I'm obsessed with his smell (Summer Love)

Джемма уехала домой. Мне снова становится тяжело. Сейчас она поговорит с Гарри, и сегодня я его не увижу. Это грустно, это даже ранит. День так отлично начинался, но я могу его просто вычеркнуть из календаря дней, проведённых с моим Гарри. И мне нравится называть его моим, потому что он принадлежит мне. Он мой, и всегда будет моим. И я, наверное, даже никогда не женюсь, мне кажется, это именно та любовь, которая будет в моём сердце вечно. И пусть через года два я, возможно, буду мыслить иначе, но сейчас мне кажется, что это навечно. Но моя вечность будет лет до сорока, Гарри прав. Я сопьюсь, теперь я точно сопьюсь. Когда он уедет, а я останусь с отцом и буду ухаживать за ним, считая дни до его кончины, я точно сопьюсь. А когда этот придурок помрёт, я сопьюсь ещё больше, потому что мать будет страдать, а мне придётся работать вдвое больше. Да я с собой покончу. Моя любовь в Лондоне, а я здесь, работаю непонятно зачем. Нет, я всё же женюсь, и она правда будет мне изменять, потому что я действительно не смогу удовлетворять её, так как буду любить только Гарри. Этот маленький подонок будто знал это, когда говорил, что я не смогу спать с собственной женой. Я снова схожу с ума. Ничего он не знал. Просто ужасное совпадение. Мне нужно расслабиться, поиграть в футбол, потренироваться, но только не думать о Гарри, потому что я хочу с горя напиться. Но я решил не пить эти два месяца, чтобы не наделать глупостей. У нас какие-то очень хрупкие отношения, наверное, потому, что мы ещё плохо знаем друг друга, но ведь достаточно хорошо, чтобы полюбить. И рано или поздно мы поговорим о наших чувствах, мы должны это сделать. Я хочу услышать, что он любит меня, я хочу испытать это чувство взаимной любви. Джемма думает, что нам будет хуже осенью, если сейчас мы сблизимся больше, но она не знает, что мне уже больно. Слишком больно. Настолько больно, что мне хочется куда-то деться. Мне хочется, чтобы Гарри оказался моим сном. Я хочу стать прежним, вернуться к тому образу жизни и закончить просто лысым алкашом, а не лысым алкашом с разбитым сердцем и парными татуировками на теле. Но это не сон, а хренова реальность, и я пропал, влюбившись в него. Мне плевать, что у нас взаимно, мне всё равно больно, потому что мы не расстанемся из-за того, что не сошлись характерами или надоели друг другу — мы расстанемся против нашей воли. И от одной мысли, что он будет страдать так же, как я, мне становится ещё хуже. Я хочу избавить его от чувств ко мне. Пусть у меня всё будет не взаимно, но пусть он не страдает. Я готов отказаться от счастья понимать, что он влюблён в меня, как я влюблён в него, я готов отказаться от двух месяцев взаимной любви; я готов отказаться от всего. Я утолю свои страдания в выпивке и девушках, только пусть он не страдает, как страдаю я. Я не хочу, чтобы он сейчас, как и я, думал о наших отношениях, нетерпеливо ожидая завтрашний день. Чёрт, это наказание, а не любовь! Почему я не могу прекратить наши страдания? Почему я не могу закрыть на это глаза и просто любить его, не думая о будущем? Я должен жить счастливыми днями, которые нам отведены. — У тебя есть ещё стихи?! Ты же не будешь против, если и они окажутся порванными? Я услышал какой-то многоголосный смех. Совсем юношеский, лет по пятнадцати-шестнадцати. Они, наверняка, смеются над ботаником, который пишет стихи. В начале лета я бы помог им, но не сейчас, когда человек, в которого я без памяти влюблён, тоже пишет стихи. Я подхожу сзади к тем придуркам, чтобы помочь этому мальчику. Ведь стихи — это прекрасно. Я выхватываю из рук одного из этих идиотов листки А4 и только потом обращаю внимание на мальчишку, у которого они забрали эти листки. Этот ботаник — Гарри. Отлично. Я разогнал эту толпу малолеток, точнее, я просто пнул одного из них, а остальные тут же убежали следом за ним. Наверное, это единственная привилегия быть старшеклассником — тебя все боятся. — Держи, — я протянул Гарри его стихи. — Спасибо, — тихо ответил он. — Почему ты даёшь себя в обиду? — Потому что их больше. Я вздохнул. Он какой-то подавленный сейчас, и мне кажется, дело не в этих идиотах. — Всё хорошо, Хаз? — Да. — Ты виделся с Джеммой? — Да, она сказала, что ты не сможешь прийти. Я положил руку ему на плечо, заботливо поглаживая его. — У тебя же что-то случилось. Что? — Я переживаю из-за вчерашней ночи. Ты точно хочешь это повторить? — Я мечтаю это повторить, Гарри. — Я написал тебе стих, но они его успели порвать. Гарри опустил стыдливо голову, будто это он виноват. Я подвёл его к лавочке и усадил на неё. Сел рядом, взяв его за руку. — Не переживай. Я как раз хочу поговорить о вчерашней ночи. Он покраснел. — Хорошо. — Тебе было приятно? — Да. — И ты готов к тому, чтобы следующий раз у нас был самым настоящим? — Да, Луи, готов. Я доверяю тебе. Но я боюсь, что кто-то может узнать о нас, и у нас будут проблемы. — Мне плевать на всех, честно. Я хочу проводить с тобой время так, как нравится нам, а не нашему обществу. — Меня и так гнобят за мои стихи, рисунки, даже за причёску, я не хочу, чтобы они узнали о том, что я сплю с тобой. — Успокойся, Хаз, всё будет хорошо. Тебя и пальцем никто не тронет. Я не дам тебя в обиду, — я вижу, что он не особо верит мне, он боится. Я сильнее сжимаю его ладонь в своей. — Гарри, никто не узнает о нашей близости, потому что я сам не позволю кому-либо обидеть тебя, тем более из-за меня. Тебе нечего бояться. И я хочу, чтобы ты расслабился и принял нашу дружбу такой, какая она есть. Я хочу, чтобы ты улыбался, а не боялся, потому что твоя улыбка — самое красивое, что может быть на этом свете. И я люблю твои губы, я правда люблю их, и я сейчас поцелую их, прямо на улице, и нам ничего не будет за это, — и я приподнимаю его лицо за подбородок, поворачиваю к себе и нежно целую, жадно глотая мяту. Гарри не сразу, но отвечает на поцелуй, его губы дрожат, он переживает, боится, но я глажу его волосы, углубляя поцелуй. Не думаю, что это успокаивает его, но точно нравится. — Нас никто не увидел, — улыбнулся я, отрываясь от его губ, — всё хорошо. Гарри нервно кивает. — Никто не увидел, — повторяет он. — Перестань бояться. О нас никто не узнает. — Когда ты ещё придешь ко мне, Лу? — Луи. Завтра. — И проведёшь со мной день? — И ночь. Он чуть улыбнулся. — Я буду ждать тебя. — Ты куда-то спешишь? — Я хотел сейчас сесть и писать стихи на берегу. — И ты не хочешь, чтобы я сидел с тобой? — Хочу, но у тебя ведь дела. Прости, Джемма, твоя идея хорошая, но я не могу не провести с ним время. — Я уже справился с ними. — Очень быстро ты, однако. — Это уже неважно. — А ты согласишься провести весь вечер в молчании, не читая мои стихи? — Я должен буду просто сидеть рядом? — Да. — Хорошо. Хоть весь вечер и всю ночь. И мы уже часа два сидим на берегу, укутавшись в плед, который Гарри притащил из дома. Я сижу, постоянно целуя его шею, плечо и щёку, играю с его кудряшками, глажу его тело, а он пишет стихи, которые я, честно, не читаю. Если он захочет — сам прочтёт мне, как показал рисунок с нашим поцелуем. Сейчас я люблю его ещё больше. Мне давно начала нравиться наша немая идиллия, когда он читает или пишет, а я играю с его волосами и думаю. И сейчас я думаю не о страданиях, а об ерунде. Я думаю о том, почему он пишет на листках А4, а не в блокноте, ведь так было бы удобней. Но я не хочу мешать ему, задавая этот вопрос. Пусть пишет, уверен, это будет красивый стих, который будет связан со мной, ведь он тоже любит меня. Я вырисовываю на его плече слово «любовь», затем шутливо покусываю его плечо. Он улыбается, слишком смущённо улыбается. Я целую его в щёку, он резко начинает что-то писать, довольно улыбаясь. Я люблю его, я люблю каждую секунду, проведённую рядом с ним, я люблю каждый миг, я люблю его ровное дыхание, я люблю биение его сердца. Я хочу сказать ему об этом, но не могу. Но я надеюсь, что он догадывается. Я вырисовываю на песке первые буквы наших имён, но не рисую сердечко, как это делают все парочки. Просто буквы. Просто Гарри и Луи, которые просто любят друг друга.