***
— Ну, как доска? Гарри улыбается, сидя на песке. Он щурится, потому что яркие солнечные лучи мешают ему посмотреть на меня. — Невероятно. Хочешь попробовать? Я выхожу из воды, сажусь рядом с Хаззой и кладу доску рядом с нами. — Нет, мне бы, для начала, на скейте толком научиться ездить. — У нас есть еще 48 дней. Успеем. — Для скейта - много, для нас с тобой - мало. Я соглашаюсь кивком. — Давай не будем о плохом? Нам нужно с толком провести наши 48 дней. — Знаешь, для нас проводить время с толком - это заниматься сексом, — усмехается он. — А разве нет? — Смеюсь я, — ночь мы провели действительно с толком. — Да, ты даже позволил мне быть топ. — Да, — я валю его на спину и наваливаюсь сверху. — Лу, ты мокрый, — смеется он, игриво отталкивая меня, но я целую его. — Не боишься снова на пляже светиться? — Тихо спрашивает он, нехотя отрываясь от моих губ. — Нет, мне плевать. — А если нас увидят твои друзья? — Хаз, мне на них плевать. Он благодарно улыбается мне, после чего я сам не замечаю, как говорю: — И сегодня ты ночуешь у меня. — А твоя мать? Она знает о нас? — Знает. — И какова была ее реакция? — Мне тогда было плевать на ее реакцию. Гарри понимающе кивает, после чего слабо улыбается: — Так сегодня я ночую у тебя? — Да, если ты не против. — Нет, конечно, мне очень нравится твой дом. — Ха-ха. Очень смешно, Гарри. — Нет, правда. — И чем тебе этот хлев нравится? — Тем, что ты там вырос. Я фыркаю: — Тоже мне причина, — я встаю с него, — ладно, пошли, холодно становится. — Да, ты весь мокрый. Гарри подает мне полотенце, и когда я хочу им обернуться, он сам накрывает им мои плечи и обнимает сзади, согревая меня своим теплом. Я прижимаюсь к нему, закрывая глаза, он гладит мои плечи: — Надень джинсы, ты дрожишь. — Не от холода, — с улыбкой проговариваю я, — меня переполняют чувства. — Какие? — Очень разные. — Надеюсь, положительные. — Очень. — Но все равно, Лу, я хочу, чтобы ты оделся. Я волнуюсь. — Я не выбью из тебя зануду, верно? — Усмехаюсь я, натягивая джинсы. — Я забочусь о тебе. — Я старше, не забывай об этом. Гарри устало вздыхает: — Пошли в дом. Я хочу, чтобы ты переодел свое мокрое нижнее белье. — Ладно, — театрально ворчу я.***
Мы заходим ко мне в дом. По носу бьет отвратительный запах прокисшего горохового супа. Мать так спешила к отцу, что не успела даже спрятать эту мерзость в холодильник. — Я открою окно, хорошо? — Спрашивает Хазза. Я киваю ему в ответ, ставя возле стены серф и бросая на диван полотенце. — Тебе по-прежнему нравится этот дом? — Да, — отвечает он, с трудом открывая наше сломанное окно. Я открываю холодильник: — Эм... Хаз, здесь пусто, как в голове у Линдси, прости, но ты сегодня останешься без ужина. Гарри подходит ко мне: — Ты все еще ненавидишь Линдси? — Спрашиваешь, — фыркаю я, — ты рисовал ее. — Она очень красивая. — Ну да, конечно, я и без тебя это заметил, — ворчу я, отводя взгляд. — Лу, — улыбается Гарри, кладя свою ладонь на мою щеку, — посмотри на меня... — Слышишь? — Хмурюсь я, прислушиваясь к голосам на улице. — Да. Это голос твоего отца? Его уже выписали? — Да нет, еще 6 дней должен там быть. Не успеваю я договорить, как мы слышим, что голоса совсем близко, дверная ручка плавно опускается. — Быстро в мою комнату, — толкаю я Хаззу. Он пытается что-то возразить, но я взглядом ему показываю, что сейчас спорить не нужно. Я нервно закусываю нижнюю губу, мое сердце сжимается от волнения, не хочу, чтобы отец его увидел. Я с волнением смотрю за тем, как Гарри поднимается на второй этаж, и, как только, он исчезает за углом, в дом входят мои родители, я поворачиваюсь к ним. Я ловлю на себе взгляд отца. Он ненавидит меня, но сдерживается, чтобы ничего не сказать мне. Неужели у него появился хоть грамм мозга, и он начал понимать, что со мной не стоит портить отношения? — Почему вы так рано вернулись? — Спрашиваю я, — насколько мне известно, ты должен еще 6 дней находиться в больнице. — Заткнись, паршивец, — шипит отец. А нет, мозг не появился. — Стивен, — делает ему замечание мать. — Знаешь что когда-то делали с такими как ты, Луи? — С угрозой в голосе спрашивает меня отец. Я усмехаюсь: — А что со мной не так? — Ты знаешь или нет?! Я вопросительно поднимаю бровь, отец начинает тяжело дышать, его дыхание пропитано ненавистью, и, прежде, чем он успевает хоть что-то сделать, мать говорит: — Стивен, милый, тебе нужно прилечь, пошли в спальню. — Пусть этот паршивец нальет мне воды, тогда пойду. — Тебе придется подождать пока я помою стакан, — с ухмылкой говорю я. — Я подожду. — Хорошо, — я беру первый попавшийся мне под руку стакан, медленно тянусь рукой к крану, еще медленней открываю воду. — Быстрее! — Я не хочу спешить, отец. Я открыто дразню его своим спокойным и безразличным тоном, и я еле сдерживаю улыбку, чувствуя еще большую ненависть в его голосе. — Быстрее! — Повторяет он. Я начинаю очень медленно ополаскивать стакан. — Ты оглох?! Но это не помогает мне быстрее мыть стакан, за что вскоре я получаю от отца по лицу. Я выпускаю из рук стакан и сплевываю кровь в рукомойник. Я поворачиваюсь к этому кретину, чтобы дать сдачи, но ловлю на себе взгляд матери. Такой несчастный и умоляющий взгляд. Я сплевываю снова кровь в рукомойник. Когда мать понимает, что я не ударю отца, она уводит его в их спальню. Я нервно выплевываю очередную порцию крови и иду в ванную, чтобы умыться. Я закрываю двери на замок. Кровь начинает идти носом, а один зуб так сильно болит, что мне кажется, будто он сейчас выпадет. Я касаюсь его пальцем. Не шатается. Все в порядке. Я включаю воду и начинаю умываться. Сквозь шум воды я слышу как кто-то стучится. — Не хочу никого видеть! — Говорю я, заранее зная, что это мать. — Даже меня? Это Гарри. Какого он спустился? Хочет, чтобы и ему досталось? Я быстро открываю двери, хватаю его за воротник, затаскиваю в ванную и прикрываю двери. — Ты какого вышел из моей комнаты?! — Я вышел после слов твоего отца "быстрее". Не переживай, я спрятался, когда твоя мать вела его в спальню. — Он сейчас точно в спальне? — Да. — Ладно, — я возвращаюсь к умывальнику и продолжаю умываться. Гарри помогает мне, — Хаз, я могу сам. — Позволь мне позаботиться о тебе. — Хорошо, — неуверенно проговариваю я и убираю руки. Он заботливо умывает мое лицо. — Он разбил и нос? — Как видишь. Гарри робко приподнимает мое лицо, несколько секунд всматривается в него, а затем большим пальцем вытирает кровь с уголка губ. — Слишком много побоев для восемнадцатилетнего парня, — грустно проговаривает Хазза. Я не успеваю ответить ему, потому что слышу за дверью голос матери: — Луи, милый, все в порядке? Я могу войти? — Да. — Гарри? — Удивленно спрашивает она, когда видит Гарри, который держит в своих руках мое лицо. — Добрый день, — здоровается он, при этом краснея. — Стивен не должен тебя видеть, малыш. — Без тебя знаем, — грубо отвечаю я, поворачиваясь лицом к умывальнику. — Лу, — тихо проговаривает Гарри, гладя мою спину. Я молча умываюсь, постоянно сплевывая кровь. После чего начинаю чистить зубы, потому что ржавый вкус крови начинает раздражать меня. — Луи, милый, прости меня, — начинает мать. — Не хочу ничего слушать, правда. Просто сделай так, чтобы этот идиот не узнал о том, что Гарри здесь. — Хорошо, милый. Тебе нужна моя помощь? — Мне ничего не нужно. Она молча выходит из ванной. — Зря ты так, Луи, — начинает Хазза, но я сразу же перебиваю его: — Я лучше знаю. Я слышу как он вздыхает: — Пошли в твою комнату, Лу. Он пытается успокоить меня, уложить в постель, что ж, это действительно нужно мне. — Пошли, — тихо проговариваю я. Мы тихо поднимаемся в мою комнату. — Лу, переодень нижнее белье, не хочу, чтобы ты ходил в мокром. — Что? — Смеюсь я. — Пожалуйста, Лу, я волнуюсь. — Ладно, — усмехаюсь я и достаю из шкафа свои боксеры. Я ложусь на кровать, снимаю джинсы, мокрое нижнее белье, и меняю его на сухое. — Спасибо, — улыбается Гарри и садится рядом, — ты ведешь себя так, будто тебе совершенно плевать, что тебе разбили нос и губу. — Так и есть. Я привык, и мне плевать. На его лице появляется легкая улыбка: — Ты любишь боль? — Физическую. Моральной мне и так хватает. — Хватает? Мне казалось, ты совершенно не страдаешь морально. Я сдавливаю грустную улыбку: — Но это не то, чем я хотел бы делиться. — Ладно, — улыбается он, — мне кажется, я тебя отлично понимаю. — Правда? — Очень страдаешь, когда что-то нельзя, — усмехается он, вставая с кровати. — Верно. Но еще больше страдаешь, когда что-то делаешь, но понимаешь, что делаешь это не до конца. — Верно, — он подходит к моему шкафу и начинает перебирать мои вещи, — ведь ты делаешь это не до конца, потому что нельзя. — Верно. Ведь очень хочется. — Верно, — проговаривает Хазза, роясь в моих вещах, — порой так хочется, что даже тяжело дышать. — Верно, — соглашаюсь я, и больше я не в силах ничего сказать, потому что мой мятный гей находит мою старую вязаную серую шапку и надевает ее на себя, — нахрена она тебе? — Знаешь, в книгах, которые я читаю, — он подходит к моей кровати и садится на нее, — персонажи часто берут себе хоть что-нибудь, что принадлежит близким им людям, так они проявляют... И он запинается, потому что боится что-то сказать. — Любовь? — Спрашиваю я. — Не совсем, — Гарри наклоняется ко мне и целует, — я заберу ее себе. — Ее вязала моя мама, ты точно хочешь это носить? — А она мне идет? Я отодвигаю Хаззу, а затем оценивающим взглядом смотрю на него, после чего поправляю прядь его волос и не могу сдержать влюбленной улыбки: — Идет. — Теперь она моя, — и он снова целует меня. Его голос такой томный, он, определено, научился соблазнять. Его тембр, его тяжелое дыхание, это все влюбляет меня в него еще сильнее. Гарри садится на меня, перекидывая одну ногу через меня, мои руки опускаются на его бедра, мы снова целуемся. — Зачем тебе понадобилась моя шапка именно сейчас? — Затем, что мы не каждую ночь проводим вместе, а я хочу чувствовать твой запах даже тогда, когда тебя нет. И я хочу, чтобы мне принадлежало то, что принадлежало тебе. — Взял бы мои трусы. Он сдавливает смешок: — Нет, я хочу, чтобы эту вещь могли видеть все. — Зачем? — Затем, что так всегда, когда нельзя. Я довольно улыбаюсь, облизывая свои губы. Я знал, что мы тогда говорили об одном и том же. — Иди ко мне, — томно шепчу я. Он усмехается и опускается ко мне. Я нежно целую его, в очередной раз пытаясь поцелуем сказать "я люблю тебя". Он целует меня так, будто говорит "я тебя тоже". Быть может, я это все придумал, и это самый обычный поцелуй, но я хочу видеть и чувствовать его именно так. — Луи, милый, — конечно, когда Гарри сидит на мне в моей же шапке, которую связала моя мать, мои руки на его заднице, а наши языки блуждают по полостям ртов друг друга, в комнату должна ворваться моя мама. Я не знаю что нашло на Хаззу, но я был уверен, что он сейчас отстранится, покраснеет, но что он делает? Он опускается губами к моей шее, освобождая мой рот, чтобы я смог поговорить с матерью, а сам ласкает языком мою шею. — Да, мам, — хрипло постанываю я, когда язык Гарри касается моего кадыка. — Я... Я вижу ее взгляд, в котором написано "вы могли бы остановиться?", на что я просто довольно усмехаюсь. Пусть радуется, что мы еще не трахаемся или мятный ротик не делает мне минет, или хуже того, я не делаю ему минет. Наверное, не каждая мать хочет увидеть как ее сын сосет кому-то. — Ты будешь куриный бульон? — Запинаясь спрашивает мама. — Да, спасибо. И она поспешно уходит, я чувствую, как Хазза улыбается мне в кожу. — Что на тебя нашло, чувак? — Смеюсь я. — Я подумал, раз она знает о нас, то нет смысла скрываться, но ее голос, — Гарри начинает смеяться, — она явно этого не ожидала. Нужно будет извиниться. — Нет! Не вздумай. Пусть привыкает. — Как скажешь, — и он снова целует меня в губы.