Не прячься

Лишь сейчас я начинаю сознавать, что подлинное сочувствие — не электрический контакт, его нельзя включить и выключить, когда заблагорассудится, и всякий, кто принимает участие в чужой судьбе, уже не может с полной свободой распоряжаться своею собственной. Стефан Цвейг «Нетерпение сердца»

*** С томительным волнением одним прыжком преодолеваю пролеты ступенек, ведущих на третий этаж, где все решится. Станет ясно – напрасны были мои усилия или нет. Наблюдая за толпой незнакомых мне студентов, усердно пытающихся вспомнить весь материал или запомнить еще чуть-чуть, на что, возможно, не хватило времени подготовки, перевожу дыхание. Вчера уверенности было все-таки по более. Порой бывает, ждешь этого момента истины, дни пересчитываешь, а когда он наступает, так хочется бежать без оглядки, подгоняемый внезапно выросшими из земли сомнениями, страхами, перекрывающих путь к заветной цели. Но я же не из тех, кто так быстро сдается. Уверенным шагом двигаюсь вперед в первой пятерке добровольцев, не желая отдалять судьбоносные минуты. Ведь через какой-то час я буду точно знать исход сего действа. Час. Прождать всего лишь час, а точнее использовать из него каждую минуту, секундочку его, ради того, чтобы не пожалеть потом ни об одной. Есть в этом что-то зловещее и одновременно забавляющее. Когда срок результата практически точно определен. Ступая левой – как и было предписано наставником – ногой в аудиторию, пытаясь не тревожиться, уверенно иду к учительскому столу, теребя в руках драгоценную зачетку. - О, Щукин, - нахально вскрикивает преподаватель. – И вы здесь, не думал вас лицезреть сегодня. Ну что же, тяните билет, - слащаво улыбаясь, рассекает рукой воздух, демонстрируя маленькие кусочки бумаги. Не долго думая и выцелив билет, на который сразу взгляд лег – очередной наказ мамзель Орловой – тяну его левой пятерней, судорожно переворачивая. - Десятый билет, - широко улыбаясь и не реагируя на его колкости, отвечаю я, немного обрадовавшись. Все-таки десятый – это мой номер. Не может не повезти. Получаю содержание билета и падаю на стул первой парты. Не будем искушать судьбу. *** - Допустим, - задумчиво произносит историк, поправляя очки в грузной оправе, после моего емкого ответа. – А скажите мне, Щукин, при каком правителе появился герб нашей страны с изображением двуглавого орла? – сузив глаза в тонкие щелки, допытывал меня Алексей Иванович. Тут же, в одно мгновение, почувствовал, как ощутимая паника подошла к горлу, создавая в голове коллапс. Так, Настя всегда говорила - ни в коем случае не бояться его вопросов и не думать, что я не знаю на них ответ, ибо таким способом я дезорганизую работу своего мыслительного процесса. «Глаза видят лишь преграды» - вспомнилась мне ее слова. И усилием воли я заставил уверенность вновь забить внутри согревающим фонтаном, откупоривая тем самым дубовые двери глубоких залежей моей памяти. - Иван Третий, - с нотками торжества, парирую я. – Герб был привезен его женой, Софьей Палеолог, из Византии, - стремительно вырастаю в собственных глазах, неимоверно удивляя преподавателя. Не зря Настя заставляла меня слушать каждый день эти лекции по истории, которые, казалось, проходили через мою голову, как через сито. - Хорошо, - не сдается он, пытаясь уловить присутствие каких-либо технических новшеств на мне. Но нет, я чист и честен. Я добросовестно учил. - Два последних вопроса, - довольно подкручивая усы, произносит он, будто придумав в голове подлянку, неподвластную мне. – Дата отмены крепостного права, - серьезно и отрывисто выговаривает он. Твою ж матушку. Вот сейчас пришла пора паниковать. Как раз даты мы и обходили с Анастейшей стороной, дабы суметь осилить хотя бы основной материал, не захламляя память трудно запоминающейся информацией. Как там говорила Настя? Не допускать близорукость мысли? Ох, и ведь что-то смутно знакомое. Крепостное право. Крепостное право. Точно. Вчера же, перед моим уходом, во время наставлений на экзамен, она произнесла заветные числа, так необходимые мне. - Тысяча, - наспех пытаясь вспомнить, бормочу я. – Тысяча восемьсот, - напрягаю все свои извилины, лишь бы ухватить, поймать постоянно ускользающие из вида цифры. – Тысяча восемьсот шестьдесят первый год, - сам толком не понимая, как смогла родить на свет моя память столь малозначащие для меня закорючки. Волна гордости, подобно горячему уколу, ударила в голову, окутывая тело приятной истомой. Еес. - Как неожиданно, Щукин, - всплеснув руками, вскрикивает историк, раздражая меня постоянной фамильярностью. – И последнее, ну уж с этим вы точно справитесь, - одаривая меня лукавым взглядом, произносит он, заставляя в голове биться мысль, что он спросит отнюдь не периодизацию Великой Отечественной Войны. – Начало книгопечатания в России, - жестко отчеканивает он, вмиг стерев все свои наигранные эмоции. Да что же это такое? Сжал сильнее под партой кулаки. Такую комбинацию цифр хочешь не хочешь, а в своей голове не удержишь, особенно когда история в полном объеме появилась в твоей жизни всего лишь пару недель назад. И снова, как молния, сверкнула мысль, возрождающая веру в мой успех. Настя же, Настя говорила об этом. Так, она перепутала две созвучные даты, одна из которых про книгопечатание. Боже мой, я должен это вспомнить. Тысяча, тысяча шестьсот? Нет, шестьсот было у другого, также забытого ею события. Пятьсот? Да, ближе к истине. Тысяча пятьсот… - Я жду, Щукин, - постукивая по столу ручкой от нетерпения, раздражался Алексей Иванович. - Погодите, - взъерошивая пряди, бормотал я, вновь и вновь прокручивая в голове последние Настины слова. – Тысяча пятьсот шестьдесят четвертый, - сорвались священные слова с моих губ, быстрее, чем я смог осознать правильные они или нет. - Неплохо, Щукин. Вижу, вы подготовились к пересдаче, - признавая свою капитуляцию, молвил Алексей Иванович. – Если бы в вас с самого начала было столько желания, я думаю, мы вели бы с вами спор об оценке хорошо, - кивая головой и выискивая мою зачетную книжку в груде других, произнес он. – А так, только тройка, - преподаватель наскоро вывел свою подпись в нужной графе, отправляя меня этим невинным жестом в умопомрачение. Да, я сделал это. Как часто мы зазубриваем нужную информацию, и все равно она просачивается в никуда. Мы злимся, вновь беремся за учебник, до ночи учим и утром, словно и не было этих мучительных мгновений, снова не можем вытащить из себя и крупицы. Но вот такой легкий, ненавязчивый, мимолетный материал, кажущийся нам абсолютно неважным, задерживается надолго в нашей памяти, порой всплывая в самые катастрофические моменты. Ну не игры судьбы? Еще раз удостоверившись, что это не сон, неоднократно пробегаю глазами по заветным черканиям, осознавая конец моих страданий. Все получилось. Счастливый выбегаю из кабинета, и как только захлопывается дверь, не обращая внимания на толпу бесконечно бормочущих – опостылевшие мне за неделю факты, следствия, причины – товарищей по несчастью, а точнее уже совсем не товарищей, начинаю танцевать подобие мамбы, усиленно двигая бедрами и согнутыми в локтях руками. Ловя одному лишь мне известный ритм, в слайде перемещаюсь в другой конец коридора, легким взмахом отправляя в полет длинные, миндального цвета волосы мирно стоящей у стенда девушки. Двигая врозь коленками, спускаюсь по лестнице, выхватывая из кармана телефон, чтобы набрать так часто вызываемый мною номер за эти несколько недель. Абонент недоступен. Вот черт. У входа вижу машину Антона, и он, видя мое приподнятое настроение, начинает двигаться в такт издающейся из колонок музыке, разделяя мою радость. - Ну что, студент? – подмигивая, вскрикивает он. – Ты все еще студент? – дав мне пять, улыбается друг. - А разве могло быть иначе? – оперевшись одной рукой на его плечо, преодолеваю пару метров, пробираясь к багажнику, чтобы убрать сумку. - Сенсея не забудь поблагодарить, - напомнил мне Антон, как только я захлопнул дверь машины. - Только что звонил – недоступна, - недоуменно пожал плечами. - Так правильно, - поворачивая ключ зажигания, произнес Антон. – Она же в Москве, на конференции. - На какой еще конференции? – вопрошаю я, чувствуя, будто меня водили за нос. - Ой, я не сильно сведущ в этом, - выжимая педаль газа, изрек друг. – То ли по поводу федерализации, то ли – территориальное устройство, в общем, что-то связанное с конституционным правом, - заключил он, оборачиваясь, чтобы посмотреть в заднее стекло, отъезжая от института. - Я не знал об этом, - наблюдал за быстродвижущимся шоссе, частью которого мы вот-вот должны стать. - Да ты что? Она два месяца к ней готовилась, днями и ночами строчила свою статью. Мы уже с Аней от кофе собирались ее откапывать, - пристраиваясь за серым седаном, молвил Антон. - Как она могла совмещать занятия со мной и подготовку к этой конференции? – не мог представить я, вспоминая, сколько времени и сил отнял у Насти, чтобы в такие короткие сроки достичь успеха. - Егор, - протянул друг, взирая на меня таким взглядом, будто я не заметил какой-то важной детали, понятной всем. – Это же Настя, - не в силах подобрать аргументы, глаголил он. – Сначала помощь ближнему, а потом уже свои проблемы, - проронил Антон, останавливаясь на светофоре. - Разве такие люди еще есть? – не веря своим ушам, ухмыльнулся. Не может быть. - Ты просто не понимаешь, - Антон прикрыл окно, заставляя посторонний шум остаться в параллельной плоскости. – У них вся семья такая. Родители опекают детский дом, постоянно жертвуя то деньги, то другую помощь. Аня и Настя выросли в атмосфере самопожертвования и отзывчивости. Они не могут по-другому, - жестами пытался друг осязать понятную ему истину, не в силах объяснить мне. - Расскажи мне о ней, - потупив взгляд, сам не знаю почему, спросил. - О семье? – недоуменно вопрошал он. - О Насте, - серьезно произнес я, посмотрев другу в глаза. - О Насте? – хмыкнул он, засмотревшись куда-то вдаль. – Настя. Она учится на юрфаке, мечтая получить специализацию прокурора. Когда-то играла в волейбольной команде Воскресенска, кстати, тоже была капитаном, - кивнул он мне. - А что потом произошло? – вспоминая болезненное выражение лицо Орловой-младшей, спросил. - Да ничего поэтического, - махнул рукой Антон. – Нарвалась темным вечером на гопников. А ей же палец в рот не клади, - он склонил голову, напоминая мне о наших когда-то острых диалогах. – Вот и повредила колено. В команде ей нашли замену и в итоге выгнали, как балласт, - с остервенением произнес он. – А она была очень талантливым либеро. Все команде отдавала. А на ней крест поставили. Потом замкнулась в себе, погрузилась с головой в учебу. И сейчас чаще предпочитает людям книги, - с горечью в голосе проронил он, резко обгоняя темно-синюю шестерку. Засмотревшись на людные улицы, я не мог поверить, что команда так просто отказалась от своего игрока. Вспоминая то, как валялся в больнице с воспалением легких, как ребята ждали Малого после гриппа, и, в конце концов, как сейчас мы продолжаем верить в Кострова, которому тоже зажгли красный свет в хоккее – внезапно ощутил жгучее желание пойти и отомстить за нее. Всем. - А чего это ты интересуешься? – опомнился Антон. - Да просто интересно, - ехидно ответил я. – Вот знаешь человека несколько лет, доверяешь ему, а он тебя берет и спокойно предает. А другой – жертвует своим временем, целями, ради того, чтобы просто по-человечески помочь, - никак не укладывалось в моей голове. - Бывает так, - усмехнулся друг. – Я тоже, кстати, сначала думал, что она злая, - улыбнулся Антон. – А потом понял, что нет человека добрее и преданнее на свете, - останавливаясь у Ледового, произнес он. – Давай, удачи вам там, - мы обменялись рукопожатиями, и я засеменил к автобусу, так и не понимая, откуда у девчонки столько душевной силы.