В глазах мельтешили вечерние огни, пятнами въедаясь в черепную коробку до боли в глазах. В это время город особенно прокурен, шумлив, развратен и расслаблен. Немного простуженный, но с довольным ощущением выполненного дня и удачно законченной работы, Итачи сидел в придорожном кафе, разглядывая в своем стакане размывы дешевого виски. От этого слишком едкого запаха тошнило, выворачивало наизнанку и неприятно сдавливало где-то в области подбородка. Что же, его пассия на сегодняшний вечер только это и могла себе позволить. Мысль о будущем разговоре эхом билась где-то в подсознании, заставляя извиваться и блевать от неприязни. Учиха никогда не любил Карин. Она сидела у него в мозгах и копошилась-копошилась, словно куча опарышей. Разъедала стенки мозга, забиралась в самую глубь и калачиком свертывалась, надолго и, скорее всего, безвозвратно засыпая в голове. Эта мысль, что Узумаки всегда рядом, вынуждала подносить два пальца к глотке.
От алкоголя сводило желудок тугим узлом. В носу свербило из-за насморка, глотку все время царапали невидимые коготки, заставляя сводить брови при каждом вдохе и напрягать губы в тонкой ломанной полоске. Главное - не закашлять. Ни в коем случае. Иначе потом не остановиться. Представляя себя, заходящегося под рефлекторными порывами, почти что выблевывая внутренности и до остервенения сжимая тонкими, слишком сухими пальцами широкую грудную клетку, Итачи сильно передергивало, неприятным осадком сползая по спине. У Учихи аллергия на осень. В виде гайморита, гриппа, обычной простуды - неважно. Важно то, что Итачи ненавидел ее. Хотелось с корнем вырвать из календарей это мятое, липкое, мокрое время года, что заляпывало пол под собой грязными машинными разводами на лужах, хлюпающей грязью, что, казалось, въелась в поношенную подошву туфель и влажными нитями-струйками, закатывающимися под ворот слишком дорогого пальто, приводя уже через несколько лет его в непригодность, и скатываясь по лицу и по подбородку, вынуждая остервенело сбрасывать с последнего капли из-за жуткой щекотки.
Входная дверь скрипнула. Переступая металлический, острый порог, девушка пригладила свои грязно-красные вихры, пропуская волнами сквозь тоненькие юркие пальчики, что с удовольствием сжали бы глотку Хартфилии. Последняя крутилась у рыжей на языке всегда. Хуже и наказания не придумаешь - быть центром всех сплетен среди третьего, да и не только, класса. Многим в школе жутко не нравилась история о Люси и Саске с Наруто. Слишком все приторно-сладко казалось для них. И мимолетные мысли о чужом счастье заставляли гортани заходиться в болезненном вое, а грязные от извержения сплетен рты кривиться, мелькая на чисто-белых стенах школы черными кровоточащими дырами. Многие сидели в луже грязи, по-королевски разминая затекшие косточки в предвкушения зрелищ. Ясных, ярких, затмевающих всякие добрые и светлые мысли о Люси. Хотелось утащить за собой в тину, хвататься за икры и оставлять решетку бледно-розовых полос. И смотреть, как та тонет, извивается, захлебывается в чужой желчи, изливающейся из столь отвратительных уст, что смердящий запах, даже когда не дышишь, разъедает вымытую кожу и пачкает невидимой грязью, которую не смыть никакими средствами. Грязью позора.
Безликим пятном Карин будто бы плыла по скрипучему полу, звук которого не долетал до барабанных перепонок из-за спокойной джазовой мелодии, что лилась из старых магнитофонов, с отрывом в одну секунду каждый. Начищенную кожу, пропитавшуюся запахом лаванды, обволакивало бордовое, почти черное платье до колен. Оно, казалось, тянуло девушку вниз, заставляло прогибаться под тяжестью легкой ткани. И руки светяще-белесыми полосами выделялись на его темном фоне, плавными волнами переигрывая с воздухом. Мраморное лицо без единого мазка макияжа завораживало, гипнотизировало. Словно ожившая статуя, она шла к Итачи, а в глазах, словно потухающие огоньки, поблескивали линзы, заставляя на секунду задержаться на кораллово-красных, словно две большие плошки, глазах. Изувеченный ругательствами ротик изгибался в ехидной усмешке, раздувая внутренние, еще не остывшие угли. Вот так вот плавно пролетев по полу, она мешком рухнула на стул.
Театрально-мягко улыбнувшись, Итачи вызывающе взглянул на не менее язвительную Карин и медленно, словно приторный мед стекает с сот, протянул:
- Привет, милашка, - от сладости на языке закололо. Резко захотелось промыть слипшуюся от сухости глотку стаканом воды. Или водки. Там уже как пойдет. Карин не смутилась и, игриво щелкнув Учиху по носу, облизнула белые зубки, которые бы с удовольствием оставили рубцы на твердой, почти молочной коже Итачи. Со стороны он более походил на холодную статую, изваяние. И где-то рядом должен стоять Творец, преклонивший колено пред таким прекрасным созданием из Греческих мифов. Но тут была только Карин - дама с клубком интриг в голове и сумасшедшими амбициями снаружи.
- Я скучала, красавец, - патока густой смесью сползала вниз, к желудку. Пальцы мелко задрожали, заставляя теребить салфетку в руках. Та белыми хлопьями слетала на колени и до царапин вычищенную столешницу, - ты мне задолжал, не забыл?
- Ох, - театрально схватился за сердце Учиха, наполняясь изнутри желчью. Вот-вот хлынет из ушей, - наша принцесса вылезла из своей крепости и решила бросить вызов дракону,который ее, по сути, защищает.
- У принцессы есть коготки, если ты не забыл, - медленно смочив губы кончиком языка, она подрагивающим движением ноги прочертила линию от голени Итачи к бедру, - и принцесса любит бросать вызов неизвестности.
Тело пробило током, задевая каждый нерв, плетя вязкую паутину внизу живота, спутывая все рефлексы, импульсы, заставляя щелкать невидимый механизм в голове, вызывая терпкое, развратное желание трахнуть эту тварь на этом самом столе, с позором бросая в центре бетонных массивов на растерзание белых воронов. Все мы тут слишком не-такие.
Жвалки ходили туда-сюда и от крепкого напряжения, отвращения к данной особе. Хотелось сшить ее грязный рот тугими нитями, чтобы она больше не разговаривала, не пачкала и без того вонючий мир.
- Если ты свел меня с Саске, это еще не значит, что ты можешь качать свои права, - описывая носком своеобразные движения, она еще сильнее прижалась ножкой к внутренней стороне бедра, продолжая скользить вверх.
Итачи слишком резко и слишком заметно для зевак выпрямился, до хруста выгибая спину. Вспотевшие ладони сжали запястья Узумаки, вынуждая тихо зашипеть от боли. Та раздувала ноздри, мяла зубами влажные губы, пыталась слюной избавиться от слишком сильной сухости глотке, постоянно сглатывая. Теперь в озорных глазах плясали чертики паники, отдаваясь болью в висках и жаром во всем теле, поднимавшимся от носков ноги, на которую безбожно наступили, до шипящих ладоней.
- Захлопни свой поганый рот, шлюха, - внутренние демоны закопошились, довольно потирая ручки-веточки, ярким пламенем разводя костер внутри, - скажи, чего тебе надо и катись отсюда, пока я тебе не разорвал что-либо.
- Я хочу, чтобы Люси была шлюхой, - Карин наконец-то позволила себе улыбнуться, осколками потроша внутренности Учихи. Все внутри едким комом рвало на части, со свистом вылетая изо рта в виде слов.
- Тварь, - Итачи наконец оставил это очарование в покое и впервые за весь вечер отхлебнул из своего стакана порцию отравы, что разъедала ротовую полость в лохмотья, оседая на покусанных стенках щек. Нервное.
- Будет тебе шлюха, - Карин выводила Учиху из себя. Хотелось дать ей в рожу хорошим махом с ноги.
- Я знала, что ты умный парень, - она цепкой хваткой схватилась за свою сумочку и вихрем вылетела из паба. И Итачи впервые за все общение с Узумаки понял, что таким же незатейливым движением руки она схватилась и за самого Учиху. Стало неприятно.
И именно тогда Итачи решил воспользоваться козырем в своем рукаве.
***
- Ты должен переспать с Люси,- вихрем врезалась в уши данная фраза, а глазные яблоки защипали от напряжения. Итачи был спокоен. Слишком спокоен.
- Какого хера?! - нос заложило, а все вокруг внезапно стало слишком раздражающим: волосы противно кололи шею, воздух щекотал лицо, вызывая чесотку, одежда давила, стягивала. Было то холодо, то жарко. И пол под ногами плыл, раскачивался, выводил внутренние механизмы из строя, ломая такую идеальную конструкцию, данную в наследство Учихам - хладнокровие.
- Нам надо избавиться от этой суки - Карин, - у Итачи задергался глаз. Ноги сводило от слишком сильного напряжения. Он еле сдерживался, чтобы не психануть. Разорвать тонкую материю спокойствия в клочья. Втаптывая ее в замерзшую землю. Сплошные сплетни, интриги, заговоры. Тошнило нереально, до хрипоты. Вырывало кадык да корнем, не позволяя говорить. Да и не за чем. Другие суки сами все расскажут за тебя. Да так, что ты много нового узнаешь о себе.
- Я не буду пользоваться Люси, - Саске прижал язык к сведенным зубам. Внутренности крошевом разлетались, забираясь в самые потайные уголки. Вихрем смывая чувства, оставляя лишь колкое, сдавливаюшее сердце ощущение капкана. Глаза защипало, а внешний мир стерся влажными пятнами на радужке. Сморгнув пустые слезы отчаянья, боли и понимания, он нервно кивнул. Нос отвратительно сильно защипало, а подбородок свело. Губы дрожали, а пальцы ломанными линиями хватались за плечи, обнимая слишком хрупкую оболочку. Но тяжелую. Внутренний стержень не выдерживал, все достало.
Впервые после смерти родителей Саске накрыла истерика. Сжавшись в тугой комок прямо посреди комнаты, его затрясло.
Итачи вышел. Напоминанием о его присутствии был только легкий аромат, не похожий на какой-либо еще. Так пахла их мать.
12 лет назад
Небо сдавливали в клочья тяжелые тучи, грязной ватой нависая над землей. Предгрозовая духота выворачивала.
Под перекошенным домом, в луже из грязи и собственной рвоты, звездой лежал мальчик. Лицо было разбито, пальцы рук переломаны. Сердце разрывало, трещало в грудине, причиняя боль всему телу. Острая боль от порезов ножом щипала, жалила сотней слепней в области бедер. Одежда не грела - вымораживала. И внутри поселилась Арктика. Она росла с каждой минутой, когда перед опухшими, похожими на две раздавленные сливы, глазами обрывками мелькали картинки.
Быстрые, серые, мраморные. С запахом зимы и маминого тофу. Она была прекрасна. Действительно прекрасна. Волосы земляного оттенка струились по покатым плечам. Отец всегда любил зарываться в них своей ладонью, перебирать и нашептывать, какая она у него замечательная. Саске любил улыбку матери. Чистая, весенняя, дарящая тепло и охрану. Его мать была перышком. Неземным, легким, мягким.
Только в тот вечер она не улыбалась. Впервые Учиха увидел слезы. Слезы своего ангела. И голоса не было слышно, лишь крик. Острый, стирающий до дыр крик. Болели уши, в них неприятно звенело, оглушая. Его мать били, рвали на ней одежду, сапогом проходились по животу. И грудь, которой она вскармливала своих сыновей, даря все то, что у нее было, грубо сжимали, оставляя красные полосы.
Саске не помнил тех людей. Их было слишком много. Здоровые, они коршунами рвали их семью. Они забрали жизнь у отца и матери, изнасиловав перед этим на глазах у Саске.
Он смог убежать. Не плача, сдерживаясь до самого конца, он наконец свалился в какой-то канаве и зарыдал. Чудовища внутри разрывали, кусали, в лохмотья кромсая все то, что только было. Поля из цветов и маков, тянущихся к солнцу не стало. Лед покрыл все то, что было. Не давая даже слезам литься из глаз. Вспоминая картины, написанные кровью и насилием, Саске выворачивало. Его рвало до потемнения в глазах. Ниже пояса все сводило, в ногах была слабость, тысячью игл пронзая каждый миллиметр кожи. Сил не было, все вышло, осталось лишь чувство отчаянья, что серой дымкой обволакивало рассудок. Заставляло выйти из тела, покинуть реальность, улетая в бессознанье, засыпая в месиве из грязи, рвоты и крови.
Четыре года назад
- Привет, меня зовут Карин, - перед парнем присела девочка. Очки, слишком большие для ее лица, дотрагивались до скул, съехали на кончик крючковатого носика. Она широко улыбалась, впервые за много лет растопляя льды Арктики. В клочья разрывая серые небеса, позволяя заглянуть солнцу. Она была миниатюрной, крайне юркой и безумно обаятельной. Для своих неполных четырнадцати она была слишком хороша. Румянец на щеках был похож на цвет спелой земляники. Волосы грязно-красного цвета были растрепаны, торчали в разные стороны. Ежик - подумал так двенадцатилетний мальчишка со слишком серьезным лицом. Карин сияла, а ее прикосновения пробуждали счастье, эффект тахикардии от одного лишь прикосновения. Она была прекрасна. И так похожа этой светлой улыбкой на его мать.
- Учиха Саске, - на языке закололо. Было неприятно произносить свое имя, оно гулом возвращало парня назад, туда, где его мать в предсмертной агонии выкрикивала их с Итачи имена.
Учиху бесила Узумаки. Она разрывала его Арктику, вновь поселяя там весну.
В клочья.
