Этот месяц.
16 июля 2014 г. в 07:45
Что такое 29 дней? Это почти что месяц. Месяц, который может пролететь за мгновение и может казаться вечностью, все зависит от обстоятельств. И мне не повезло. Не повезло, потому что месяц пролетел катастрофически быстро. Так быстро, что хочется плакать. Что такое месяц для двух влюбленных сердец, которых ждет разлука длиной в вечность? Я не знаю, какой будет моя вечность без Гарри. Сорок лет? Десять? День, как говорил мой покойный брат? Надеюсь, что все будет так, как сказал Метт, потому что я не хочу жить. И дело даже не в том, что я так сильно влюблен, что не могу жить без Гарри. Дело в том, что будь моя жизнь не так ужасна, я бы смог прожить без Хаззы, но он - мое единственное спасение в этом мире. Он помогает мне жить. И за последний месяц я окончательно осознал и понял это. Весь этот месяц Гарри провел со мной, и провел его не так, как нам того хотелось. Мы провели этот месяц у меня дома, потому что моего отца выписали из больницы и ему было очень хреново. Мать работала, а со старым алкашом некому было сидеть. И он, забыв о своей ненависти ко мне, принял мою помощь, и, клянусь, если бы не Гарри, я бы ни за что не решился помочь отцу. Мой милый мятный ротик подталкивал меня на хорошие поступки, при этом держа меня за руку, чтобы я не ошибся. Этот месяц невозможно сблизил нас, и сблизил не так, как прошлые два. Все было совершенно по-другому, все было нежнее, все было... Романтичней, именно. Мы почти не занимались сексом, потому что ночью, после адского дня, проведенного с моим истеричным отцом, мы просто ложились в постель, целовались, а затем очень быстро засыпали в объятиях друг друга. Каждое утро начиналось с завтрака, который готовил Гарри. Затем он заставлял меня нести завтрак моему отцу, и, клянусь, я думал, что сплю, когда однажды отец поблагодарил меня. И этот день, думаю, я не забуду никогда.
— Яичница и ветчина, — проговорил я, открывая двери в комнату родителей, — готовил Гарри, поэтому все очень вкусно.
Отец привстал на локтях и на его лице появилась полуулыбка:
— Раз готовил Гарри, тогда съем.
Я поставил завтрак на прикроватную тумбочку и собрался уходить, но отец сказал:
— Спасибо, — затем через несколько секунд он добавил, — сын.
Он назвал меня сыном, когда до этого отрекся от меня. Да, тогда у меня было двоякое чувство. С одной стороны, отец отрекся от меня, и как бы он меня потом не назвал, но он отрекся, и это главное. Но с другой стороны, он, при своем отвратительном характере, смог назвать меня сыном.
В тот момент я не смог сразу сообразить и понять, нравится мне это или нет, поэтому ответил "не за что" и ушел обратно к Гарри.
Разумеется, речь идет о моем отце, поэтому он не из великой любви и благодарности назвал меня сыном. В тот день его забрала скорая, и все было действительно плохо. Врачи даже опасались летального исхода. Видимо, это правда, что человек чувствует приход своей смерти, и тогда отец почувствовал, как ледяные пальцы, такие же, как пальцы моего брата в моих снах, коснулись его. Но он выжил, а значит, все вернулось на свои места. И как только он вернулся из больницы, наша ненависть возобновилась с новой силой, чему я даже рад, потому что это сблизило меня с Гарри, который утешал меня и давал советы, который покрывал своими поцелуями каждую клеточку моего тела, лишь бы я не думал об отце.
Каждое утро мы просыпаемся, понимая, что остается все меньше и меньше дней, и это заставляет нас любить друг друга еще больше. Каждую ночь мы ложимся спать, понимая, что прошел еще один день вместе, и это заставляет нас любить друг друга невыносимо сильно. Лично меня это заставляет даже просыпаться ночью, чтобы просто увидеть спящего Хаззу и поцеловав его в висок, сказать как сильно я люблю его, а затем бояться, как бы он не услышал это. Да, вот такой вот я идиот. Но я не собираюсь открыто признаваться Хаззе в любви. За этот месяц мне удалось понять, что это действительно не нужно, что мы оба и так знаем, что любим друг друга, но именно тот факт, что мы не можем признаться друг другу в любви, заставляет нас сомневаться, и это действительно к лучшему, ибо мое сердце просто не выдержит, если я услышу от Гарри "я люблю тебя", а затем он уедет. Навсегда. Нет, я не хочу этого. Я хочу всегда жить тем сомнением. Да, попахивает мазохизмом, но это меньше мазохизм, чем всю жизнь жить и знать, что это была любовь.
Я лишь мечтаю о том дне, когда буду смеяться над тем, каким идиотом я был в 18 лет, как мог думать о смерти, как вообще мог влюбиться в парня, но я отлично понимаю, что этот день никогда не наступит, потому что я или действительно умру или буду каждый день запивать боль и горе алкоголем, смотря на свое тело, забитое рисунками, и думая о том, что где-то в проклятом Лондоне есть Гарри, который уже давно вывел парные татуировки и счастливо живет с красавицей женой, растит детей, и он счастлив. Без меня.
Каждый раз эта мысль вызывает у меня слезы, потому что я отлично понимаю, что это действительно мое будущее.
Да и я начал замечать, что в глазах Гарри тоже часто застывают слезы. По два раза в неделю он всегда плачет мне в плечо, что-то мямлит, а затем просит говорить с ним почти что всю ночь, просит не отпускать всю ночь, пока он спит, просит делать с ним все, что я захочу. И Гарри действительно принадлежит мне, принадлежит так, как принадлежат в книгах, которые он читал.
И когда мне начало казаться, что этот месяц закончится действительно отвратительно, отцу стало лучше, и мой каждодневный уход за ним больше не понадобился. Мы с Гарри вернули наш график ежедневного секса, потому что снова заперлись в его спальне и жили друг другом, вновь забывая о еде, и лишь вспоминая о ней, когда в животе начинало печь и еда действительно была уже необходима.
И вот. Ночь двадцать девятого дня. Завтра тридцатый. А послезавтра утром Гарри уедет. Я не в силах больше голодать, да и думаю, что Гарри тоже не против поесть, поэтому я стою в их идеальной кухне и беру круассаны, которые вечером испекла Энн, завариваю какао и поднимаюсь обратно в спальню Гарри. Думаю, родителям Хаззы уже плевать на то, что я хозяйничаю в их доме.
Когда я уходил на кухню, то Гарри еще не спал, но сейчас, когда я вернулся в его, или уже нашу, спальню, он, посапывая, сладко спит. И это действительно прекрасное зрелище. Его обнаженное тело действительно неотразимо, его кудри, спадающие на лицо действительно только украшают его.
Я тихо опускаюсь на кровать и ставлю ужин, это ведь ужин, когда сейчас третий час ночи, или уже завтрак? В любом случае, это не так важно, потому что своими действиями я бужу Хаззу. Видимо, мой мятный ротик не так крепко спал, как мне показалось. Он что-то стонет, а затем поворачивается ко мне лицом, и на его губах появляется милейшая улыбка, а ленивые стоны превращаются в мурлыканье. Из его сонных слов у меня получается понять только "Лу", поэтому я лишь глупо улыбаюсь в ответ и говорю:
— Я ходил за едой. Знаешь, не смог заснуть, голод замучил.
— Да, я тоже хочу есть, — все еще мурлыкает он, сонно улыбаясь.
Я протягиваю ему поднос, при этом улыбаясь. Меня раздражает моя улыбка, но я не могу не улыбаться, глядя на сонного и такого счастливого Хаззу.
Мы принимаемся есть после того, как мятный ротик просит меня обнять его. Есть в обнимку - не очень удобно, но слишком приятно.
Гарри проводит большим пальцем по моему подбородку, вытирая шоколад, которым я умудрился испачкаться. Я слабо улыбаюсь:
— Я свинья.
— Нет, Лу, — снова мурлыкает он, а после целует меня. Я отвечаю на поцелуй, прижимая его к себе. И мне становится не по себе, когда я понимаю, что это предпоследняя ночь. Мои губы немеют, в глазах застывают слезы, и Гарри отлично понимает что происходит. Он аккуратно кладет свою ладонь на мою щеку и как-то грустно шепчет:
— Поэтому я и лег спать, чтобы не думать об этом.
Но его слова окончательно заставляют меня заплакать. Гарри вытирает мои слезы, при этом еле сдерживая собственные.
— Я выпил успокоительное еще вечером, пока ты принимал душ. Думаю, тебе оно тоже нужно.
Я лишь киваю, и Гарри встает с кровати и подходит к одному из ящиков, он достает две таблетки успокоительного и возвращается в кровать. Я быстро глотаю таблетки и запиваю их какао.
Хазза принимается есть, но вот мне ничего уже не лезет. Я больше не хочу есть. В горле жуткий ком, мешающий даже дышать. Я молча откидываюсь на спину и закрываю глаза. Пусть Хазза ест, ему это нужно, а мне нужен сон.
Но не успеваю я уснуть, как свет гаснет, и я чувствую, как Гарри накрывает мое тело своей рукой, затем я чувствую его губы на своей шее.
— Спокойной ночи, — почти что бесшумно произносит он, прижимая мое тело к себе. Я охотно поддаюсь, но молчу, потому что ком, подошедший к горлу, действительно мешает говорить.
"Я люблю тебя, Гарри Стайлс", — только и думаю, после чего ощущаю поцелуй на своей шее. В тот самый момент, как я подумал об этом, Хаз оставил поцелуй, будто почувствовал мои мысли и поцелуем ответил "я тебя тоже", но, надеюсь, я просто брежу.