***
Отвратительно. Это действительно отвратительно. Нет, это самое ужасное, что я когда-либо видел. Я удивлен, что Хазза еще не ревет, потому что мед. сестра протягивает ему совсем крошечного ребенка. Ему и трех дней не дашь, и он слишком худой. Меня бросает в дрожь, когда я вижу, как обеспокоенный Гарри опускается с малышом на стул. — Сколько ему дней? — Севшим голосом спрашивает он, и я вижу, что его глаза уже красные. — 2. И дав ответ моему "другу", мед. сестра вопросительно смотрит на меня, я бросаю взгляд на ребенка на кушетке и в ответ вопрошающе смотрю на мед. сестру. Она аккуратно берет на руки ребенка, я принимаю его. Ком подступает к горлу, когда я вижу и понимаю, что на моих руках новорожденный, но близкий к смерти ребенок. Я ловлю на себе одобряющий взгляд Гарри и сразу же начинаю бегать взглядом по палате, потому что мне страшно, да, именно страшно. Мне страшно находиться в этом месте среди больных детей, которым помогает семья Гарри, к которым мы пришли, и которым я ничем не могу помочь. — Ему уже дали имя? — Почти что бесшумно спрашиваю я. — Метт, — отвечает мед. сестра, и я снова замечаю на себе взгляд Гарри, но теперь первым отворачивается он. Ком в горле буквально увеличивается, и я быстро моргаю, чтобы слеза не скатилась по щеке. Малыш, который находится на моих руках, начинает кашлять, и мед. сестра сразу же забирает его у меня, я в очередной раз ловлю на себе подбадривающий, но уже мокрый взгляд Гарри. Мед. сестра кладет Метта на кушетку и достает какой-то препарат. Я начинаю снова моргать, сдерживая слезы, и смотрю на Гарри, которому хватает сил внимательно наблюдать за тем, как блондинистая мед. сестра что-то вкалывает ребенку. Вижу, что глаза моего "друга" уже опухли и покраснели, но он продолжает следить за процессом, покачивая на своих руках спящего младенца. — Как сильно он болен? — Спрашивает Гарри. — У Метта практически нет шансов на выздоровление. Сердце сжимается в тиски, я закусываю нижнюю губу, закрывая глаза. — Я подожду тебя в холе, — сломано проговариваю, выходя из палаты. — Я думаю, что проведу здесь еще час, я обещал Сьюзи, что зайду к ней, — с грустной полуулыбкой обращается ко мне Гарри. Я киваю и покидаю палату. Понятия не имею, как Гарри хватает мужества, сил и смелости приходить сюда и общаться с детьми, половина из которых обречена на смерть. По моей коже пробегаются мурашки, я ежусь и опираюсь о подоконник. У меня нет сил даже на то, чтобы смотреть на холодные белые стены этой больницы. Я могу только понять то, что Гарри нравится финансово помогать этим детям, и я отказываюсь понимать что ему нравится в том, чтобы приходить сюда и уходить с заплаканными глазами. Клянусь, я не смогу спать этой ночью. Да я не знаю, как смогу жить, зная, что рядом со мной столько больных детей. Стайлс решил полностью изменить меня и мою гребаную жизнь?! Наконец, он выходит ко мне, как и предполагалось, весь красный и мокрый от слез. Он становится у стены и опускает взгляд в пол. — Ты сам захотел провести его именно так, — тихо начинаю я. — Я знаю. — Как много у нас больных детей? — Много, Луи. Для нашего города очень много... — наконец, Гарри поднимает на меня взгляд, — я часто навещал их, когда мы с тобой не виделись. — Почему не навещал их вместе со мной? — Я отхожу от подоконника и подхожу к Гарри. — Потому что хотел провести эти дни именно с тобой. — Тогда почему наш последний день мы проводим именно так? — Потому что я хочу провести его так. Мы бы могли провести целый день, занимаясь сексом, но это ни чем бы не помогло нашим... нашей дружбе. А сейчас мы вместе. Вместе испытываем эти эмоции. Я слабо улыбаюсь, большим пальцем вытирая его слезы: — Потому что это твоя мечта - помогать больным детям, и ты делишься своей мечтой со мной. Гарри еле улыбается мне в ответ, кивая головой: — Я хотел поделиться с тобой своей мечтой. И меня заставляет широко улыбнуться лишь та мысль, что я первый, кому Гарри действительно открылся во всем, и также мою улыбку убирает та мысль, что он смог открыться мне во всем, кроме самого главного - признания в любви. Наперекор всей логике и теории, которую я сам придумал, что нам просто не нужно признаваться в любви, я хочу, нет, даже мечтаю, чтобы Гарри сказал мне эти три гребаных слова. — Пошли отсюда, — проговариваю я, потому что больше не могу здесь находиться, стены начинают давить, меня даже начинает тошнить. Гарри кивает головой: — Да, я всех уже навестил. Мы выходим из этой проклятой больницы, которая точно будет сниться в моих кошмарах и точно не одну ночь, а мои мысли не один раз зайдут в дебри о том, что имя Метт - не простое совпадение. Да я уже начинаю думать, что умирающий мальчик Метт, которого дали в руки именно мне, именно сегодня - намек, что мне пора отправляться к Метту. — О чем ты думаешь, Лу? — Спрашивает Хазза, обрывая поток моих негативных мыслей. Я хмурюсь и осматриваю местность, по которой мы сейчас идем. — О том, что парк - отличное место для поцелуя. — Тем более парк, в котором мы помирились после ссоры из-за Линдси, — улыбается Гарри и подходит к одному из деревьев. Он опирается о него спиной, а я прижимаюсь к Хаззе всем своим телом. Не знаю который сейчас час, но чувствую, что времени остается действительно мало, поэтому я прикасаюсь своими губами к мятным губам моего "друга" и забывая о том, что нас кто-то может увидеть, целую его. И если когда-то меня хоть немного волновало, что нас кто-то застукает, ведь мне еще жить здесь, то сейчас наступил момент какого-то отчаяния, и мне действительно плевать на всех людей в этом городе. Кажется, моя храбрость передается и Гарри, потому что он прижимает меня к себе, хотя, казалось, что ближе некуда. Он углубляет поцелуй, ему тоже плевать. Это наш последний поцелуй в этом парке. Первый и последний. Кажется, волна грусти накрывает меня с головой, я чувствую что-то соленое на своих губах. Слезы. Гарри плачет, я отрываюсь от его губ. — Я хочу тебя, — сквозь слезы смеется он. Я широко улыбаюсь: — Я буду тебя трахать, а ты будешь плакать? Люди подумают, что я тебя насилую. Гарри сдавленно смеется, но ничего не отвечая, виснет на моей шее и целует ее.***
Что ж, я могу подвести итог этого дня, который поначалу казался мне абсолютно отвратительным. Но даже поход в больницу действительно сблизил нас, потому что Хаз поделился со мной своей мечтой, поделился тем, чем боялся поделиться с любым посторонним человеком в начале этого лета. Он меняется, нет, он уже изменился, потому что Гарри наплевал на всех и занялся со мной сексом в парке, потому что ему стало плевать, потому что лучше этот день нельзя было провести. Но сейчас... Сейчас день подходит к концу, и Гарри собирает чемодан. Я лишь сижу на краю его стола и пытаюсь подбодрить нас обоих, что получается крайне неудачно. — Тебе точно не нужна моя помощь? — Спрашиваю, смотря на то, как Хаз складывает свою одежду. — Точно. — А мою шапку ты уже сложил? — Я в ней поеду, — улыбается он. — А браслет из ракушек? Его, наверное, придется снять. — Почему? Нет. Я никогда его не сниму. — Не уезжай, — вырывается из моих губ, на что Гарри лишь сдавливает смешок и грустно улыбается: — Мое сердце останется с тобой. Какая ванильщина. Раньше меня бы стошнило, а теперь это именно то, что я хочу слышать. — Я буду хранить его, — усмехаюсь я. — Не разбей его. Я кладу руку на свое сердце: — А ты мое. Потому что оно поедет с тобой. Гарри опускает взгляд, видимо, прячет слезы, хоть и пытается улыбаться: — Я никогда не разобью его, — дрожащим голосом отвечает он, кидая в чемодан свои брюки, а затем встает с пола и собирается выйти из комнаты, но я спрыгиваю со стола и догоняя его, хватаю за руку, разворачиваю к себе лицом и обнимаю. Гарри охотно утыкается носом мне в плечо, и моя футболка моментально становится мокрой. Конечно, все друзья отдают друг другу свои сердца, а затем ревут. И это заставляет меня улыбаться, потому что Джемма права. Мы - два придурка. И да, Гарри сделал меня подобным себе, сентиментальным придурком. И да, я тоже реву. Реву, глупо улыбаясь, потому что мы два влюбленных придурка, которые вынуждены расстаться. — Не будь девчонкой, Гарри Стайлс, — улыбаюсь я. Он поднимает на меня свои заплаканные зеленые глаза и тоже улыбается: — Беру пример с тебя. — Я плачу, потому что ты первым заплакал, — с ухмылкой оправдываюсь я. — А я плачу, потому что лю... — и он обратно опускает свое лицо мне на плечо. Он почти сказал это. Почти, мать его! И слава Богу, что не договорил, потому что я меньше всего хочу услышать это в последний вечер. — Мне нужно дальше собирать чемодан, — говорит он, отрываясь от моей мокрой футболки. Я лишь киваю, и Гарри подходит к своему шкафу. Я сажусь обратно на край стола и продолжаю следить за тем, как Хаз собирает вещи. И это самое ужасное зрелище. Такое же ужасное, как сегодняшнее зрелище в больнице, только теперь играет не жалость к кому-то, а лично к себе. Моя летняя любовь, которая, боюсь, что превратилась в вечную, собирает вещи, а завтра в 7 утра нам придется распрощаться навсегда. — Я нашел ее. — Гарри начинает смеяться, я быстро моргаю, чтобы внимательно рассмотреть, что он показывает мне. Анальная пробка. Что ж, я тоже заливаюсь смехом, который смешивается со слезами. — Я возьму ее в Лондон. И он кидает ее в чемодан, на что я отвечаю: — Да, она будет отлично напоминать тебе о том, что мне ты отдал еще и свою девственность. Гарри хмыкает, при этом улыбаясь: — Да уж, я отдал тебе все, что мог. — Надеюсь, ты не жалеешь об этом. — Ничуть. Я в очередной раз улыбаюсь и молча продолжаю следить за тем, как Гарри собирает чемодан.