«Охотник на волков, не щадящий овец…» Рами Юдовин «Ветер в ладонях».
***
Я открыла глаза и увидела перед собой ошеломлённый взгляд Гарри. Наверное, у меня самой, был такой же. От Папá исходили волны ярости и досады, а иногда мелькали даже всполохи страха. Я уже собиралась спросить, в чём, собственно, дело, когда отец заговорил: — Он знает о тебе, Касси! За столько лет у него было много шансов, выведать всю подноготную. Старый паук! Белла, конечно, ничего не помнит, но нельзя недооценивать врага, Дамблдор мог что-то придумать. Да и информатором мог стать кто-то другой. Чёрт! Это же надо, угодить в такую западню! — отец был раздосадован. — Ты в опасности, понимаешь? Голос отца буквально звенел в сознании. Да, я всё поняла сразу, как только было упомянуто имя моей матери. Кусочки паззла встали на своё место. — Гермиона, с кем ты всё время разговариваешь? — голос Гарри заставил вздрогнуть, а вот суть того, что он сказал, повергла в шок. — Кто он? — Ты его слышишь? — это было всё, на что я оказалась сейчас способна. Гарри как-то горько усмехнулся. — Ещё бы, вы постоянно трепитесь. У меня сегодня даже голова разболелась от вас. Так твоё имя не Гермиона? — задал ещё один неудобный вопрос Избранный. Кажется, в шоке прибывала не одна я, отец напряжённо молчал. И я его понимала, кто же мог подумать, что Гарри способен нас слышать? Странно, что он ещё так долго молчал о своём знании. — Почему ты сразу не спросил меня? Гарри нахмурился. — Сама-то как думаешь? — он тяжело вздохнул. — Сначала посчитал, что рехнулся, потом… потом стало любопытно. Я ведь о тебе почти ничего не знаю, зато, кажется, ты осведомлена обо мне гораздо лучше. В его тоне явственно прозвучало обвинение. Скрывать правду, по нашему обоюдному с отцом мнению, было бессмысленно и даже опасно. — Меня зовут Кассиопея Беллатрикс Блэк-Мракс. В твоём воспоминании, убили не только твоих родителей, но и моего отца. Незадолго до смерти, отец спрятал меня у магглов. Мы общаемся ментально, — увидев непонимание Гарри, я уточнила: — Мысленно. — Он призрак? — и, не дожидаясь ответа, сказал: — хотел бы я так с моими родителями общаться. Взгляд его был печален. Я почувствовала: он давно смирился и со смертью родителей, и с тем, что он один в этом мире, но, сейчас, увидев воочию их последние минуты жизни, внутри у него всколыхнулось колючее чувство одиночества. Ярость за все лишения ещё не пришла, а в душе нарастало опустошение и горечь утраты. Оттого он и не задавал главных вопросов, шёл окольными путями, интересовался неважными на данный момент мелочами. — Нет, я не призрак! — ответил властный голос Папá. Гарри вздрогнул от неожиданности. — Сэр?.. — прошептал Гарри. — Меня зовут Том Марволо Мракс, — учтиво представился Папá, словно мы на светском рауте. От осознания нелепости ситуации из моего горла, против воли, вырвался короткий смешок, но почувствовав неодобрение отца, я быстро взяла себя в руки. Не время и не место таким вольностям. — Гарри Джеймс Поттер, сэр, — также учтиво ответил Гарри. Я почти воочию увидела, как они пожимают друг другу руки. Вот только в реальности всё выглядело совсем иначе: посреди комнаты стоял Гарри и... разговаривал с пустотой. Нет, даже не разговаривал, потому что его глаза были какими-то мутными, словно подёрнутые поволокой, а сам он что-то невнятно бормотал, видимо, пытаясь сконцентрироваться на мысленном диалоге. Абсурдность ситуации усилилась, когда Гарри кивнул пустому месту. Казалось, наблюдаемые (и не наблюдаемые) объекты почувствовали моё истерическое состояние, по крайне мере, я уловила явное неодобрение отца, а Гарри посмотрел с такой укоризной, что меня просто прорвало. Чувство эйфории бродило где-то на грани между весельем и истерикой, смех зарождался помимо моей воли, механически проходя стадии: начало, пик и спад. Хорошо, что меня никто не успокаивал. Это было правильно, потому что всплеск моей магии мог и убить сейчас. Не получив подпитки, истерика оборвалась и уступила место тупому безразличию. А я, отдышавшись и едва не сгорая от стыда, тихо проговорила: — Прошу прощения, всё это меня просто выбило из колеи. В конце концов, не каждый день в моём присутствии убивают людей. Это тяжело. Последние слова я буквально выдавливала из себя. Не люблю выставлять слабости напоказ, а тут уже вроде как «все свои», но до ужаса чужие. Как рассказать о леденящем страхе, когда заглядываешь смерти в глаза и чувствуешь её дыхание на своём затылке, медленно и неотвратимо осознавая себя презренной букашкой под огромной стопой великана? Как поведать о невыносимом чувстве безысходности и жалости, когда становишься свидетелем чужих судорожных метаний и попыток спастись, и понимаешь, что смерть иногда является в образе благообразного старца, который вызывает скорее расположение, чем опасения? «Ну же, прекрати!»— я пыталась собрать уверенность в нечто цельное. — Верно, — вставил отец, явно зная о моих внутренних трепыханиях. — Теперь, когда Касси закончила истерить, мы могли бы обсудить более важные вопросы. Высказывание отца задело, но я старалась не показывать обиды. Однако, тут же услышала: — Хватит вести себя словно капризное дитя, Касси! Ты никогда так не делала и, думаю, не в том возрасте, чтобы начинать сейчас. Разве не ясно? На кону наши жизни, и игра в самом разгаре, а мы лишь сейчас начали осознавать правила и кто наш противник! — а потом добавил уже более мягко: — Соберись, малышка. — Да, конечно, — согласилась я, не чувствуя уверенности в своих словах. — Гарри, прежде всего, нужно удалить артефакт из твоей головы, а уж потом у нас будет время всё обсудить. Я снова, как и в прошлый раз, войду в твоё сознание, — объяснял отец, — не сопротивляйся, иначе можешь причинить себе вред. Лучше попытайся расслабиться насколько это возможно. — Хорошо, я понял, — ответил Гарри, который внешне был на удивление спокоен, молчалив и сосредоточен. Будто ничего не произошло, но его маска спокойствия не могла меня обмануть. Грусть потерь вперемешку с желанием отомстить — взрывной коктейль, не каждый взрослый справился бы, а он спрятал всё в себе, не позволяя стороннему человеку увидеть его слабость. Я даже позавидовала такой выдержке, потому что до сих пор была собой недовольна, мне-то не удалось справиться с эмоциями. В этот раз всё проходило гораздо легче. Я знала, чего мне ожидать и поэтому постаралась максимально расслабиться, чтобы не мешать процессу извлечения артефакта. Сопротивляясь, я бы просто бездарно потратила наши запасы энергии. И так как к этому моменту мной ощущалась значительная усталость, я даже не стала следить за действиями отца, а погрузилась в некое пограничное состояние сна, из которого меня вывел еле слышный ментальный вздох отца и его: «Всё!» Собравшись «вынырнуть», сделала рывок, но, кажется, переоценила свои силы. Откуда-то издалека послышалось чертыханье отца, а потом зовущий меня голос Гарри. Темнота не пугала, она мягко и ласково звала, затягивая в пустоту. В какой-то момент мне удалось распахнуть глаза и последнее, что я увидела — это обеспокоенное лицо Гарри. Очнулась я лишь на следующее утро у себя в постели. Резко сев, тут же со стоном упала обратно на подушку. Голова закружилась нещадно, а резкое движение вызвало тошноту. Такой слабой я ещё никогда себя не чувствовала. Послышался какой-то шорох с пола у кровати, и рядом со мной, будто из ниоткуда, появился Гарри. Оказалось, я была не единственной, кто свалился без сил. Гарри последовал вслед за мной, едва успев положить меня на кровать и накрыть одеялом. Его довольно таки бодрое настроение говорило о том, что моё энергетическое истощение было гораздо серьёзнее. Я внутренне сжалась в ожидании отповеди. Да я и сама была не в восторге, могла и догадаться, что странная «спячка» — экстремальный показатель упадка сил. Но отец, вопреки моим ожиданиям, отчитывать не стал, его голос лишь чуть дрогнул, описывая мою бледность во время обморока. Странно, даже намёк на его беспокойство обо мне придавал сил, наполнял уверенностью в завтрашнем дне. События последних часов неохотно, но уходили, смазываясь в почти неразличимое пятно, становясь неважным и переставая пугать. Позже, когда тело подчинилось приказам прекратить придуриваться и встать, я заметила кучку пепла на ковре. Серый такой, и совершенно обычный, но при попытке прикоснуться, он просто исчез. Сморгнув, ошарашенно посмотрела на Гарри, который только пожал плечами, по всей видимости, уже ничему не удивляясь. — Это всё, что осталось от артефакта? — Да, он рассыпался у тебя в руках, как только материализовался, — ответил Папá. Мне хотелось так многое обсудить с ним, но разговоры пришлось отложить. Папá куда-то исчез, мы же с Гарри были предоставлены сами себе. Когда скука заставила пробежаться взглядом по комнате, уже, наверное, в сотый раз, мусоля каждую неровность, привычно натыкаясь на предметы мебели, дорисовывая несуществующее, представляя чёрт знает что, я, не выдержав, предложила попрактиковаться в управлении магическими нитями. То есть практиковался, конечно, Гарри, а я же, отлынивая (имела полное право), лишь смотрела и помогала советами. Мне ещё требовалось восстановить силы. Концентрация внимания больше не нарушалась артефактом, который, входя в резонанс с магическим ядром, создавал помехи и распылял магический всплеск. Если раньше Гарри с трудом управлял даже малым количеством магии, то сейчас, не прилагая особых усилий, с лёгкостью захватывал волшебную нить, переплетал в замысловатые фигуры, придавая им разные оттенки, заставляя сверкать и переливаться. Это было завораживающе красиво. Я смотрела на неожиданно ворвавшегося в мою размеренную жизнь мальчика и удивлялась произошедшим в нём изменениям. Куда делись робость и неуверенность в себе? Где страх не понравиться? Они исчезли, оставив вместо себя только спокойствие, сосредоточенное лицо и взгляд, в котором было что-то новое, не позволяющее узнать в этом Гарри прежнего. Вдруг я поняла, что моё беззастенчивое разглядывание было замечено, покраснела и уставилась на лежащую в руках книгу, пытаясь придать себе вид сильно увлечённой чтением, запоздало осознавая: буквы вверх тормашками. Тут же ощутила, как румянец залил щёки, сосредоточив в них, наверное, всю кровь, которая циркулировала в организме. Нервно дёрнувшись в торопливой попытке перевернуть дурацкую книгу, выдала себя окончательно. Но я не была бы дочерью Тёмного Лорда, если бы, вопреки испытываемым неловкости и стыду, не вперилась вызывающим взглядом в виновника моего теперешнего состояния. Самолюбие нелепо трепыхалось в стараниях защитить гордость, валявшуюся под моими же ногами и беззастенчиво растоптанную мною же. Но Гарри улыбнулся так открыто и понимающе, что я сразу расслабилась, почему-то именно в этой улыбке и искрящихся весельем глазах узнавая мальчика, отношение к которому за всё время знакомства поменяла уже не единожды. Не сразу, но мы заметили, что исчез шрам в виде молнии. Радость Гарри в связи с этим событием невольно передалась и мне. Я, с непонятным для себя самой умилением, взирала на Гарри, горланящего и скачущего по моей, теперь уже в совершенном беспорядке, кровати. Когда же он, по-видимому, устав радоваться в одиночку, подскочил ко мне и сжал в абсолютно шальных объятьях, я взвизгнула от неожиданности. Но Гарри, не обращая на мой писк и бесполезные попытки вырваться, закружил по комнате как юлу. Не в силах больше сопротивляться заразительной эйфории, я расхохоталась, подчиняясь уносящему меня урагану, расслабляя внутри себя пружину, которая всегда была в боевой готовности. Когда мы, опустошенные дикой пляской, повалились на многострадальную кровать, то почти сразу, и незаметно для себя, задремали. Проснувшись только поздно вечером, решили, что Гарри останется у меня. Нет смысла возвращаться туда, где не ждут и видеть не хотят. Согласия приёмных родителей я не спрашивала, просто поставила перед фактом. Грейнджеры, без каких-либо попыток убеждения с моей стороны, восприняли высказанную идею с восхитительным энтузиазмом, и даже принесли откуда-то небольшой раскладной диванчик, а также сменную одежду для Гарри. Диван был поднят Адамом Грейнджером на второй этаж и поставлен в моей комнате. Его жена Джин тут же застелила новое спальное место постельным бельём, а затем приёмные родители удалились, пожелав на прощание хороших снов. Только тут я заметила застывшего столбом Гарри, который стоял посреди комнаты и, вытаращившись в немом восхищении, смотрел на меня. — Ничего себе! Твоя работа? — видимо, он был не в состоянии поверить, что взрослые могут так легко соглашаться с детьми, выполняя любое их желание. — Нет, Гарри, это они сами, — натянуто улыбнулась я, потому что не хотела обсуждать безответную любовь приёмных родителей. Не желала и задумываться над царапавшейся где-то под сердцем печалью из-за этих односторонних отношений. — Давай спать. Я ещё, видимо, не отошла от вчерашнего, усталость просто накрывает.***
— Все готово для ритуала, мой Лорд, — обратился к Тому, Люциус Малфой. —Но как быть с кровью? Способ магической консервации так и не найден, кровь должна быть использована сразу после изъятия. — Да, я знаю. Настал момент посвятить Люциуса в некоторые тонкости, о которых тот не имел никакого понятия. Сын Абраксаса был своеобразен в своей кичливости, но полезен в плане связей и ума. Голову кружило осознание, что этот аристократ, пусть и не знает об этом достоверно, но принадлежит со всеми потрохами ему, Тому. Отчего все думают: раз милорд не сшибает голову каждому второму, значит просто не в курсе их мыслей? И достаточно подобострастно поклониться, растянуть рот в улыбке, и проблеять наглую лесть, чтобы Тёмный Лорд: клюнул, заметил, оценил. Но Том лишь наблюдал, раскрывая свою осведомлённость в крайних случаях, поражаясь человеческой глупости и ни чем не подкреплённой самоуверенности. Играть с Люциусом как кошка с мышкой, стало забавой ещё много лет назад. Смотреть как пыжится, стараясь снискать благоволение, привыкший к исполнению любого своего желания маг, тешило самолюбие. Уже не имело значения, что Малфой был сыном Абраксаса, умудрившегося умереть от детской болезни, и к которому Том питал довольно тёплые чувства. Нерушимый Обет данный приятелю, скорее с расчётом, чем в порыве, он выполнил легко, а в замен спасённой жизни, в его власти оказался наследник богатого чистокровного рода. После просмотренных воспоминаний о дне в доме Поттеров, как-то само собой решилось, что Гарри останется жить у Касси. Детей пора было основательно учить магии, а в окружении магглов это просто невозможно. Однако иллюзию того, что Гермиона Грейнджер и Гарри Поттер по-прежнему живут со своими семьями необходимо поддерживать, ни к чему лишнее внимание кого бы то ни было. Сейчас Касси безопаснее под личиной Гермионы, пусть так остаётся. — Скажи мне, Люциус, возможно ли без лишних проблем и чужого внимания подключить маггловский камин к твоему мэнору? Официально там живёт магглорождённый несовершеннолетний волшебник. Люциус задумчиво потёр подбородок указательным и большим пальцами. — Теоретически, это возможно. Дать небольшую взятку и, думаю, проблем не возникнет. Запись о подключении уберут из регистрационной книги. Надзор каминное перемещение не засечёт. — Прекрасно! — довольно проговорил Том. — Завтра, подключишь камин по адресу Бромлей Роад 25 в Брайтоне. Имя хозяина дома Адам Грейнджер — маггл, но его приёмная дочь Гермиона Грейнджер — волшебница. Ей исполнилось одиннадцать лет в сентябре, поэтому письмо из Хогвартса придёт только в следующем году. Этих данных достаточно? — Да, конечно, более чем, — ещё не отойдя от удивления, ответил Люциус. Первый раз на его памяти, Тёмный Лорд так много говорил о магглах. — Девочка — не маггла, — усмехаясь словно хорошей шутке, сказал Том. Удивление Люциуса забавляло. — Она моя дочь. Моя и Беллы. Об этом знала ещё твоя жена, но больше не знает. Выражение лица холёного аристократа за какой-то миг сменило несколько выражений, но Том подметил каждое из них. Тут были и злость, и удивление, кажется мелькнуло даже потрясение. — Я стёр ей и Белле память в день, когда прятал дочь у магглов. Так что ты не сможешь ничего сказать или хоть как-то упрекнуть. Восприми это как свершившийся факт. В конце концов, она действовала по моему приказу. Не думаешь же ты, что Нарцисса была бы в состоянии мне отказать в этой... хм... услуге? — насмешливо спросил Том. — Нет, мой Лорд, конечно нет. Это честь для нашей семьи. Просто, когда у жены такие секреты, а ты узнаешь всё последним, то поневоле начинаешь чувствовать себя одураченным, — с горечью закончил Люциус. Он не сказал «идиот», но в душе называл себя именно так, за свою слепоту и доверие коварной женщине. То, что он сам не раз обманывал кроткую и послушную, как он считал до этого момента жёнушку, было естественно не в счёт. Том с еле сдерживаемым смехом следил за мыслями своего слуги. — Чтобы твоё самолюбие не очень страдало, знай: Нарцисса просила разрешения посвятить в данный вопрос и тебя, утверждая, что тебе можно доверять, но я отказал. — Но вы так не считаете? Не считаете, что я достоин доверия? — упавшим голосом проговорил Люциус. Он как-то сразу сник и стал ещё более бледен, чем обычно. Непонятно, что его больше задело невольный обман жены, или факт явного недоверия со стороны Тёмного Лорда? Том, не в силах больше сдерживаться, расхохотался. — Ну, хватит, Люциус, довольно! Дело касалось моей единственной дочери, и я решил перестраховаться. Чем меньше людей об этом знало, тем было лучше. Касси поживёт некоторое время в Малфой-мэноре. Вместе с Гарри Поттером. Надеюсь, что ты не против? — Мальчик-который-выжил? Тот, который... — Нет, это Гарри Поттер. Мальчик, родителей которого убил Дамблдор. Я знаю об этом из воспоминаний Гарри, мне-то Альбус память подчистил основательно. Подробности узнаешь в другой раз, мне уже пора возвращаться. Дети будут жить у тебя до ритуала и некоторое время после, а дальше видно будет. Касси нужно набраться сил и наполненный магией замок лучшее для этого место. Когда подключишь камин, тут же перемещайся, сопроводишь детей в мэнор. Для твоей жены и сына они: Гермиона и Гарри. Без имён и лишней информации. — Шрам... они ведь сразу узнают по нему Поттера. Мальчишка почти легенда для обывателей. — Не узнают. В ночь, когда Поттеров убили, Дамблдор наградил мальца темномагическим артефактом, который подавлял волю, гасил магические силы и вызывал доверие к директору Хогвартса. При помощи Касси я вытащил эту занимательную вещицу у Гарри из головы, а шрам таинственным образом исчез. Хотя, почему таинственным? Мы ведь с тобой прекрасно знаем, что обычно в таких случаях так и происходит. Дамблдор сильно рисковал, кто-нибудь мог догадаться, что за этим шрамом таится нечто странное. Авада не оставляет следов, это известно любому дураку! Уверен, через несколько лет Дамблдор просто натравил бы на меня мальчонку, заведомо отправляя его на смерть. Хотя кто знает, с фанатиками ни в чём нельзя быть уверенным, жить дальше они просто не собираются, лишь ищут идею, во имя которой можно умереть. Люциус молчал, потрясённый полученной информацией. — Жду твоего скорейшего появления в доме приёмных родителей моей дочери и будь повежливей. Касси может не понравиться твоё предубеждение и некоторые манеры. Она симпатизирует Грейнджерам и я... тоже, — чуть ли не скрежеща зубами проговорил Том и покинул сознание совершенно потерянного Люциуса Малфоя, который пыталась соединить абсолютно несоединямое в его понимании: — Кто этот дух и куда он дел Тёмного Лорда? Ответа не было. Мир перевернулся: Дамблдор убивает своих соратников, а Тёмный Лорд защищает магглов?***
Воскресение не располагало к ранним подъёмам, но отец заявил, что мы должны собрать некоторые вещи, потому что уходим в мир магии. Нас заберёт Люциус Малфой через камин Грейнджеров. — Но как же Адам и Джин? — растерянно проговорила я, хотя давно знала об этих планах. — Привязалась? — с сарказмом в голосе спросил отец. — А если и так? Ладно бы я ушла и не собиралась возвращаться, тогда «Обливиэйт», и они свободны жить дальше. Но ты же хочешь, чтобы я продолжала ходить в маггловскую школу. Как мне им всё это объяснить? Я не хочу, чтобы они напрасно страдали, — голос повысился, хоть я и старалась держать себя в руках. — Касси, тебе придётся воспользоваться своим даром. Они не будут страдать от твоего отсутствия, если ты подберёшь верные слова и убедишь их, — терпеливо объяснял отец. Я замолчала. Конечно, он был прав, но отчего тоска и чувство вины поднимают свои уродливые головы? Почему мне кажется, что я совершаю предательство? Своё первое предательство… От меня ждут определённых действий, правильных, тех, что послужат пользе отца. Он ждёт… И назад пути нет, выбор давно сделан, а ведь так наивно и по-детски хочется верить в то, что Грейнджеры будут счастливы, что моё бегство не сметёт их жизни подобно урагану. В этот момент я даже пожалела о том, что они оказались такими хорошими родителями. Ведь предавать Зло легче? Отвечать ненавистью на ненависть, делать больно в отместку причинённой боли, заставлять страдать, когда своё отстрадал ты, легче? Конечно, это словно свободное парение: никаких обязательств, сдерживающих мотивов или угрызений совести. Просто возмездие, торжество справедливости... «Око за око». Только вот с Грейнджерами всё совсем не так. С ними сложно, выматывающе, с терзаниями, но вместе с тем правильно. Я не могла изменить суть этих людей или перечеркнуть прожитые с ними годы. Годы любви и обожания, которые всегда будут гореть светлым воспоминанием во мне. Но и отступить от задуманного отцом, предать его — это было выше моих сил. А значит, пора прекратить самолюбование своими лживыми крокодильими слезами. Жалеешь их? Презираешь себя? Имеешь полное право, только будь добра, возьми на себя ответственность за свои действия! К чему лгать и притворяться: отца ты любишь и ценишь больше, чем их! Хотя он не совершил и половины того, что делали для тебя Джин и Адам все эти годы, без всякой надежды на отдачу. Как там говорят? «Потому что любят не за что-то, а вопреки!» Пафос, сплошной пафос, наивное оправдание человеческой глупости. Ведь правда? Но разве не так я люблю моего Папá, того, кто воплотил моё появление на этот свет не ради меня самой, а для гарантий своей вечной жизни? Разве не люблю его вопреки этим ужасным замыслам, разве не готова на всё, чтобы он был счастлив? Отец всё ещё ждал моего решения. — Ты прав, Папá. Я сделаю, как ты сказал, воспользуюсь нашим родовым Даром. И, конечно, слова были найдены, а мои приёмные родители, любившие даже землю, по которой я ходила, были уверены, что всё так и должно быть. Несмотря на свою отстранённость, меня привязала к ним их бескорыстная любовь. Её нельзя было не замечать, даже если в ответ не испытываешь. За неё можно быть только благодарной. И я была.Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. (Первое послание св. Ап. Павла к Коринфянам)