POV Гарри
После очередной беседы о том, что между нами что-то есть, Луи заявил, что хочет спать. Конечно, в 5 вечера он хочет спать. Он часто уходит от темы наших отношений, меня это умиляет, потому что я вижу, как он стесняется и боится. Но с другой стороны, мне кажется, что я даю ему понять, что влюблен в него, так почему он боится? Или у нас все не взаимно? Но каждый его жест, каждое его слово, каждый его взгляд... Все пропитано любовью. То, что он молчит и избегает разговоров о любви, конкретно о нашей любви, он поступает умно, но и глупо в то же время. И мне бы хотелось поступать по-умному, но я не в силах, ведь мне всего 16, я влюбился в лучшего друга, и нам осталось видеться чуть меньше 48-ми дней. Не думаю, что мне даже есть смысл быть умнее. Я знаю, это выглядит так, будто нам обоим это вовсе и не нужно, но я не думаю, что это надолго, я думаю, в последний день, когда мы будем в отчаянии, один из нас признается в любви даже неосознанно, а второй осознанно ответит, что все взаимно. И я уже вижу как мы улыбаемся заплаканными улыбками, после чего целуемся... В последний раз. Все это вызывает на моем лице улыбку. И мне даже становится смешно, потому что, наверняка, со стороны мы похожи на двух влюбленных неуверенных в себе подростков, в чем можно оправдать меня, но никак не Луи, у которого совершенно другое оправдание - все впервые серьезно. Обидно только то, что мы друг у друга лишь "первый опыт". Горький первый опыт. Когда мы влюбимся в кого-то другого, нам будет уже легче. Мы будем учиться на ошибках нашей первой любви. Но я не хочу учиться на этих ошибках, я хочу их исправлять вместе с Луи. Я беру его за руку, пока он спит, вернее, я надеюсь, что он спит, а не снова думает, притворяясь спящим. Я знаю каждый раз, когда он не спит при мне, потому что я каждую ночь слушаю его дыхание. Но не сейчас. Сейчас я хочу держать его за руку и думать, завидовать его будущей жене, завидовать его друзьям, которые осенью будут проводить с ним дни, его матери, которой он будет помогать, его отцу, с которым Луи будет вынужден сидеть. Я буду завидовать даже врагам Луи, потому что им позволено будет думать о нем, видеть его. А я вынужден буду изливать свои чувства в письмах, в словах и рисунках на своем теле. И, если татуировки - это все, что навсегда останется у меня от Луи, я готов забить ими все свое тело. И я боюсь, что у меня снова не будет друзей, даже Джемма не выдержит моего постоянного нытья. Я ною даже сейчас, когда у нас есть еще 47 дней, вечер и целая ночь. Я делаю усталый вздох, потому что просто не понимаю где он был столько лет? Почему нам нужно было заметить друг друга именно этим летом? Но в этом, скорее всего, моя вина. Я не стремился быть самым популярным парнем в городе, не стремился иметь друзей среди старшеклассников, не хотел расти в нашем обществе. Я просто ждал того единственного человека, и я нашел его в компании своей сестры, нашел его в числе самых популярных парней города, нашел его там, где никогда бы и не подумал найти. Но Луи такой же как я, а не они. И он доказал это, выбрав меня, а не их. Он доказал это даже не тогда, когда его избил отец, и не тогда, когда не дал меня в обиду своим друзьям, он доказал это тогда, когда признался мне, что он не парень моей сестры, когда доверил мне эту тайну, и все лишь для того, чтобы поцеловать меня. Возможно, я наивный ребенок, ведь люди, а особенно мужчины, готовы на все, чтобы добиться кого-то. Но Луи любит меня, и я даже не хочу в этом сомневаться, хоть порой и допускаю сомнения. Но все же... Если бы ему нужна была пустышка, он бы нашел себе девчонку, и я не думаю, что это тот случай, когда красавчик находит себе заучку, чтобы поиметь его. Иначе игра бы уже давно закончилась. Скорее, я просто действительно встретил человека, с которым готов провести жизнь. Наверное, я должен радоваться тому, что жизнь дарит мне целых 2 с половиной месяца счастья, но я хочу всю жизнь, как это лето. Да, я хочу многого, но я хочу провести всю свою жизнь с Луи. 16 лет страданий... Мне кажется, я заслужил всю дальнейшую жизнь быть любимым самым лучшим человеком в этом мире. Кто-то стучится, наверное, это Джо. Я медленно открываю двери, чтобы по большей мере избежать мерзкого скрипа не смазанной двери спальни моего "друга". Мама Луи стоит с двумя тарелками бульона в руках, я охотно беру их и ставлю на прикроватную тумбочку Луи. После сажусь обратно на кровать и беру Лу за руку. — Он спит? — Почти что бесшумно спрашивает Джо. Я киваю. Она слабо улыбается и собирается уходить, и я сам не замечаю, как говорю ей: — У вас самый лучший сын на свете. Спасибо. Я вижу как она разворачивается ко мне лицом и улыбается, сдерживая слезы. Я улыбаюсь в ответ. — Гарри, милый, пошли поговорим. Я оставляю на лбу Лу легкий поцелуй и иду за Джо. Не думаю, что она начнет разговор о моих отношениях с Луи, точнее, я не хочу, чтобы она начинала этот разговор. Мы спускаемся на первый этаж, Джо усаживается за стол, я следую ее примеру, она пару секунд смотрит на меня так, будто пытается прочесть все мои тайны. Под этим неловким взглядом я вспоминаю, что на мне шапка ее сына, которую Джо связала для него. Я издаю виноватое "эм", и снимаю шапку, после чего крепко сжимаю ее в руках. — Ничего, милый, она тебе даже очень идет. — Спасибо, просто... — Луи ее подарил тебе? — Да. Она снова странно смотрит на меня, я начинаю хоть как-то оправдываться: — Но, я знаю, что вы связали ее для Луи, поэтому... — Поэтому он подарил ее тебе. Знаешь, ты очень много значишь для него. — А это его любимая? — Да. Он все детство в ней бегал. — У вас отличный вкус, Джо, — мило улыбаюсь я, будто пытаюсь понравиться матери своего жениха, — насколько мне известно, сейчас в моде такие шапки. — Гарри, у меня к тебе просьба, — внезапно начинает она. — Да, я слушаю. — Луи завтра очень нужен мне дома. — Что-то случилось? Я бы мог тоже помочь. — Нет-нет, милый, не утруждайся. Луи просто нужно посидеть завтра с отцом. — А с ним что-то не так? Ему плохо? — У Стивена очень скверный характер, он переругался со всеми врачами, пациентами и мед. сестрами. На него написали жалобу 15 человек, а затем он еще и сам заявил, что хочет домой. Но он еще не здоров, за ним нужен уход. — Я понимаю, но отношения Луи с его отцом... — Да, катастрофические. Но, Гарри, Луи нужен семье. — Да, но, я уезжаю совсем скоро, и... — Именно. А отец у него будет еще долго, я надеюсь, и я хочу, чтобы их отношения наладились. Я грустно смотрю на Джо, несколько раз кивая: — Вы против, да? — Против чего, милый? — Против нашей тесной дружбы. — Я против всего, что причиняет Луи боль. Так почему же вы не против своего мужа? Но я молчу, потому что я должен уважать эту женщину, как никого другого. — Отношения Луи и отца и так не самые теплые, а ваши с ним отношения... — продолжает она, но у меня нет сил слушать то, будто это моя вина. В том, что отец Лу законченный гомофоб, нет ни моей, ни Луи вины. — Хорошо, завтра я не буду звать к себе Луи и не приду ему помогать, — тихо и даже обиженно проговариваю я, — а сейчас... Я хочу смотреть как он ужинает. Вы позволите? Джо кивает мне и говорит: — Ешьте быстрее, бульон быстро стынет. Я встаю и ухожу. Я не знаю что ей говорить, мне кажется, у меня даже поднялась температура от волнения. Что ж, в мягкой форме, но мать Лу тоже против нашей дружбы. Неужели людям так сложно принять чужое счастье? Да, оно неприемлемо, да, оно на 48 дней, но это счастье. Самое настоящее. Неужели им плевать на своего сына? Джо еще можно оправдать, она не хочет, чтобы Стивен бил своего сына, но вот Стивен... Мне даже показалось, что мое сердце остановилось, когда я увидел, как он разбил нос и губу Лу в кровь. Я мотаю головой, чтобы выбросить эту картину из своей головы, и захожу в спальню Луи. Двери снова мерзко скрипят, я тихо, если это возможно вообще, закрываю их и сажусь на кровать, я наклоняюсь к спящему Лу. Я не знаю как он привык просыпаться. Я не знаю как его будили его девушки, я не знаю ничего о них, он не делится этим. И я не знаю что ему нравится, что не нравится, он только хвалит меня, но я не верю, что все делаю так идеально. Я безумно боюсь быть хуже, и я ни за что на свете не хочу знать что он думает обо мне. Наверняка, смеется над моей неуклюжестью, над моими первыми сексуальными опытами. Но он слишком искренен, не хочу думать о том, что он врет. Лу никогда не врет мне, потому что он не как все. Другие тоже не врали, когда оскорбляли меня, это было их мнение, их неприязнь ко мне. Поэтому Луи и особенный - он видит меня иначе, он совершенно не такой, как каждый в нашем городе. Я легонько касаюсь губами его шеи, после чего оставляю на его коже несколько поцелуев и подбираюсь губами к его губам. Я не знаю что он нашел в моем запахе, но я вдыхаю его аромат, и не думаю, что есть запах приятней, чем этот. Будто маковое молоко. Теперь я пью его почти каждое утро, точнее каждое утро, когда нет рядом Луи. Я пытаюсь заменить его запах маковым молоком, но даже оно не сравнится с запахом Луи. Я целую его шершавые губы и аккуратно большим пальцем протираю кровь вокруг его губ. Лу морщится, сейчас он откроет свои небесно-голубые глаза, и я смогу насладиться их глубиной и красотой. И вскоре это случается. Я тону в его глазах и не замечаю, как теплая рука Луи касается моей спины, он прижимает меня к себе, закрывает глаза и касается своими губами моих губ. Снова французский поцелуй, которым, как мне кажется, я еще не до конца научился целоваться, хоть Луи и хвалит меня. — Джо принесла бульон, — улыбаюсь я, отстраняясь. — Она нашла ингредиенты? — Наиграно и даже злобно удивляется Лу. — Не злись на нее, Лу. Она не может ничего сделать. Луи ворчит. Я улыбаюсь, гладя его щеку: — Садись. Я хочу покормить тебя. Он послушно садится, а затем недовольным тоном спрашивает: — Почему ты снял шапку? — Жарко было, — отвечаю я, беря в руки тарелку с бульоном. Я стужу его, когда наполняю им ложку, а затем преподношу к губам Луи. Я должен сказать ему, что завтра мы не увидимся, но я не хочу огорчать его. Я набираюсь смелости и говорю, за секунду до этого придумывая "речь", — Лу, я завтра нужен родителям. Они хотят провести какой-то семейный день, и я... — Я понимаю. И отбросу Луи там не место. — Нет, Лу! Моя семья всегда тебе рада, просто это семейный день, и... — Тогда какого мы жрем сейчас суп? Я сдвигаю брови, пытаясь понять его намек. — Доброе утро, Хаз. Уже вечер, скоро мы захотим спать, а я жру пересоленный суп моей матери. Может быть, нам стоит заняться сексом? Я смущаюсь, потому что я не могу привыкнуть к тому, что Лу с такой легкостью говорит об интимной близости. Мне кажется, я никогда не смогу так просто и легко говорить о сексе. — Второй раз за день? — Смущенно спрашиваю я. — И я позволю тебе второй раз за день быть топ. Я замечаю, как моя улыбка превращается в довольную. Это льстит мне, потому что Луи позволяет мне доминировать, он позволяет мне делать то, чего ни одна девушка не могла сделать с ним, и никогда не сделает. Тем более, он позволяет мне, шестнадцатилетнему мальчишке, доминировать над ним, а, учитывая то, что Лу часто вспоминает мне то, что он старше, для него это много значит. И я действительно не пустое место для него, раз он смиряет свои гордость и самолюбие, разрешая мне быть топ. Я убираю тарелку на тумбочку, Луи садится мне на колени, обвивая мою спину ногами, он начинает целовать меня в засос, я легко возбуждаюсь, потому что... потому что мне всего 16 и я схожу с ума от касаний Луи. И я стараюсь не думать о том, как такой горячий парень как Луи, может получать оргазм от меня. Он такой опытный... Он просто хватается за мое плечо, ерзая на мне во время поцелуя, а я уже готов получить оргазм. Я валю его на постель. — Можно сзади? — Спрашиваю я, — я хочу попробовать сзади. Луи кивает, снимая с себя футболку. Я вижу, что он не уверен, но я не сделаю ему больно. Он знает это. Луи кладет подушку на середину кровати и ложится на нее так, что нужная мне часть его тела приподнимается. Я раздвигаю его ноги, но он останавливает меня: — Стой. Не так. Я послушно жду. Лу нервничает, он поспешно подминает под себя одеяло, так, что оно заменяет подушку, а саму подушку он кладет себе под грудь, после чего сжимает ее так, будто ему сейчас будет очень больно, а подушка спасет его. Я ложусь сверху на него, рукой плавно стягиваю его брюки и нижнее белье. — Почему ты боишься, Лу? — Шепчу ему на ухо я. — Я не буду видеть... — Тебе нужно контролировать ситуацию? — Да. — Ты доверяешь мне? — Да. — Тогда доверяй и сейчас. И я ввожу в него палец. Лу сжимается, но я целую его за ухом, он расслабляется, и я ввожу второй палец. — Все хорошо? — Да. Можешь входить. — Я просто хочу попробовать во всех позах, — начинаю я, но он перебивает меня, слегка постанывая: — Я тебя понимаю. Войди, пожалуйста. Я снова целую его за ухом и вхожу. Луи сжимает подушку в руках, я плавно вхожу в него. Я нервничаю, потому что, обычно, он уверен, но сейчас он не готов, я все еще знаю и чувствую это. — Лучше? — Спрашиваю я. Он отвечает мне протяжным и удовлетворенным стоном. Я прикрываю глаза от удовольствия, мое дыхание становится тяжелым, и я больше не могу не видеть его голубых глаз. Я выхожу из него, откидываю прочь подушку и одеяло, и переворачиваю Лу на спину. Я вновь вхожу в него. Он сладко стонет. Мы смотрим друг другу в глаза, я улыбаюсь, не смотря на то, что слишком тяжело дышу. Лу гладит мою спину, я наклоняюсь к его губам и нежно целую. Когда я отрываюсь от его губ, то Луи смотрит на меня с невероятной любовью, я широко ему улыбаюсь. Я до сих пор не могу привыкнуть к его улыбке во время секса, к его взгляду. Он становится совершенно другим. И я уверен, что со мной он воспринимает секс совершенно по-другому. Он любит меня, в эту самую секунду он отдается мне как девушка отдается своему избраннику, как я отдаюсь ему каждый раз. Совсем скоро наши улыбки становятся невероятно довольными, глаза закрываются от удовольствия, хочется кричать от переизбытка чувств, но Луи лишь цепляется губами в мою шею, чтобы сдавить крик, потому что стены слишком тонкие, и крики точно услышат. Я тоже впиваюсь губами в его шею, чтобы заглушить громкий стон. Луи царапает мою кожу зубами, я улыбаюсь, слегка щурясь от жжения в шее и чувства полного удовлетворения внизу живота. Лу хватает меня за плечи, сжимает их до боли, и тоже изливается. Наконец, он отлипает от моей шеи и обнимает меня, я целую его в щеку: — Как думаешь, нас не услышали? — Мне плевать. Я горжусь им, я даже завидую его храбрости. Он не боится ни отца, ни общества. Он настолько особенный, настолько искренний, что я... Я просто задыхаюсь от переизбытка чувств к Луи, в самом прямом смысле слова задыхаюсь. Я жадно глотаю воздух, будто это последний воздух в моей жизни. — Все хорошо, Хаз? — Да... Да, — неуверенно отвечаю я, сам пытаясь понять что это было. Неужели такое бывает? Неужели можно настолько сильно любить, что даже терять воздух? — У тебя астма? Разве что любовная. Я улыбаюсь ему: — Нет, Лу. Все хорошо. У меня нет астмы. Меня просто переполняют чувства. — Чувства? И какие же? — Очень теплые. Лу целует меня, и я чувствую его любовь в этом поцелуе, поэтому я отвечаю ему взаимностью. — Я никогда не откажусь от своих слов, — шепчу ему в губы я, — я буду принадлежать тебе всегда. Он улыбается, даже усмехается, он не верит мне. Согласен, это звучит так, будто я наивно влюбился, да, скорее это так и есть, но я отдаю себе отчет в своих словах. И я буду всю жизнь принадлежать Луи. Он всегда будет моей первой настоящей любовью. Он всегда будет моим первым. Он всегда будет моим. И я всегда буду его. Но Лу не верит мне. Лишь смотрит на меня, как на ребенка, но я не ребенок. В 16 лет мальчиков называли мужчинами, и я считаю, что я уже мужчина. По крайней мере, я мужчина больше, чем отец Луи, и чем его друзья.***
— Я не ребенок, мам! — Повышаю тон я. Вообще день не задался. Вчера мы с Луи рано легли спать, потому что его клонило в сон, рано утром Джо заставила Лу сидеть с отцом, мне пришлось уйти. Я не смог приготовить маковое молоко, потому что закончились ингредиенты, тогда я решил сыграть в футбол на заднем дворе, но настроения совершенно не было. Я провел весь день, рисуя какую-то абстракцию. Я не смог нарисовать ничего стоящего, что можно было бы показать Луи, я не смог написать ни одной мелодии, ни одного стиха. Неужели все, потому что этот день без него? И вот сейчас я сижу за столом с родителями. Джемме повезло, она сейчас где-то со своими друзьями. А мне даже еда в горло не лезет. Мать настоятельно просит меня поужинать, чтобы мой организм быстрее вырос, на что я ответил вышесказанной фразой. — Следи за своим тоном, Гарри, — делает мне замечание отец. — Да, прости, мам, — соглашаюсь я, — просто... день тяжелый. Завтра будет лучше. — Будущий мужчина не должен срываться на женщине, — продолжает отец. — Я уже мужчина. Отец сдавливает насмешливый смешок: — Мальчик, который позволяет себе половой контакт со своим лучшим другом, просто не может быть... — Мужчиной? — Фыркая, перебиваю его я, — какая разница с кем я сплю? Я не становлюсь меньше мужчиной от того, что я занимаюсь не традиционным сексом. Мужчина должен вести себя подобающе, что я и делаю. Или для тебя мужчина - это гомофоб? — Гарри, прекрати, — начинает мама, но я не могу вот так остановиться, поэтому, я продолжаю: — То есть, если особь мужского пола бьет женщин, обладает трусостью и прочим, но спит с женщинами, то он мужчина, а если особь мужского пола обладает всеми качествами, которые позволяют ему называть себя мужчиной, но он спит с другой особью мужского пола, то он просто не может называться мужчиной? Отец долго смотрит в свою тарелку, после чего строго проговаривает: — Иди в свою комнату, Гарольд. Я кидаю свою вилку на стол и ухожу. Я понимаю отца, он хочет себе сына, подобного самому себе, и я очень разочаровываю его, но я не могу ничего изменить, и не хочу менять. Да, в первую очередь - я не хочу ничего менять. Я поднимаюсь в свою комнату, и первым делом смотрю на настенные часы. Самое время читать психологию. Но мне бы не помешало читать еще и риторику, чтобы уметь разговаривать с отцом. Я хмурюсь, потому что я уже ненавижу этот день. Я хочу, чтобы он поскорее закончился. Я хочу обнять Луи. Что ж, с чувством саможаления, я начинаю читать психологию, дабы отвлечься от образа Лу, который не может выйти из моего разума. И каждый раз, как я начинаю вникать в суть написанного, я встречаю слово, которое обязательно напомнит мне о Луи. В итоге я откладываю книгу прочь, и просто ложусь на кровать, чтобы думать и мечтать о завтрашнем дне, но в комнату заходит мама. — Не злись на отца, милый, — тихо начинает она. — Я не злюсь. Я сам разговаривал с ним в неподобающем тоне, — отвечаю я, открывая глаза. — Но ты выглядишь очень расстроенным, даже обиженным, — с этими словами мама садится на край моей кровати. Я недолго решаюсь рассказать ей истинную причину своих переживаний, и отвечаю: — Луи... Отец бьет его, и сегодня он сидит с отцом, я переживаю. — Почему ты не рядом с ним сейчас? — Потому что отец Луи бьет его из-за наших с ним отношений, и мама Лу попросила меня сегодня не давать отцу Луи повод снова бить своего сына. — Чтобы вы сегодня не виделись? — Да, — я начинаю быстро моргать, чтобы не скатилась слеза, — я очень волнуюсь. Луи не из тех людей, которые промолчат, он всегда дерзит отцу, а тот бьет его. — Иди ко мне. Я сажусь на кровати и обнимаю маму, она гладит меня по волосам. — Ты ведь любишь его, да? — Да. — Бедный мой мальчик. — Мам, у меня есть возможность никуда не ехать? — Мы с пятого класса решили тебя отправить в Лондон. — Я знаю, но, мам, я не могу. — Гарри, милый, нам с отцом важно твое будущее. — Но я люблю Луи. — А мы с отцом любим тебя, и хотим, чтобы ты получил образование. — Но вам плевать на мои чувства, да? — Это детская дурость, милый. Когда тебе будет 20, ты будешь вспоминать Луи с улыбкой, смеяться над тем, как ты смог влюбиться в лучшего друга, а любить ты будешь какую-нибудь прекрасную девушку. — Не буду, — отвечаю я, ложась обратно на кровать, — оставь меня, пожалуйста, одного. Мама соглашается и уходит. Я закрываю глаза. Я хочу поскорее уснуть, но еще совсем рано. Нет даже семи. Нужно порисовать. Я сажусь за стол и беру в руки карандаш. Я не знаю что рисовать, получается что-то непонятное. Какой-то дурацкий олень, точнее портрет оленя. Между его рогами я рисую сердце, потому что... потому что я влюблен, и я хочу рисовать сердечки. Я всматриваюсь в рисунок. Мне начинает он даже нравиться, появляется вдохновение, и я начинаю рисовать птицу. Она получается какой-то жирной, несуразной и странной. Я смотрю на часы. Я угробил на этот несуразный и бессмысленный рисунок больше трех часов. Уже полдесятого. Думаю, можно ложиться спать, чтобы этот день скорее закончился. Я отправляюсь в ванную, затем готовлюсь ко сну. И в 10 вечера я уже лежу в постели. Я должен спать, тогда быстрее настанет завтра, но я не могу. Я трачу два часа на то, чтобы заснуть, но ничего не получается. Я начинаю злиться и переживать. Я не знаю как и где сейчас Лу. Мое сердце бешено бьется, когда я начинаю рисовать себе то, как он вздорит с отцом, как Луи получает новую порцию побоев. Все внутри сжимается, и я не выдерживаю. Я мужчина, а не ребенок, а мужчина должен заботиться о своих любимых. Почему я должен лежать и переживать? Неужели я не меняюсь? Я меняюсь, и я сейчас же пойду к Луи. В 12 ночи, и мне плевать. Я хочу его увидеть. Я хочу провести остаток ночи с ним. И я сделаю это.***
Я стою под его окнами и смотрю на дерево, по которому можно забраться в окно Луи. Мне становится неловко, потому что я никогда не лазил по деревьям, тем более к кому-то в окна. В его комнате выключен свет, значит Лу спит, если он не в больнице сейчас. Я не хочу больше переживать. Я забираюсь на дерево. Мне становится смешно, потому что я бы никогда не мог подумать, что начну лазить по деревьям, чтобы забраться в окно к своему другу, с которым я занимаюсь любовью. Я широко улыбаюсь, забираясь достаточно высоко. Я подбираюсь к ветке, которая довольно близко к окну Луи, я тянусь рукой к стеклу и стучусь. Я не вижу и не слышу что делает Лу, поэтому я стучусь снова, и пока я жду когда же он откроет мне, я смотрю вниз. Оказывается, я боюсь высоты. Я сглатываю подошедший к моему горлу ком, и хватаюсь крепче за ветку. От волнения мои ладони покрываются потом. Я тяжело дышу и снова стучусь. Я слышу, как Лу ругается матом и приближается к окну. Он зевает и медленно открывает окно, его сонный вид куда-то улетучивается, когда он видит меня. — Ты... Что случилось? — Я соскучился. Он улыбается и тянется ко мне руками: — Иди сюда, пока не убился. Лу берет меня под руки и затаскивает в комнату. Я вишу на нем, будто коала, вдыхая его запах макового молока, которого мне так не хватало. — Додумался, — смеется он, ставя меня на пол. — Ты провел сегодня день с отцом, я волновался за тебя, - отвечаю я. — Все хорошо, — говорит Лу, закрывая окно, — отделался синяком на плече. — Сильно болит? — Да не особо. А ты не ушибся? — Нет, все хорошо. — Хорошо, — улыбается Лу. И я прекрасно знаю и понимаю эту улыбку. Он тоже скучал. Я краснею, после чего даже опускаю взгляд. — Ложись уже, свекла, — усмехается он. Я разуваюсь, снимаю с себя футболку, затем брюки. — Догола. Я краснею еще больше, но выполняю его просьбу. — Садись на кровать. — Лу, ты только проснулся, но уже... — Нам обоим нужно это. Мне нужно удовлетворение за мерзкий день с отцом, тебе ублажение за то, что меняешься. И мы садимся на кровать, Лу целует меня, я запускаю свои пальцы ему в волосы. — Тяжелый был день? — Шепотом спрашиваю я. — Невероятно тяжелый, — возбужденно отвечает Лу и валит меня на спину, после чего разрывает мои губы поцелуем. Луи на секунду отрывается от моих губ, чтобы что-то сказать, но он не решается или передумывает, но теперь целует так, будто говорит "я люблю тебя", а я отвечаю на поцелуй, отвечая "я тебя тоже". Совсем скоро указательный и средний пальцы Лу проникают внутрь меня, я подаюсь бедрами вперед, издавая тихий стон. Я хватаюсь руками за плечи Луи, после чего он кусает свою нижнюю губу и жмурится. — Прости, — шепчу я, убирая руки от его плечей. Он входит пальцами еще глубже, я издаю какой-то писклявый всхлип, когда пытаюсь сдержать стон. Луи самодовольно усмехается, глядя на мое лицо, полное блаженства и мольбы не останавливаться. Он целует мою шею, затем грудь, затем живот. А его пальцы все еще во мне. Он творит невероятные вещи. Я начинаю плохо соображать, и я улыбаюсь сквозь собственные стоны, когда понимаю, что моя половая жизни из ничего превратилась в... Он касается своими губами моей головки, сейчас мой разум точно отключится, и он уже отключается, потому что я могу только стонать, хвататься за простынь, гладить волосы Луи... На этом все. На большее я сейчас не способен.