При верном положении светил

- Не знаю про тигровые оргидеи, - слово «орхидеи» ему не совсем удается, - но вот тут я видел почти черные цветы. Нарисуй их, если хочешь. Все время у него проскакивает это «если хочешь», «если интересно», «если возможно», думает Энни. «Если», «если», «если»… Как будто он боится сказать что-то слишком твердое и категоричное. Вот Тим никогда не говорит «если»… ну, почти никогда. Разве что угрожая кому-нибудь. И сама Энни тоже редко говорит «если» - потому что ненавидит условия. Густые заросли дышат горячими душными ароматами – цветов, невидимой под травяным покровом земли, больших плотных листьев. А на неправдоподобно зеленом, блестящем фоне листвы хищно выделяется большой темно-багровый, почти черный цветок - цвета спекшейся, потерявшей текучесть крови. Он вызывающ, он шокирует как своим цветом, так и формой – словно открытая пасть, готовая поглотить. - Какой… странный, - говорит Энни. Она усаживается в двух шагах от цветка, раскладывает на коленях альбом и разворачивает тканевый «патронташ» с цветными каранашами. Уверенными штрихами намечает контуры цветка, листьев, окружающих его. Но работа не идет – она постоянно отвлекается из-за будоражащих мыслей. Кау (она почему-то зовет его этим именем только про себя, не рискуя обращаться к нему так в реальности) – Кау сидит на земле в пяти шагах от нее, чуть ниже по склону небольшого заросшего кустарником и низкими деревьями холмика. Чуть волнистые темно-русые волосы заметно выгорели на солнце, но кожу загар почти не тронул – у них там все, что ли, такие белокожие? Вроде нет, она видела среди менвитов и более смуглых, а у арзаков кожа и вовсе отливает синеватым. Когда он учил ее плавать, казалось, между ними нет никаких препятствий, барьеров. Все дозволено и все возможно, как во сне – можно брызгаться, можно хватать его за плечи и пытаться повалить в воду, можно, обсыхая, валяться рядом на белом песке. Когда-то это возможно было и с Тимом - разве что Тим не видел в ней девочку, а видел что-то вроде мальчика с косичками, потому мог и заехать кулаком, не рассчитав силы. А вот когда Тим увидел в ней уже не товарища по играм, все стало хуже и сложнее – он превратился в ужасного собственника, обижался, когда она разговаривала с другими, злился, когда не понимал ее, и еще больше злился, когда понимал. Тим изо всех сил пытался быть с нею развязным и опытным кавалером – говорил покровительственным баском, сквозь который то и дело предательски прорывался петушиный фальцет, то и дело перебивал, хорохорился, демонстративно запрещая ей всякие мелочи вроде слишком яркого платья или новых туфелек, отгонял от нее остальных парней. И всегда был в таком напряжении, словно готовился к отражению агрессии – от нее ли или от других. Это очень скоро стало утомлять, а потом и раздражать. А вот Кау – Кау вел себя с ней совсем по-другому. Он не навязывался, но все время был рядом, не подавлял в разговоре, больше молчал и слушал, но слушал явно не из вежливости, а из интереса - уж это-то Энни хорошо научилась различать, с ней слишком часто и слишком многие пытались говорить как с ребенком. Ну конечно, говорила себе Энни, с тайным восхищением посматривая на спутника, он взрослый, совсем взрослый. Все знал, все прошел. А Тим – просто глупый мальчишка. Страшная смерть маленькой туземки, казалось, только сблизила их. Энни расспрашивала менвита о подробностях и не могла сдержать слез, слыша его уклончивые ответы. И, как будто это было само собой разумеющимся, прижалась к нему, словно ища укрытия. А Кау точно так же естественно, будто это давно уже было у них заведено, обнял ее за плечи, поглаживая второй рукой мягкие каштановые волосы. А потом Энни подняла к нему лицо и почти бессознательно, не думая, провела пальцами по его щеке. От этого движения, простого и невинного, внутри сладко заныло, как тогда, когда они с Тимом целовались позади сарая. Но Энни не успела даже коснуться его губ, как ее руку мягко, но решительно перехватили и отвели в сторону. - Не надо так… если можно, - тон Кау был таким же как и движение – мягким, но непреклонным. И глаза сразу стали строгими и смертельно серьезными. – Это не игра. И Энни с удивлением поняла, что вовсе не обиделась. Она ощущала, что словно стала с ним спокойнее и взрослее. Кау не стал от нее дальше – просто он четко обозначил черту, за которую пока не собирался заходить. И снова превратился во внимательного и ненавязчивого спутника, с которым было хорошо и свободно. … Энни тихонько вздохнула и вернулась к рисунку. Орхидея не желала получаться, хоть ты тресни. Девушка положила карандаш на альбом и внимательно всмотрелась в цветок, стараясь уловить все оттенки его цвета и формы. И цветок, казалось, глядел на нее – его лепестки, почти черные к краям и темно-багряные в сердцевинке, подрагивали от неощутимого движения воздуха, а у корня выдающегося вперед нижнего лепестка-язычка, как показалось Энни, притаились мерцающие глазки. И весь цветок словно манил ее как бабочку или стрекозу – от него исходил влекущий, необычайно сладкий и дурманящий аромат, и в подрагивании лепестков, и в хищно распахнутом ротике было что-то бесстыдно-чувственное, пугающее и одновременно влекущее. Давно уже карандаш праздно лежал на альбоме, а Энни хотелось одновременно и коснуться цветка, и ощутить его прикосновение на своих губах. Она даже не очень удивилась, когда цветок вдруг оказался близко-близко, перед самым ее лицом, дыша на нее все тем же дурманящим ароматом, от которого ее охватила истома. Губ коснулось что-то сладковатое и влажное, и Энни приоткрыла рот, пропуская круглый бархатистый пестик, скользнувший между зубов и потершийся об ее язык. Сердцевинка цветка была сладкой, как крем на рождественском торте. Захотелось закрыть глаза, потянуться всем телом, выгнуться, ловить кожей скользящие прикосновения. Были ли это кожистые листья орхидеи или некие отростки, была ли это вообще орхидея, или ее касалось нечто иное – Энни не знала. Она не почувствовала, как ее лишили одежды, лишь обнаженной кожей груди, живота и бедер ощутила прохладное дуновение. Эти прикосновения кажутся одновременно реальностью и сном, они бесстыдны и властны, они парализуют ее волю и полностью отключают сознание. Так могло бы касаться ее самое сильное и могущественное существо во Вселенной, на милость которого сладко было отдаться. Уже не осознавая, где она и что с ней, Энни сама распростерлась в объятиях таинственного существа, которое словно ловило ее эмоции и возвращало их усиленными и подкрепленными сводящей с ума похотью. Ей казалось, что она купается в этих совершеннейших объятиях, жаждущая обладания собой, покорная и готовая принять своего господина. Только… три звезды в ряд… в каком-то бесконечно далеком небе ушедшего детства… «Вон в том секторе…» «Кау…» - отчетливо произнеслось внутри нее – и она ощутила, как кожистое нечто, обхватившее ее лодыжки и запястья, стало жестким, а прикосновения – хоть и столь же нежными, но сейчас не просто ненужными, а чужими. Враждебными. Невозможными. «Кау! Помоги, Кау!» - борясь с этой ставшей враждебной истомой, путаясь в ней как в паутине, отчаянно вскрикнуло что-то в сознании Энни. Она задергалась, пытаясь вырваться из прочных как железо и столь же холодных теперь щупалец. Отчаянно прикусила отросток, бывший у нее во рту, и едва не сломала зубы – он был столь же твердым. - Энни! – донеслось до нее как будто издалека. – Энни, борись с ним! Не поддавайся! Энни!! Она сделала отчаянное усилие, и будто вынырнула из глубокой затягивающей ее трясины – щупальца, державшие ее, пропали, а сознание разорвалось светом белого дня и криком Кау, звавшего ее. - Энни! Вокруг все было по прежнему – ее альбом и карандаши валялись поодаль, орхидея покачивалась на своем стебле, как ни в чем не бывало. Но вид Кау, трясшего ее за плечи с таким ужасом, будто он и не надеялся увидеть ее среди живых, убедил ее, что случившееся не было ни сном, ни видением. - Кау! Что это… - она не договорила, обнаружив, что полностью обнажена, а ее белье, роба и штаны валяются рядом с альбомом. При мысли о том, что она лежала перед Кау-Руком обнаженной, да еще под этим… этим чудовищем, кровь бросилась в лицо Энни, она мучительно покраснела до мочек ушей и метнулась к одежде, поспешив натянуть робу и штаны. Но Кау, казалось, не видел этого – он будто тоже еле выбрался из мучительного кошмара и с хрипом дышал через приоткрытый рот. Одеваясь, Энни поняла, что все ее тело было покрыто какой-то подсыхающей отвратительной слизью, издававшей тошнотворный гнилостный запах. А, уже одевшись, увидела, что лицо, руки, плечи и грудь Кау-Рука залиты кровью – чуть более оранжевого оттенка, чем обыкновенная человеческая, но несомненно кровью. - Тут… озерцо… надо вымыться, - только и сказал он, поймав ее полный страха взгляд. - Ты дрался с этим… этим… Господи, ты весь в крови! Что это было? Кау кивнул, не отвечая на второй вопрос. - Тут есть вода. Надо смыть поскорее… это, - чуть слышно произнес он. - Сперва ты иди мойся, - сказал Кау-Рук, когда они подошли к озерцу шагах в ста от зарослей, где росли орхидеи. Не споря, Энни смыла слизь в пресной воде – к ее удивлению, слизь почти мгновенно растворялась, так что удалось избавиться от нее очень быстро, даже не снимая одежды. Кау-Рук, едва передвигая ноги, вошел в воду и, осторожно прикасаясь к лицу, принялся умываться. - Подожди, давай я, - Энни зачерпывала пригоршнями прохладную прозрачную как хрусталь воду и, стараясь не причинять боли, обмывала сначала лицо, а потом плечи и руки менвита. Тот стоял неподвижно, и непонятно было, больно ему или нет. Кроме множества неглубоких рваных ранок, словно полученных от не слишком длинных коготков, он был цел и невредим. - Что произошло? Ты видел его... этот цветок? – снова краснея до ушей, спросила Энни, когда они выбрались на берег. – Это было просто ужасно… и так отвратительно, - добавила она немного погодя. – Оно меня держало… - Хорошо, что ты боролась, - тихо ответил Кау, впервые глядя ей прямо в глаза. Казалось, он испытывает такую же, если не большую неловкость, что и Энни. – Один я бы не смог… не справился. От доверия, с которым этот взрослый сильный мужчина, космолетчик, пересекший половину Вселенной признался в том, что он чего-то там не сможет, у Энни сладко захолонуло в груди. Разве он может с чем-то не справиться? Она ласково провела кончиками пальцев по лицу Кау – точно так же, как тогда, когда он отвел ее руку. И сейчас он не двигался и даже не шевельнулся, только прикрыл глаза, когда Энни очертила пальцем линию скулы. - Пора идти, - с усилием, будто преодолев себя, произнес, наконец, Кау. Всю дорогу к хижине Терстона Энни без умолку болтала, словно боясь молчания во время пути через ставшие такими жуткими заросли. Произошедшее быстро отползало из реальности в память; Энни уже и самой себе не признавалась в той сверхъестественной похоти, которая охватила ее. Не было ничего сверхъественного, просто какой-то хищный цветок схватил ее (читала же мама в каком-то журнале про тропическое дерево, которому дикари приносили жертвы?) А Кау разделался с этим цветком. Вот и все. - Я не в первый раз была тогда в Волшебной стране. Элли была три раза, и я три раза. Но Элли было страшнее – она ведь в первый раз одна туда попала. И там даже людоеды были, один ее чуть не съел. И в рабстве она была, у злой колдуньи. Она много чего пережила, а я почти ничего, - говорила Энни, шагая рядом с Кау-Руком. - Глупо меряться количеством пережитого, - вдруг произнес молчавший всю дорогу Кау. - Элли серьезно к жизни относится, потому что успела узнать, почем фунт лиха, - ответила Энни, вспомнив постоянно повторяемое отцом и матерью, - а я родилась, когда у нас уже и дом был, и отец стал больше зарабатывать. Поэтому я вот такая и выросла. Кау-Рук впервые за сегодняшний день улыбнулся и собрался что-то возразить, но словно оборвал себя, замер и прислушался. Энни, тотчас забывшая про свою напускную взрослость и уверенность, испуганно нырнула к нему под руку. Отчетливо слышались чьи-то шаги по сухим банановым листьям, сопровождаемые таким треском и шелестом, словно человек шел напролом сквозь заросли. - Это кто-то из матросов, - вглядевшись в приближавшегося человека, успокоенно произнесла Энни. – Видно, дядя меня разыскивает. Кау-Рук не отвечал, продолжая всматриваться в матроса. Внезапно он что-то пробормотал на своем языке и судорожно оглянулся по сторонам, словно чего-то искал. - Не смотри… не смотри на него… - сжав обеими руками найденный сухой сук, проговорил Кау, когда человек вышел на тропинку перед ними. Энни сперва не могла понять, что его так напугало. Но когда матрос был уже в двух шагах, лицо ее застыло в неописуемом ужасе – голова матроса была запрокинута под неестественным углом, горло разорвано и вся шея и грудь залиты темной, давно свернувшейся кровью. И лицо с провалами вытекших или выколотых глаз – остаток правого глаза свисал на нитке нерва прямо на щеку - было серым, как пыльная дорога в Канзасе. Лицо было мертвым. Девушка, дрожа от ужаса, не в силах отвести взгляда от страшной приближающейся фигуры, вцепилась в локоть своего спутника. Кау-Рук бормотал что-то под нос, она чувствовала, что он тоже дрожит, и не сомневалась, что его сковал такой же ужас, что и ее. И вот мертвец подошел ближе, вот он протянул к ним руки… Энни дернула менвита в сторону, нога ее запуталась в траве... Если бы они потеряли равновесие – это был бы конец, думала потом Энни. Но в этот момент Кау-Рук с хриплым воплем, сильно замахнувшись, ударил обломком дерева страшного пришельца по голове. Сухой сук сломался, но и череп мертвеца раскололся как яйцо. Матрос медленно осел на землю, и Энни с содроганием увидела белесо-багровую кашицу начавшего разлагаться мозга, растекшуюся из его проломленного черепа. - Бежим! – Кау буквально выдернул ее из этого ужаса, и Энни, словно заново вспоминая, как это – двигаться, бросилась вслед за ним по тропинке, содрогаясь при мысли, что за каждым деревом мог притаиться еще один мертвец или еще один цветок… Последняя мысль показалась настолько жуткой, что Энни закричала, пронзительно и отчаянно, прибавляя скорости. *** Как безумные влетели они в хижину Терстона, напугав и сэра Фрэнсиса, и Элли. И лишь оказавшись в относительной безопасности, Энни разрыдалась. Прижавшись к Кау-Руку, она рыдала как насмерть перепуганный ребенок, со стонами, всхлипами, судорожно вздрагивая. Когда она немного успокоилась, потрясенные Элли и Терстон выслушали рассказ Кау-Рука обо всем, что произошло. Правда, об орхидее он рассказал очень скупо, сказал, что его охватило странное состояние полусна-полуяви, а когда ему с трудом удалось очнуться, он увидел Энни утаскиваемую жутким созданием со многими щупальцами. Он принялся отдирать это страшное создание от рук и ног девушки, сам поцарапался, но все же эта тварь потом удрала. Энни испуганными кивками подтверждала рассказанное. Элли содрогнулась, представив, что могло быть с ее маленькой сестренкой, и принялась благодарить Кау-Рука. Она и Фрэнсис осмотрели его порванную во многих местах окровавленную рубаху и испещренные порезами лицо и руки. - Ерунда, порезы неглубокие, - то ли успокаивая их, то ли не желая больше быть центром внимания, сказал Кау-Рук. - Вы уверены, что не надо дезинфекции, Коул? – осторожно спросил Терстон. – Эта неизвестная тварь Бог весть что могла переносить на своих жалах. - На мне все быстро заживает, - отвечал Коул. А Элли поймала гордый взгляд сестренки, брошенный на ее спутника, и вдруг, вопреки всей благодарности, подумала, что Коул просто рисуется перед Энни. А вот рассказ о ходячем мертвеце-матросе показался Элли сущей нелепицей. - Как вам не совестно идти на поводу у этой фантазерки? Энни хлебом не корми, дай разыграть людей. – принялась она выговаривать Кау-Руку. Тот даже опешил от предположения, что он может так нелепо разыгрывать кого бы то ни было. - По вашему, мы все это выдумали? – Элли вдруг стало очень неуютно под пристальным взглядом светло-серых глаз. – Я вам не Ба… Энни сильно пихнула его в бок. - Не барон Мюнхгаузен? - подсказала она. - Ну да… чтобы сочинять истории про свои подвиги, - договорил Кау-Рук. – Это существо было похоже на мертвеца так же, как вы похожи на живую. - У туземцев есть поверие… - желая сгладить конфликт, сказал Терстон. – В час, когда… В это время за дверью раздались шаги – медленные и с пристукиванием. Энни вскрикнула, Кау-Рук вскочил. - Оружие, у вас есть оружие? – шепотом спросил он Терстона. Тот, ничего не отвечая, достал револьвер и взвел курок. В дощатый щит, заменявший в хижине дверь, раздался вежливый стук, и голос Чарли Блека осведомился, дома ли сэр Фрэнсис. - Входите, мистер Блек, - опустив револьвер, произнес Терстон. Одноногий моряк ввалился в хижину, поздоровался с присутствующими и спросил, слышали ли они, что барабаны туземцев смолкли. Получив утвердительный ответ, Чарли Блек спросил, видел ли кто-либо сегодня мистер Осбальдистона и его людей. На сей раз ответ был отрицательным. - Клянусь всеми штормами Южных морей, этот молодчик доиграется, - прорычал Чарли. – Он все-таки лазил со своим сбродом на Рогатую гору, и теперь туземцы страшно недовольны. Сегодня ко мне заявились все старейшины скопом вместе с Туаре, шаманом. И предупредили, что они сделали «атау-ра-шууб-нигуррат», обряд «воззвания к духу земле и предкам». Они злы, сэр Фрэнсис, очень злы на Осбальдистона, а заодно и на всех нас. И матросов тех из его компании они убили не просто так, верьте мне. Элли и Энни недоуменно переглянулись, но Терстон, услышав название обряда, отшатнулся к стене. Потом бросился к деревянному ящичку со своими бумагами. - Смерть матросов была только началом, - пробормотал он, - Осбальдистону не надо было лазить на гору… - Это то, о чем вы мне говорили сегодня, Фрэнсис – что туземцы постараются обуздать другим злом древнее Зло Рогатой горы? - дрожащим голосом спросила Элли. - В большинстве первобытных систем верований нет зла и добра, как такового, ибо у них еще нет категорий морали, - бормотал сэр Фрэнсис, рояся в своих бумагах. – Есть хаос и гармония, есть полезное и вредное людям влияния. Вот, слушайте: «В потаенном месте Обратной горы, - начал он читать дрожащим голосом, – удерживаемый древними заклятьями, мертвым сном спит Имеющий Множество Имен, Неизреченный, Рожденный прежде творения Кхатханотхоа. Лик Его ужасен, и даже образы лика Его носят печать предвечного ужаса. Пришельцы с далеких звезд помогут Ему очнуться, Он пробудится к жизни и станет жив. При верном положении светил, когда Собачья звезда встанет над Обратной горой, Он восстанет, услышав, как взывают верные. И ввергнет Он землю в предвечный хаос, и станет луна как кровь, а солнце как смерть». Всем показалось, что даже воздух в хижине наполнился слабым запахом гнили – тем ужасным зловонием, которое сопровождало отвратительные роды маленькой туземки. - Профессору Энджеллу удалось найти подтверждение тому, что и ранее "верными", то есть различными зловещими сектами в разных концах земли предпринимались попытки пробудить их ужасное божество. Вероятно, у них есть союзники вне нашей планеты, в таинственных глубинах космоса. Но и другие силы не оставались безучастными наблюдателями. Один из противодействующих культу Кхатханатхоа – это культ предков аборигенов Полинезии. «Когда придет беда, земля поднимет предков на защиту». - Предки – то есть мертвецы? – подал голос Кау-Рук. – Но при чем тут матрос? - Вероятно, матрос – это пробный экземпляр, - мрачно пошутил сэр Фрэнсис. - Надо убираться отсюда, - одноногий моряк с трудом встал. – Берите-ка ваши вещички, сэр Фрэнсис и давайте двигать к миссии. А завтра – на «Эсмеральду» и домой.