Оригами

До пятницы Лесли провалялась дома у своего бойфренда, плюя в потолок и лениво переключая каналы. Домой идти не хотелось, хотя Джейсон оба дня пропадал в автомастерской, бросив ее в компании «Губки Боба» и тоскливых телешоу, которым не светило взлететь до прайм-тайма. Под вечер четверга, словно искупая вину за долгое отсутствие, Джейсон вернулся с ужином: четырьмя бутылками отличного пива и еще теплыми коробочками из китайского ресторанчика на углу Линкольн-стрит. Обнаружив в одной из них лапшу с креветками, Лесли неожиданно для себя рассвирепела и надела проклятую коробку незадачливому приятелю на голову, однако пиво выпила, косяк — выкурила, и вспомнила заодно, каково это — трахаться под марихуаной два часа кряду. Джейсон был во всех отношениях не так уж плох (во всяком случае, ему нравилось, когда она злится), а травка и того лучше, поэтому спала Лесли крепко и голову прочистила изрядно. На третий день поднявшаяся муть улеглась, словно никакой ночи в лапшичной не случалось вовсе. Готовая к новым подвигам, она вскочила спозаранку, чтобы забежать перед школой домой и найти в ворохе белья чистую майку, сжевала на ходу пару черствых хлебцев и заявилась аккурат к концу второго урока. Третьеклашки во дворе чертили цветным мелом классики. Ребята постарше гоняли баскетбольный мяч, соревнуясь, кто ловчее закинет его в корзину. Получалось плохо. Лесли добродушно пнула ногой по упругой резине, отфутболив мяч игрокам-растяпам, мимоходом хлопнула по плечу Стивена, лопоухого новичка из своей шайки, и поднялась на крыльцо. Одуряюще пахло весной. По асфальту кружила метель из белых лепестков — это ветер, то поднимаясь, то затихая, лохматил ветви вишни. Среди облаков в синеве показалась серебряная стрела самолета. Кто-то с удовольствием жевал сэндвич, сидя на ступеньках, и подбрасывал крошки жадным голубям. Солнце пронизывало школу насквозь, проникая даже через самые немытые окна. — Купер, тест сегодня! — со всей серьезностью окликнула ее миссис Пикерман, остановив в коридоре. — Ты помнишь наш уговор? — Да я только ради теста, считайте, пришла, — хмыкнула Лесли. — Даже не надейся, что отмажешься. Завалишь на этот раз — будешь математикой все лето у меня заниматься. Завалю, подумала Лесли. Не буду. Она вообще ходила в школу потому, что здесь всегда находились желающие купить марихуану. В Стилуотере, как во всех прибрежных городах, погода менялась быстро. Легкий бриз, дувший с моря, мог в любую минуту превратиться в шквал, пробирающий до костей, поэтому ученики и учителя высыпали на улицу, ловя драгоценные моменты тепла. Многие разлеглись прямо на газонах, разложив перед собой булочки да хот-доги из школьной столовой — единственное, что там можно было брать без опаски за здоровье. Мимо Лесли прошмыгнули к выходу восьмиклассницы. Сбившись в стайку, они щебетали не хуже синичек, обсуждая нового, весьма привлекательного учителя географии. Тельма привычно держалась позади: ее, понятное дело, присоединиться к общему веселью не звали. Она легко сбежала по ступенькам, на весь лестничный пролет пламенея майкой, красной, словно коммунистический флаг ее далекой родины. Ну и худющая девка-то выросла, хотя на папиных харчах да пряниках, присмотрелась Лесли. Ни груди, ни задницы, одни кости торчат. Синяки — видимо, благодаря чудодейственной мази из дохлых гусениц — уже побледнели, только нижняя губа еще выглядела припухшей, как если бы Тельма долго целовалась на ветру. Ну привет, моя хорошая, хотела сказать Лесли, вот и встретились. Давай поговорим. Она уже сделала шаг вперед, от двери — к лестнице, Тельме наперерез, но тут из коридора появился Питер, один из Леслиных подручных, долговязый русый парень в растоптанных кедах. Это с ним она как-то царапала неприличные слова, кто во что горазд, на новехонькой машине директора школы, через весь капот наискосок, и это он первый начал называть ее «босс». Тельму Питер всегда считал чем-то вроде соринки в глазу: ему нравилось, когда девчонки плачут, а она лить слезы отказывалась, что с ней ни делай. — Чего надо, Маккинли? — сухо поинтересовалась Тельма, когда он загородил проход. — Да вот смотрю я… — начал Питер, внимательно ее разглядывая. — Патлы-то у тебя поотросли, Янг, а была чудная стрижечка, взглянуть приятно. Боссу сказала бы спасибо. Это же она тебе жвачку в волосы засунула, прав я или не прав? Не я, мысленно поправила его Лесли, хотя дело было почти год назад. Я держала. А жвачка, Питер, была твоя. — Проваливай с дороги, — Тельма не повела и бровью. — Жаль, у меня жвачка кончилась, — разочарованно похлопав себя по карманам, изрек Питер. — Ты мне стриженой больше нравилась. И он, и она знали, что дело закончится если не дракой, то неприятной потасовкой по всем школьным правилам: по лицу не бить, чтобы на следующем уроке ни один из участников не хлюпал кровью под оханья медсестры, и прекратить по звонку, потому что за постоянные опоздания светила воспитательная беседа в кабинете директора. Питер, безумно похожий в этот момент на своего тезку из «Нарнии», протянул руку, как будто собирался заправить Тельме за ухо растрепавшие волосы, но та вдарила ему по коленной чашечке и вывернулась — не столько беспомощно, как раньше, сколько неуклюже. В печень надо было бить, глупая девочка, подумала Лесли, в печень, пока он открылся, потом с другой стороны — в корпус и под конец — между ног коленом. Она наблюдала за происходящим скучающе, как за средненьким матчем по шестому каналу, исход которого зрителю интересен еще меньше, чем бесчисленные рекламные паузы, но тут Питер по-хозяйски скользнул пальцами по Тельминой щеке, толкнув ее на лестничные перила, та обреченно ругнулась сквозь зубы — и безразличие Лесли проломилось, треснуло, как гнилая доска. Сама от себя не ожидая, она в два шага преодолела расстояние от дверей до лестницы, стиснула плечо приятеля и отшвырнула того назад, бросив яростно и зло: — Да отъебись от нее уже! — Ты чего, босс? — ошалело уставился на нее Питер, вмешательства со стороны не ждавший. — С катушек двинула, что ли? Тельма стрельнула по ним взглядом и спокойно наклонилась за укатившимся апельсином. — Питер, — напряженно произнесла Лесли, чувствуя, что еще немного — и она поставит своему дружку фингал под глазом. — Вали, пока в морду не дала. — Блядь, если у самой руки чешутся — язык сказать отсохнет? — возмутился он, потирая предплечье. И вдруг ухмыльнулся: — Ну давай подержу, чтобы не драпнула. Я не в обиде. — О-о, — меланхолично улыбнулась Тельма, сдирая с апельсина шкурку. — Не переживай, не драпну. А тебе с каких пор помощь нужна, Купер? Сдаешь, что ли? — Ну ты напросилась… Питер аккуратно закатал левый рукав белой пижонской рубашечки и принялся за правый. — Исчезни, я тебе сказала. — Босс… — За школой, через два часа, — велела Лесли отрывисто: не хотела разводить склоку со своими. — Поговорим. А сейчас вали. — Ну ты типа самая главная у нас, — хмыкнул Питер, разводя руками. — Потому что, блин, самая бешеная. О’кей. Если хочешь знать мое мнение, давно пора тебе самой было за нее взяться. Когда он ушел, напоследок толкнув Тельму плечом, они с Лесли остались под лестницей вдвоем. Мимо, никого и ничего не замечая, прошмыгнул молодой и безмерно привлекательный учитель географии, но вскоре его голубой глобус исчез в отдалении, не без фальши насвистанный шлягер затих, и снова воцарилось молчание. Как воспитанная девочка, Тельма, не обнаружив поблизости мусорного ведра, засунула апельсиновую кожуру в туго набитый рюкзак, распихав между учебниками, пеналом и коробкой с ланчем. Денег на школьный кафетерий она вот уже год не носила — все равно отберут, так что еду ей давал с собой, видно, заботливый папа. — Купер, если ты решила себе завести персональную девочку для битья… Лесли отвечать не стала и на мгновение прикрыла глаза. С улицы несся радостный гвалт. Солнечные лучи вплетались в кроны деревьев во дворе, и серое кружево полуденных теней, проникая сквозь засиженное мухами стекло, ложилось на пол, на разбросанные окурки, на рисунки из пепла и песка, насыпавшегося с подошв. Свет просеивался сквозь витавшие в воздухе пылинки, как мука сквозь решето. Здесь, под лестницей, Лесли пять лет назад выкурила первую сигарету: у отчима стащила пачку, у матери — спички, по-братски разделила добычу на свою гвардию и героически, единственная из всех, не закашлялась от едкого дыма, чем заслужила молчаливое уважение двенадцатилетней шпаны. Дурные привычки приобрести проще, чем хорошие; с тех пор многие из ее компании смолили на каждой перемене, как взрослые мальчики и девочки. Лесли же завязала коптить легкие, когда занялась боксом, курила по настроению, все реже и реже, а сигареты таскала на всякий случай — чтобы угостить приятеля или, если станет совсем паршиво, выкроить в вечной спешке пять минут тишины и разгрести бардак в голове. Сейчас ей была нужна эта тишина. Как заебали вы меня, подумала Лесли, сперва Питер, теперь ты. Выискались, блядь, охотники глядеть мне в душу. Что вы там хотите найти, охотнички, на этой свалке, в кучках запылившегося хлама, в горах металлолома, проржавевшего насквозь? Копаться в грязи, тянуть за торчавшие нитки собственных мыслей и самой было неприятно: все равно что рыться в помойке, рискуя напороться на бутылочные осколки или порезать руки о банку из-под консервированного тунца. — Черт, а жигу-то я посеяла, — вспомнила она, потянувшись за куревом. — Ща. Папа с меня обещание взял, что верну. Тельма запустила руку в рюкзак, разгребла корки и протянула латунную «Зиппо», выуженную со дна. Повертев в пальцах зажигалку, чуть липкую от апельсинового сока, Лесли принялась шарить по карманам в надежде обнаружить свой «Мальборо» и наконец извлекла на свет божий мятую пачку: та завалялась в куртке среди пятицентовиков, использованных билетов на автобус и каштанов, подобранных осенью в центральном парке. Одним словом, бардак: в вещах не меньше, чем в башке. — Потом покуришь, — одернула ее Тельма. Привычным жестом стянула очки, отложила на забитую бычками батарею и посмотрела на Лесли, словно уже прикидывала, куда бить: под ребра или в челюсть. — У меня лабораторная по биологии через пятнадцать минут. Драться собиралась? Сейчас давай. Лесли всегда удивляла ее неизменная готовность к драке, разом обнажающая под коростой спокойствия все чувства, как открытый перелом обнажает кости: другой бы на ее месте слинял при первой возможности, благо их представилось немало, Янг же стояла рядом и терпеливо ждала очередной дуэли, хотя на победу могла рассчитывать не больше, чем год назад. По сравнению с Лесли, взрослой дылдой за шесть футов роста, она выглядела птенчиком, а птенчику не вырвать шейку из клюва хищной птицы. При такой разнице сил школьные потасовки грозили печальным исходом, однако злость делала Тельму упрямой, безрассудной и по-своему счастливой. Она была готова. Она хотела драться. Лесли исподлобья окинула ее взглядом с ног до головы — разбитые локти, щуплые напряженные плечи, близоруко прищуренные глаза — и вдруг ясно поняла, что руку больше не поднимет. Ни сейчас, ни потом, никогда. Если бы она лучше знала, что такое сочувствие или нежность, то попыталась бы описать свои чувства одним из этих слов, но выразить их оказалось сложнее, чем мистеру Янгу — сказать на английском, какая хорошая девочка Цзяо. Отличная, блядь, девочка. — Никто не будет тебя бить, тупица, — сказала Лесли после затянувшейся паузы. Эта мысль принесла ей облегчение, будто она наконец выловила на свалке толстую помоечную крысу, долго точившую зубы, и подняла за хвост. — Вообще никто в этой школе, никогда. Пальцем не тронет, сечешь? — Чего? — Того, бля. Гуляй отсюдова, готовься в свой колледж, пеки свои пряники, Тельма Янг. Никто приебываться не будет, отвечаю. Хватит, гейм овер, надоело мне. — Тебе какая вожжа под хвост попала, Купер? — А тебе за каким хером это понимать? Радуйся и мотай удочки, пока дают. — Ага, радуюсь! Ты мою жизнь за последний год превратила в ад, а теперь надоело, вот так? И плевать, что я в больнице лежала неделю, и плевать, что волосы состригла, и что от арматуры у меня — на, любуйся — шрам остался… и тот раз в туалете на третьем — да, тоже плевать… Думаешь, всё: ты выиграла, я проиграла, и хватит? — Да ни черта не думаю. А ты считаешь, это как должно кончиться, Янг? Хочешь драться до тех пор, пока кто-нибудь не проломит тебе башку о батарею? Или в полиции не насиделась? Ищи проблем на свою задницу в другом месте. — Маккинли спит и видит, как я у его ног рыдаю, и не он один. Они тебя все равно не будут слушать. — Ну они не такие ебанутые, как ты, — усмехнулась Лесли. Представила, как дает недовольному Питеру в зубы, и сразу стало веселее на душе. — Будут. Даже если первая полезешь, не тронут. Спасибо скажешь еще. — Я — тебе — спасибо? Ты два дня назад хотела, чтобы я тебя у м о л я л а прекратить. — Ну, хотела, а теперь не хочу. Лесли выпустила дым и затушила о стену сигарету, прогоревшую до фильтра. По ту сторону двери прыгала через скакалку, считая прыжки, девчонка в джинсовке поверх легкого платья. Ее подружка ела мороженое, которое на припекающем солнце таяло в шоколадное молоко, и лениво листала замусоленную тетрадку. Потом она кинула взгляд на часы, нахмурилась, и обе заторопились к крыльцу. До конца большой перемены оставалась пара минут. Миссис Пикерман не терпела опаздывающих — пора было идти. — Все, детка… Некогда мне тут с тобой рассусоливать. Считай, мир. Молодцом держалась. Лесли подняла с пола сумку и на прощание, проходя мимо, хлопнула Тельму по плечу. Та отшатнулась, едва не ударившись головой о лестницу, и в кои-то веки повысила голос — едва не сорвалась на крик: — Ты под кайфом, что ли? Купер?! Блядь! — Лапша у твоего папахена что надо, вот чего я не сказала, — обернулась с улыбкой Лесли. — И хорош материться уже, не идет тебе. В преддверии следующего урока ученики, не успевшие понежиться на солнце, толпой хлынули обратно в школу, и лица у них были такие кислые, будто каждый проглотил по ложке уксуса. У дверей мелькали соломенные вихры Питера, по левую руку вынырнула Ребекка, которой явно не терпелось похватать новыми джинсами, и Лесли быстро закружил водоворот своих, хотя сейчас она не могла сообразить, почему еще теряет время в их компании. Хорошо еще, что не придется объяснять свою недавнюю вспышку. Они поноют друг другу, пожалуются на непредсказуемость босса втихомолку, чтобы Лесли не услышала, а какая-нибудь мамзель вроде Мэри-Энн демонстративно махнет хвостом и сделает вид, что плевать хотела на ее распоряжения, однако не ослушается никто: кишка у них тонка.