***
Небо было разорвано в клочья серыми тучами. Свинец на сердце медленно, но верно тянул к земле. Заднюю часть глотки разрывало от напряжения, а челюсть от злости скрипела, в крошки растирая собственное достоинство. Учиха не любил бить женщин. Да и считал это неправильным, только вот Узумаки выводила его из себя. Пригреть змею. Эта чертова гадюка испортила его день. Значит, он испортит и ее, хорошенько украсив слишком озабоченное лицо парой ссадин. Карин молчала. Проглатывала комок собственной гордости и молчала. Напрягала плечи до боли, мелко потряхивая головой. Дышать глубже. Глубже. Дышать. Вдох-выдох; вдох-выдох. Вдох... Кусать щеки изнутри совсем недавно вошло в привычку, но железный привкус на языке опьянял. Словно рот набили металлическими гвоздями и заставляют жевать. Шевелить челюстью, пока зубы не сотрутся в порошок. Волосы ярким пламенем отражались от осколков, рассыпанных по полу неровной мозаикой, норовя войти в кожу до кости, раздирая мясо и заставляя визжать хуже свиньи. Карин не любила свое отражение, но сейчас оно кривыми линиями усмехалось с пола, не позволяя двинуться на миллиметр. Девушка сжатой горкой стояла босая и ощущала каждым сантиметром кожи гуляющий сквозняк. Переминаясь с ноги на ногу, стеклянные крошки неприятно царапали пятки. Главное не закричать. От боли, страха, ненависти. Вдох-выдох; вдох-выдох. Вдох... - Иди нахуй, сволочь, - Саске харкнул Карин в ноги. Та сжалась еще сильнее, скручивая язык и сжимая его зубами. Хотелось плюнуть в ответ. В лицо. Учиха не любил бить женщин, но Узумаки выводила его из себя. На полу, поверх осколков были разбросаны мятые бумажки, сохраняющие самое темное и порочное, что только было в душе у этой милочки. На них, приглушая свет и очерчивая плавные линии девушки, изгибалась на чьих-то коленях Люси. Волосы солнечным крошевом рассыпались по фотографии, притягивая взгляд к обнаженному телу. К каждой линии, к каждой мурашке, к каждому изгибу. Саске смотрел на яркие картинки и не видел ничего, кроме Хартфилии. Его Хартфилии. И уже не девушка впивалась в его глаза, а женщина. Самая настоящая. Нимфа без единого изъяна, если бы не чьи-то грубые ладони, сжимавшие ребра. Вдох-выдох; вдох-выдох. Все кончено. - Она шлюха! - визжала на каждый удар по лицу Карин. Сводя лицо, изгибаясь в истеричном смехе, эта милочка выплевывала в лицо Учихи все то, что считала правдой. И это было лучше, чем желание плюнуть в лицо. Это было то самое возвышенное чувство отвратительности и ужаса, когда ты грязными, пожелтевшими ногтями впиваешься в чистое, горячее сердце, сжимая его, не давая стучать в полную силу и сдерживать всю боль внутри, что разрывало стенки, тянуло и потрохами стекало вниз живота и вверх к горлу. Хотелось блевать. - Тварь. Гори в Аду, - Учиха врывался в личное пространство и заставлял его проминаться под тактичными ударами прямо по курсу - Карин.18 часов тому назад.
- Я хочу, чтобы Люси была шлюхой, - тактично улыбнулась Карин, показывая зубки. - Стерва, - протянул в ответ Итачи и отпил виски из своего бокала. Учиха не любил Узумаки. Она выводила его из себя.