Игровое

По заявке неизвестного доброжелателя с ask.fm. Не уверена, что это то, что от меня ожидалось, но надеюсь, понравится) Томоко Такаси - бывшая одноклассница Макото, писательница из 134 серии. — Хочешь? Томоко открыла глаза, машинально отмахнулась ладонью. Банка зеленого чая, маячившая перед глазами, пропала из поля зрения, но ощущение прикосновения холодного запотевшего металла еще длилось, как будто на коже остался влажный след. Томоко коснулась пальцами лба, стерла каплю: и правда. Наклонившаяся было над подругой Макото выпрямилась, отвела руку с банкой чая за спину. Тень от дерева падала ей на лицо. Ослепительная белизна рубашки с закатанными рукавами приглушалась тенью, складки юбки становились цвета чайного листа, мягкого, зеленовато-коричневого. Если смотреть снизу вверх, Макото казалась высокой-высокой. Томоко смотрела. — Уснула? — спросила Макото, отступая на шаг. Потом подхватила край юбки, села рядом на траву, прислонившись спиной к широкому стволу дерева, дернула за жестяное кольцо: на мгновение над отверстием банки поднялось облачко пара, словно дымок над чашкой горячего чая. — Да нет, — Томоко проследила взглядом за тем, как она пьет, запрокинув голову. Макото чуть вспотела: на виске тонким колечком пристала прядь, будто кто-то нарисовал ее на повлажневшей коже тонкой кистью. — Так... задремала. Макото сделала еще глоток, выдохнула "ну и жарища", отставила пустую банку в траву. — Я подумала, что ты собираешься писать и ушла ото всех подальше, чтобы никто не мешал. А тут смотрю — ты спишь. — Я не спала, — слабо возразила Томоко. Потом сдалась: — Ну... да. Но тут все равно нельзя писать, не на чем... Это было правдой: она как раз хотела дописать в черновик рукописи несколько новых фраз, вертевшихся в голове с конца урока, но придя сюда, обнаружила, что не может этого сделать. До конца тетради осталось несколько страниц, и карандаш продавливал лист бумаги почти насквозь. Томоко попробовала прислонить тетрадь к стволу дерева, к своим коленям и пожалела, что не потратилась в свое время на твердую обложку. Макото отыскала взглядом тетрадь с развернутыми страницами, чуть сощурилась. Одна рука ее расслабленно лежала на оставленной в траву банке, чуть покачивая ее, перебирая пальцами по крышке. В тени дерева все цвета казались приглушенными, но глаза у Макото почему-то оставались яркими, зелеными, блестящими, как листья на солнце. — Может, на моей спине? — предложила она внезапно. Томоко замерла, не зная, что сказать. — Ну, давай, тебе же надо к чему-то прислонить лист. Я повернусь. Томоко собиралась было возразить, но как обычно, не успела: Макото уже отвернулась, прислонилась боком к дереву, перебросила хвост вьющихся волос через плечо. Томоко прикусила губу, вздрогнула, пытаясь не засмеяться. Что-то во всем этом было одновременно смешное и смущающее. Макото перебирала волосы, отлавливая выбившиеся пряди, собирая их в цельный хвост: прядки сами накручивались ей на пальцы колечками. Томоко вздохнула, положила тетрадь ей на спину, щелкнула колпачком ручки, собираясь с мыслями, вспоминая первые слова нужной фразы. Чужая спина под рубашкой была теплой, почти горячей, но сквозь бумагу этого не ощущалось. Стоило поймать первое предложение, как слова пошли сами, будто бусины, собирающиеся на одну нитку. Томоко увлеклась: голос Макото теперь, казалось, доносился до нее откуда-то издалека. — Я, конечно, в творчестве мало соображаю, но думаю, важно писать, пока есть вдохновение, а? Иначе упустишь момент. Томоко рассеянно улыбнулась и не стала возражать. — Как вы, писатели, только все это придумываете... Целый мир удерживать в своей голове. Непросто, наверное? Скажи, а как ты решила начать писать?.. Томоко не помнила. Она просто знала. С детства она отличалась слабым здоровьем, и это отрезало ее от других детей: Томоко всегда наблюдала за внешним миром через стекло. Сквозь окна больницы, дома, школы: она не играла с детьми на площадках, на переменах никто не звал ее выйти во двор. Один слой стекла летом, двойные рамы зимой. Ко времени перехода в среднюю школу Томоко выздоровела, но впервые надела очки; теперь тонкий слой стекла оставался с ней повсюду. Томоко не жила внешним миром, она впитывала, копила его в себе, картину за картиной собирая детали чего-то — чего, она сама еще тогда не знала. Для мира снаружи она оставалась наблюдательницей; мир внутри понемногу оживал, словно там, под горой собранных листьев, проклевывался росток, и иногда терпеть это становилось невыносимо: этот росток был, наверное, целым деревом, он рвался наружу, а Томоко была слишком маленькой, чтобы его удержать. Макото чуть передернула плечами, и Томоко едва удержалась от того, чтобы попросить ее не шевелиться. Она поймала сползший лист, подтянула его вверх и продолжила строчить. Солнце поднялось в зенит, превратилось в ослепительную белую точку в светлом небе. Жара обступала площадку возле дерева, но в его тени было еще прохладно. Томоко смотрела на испещренный знаками тетрадный лист, пытаясь понять, откуда он взялся, и не узнавая написанный только что текст. В голове еще кружились обрывки слов, фраз, но теперь они казались почти чужими. Чуть раньше Макото прислонила голову к стволу дерева, подложила руку под щеку и, кажется, задремала. Она и сейчас еще спала, приоткрыв рот, и в наступившей тишине отчетливо можно было разобрать звуки дыхания. Томоко отняла тетрадный лист от ее спины, обмирая, едва шевелясь, чтобы не разбудить подругу. Свернула тетрадь трубкой, прижала к себе, сложив руки на груди, и подтянула колени в тень; солнце перестало печь щиколотки. Томоко сбросила туфли, пошевелила пальцами в прохладной траве. Травинки щекотали ступни. Она улыбнулась, помедлила секунду, сняла очки и запрокинула голову. В лиственной шапке мелькали частые солнечные зайчики, будто рябь шла по зеленой воде. В голове Томоко царила блаженная пустота.