунется. Слишком далеко от основного сосредоточения их сил. — Безопасный пиратский порт, — Сайфер хмыкнула. — Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. — Безопасные порты обычно притягивают небезопасных людей, — пожала Форкс плечами. — Нас, например. Мина не ответила, и они замолчали, снова глядя в иллюминатор. Форкс смотрела на то, как две яхты из армады Андерсена зажимают в тиски крупный тягач черных, как открывают огонь, и думала, как все это похоже на сон. Как сильно все изменилось за такой короткий срок. Должно быть, Сайфер тоже это чувствовала, потому что сказала: — Меньше месячного цикла назад я сидела на Равоне, и планировала закупки для «Марии» на следующий год. Но, похоже, что мне придется всерьез пересмотреть свои планы. Наверное, Сайфер даже могла бы вернуться на Равону, теперь, когда ее покинули черные. Но Форкс не стала об этом говорить. Не после резни, которая там произошла. — Я ненавижу черных, — признала Мина, криво усмехаясь. — Ненавижу каждого из этих больных, извращенных ублюдков. Пожалуй, я готова поддержать вашу авантюру просто, чтобы стереть даже память о них в пыль. К тому же, есть и еще причина. — Какая? — спросила Форкс. — Однажды все, что сейчас происходит, попадет в учебники по истории, как первая серьезная попытка утереть Империи нос. Неплохая возможность поиграть в героиню. Форкс ожидала услышать многое, но не это. Видимо, Сайфер и сама это понимала, потому что просто пожала плечами, затягиваясь сигаретой: — В конце концов, у меня растет сын. Нужно подавать ему достойный пример. *** Если бы Уоррен не считал черных больными ублюдками с самого начала, он точно начал бы так думать, увидев коридоры, ведущие к управлению запасной системой. — Это то, что я думаю? — почему-то шепотом спросил Лагатт. — Люди, — хрипло ответил ему Уоррен, оглядывая стены. Они только поднялись на нужный ярус, и проход из шахты гравитационного лифта легионеру снова пришлось прорезать гладиусом. Только на сей раз, пострадал не только укрепленный пластик стен. Больше всего это напоминало сцену из фильма ужасов, тем более страшную, что все это происходило с ними на самом деле. Вначале Уоррен подумал, что стены коридора изнутри покрыты биомассой — было достаточно темно, чтобы перепутать, особенно после того, как их с ног до головы окатило кровью. Но у биомассы не могло быть рук или ног, не могло быть человеческих голов. — Они живые? — спросил Лагатт, и голос у него был такой, словно легионера вот-вот стошнит. Уоррен его понимал, он в жизни навидался всякого, но не такого. — Некоторые из них. Лагатт судорожно провел ладонями по лицу, стирая кровь, и с чувством сказал: — Я ненавижу всю вашу больную, извращенную расу. Зачем они это сделали? Потому что они ублюдки, хотел сказать ему Уоррен. Абсолютно отмороженные сукины дети. Но он знал, зачем черные это сделали. — Это изоляция. Многие сканеры не способны различить ловушку за биомассой. — Это не биомасса, — тихо поправил его Лагатт, и Уоррен заметил, как некоторые из голов повернулись в их сторону. Некоторые из этих людей все еще могли слышать. Уоррен посмотрел вниз, на карабкающихся по стенам шахты модификантов, цеплявшихся за дыры в пластике, оставленные пальцами Лагатта, и сделал глубокий вдох, прежде, чем сказать: — Нужно идти дальше. Никто не знает, сколько еще Бабочка сможет удерживать аварийную систему. Скоро здесь станет небезопасно. Лагатт молчал, и Уоррену совсем не нравилось это молчание. Меньше, чем через минуту должны были добраться до выхода на ярус остальные модификанты, и любой намек на слабость мог спровоцировать их на грызню за главенство. Грызню, которую они не могли себе позволить. — Нравится тебе или нет, — сказал Уоррен, — но сейчас или мы остаемся и оплакиваем этих людей, или спасаем собственные шкуры. Ты теперь пират, парень. Так что я советую действовать, как пират и выбрать собственные интересы. — Я не собираюсь никого оплакивать, — Лагатт смерил его мрачным взглядом. — Я легионер, представитель другого биологического вида. Я просто не понимаю, как вы можете так спокойно проходить мимо. Как вы можете допускать, чтобы с подобными вам так поступали. — Принц начал хныкать? — Джекинс-Дженкинс выбрался из шахты лифта и фыркнул, — может быть, он сейчас предложит остановиться и заняться спасением бедных человеков? Разумеется. Именно то, чего Уоррен хотел избежать. — Ты пойдешь первым, — сказал модификанту Лагатт. — Мы последуем за тобой на расстоянии нескольких метров. Бабочка контролирует систему безопасности в самом коридоре, но мы не знаем, как долго она сможет это делать. И не знаем, есть ли здесь автономные охранные модули. Возможно, черные сделали… — и только то, как легионер замялся, выдавало, насколько ему было не по себе, — … это, чтобы замаскировать дополнительные охранные модули. — Хочешь сделать из меня пушечное мясо? — Дженкинс — или как там его на самом деле звали — подался вперед, видимо, чтобы угрожающе нависнуть над Лагаттом. Нелегкая задача, учитывая, что легионер был выше. Значительно уже в плечах, но все-таки выше. — Ты сам хотел идти первым, — холодно напомнил Лагатт. — Остальные подстрахуют тебя. Если ты, разумеется, достаточно компетентен, чтобы пройти несколько коридоров. — Не сомневайся, пацан. Я планирую вернуться на корабль через пару часов. Посмотрим, вернешься ли ты. — Заткнись и делай то, за что тебе платят. Померить, у кого больше можете и потом, — осадил его Уоррен. — Мы не на прогулке. По крайней мере, Дженкинс не стал тратить время дальше и пошел вперед, поминутно останавливаясь и сверяясь с приборами, но Уоррен не мог отделаться от мысли, что тот еще подложит им свинью, если выдастся такая возможность. Уоррен и Лагатт на сей раз шли в середине, часть остальных модификантов — сразу за ними, еще часть следом за Дженкинсом соблюдая дистанцию в несколько метров. Они шли хорошо, шаг в шаг — осторожно и чисто, и Уоррен, в общем-то, понимал, что каждый из этих парней знал свое дело. Проблема была в том, что они не знали друг друга, не были командой. Пока все шло хорошо, Уоррен видел перед собой профи. Ему только не нравилась мысль, что, если все пойдет наперекосяк, каждый из этих профи станет сам за себя. Чем дальше они шли, тем меньше становилось света в коридорах. Они включили гравитационные скафандры, на случай, если черные использовали нано-взрывчатку или ядовитый газ, и тусклое свечение скафандров отбрасывало на стены вокруг причудливые тени. Не все люди, которые покрывали стены, были живыми, и видимо, мертвых черные пропитывали каким-то составом, потому что тела не разлагались. Из-за скафандра Уоррен не мог чувствовать запахов, и потому постоянно сверялся со сканером окружающей среды, но тот выдавал стандартные показатели воздуха вокруг. Без следов трупного яда. Лагатт неожиданно остановился, подняв руку вверх, и словно прислушиваясь, и Уоррен обратил внимание, что замерли все. Не только модификанты, которые шли следом, а даже Дженкинс. Чтобы они не говорили, а слухи о легионерах заставляли их считаться с Лагаттом, следить за тем, что он делал и говорил. Должно быть, именно это их и бесило больше всего. — Ну что теперь.? — недовольно начал Дженкинс и умолк. Уоррен не успел спросить, что он услышал — что-то метнулось, отделившись от стены, и в следующую секунду Лагатта рядом уже не было. Он стоял рядом с Джекинсом, так словно был там с самого начала, и держал в руках, какую-то верещащую, извивающуюся тварь. Модификант выругался и отшатнулся, и Уоррен внутренне передернулся, от мысли о том, насколько же быстрым нужно быть, чтобы застать врасплох кого-то вроде Дженкинса. — Химера, — невозмутимо сообщил Лагатт, разрывая существо на части с той же легкостью, с какой сам Уоррен мог бы оторвать крылышки у насекомого. — Должно быть, она берет образцы тканей у тех, кто заходит на территорию, чтобы проверить доступ. — Эта тварь нихрена не выглядела, как один из проверочных модулей, — огрызнулся Дженкинс. — Черные предпочитают ловушки, которые не убивают, — пожал плечами Лагатт, а в следующую секунду, он уже был в другом конце коридора, и держал еще одну химеру в руках. — И они не восприимчивы к боли, насколько я понял из файлов. Эти механизмы не имеют достаточного вооружения, чтобы взять в плен. И не похожи на боевые модули. Это было как какое-то странное стерео: Лагатт перемещался по коридору, исчезая, чтобы возникнуть в другом месте, хватая очередную химеру из воздуха, так, словно отщелкивал опции на компьютере — обыденно и равнодушно. — Должно быть, если одна из них не может взять пробу, активируются остальные. Допускаю, что они включают атакующую схему для других автономных модулей. Договаривая, Лагатт снова оказался рядом с Уорреном, и невозмутимо закончил: — Нужно быть осторожнее дальше. Нам нужно пройти еще два коридора. Скорее всего, основная часть охранной системы расположена там. Лагатт, наконец, заметил, как именно на него все смотрели: — Что-то не так? *** Если бы они пытались отключить аварийную систему какой-нибудь космической станции, Уоррен примерно представлял бы чего ожидать, мог бы предположить, где находились охранные модули, и что именно они делали. Но в Цитадели все было другим. Жутким и совершенно непредсказуемым, и он точно знал, что если бы не Бабочка, которая отключила основную систему безопасности в комплексе, проникнуть внутрь было бы практически невозможно. Жутко было идти по этим обитым плотью и живыми людьми коридорам, и думать о том, сколько ловушек могли таить стены: дезинтегратор или же выскакивающие лезвия, силовые сети или гравитационные дробилки. Все, что могло бы сработать, не будь на стороне Андерсена и Сида почти всемогущего импульсного компьютера. И все же, даже Бабочка не могла обезопасить их от всего, не имела возможности отключить автономные модули, даже не знала, где те находились. Уоррен шел молча, стараясь держаться поближе к Лагатту, и утешался только тем, что остальные делали то же самое, даже Дженкинс. Они могли говорить легионеру все, что угодно, но в конечном итоге, все равно полагались на его способности. В общем-то, Уоррен удивлялся, что Лагатт никак это не комментировал. Они прошли следующий коридор в тишине, и Уоррен поймал себя на том, что пытается ступать бесшумно, хотя в этом не было никакого смысла. Любой звуковой сканер легко мог различить даже стук его сердца. Он услышал, как Дженкинс тихо выругался впереди, и невольно остановился. — Слишком подозрительно, — сказал Лагатт, тоже останавливаясь. — Аварийные модули наверняка связаны друг с другом. Химеры уже зафиксировали несанкционированное проникновение. Почему они не нападают? — Готовятся, — мрачно отозвался один из модификантов. — Некоторые виды ловушек требуют длительного заряда. Например, способные пробить гравискафандр бластеры, подумал Уоррен. — Если так, то они должны быть у самого входа в управляющий модуль, — буркнул Дженкинс. — Или сразу за химерами, чтобы иметь возможность напасть сзади, — поправил его Уоррен. — Расположение зависит от характера ловушки, — пожал плечами Лагатт, и только то, как внимательно он оглядывал стены перед собой, выдавало, что ему тоже не по себе. Он не сказал то, что и так все понимали — предугадать было невозможно, не задумку черных. Слишком чуждыми были их идеи. Может быть, речь шла о каком-нибудь громадном лезвии, выскакивающем из стены. Может быть, о чем-то, что Уоррен даже представить себе не мог. В конечном итоге они все-таки получили предупреждение, уже у самого выхода в последний коридор. В воздухе перед Уорреном сами по себе загорелись проекции Бабочки, и уже через секунду они сложились в экран — в диаграммы и полосу загрузки, медленно продвигавшуюся к финальной четверти. «Время до разблокирования дверей: 2 минуты 13 секунд». Цифры сменяли друг друга, и Уоррен нервно сглотнул, когда понял, что они означают. — Почему именно «разблокировка дверей»? — спросил Лагатт. — И почему так долго, я не знаю оружия, которое требует такой длительной зарядки, и при этом не уничтожит комплекс одним выстрелом. — Это не оружие, — хрипло выдохнул Уоррен. — Это показатели криокамеры. *** Когда он помог всем, кого еще можно было спасти, Ламия устроился в дальнем конце зала. Там не было стульев, и ему пришлось сесть на один из немногих пустых столов. Металл столешницы, казалось, излучал холод, и Ламия чувствовал странное, в чем-то извращенное желание лечь, почувствовать этот холод всем телом, ощутить на запястьях и лодыжках зажимы фиксаторов. Должно быть, это было всего-лишь чувство вины, желание искупить собственные действия, тем более бессмысленное, что Ламия в любом случае не мог испытать того, что испытали жертвы черных — слишком давно потерял способность бояться боли. Хаотик сидел у алтаря, на полу, запрокинув голову, так что его макушка касалась неподвижной ладони Слейтера, и смотрел на ворох проекций прямо перед собой — на сражение за Цитадель между кораблями Андерсена и черных, на камеры службы безопасности, которые транслировала Бабочка. Ламия мог бы сесть рядом с ним, на пол, залитый кровью. Узнать, что происходило в коридорах Цитадели и на орбите планеты. Он не стал, потому что ничего не мог сделать. Уже помог всем, кому сумел помочь, и знал, что уже это — большее, чем Ламия имел право надеяться. Смотреть было бы слишком страшно. Вместо этого Ламия предпочитал чувствовать. Дотянуться своим Даром так далеко, как только возможно, в надежде уловить отголосок разума Уоррена. Это не было даже слишком сложно, Ламия не мог чувствовать ни инквизиторов, ни черных, которые оставались в коридорах, не отвлекался на окружающих людей. Корпус с резервной системой располагался далеко, достаточно далеко, чтобы Ламия улавливал только отголосок, смазанный, ненадежный, и легко было сбиться на сознание легионера совсем рядом с Уорреном — то было громче, четче: странная смесь из нервозности и уверенности в себе, готовности действовать и гордости. Уоррен… пожалуй, он просто хотел справиться. Он не боялся — опасался, нервничал, злился — короткими, сдержанными вспышками красной злости, поверхностной и неважной — и делал все, что должен был. Когда Уоррен испугался, Ламия судорожно вздохнул и едва не потерял контакт. Чувство было далеким, нечетким с такого расстояния, тень тени страха, и все же оно показалось громче всех остальных. Ламия сам не заметил, как неосознанно впился пальцами в кольцо венеры, не заметил, как потянулся к сознанию Хаотика, пытаясь успокоиться, почерпнуть сил. Зато почувствовал Сид. Он оказался рядом через мгновение, или же Ламии так показалось. — Новости, душа моя? — в вопросе Сида не было страха, только равнодушное любопытство, и, если бы Ламия не знал его так долго, он бы подумал, что Хаотику действительно все равно. — Что-то произошло у Уоррена. Он… …боится, хотел сказать Ламия. Он пришел сюда из-за меня, и теперь что-то случилось, и нужно что-то делать, немедленно… Рука Сида жестко сжала его плечо, приводя в чувство — неестественно сильное нажатие экзо-протеза было отрезвляющим и холодным — и Ламия заставил себя собраться, сам не зная, как нашел силы. — Им нужна помощь. — Кто-то из них мертв? — проекции Бабочки последовали за ним, и теперь кружились вокруг бесплотными прямоугольниками, собираясь в причудливые фигуры. — Нет, — любому другому Ламия боялся бы сказать это «нет», боялся бы, что его слова не примут всерьез после этого «нет». Но он мог сказать Сиду. Что угодно и когда угодно. — Что-то напугало Уоррена. Действительно напугало. Сид кивнул и повернулся к проекциям: — Госпожа? Бабочка отозвалась мгновенно, собралась в проекцию, и Ламия моментально узнал показатели криокамеры. Показатели деактивации. Разблокировка дверей через минуту двадцать три секунды. — Они активировали механизм пробуждения, — тупо сказал он вслух, не в состоянии поверить до конца. — Зачем.? — Это кто-то из черных, — сказал Сид. — Кто-то из одаренных, как я могу предположить. И Уоррен, конечно, никого не взял с собой из инквизиторов, потому что те остались в главном корпусе, остались разбираться с теми еретиками, которые попытались сбежать с планеты. — Провернуть фокус с деактивацией может только человек, — добавил Сид. — Иначе с ними не пошел бы Уоррен. И именно Уоррен был для того черного главной жертвой. Достаточно было уничтожить его, чтобы обезопасить всю резервную систему. Минута до разблокировки дверей. Всего минута. — Они могли заморозить кого угодно, душа моя. Телепата, телекинетика или такого, как ты. Ламия активировал проекцию связи: — Телепата. Им нужен кто-то, кто способен остановить нарушителя-человека. Независимо от того, как тот защищен, в какой броне спрятан. Они используют телепата. Инквизиторы не успеют туда вовремя. — «Но», душа моя? — Но мы с Рамоном можем попытаться защитить мысли Уоррена и легионера отсюда. *** Таймер на проекции отсчитывал последние секунды, а Уоррен пытался связаться с Анной Кейн — единственным инквизитором, контакт которой ему дал Андерсен, и уже понимал, что не успеет. Не успел бы, даже если бы Кейн подтвердила вызов во время появления химер. Уоррен видел ее всего один раз — невысокую, изящную блондинку, красивую, как и все церковники, и, наверняка, отмороженную, как и все инквизиторы — и она ему не понравилась. Наверняка, он не понравился ей тоже, но она пришла бы на помощь, только ради того, чтобы отключить резервную систему. Вот только Анна Кейн осталась слишком далеко. Теперь Уоррен понимал, какой глупостью было не взять с собой никого из инквизиции, даже если те были нужнее в главном корпусе. Так на тот момент казалось. Обратный отсчет застыл на нуле, и Уоррен почувствовал, как напрягся Лагатт. Рядом с показателями криокамеры висела проекция поиска сигналов — Бабочка пыталась найти, где находилась криокамера. Уоррен не знал, сколько времени у черного ублюдка, который, видимо, только что открыл глаза, уйдет на то, чтобы включить свои сверхспособности, но подозревал, что немного. Первое прикосновение чужого разума заставило его судорожно дернуться, с шумом втянуть в себя воздух — но оно было знакомым и оно не причиняло боли. Это был Ламия. Уоррен почувствовал себя так, словно чья-то невидимая ладонь погрузилась в его грудную клетку и сжалась в кулак. На секунду перестало хватать воздуха. Словно бы они с Ламией увиделись, смогли снова соприкоснуться, только на сей раз все было намного острее, намного интимнее. «Ты меня слышишь? — подумал Уоррен, позабыв о том, что Ламия не может читать мысли. — Ты здесь?» Ламия не ответил, но его присутствие было отчетливым, даже ярче, чем в прошлый раз. — Я слышу Загессу, — неожиданно сказал Лагатт, и его голос словно выдернул Уоррена из забытья. — Они попытаются защитить… Это все, что легионер успел сказать. Или же только это Уоррен смог услышать, потому что что-то невидимое ударило его болью — выворачивающей, отупляющей. Чужое сознание, похожее на раскаленный штопор ввинтилось ему в голову, намеренно пытаясь сделать как можно больнее. Разрушить, уничтожить. Несколько секунд Уоррен ничего не соображал и не слышал, и в себя его привел крик. Кричал кто-то совсем рядом. Поначалу Уоррен подумал даже, что это он сам. Модификант, имени которого Уоррен не помнил, корчился на полу и пытался выцарапать себе глаза. Дженкинс — или Джеринс — лежал неподвижно и был то ли мертв, то ли без сознания, и только Лагатт оставался на ногах. Он выглядел бледным, едва заставлял себя стоять на ногах, но, по крайней мере, оставался в сознании. На проекции поиска наконец-то появилась точка-локатор. Бабочка не сумела защитить их от черного, но, по крайней мере смогла указать, где он прятался. Уоррен смотрел на Лагатта — бледного, осунувшегося за минуту, и надеялся, что этого окажется достаточно. *** Лагатт ощущал себя так, словно его голова вот-вот взорвется. Разум Загессы, казалось, давил на череп, будто пытаясь запихнуть сознание Лагатта в слишком маленькую коробку. «Я не смогу закрывать тебя долго», — его голос неприятно отдавался внутри, и словно бы расслаивался. — Ты слишком далеко». Лагатту он как раз казался слишком близко, настолько, что присутствие Загессы зудело под кожей, и хотелось выцарапать его оттуда пальцами. Лагатт бежал к черному церковнику так быстро, как только мог, и уже то, насколько неприятно было чувствовать Загессу внутри, заставляло торопиться. «Я спасаю тебе жизнь», — Лагатт чувствовал себя так, словно каждый звук этого бесплотного голоса в него заливали по капле. И, возможно, Загесса не церемонился, когда врывался в его сознание, но Лагатт понимал, что без него присутствие черного ощущалось бы намного сильнее. Он чувствовал и его тоже, как боль на самой границе сознания, как что-то темное и неопределенное, как угрозу. Чем ближе он находился, тем сильнее становилось это чувство. «Он пытается пробить защиту Уоррена и почти не тратит сил на тебя». Если Загесса думал, что Лагатта это заставило бы чувствовать себя виноватым, то он ошибался. «Дело не в чувстве вины, животное. Дело в том, что он может в любой момент переключиться обратно». Лагатт проигнорировал оскорбление, вместо этого сконцентрировавшись на том, чтобы пройти проложенный поисковой системой маршрут как можно быстрее. Черный прятался в другой части корпуса, несколькими ярусами ниже, и на пике формы Лагатт мог бы преодолеть это расстояние меньше, чем за тридцать секунд. Но он не чувствовал себя на пике формы. Сворачивая в очередной коридор, он едва не попал под заряд автономного бластера, и порадовался только, что не под поле дезинтегратора — потому что заряд бластера было видно, от него легко было уклониться даже на бегу. Несколько раз он приводил в действие механические ловушки, с небрежностью, с которой никогда не позволял себе действовать во время проверок во Дворце, но мыль о том, как близко вся операция подошла к провалу, гнала вперед. Это, а еще желание выгнать из своей головы и Загессу, и черного. «Он знает, что я иду?» «Я могу закрыть тебя от его влияния, но не могу полностью защитить с такого расстояния», — на сей раз мысли Загессы казались окрашенными усталостью, и Лагатт на секунду задумался, откуда пришло это сравнение, оно совершенно точно не было его собственным. «Я устаю», — сказал ему Загесса, хотя это было и так понятно. Должно быть, он просто хотел дать Лагатту понять, что времени оставалось еще меньше, чем они изначально думали. «Что если черный причинит вред человеку?» «Доминик не позволит этого сделать. Он продержится сколько необходимо». В отличие от меня, осталось невысказанным, но Лагатт все равно понял. Пожалуй, если бы не ситуация, и то, насколько это оказалось неприятно, он больше бы обращал внимания на чувства Загессы, на просачивающиеся вместе со словами образы: холод металла, фантомная боль в руках и ногах, которых у Загессы на самом деле не было, решимость идти до конца даже… рискуя? Загесса тоже рисковал, закрывая его? И непонятную почти… симпатию к нему, Лагатту. Он мог бы обратить внимание, разобрать все эти чувства, и какая-то отстраненная часть разума Лагатта фиксировала каждую проникающую извне эмоцию, но желание избавиться от вторжения было настолько острым, что он не рассуждал, а просто хотел покончить со всем как можно быстрее. Решить боевую задачу. Выполнить то, для чего его создали. Даже несмотря на давление чужого сознания, на неприязнь, которую оно вызывало, глубоко внутри Лагатт чувствовал удовлетворение. Спокойную радость, как будто ему пришлось сидеть неподвижно слишком долго, и теперь наконец-то он мог двигаться. Он срезал путь, проделав себе ход гладиусом, вместо того, чтобы обходить по коридору, и оказался в огромном круглом зале. Внутри все пропахло кровью, и запах заставлял что-то внутри напрячься, кричал об опасности. Стены и потолок были покрыты телами, так же как и коридоры, ведущие к запасной системе, и Лагатт ожидал увидеть криокамеру в центре зала, но она находилась не там. Он чувствовал черного в своей голове, и хотя не мог точно определить направление, что-то тянуло его будто магнитом. Криокамера была впаяна в потолок, она свисала с него, как гротескная пародия на кокон, и сквозь прозрачную крышку Лагатт видел изуродованное тело черного. Чем ближе он находился, тем отчетливее ощущалось его присутствие, и тем слабее было влияние Загессы. «Зачем ты пришел, ты, воплощение ереси?» — и новый голос у него в голове заставлял понимать, что Загесса на самом деле был осторожен, почти нежен, потому что этот вопрос был как кислота, он каждой своей каплей выжигал Лагатта изнутри. — «Тебе не место здесь». Краем глаза Лагатт видел, как от стены отделилась химера — уродливое, будто сшитое из кусков тел и металла существо, медленно извернулась в воздухе на манер воздушного змея, или же дракона из легенд, и устремилась к нему. Боль накатила волной, захлестывая разум, и на какой-то момент Лагатт вообще перестал слышать Загессу. В этот момент он понял, что умрет здесь. Что не справится, проиграет, как проигрывал всегда и во всем — легионер, которому не оказалось места за пределами Дворца. И как бессмысленно было мечтать оттуда выбраться… «Соберись!», — приказ Загессы хлестнул внутри плетью и холодом, отрезвляя и заставляя среагировать в последнюю секунду — увернуться от химеры, ударить в ответ, и присутствие черного на секунду отступило. «За что ты сражаешься? У тебя ничего нет, у тебя никогда ничего не будет». Лагатт отсек химере голову, небрежно раздавил под каблуком, с удовлетворением слушая, как со скрипом смялся укрепленный металл, и подумал в ответ со всей наглостью, на которую был способен: «У меня есть гладиус, и я найду ему применение». Будь на его месте человек или обычный модификант, должно быть, они даже не добрались бы до криокамеры без портативного флаера. Лагатт в этом не нуждался. Он допрыгнул до криокамеры с пола, вбил пальцы под крышку, вспоров сверхпрочный металл, с легкостью с которой лазерный нож пробивал обычное железо, и через мгновение крышка уже полетела на пол. Разум Лагатта наполнил крик, почти невыносимо громкий и отчетливо нечеловеческий, а потом черный полетел вниз, следом за крышкой криокамеры, и стало тихо. Лагатт спрыгнул следом, мягко приземлившись на ноги, и ткнул тело черного носком ботинка. Телепат был мертв. «Хорошо сработано», — сказал Загесса, и внезапно его голос больше не давил на сознание Лагатта, а превратился в едва различимый шепот. И это было правдой, Лагатт действительно сработал хорошо, достойно легионера. Он имел полное право чувствовать гордость и сказать в ответ что-то вроде «я знаю». Но по какой-то причине, он ответил другое, сам до конца не был уверен почему. Он ответил: «Взаимно».