Увалень. Любовь Гудзона

Звонок его выдернул из дремы у потрескивающего камина… Звонил снова озабоченный Андрей. — И как оно? — спросили, как только Гудзон поднес трубку к своему уху. — Посидели, попили, поели, поговорили… — уже обреченно и не сопротивляясь. — И поэтому ты сбег в свой загородный дом, да? — усмехнулись в трубку. — Сюда ты уже вряд ли отправишь Степана, — съехидничали в ответ. — Ты меня же знаешь. Надо будет, найду и там. А вообще, от твоих «посидели, попили, поели, поговорили…» мой мозг плакал. В первый раз ты заставил мальчика играть в шахматы вместо того, чтобы завалить в постель. Второй раз вы в этой самой постели продрыхли как сурки, в третий столько по… по… по… по… и ни одного потрахались! Неужели все еще вздыхаешь по Игорю? «Плакал он…» — вздохнул про себя Гудзон, ревущего Андрея он просто не представлял. — Нет, у Игоря семейная жизнь с его натуральным Ванечкой. И я за него искреннее счастлив. Он добился своей единственной первой любви, и теперь они вместе. — А если нам снова попробовать? Только скажи, Гудзон! Продам к чертям собачьим весь свой бизнес, увезу тебя в Голландию. Можем даже пожениться, если ты не против, а потом осядем во Франции. Купим виноградник, шато, у меня денег много, а хочешь свою яхту? Гидроплан? Ты, я, Средиземное море, а лучше Атлантика и домик на берегу океана… Андрей все это вывалил на свою любовь и замер с трубкой у уха, слушая каждый вздох Гудзона. «Скажи да, да, да… Это ведь так просто. И этот чертов Олег исчезнет навсегда. Он мне уже по горло надоел со своими взбрыками, ревностью и упрямым занудством. Ну же! ДА!» — молил про себя Андрей, как услышал совершенно противоположное. — Заманчиво… конечно… но я пас. — Значит, так и не простил? — вздохнул Андрей тяжело. — Старая пластинка, Андрюша. Я на тебя зла не держу… Но все в прошлом, — снова тихо в ответ. — И как на следующую субботу, сколько у меня барменов? Два или три?! — вытерли горькие слезы из глаз и посмотрели в потолок. — Два… И прошу, больше не тащи Кирилла в «Элегию». А то я перестану с тобой общаться. Трубку положили. Ту-ту-ту… Оповестили гудки, сеанс общения был закончен. Андрей взвыл от бессилия, еле сдерживая себя. А когда к нему заглянул не вовремя Сергей Петрович с дурацким вопросом «Какие меню вы утвердите на следующую субботу и воскресение?» — одним ударом разнес стол в щепки под вытянутое лицо их старейшего Пирата. *** Меж тем Гудзон смотрел на живое пламя камина и думал о своем. В отличие от Андрея, обычно плакал в их паре всегда только Гудзон. Все началось еще в школе в десятом классе. Андрей и Гудзон были оба из очень богатых семей и лидеры в школе. Естественно на них девок вешалось море. Но почему-то Гудзон стал замечать, что Андрей сразу начинает отбивать у него девушку, как только у шатена складывались более или менее серьезные отношения. Дальше — больше. После разборки с Андрюшкой по поводу «не лезь к моей девушке», его друг просто завалил Гудзона в зеленую травку и поцеловал. Там они и подрались в первый и последний раз в своей жизни до таких синяков, что потом отлеживались несколько недель. Но было бы смешно, если бы Гудзон победил. Андрей был всегда его раза в два мощнее, высокий и сильный. На его фоне Гудзон был девочкой, которую себе Андрей впоследствии из него и сделал. Друзья помирились через пару недель, все-таки с первого класса вместе, да что там — с детсадика. А через какое-то время Андрей настоял попробовать с ним. Гудзон отбрыкивался как мог и оттягивал эту ненужную совершенно ему близость. Но Андрей был всегда очень настойчив и уперт. И Гудзон согласился на «подрочить друг другу». Подумаешь, будешь касаться другого члена рукой. Это все-таки Андрюшка, а не кто-нибудь чужой, левый! Помнится, залезли на какой-то чердак старых построек, что было море на краю их родного городка. Снизу пахло сеном, мычали коровы. Кто-то эту сараюшку использовал под хлев. У Андрюхи по нездоровому загорелись глаза, когда Гудзон разрешил к себе прикоснуться. А когда Андрей вместо руки взял, не предупреждая, у него в рот, Гудзон от такого не выдержал и тут же кончил. — Ты такой вкусный, боже мой… Гудзон, я тебя так люблю! Его затискали, заваливая в стожок сена, мокрого, еще не отошедшего от оргазма, продолжая выцеловывать пах и яички. — Я хочу только тебя… только тебя… Я хочу… У Андрея был очень крупный член уже в юности, Гудзон был девственником… Когда друг попробовал взять его, не готовя, вначале ни черта не получилось. — Расслабься чуть-чуть… Ну же, Зайка… Давай вот здесь! Мне главное вставить, а потом пойдет как по маслу! Гудзон брыкался, но в железных тисках Андрюшки все было без толку. В задницу ввели сразу два пальца и хорошо, что смазанных припасенным кремом. Андрей уже в первый раз планировал оттрахать Гудзона в зад. — Ты чего делаешь, отпусти меня! — извивался парень. — Я знаю, как это делается, как растянуть, чтобы было не больно. Я туда трахал девок, прежде чем сунуться к тебе. А еще прочитал литературу, как нужно с парнем, чтобы тебе было тоже по кайфу. Вот так, чувствуешь, это где-то должно быть здесь! Гудзона прошила сильная боль вперемешку с экстазом желания, он выгнулся и слил снова. — Вау! Детка, ты самая горячая штучка на свете! Теперь ты раскрыт, мой любимый, и я тебя возьму. Толчок… Еще толчок… Гудзон задергался под ним, пытаясь слезть с мощного орудия пытки, но Андрей не дал, переждал, когда зад друга, а теперь и любовника, сделается податливей, и натянул до конца. А потом, уже ничего не соображая, оттрахал… Гудзон марал трусы кровью потом целый месяц. Из Андрея практик был никакой. Но через месяц Андрей завалил его снова, потом еще, и еще… В одиннадцатом классе Гудзон сам хотел близости этого чертового парня. Девушки его уже больше не прельщали. Они выбрали вместе Медицинскую Академию, уехали из родного горда, поступили, отучились… Гладко не было никогда. На Гудзона вешались парни пачками. Андрей ревнивцем был отменным и бил им всем морды, а позже в отместку Гудзону уходил в загул к бабам. На Гудзона он никогда не поднимал руки, и то сахар. Потом парочка мирилась на какое-то время до очередного раза, полируя все свои неудачи жарким сексом. — Я хочу попробовать активную роль, — на втором курсе заявил Гудзон. — Зачем? — дернулся Андрей, он и раньше замечал, как на его задницу поглядывает шатен, но делал вид, что не понимает, а тут любовник озвучил это вслух. — Нам, по-моему, и так классно?! Разве нет? Киска! — Гудзона прижали к себе, разминая в горячих лапищах. — Может тебе — да. А мне — нет! Я хочу тоже быть иногда сверху, — упрямо возразили в ответ. Андрей знал от кого таким ветерком подуло, мальчик, что вился около Гудзона, просто исчез на следующий день, оказавшись в больнице с раздробленной челюстью. А все просьбы «потрахаться наоборот» Андрей заменял первоклассным минетом в своем исполнении на любимом члене Гудзона. Свою медноволосую сладкую девочку он готов был вылизать от пяток до макушки, не пропустив не одной впадинки, щелочки, дырочки. Гудзон еще пару раз попробовал завести на эту тему разговор, а потом смирился. Дальше — выпуск. Предложение обоим, весьма щедрое, как многообещающим молодым врачам, ординатура. Они вернулись в родной город на побывку и тут случилось то, что перечеркнуло всю их развеселую жизнь. Папа Гудзона нашел ему богатую невесту. А тот просто сказал, что гей… Скандал был страшный на весь их маленький городок, слишком известная была семья у Гудзона, а когда отец узнал, под кем бывает его сын, то пошел качать права к отцу Андрея. Скандал превратился в такой срач между двумя семействами, что держись. И Андрей просто наклал в штаны. — Андрей говорит, что не является твоим любовником, как утверждаешь ты, Гудзон! — орал отец Андрея, когда ответно примчался к ним, таща за собой упирающегося сына. — И вообще, у него свадьба через месяц! Коль сам педераст, не позорь хотя бы нашу семью. Или тебе не хватает своего позора? — Простите, я был не прав… Мой любовник совершенно другой человек… — выдавил Гудзон, он был зверски побит отцом, с отекшим лицом и фиолетовыми фингалами под глазами. Мать рыдала в своей комнате на весь дом. Гудзон уходил из семьи, ему разрешили сегодня еще переночевать в доме, но по утру убраться куда глаза глядят. Андрей не смотрел ему в глаза, он тупо пялился в их пол с таким неподдельным интересом, что и сам Гудзон стал рассматривать наборный паркет, отмечая автоматом: «И правда, очень красиво». Но тут вылетел отец Гудзона, и срач снова накрыл оба семейства общим фронтом. Гудзон вышел молча из гостиной и дополз до своей комнаты, на ночь он решил не оставаться. — Гудзон… Андрей стоял сзади него, теребил нервно рукава. «Парню больше двадцати лет, а ведет себя сущим ребенком», — подумалось Гудзону. — Давай расстанемся друзьями… У меня мама больная, совсем слегла, она этого не перенесет. — О чем ты, Андрей? Мы никогда не были вместе, ты же сам сказал, что не был моим любовником, — Гудзон перебирал свои книги, которые покупал сам, и складывал их в спортивную сумку. — Это все мои больные фантазии. — Зачем ты сказал своему отцу, что между нами что-то было?! — Андрей схватил за понурые плечи Гудзона, но тот от него отшатнулся. — Я предпочитаю правду лжи. Пусть даже такую болезненную. Я не смогу жить с женщиной и не потому, что я гей! Я просто не хочу ломать жизнь другому человеку, которого совершенно не знаю и не люблю. Сумка была собрана, в гостиной звали по имени Андрея и доругивались с хозяином дома на повышенных тонах. — Иди, тебя отец потерял, — Гудзон кивнул на дверь из своей бывшей спальни. — Я ухожу из медицины. Пойду по семейному делу. — Удачи, — пожали вымученно плечами и, обогнув, сами ушли первыми, оставляя Андрея уже в чужом для него совершенно доме. Но Гудзон не мог так уйти, не попрощавшись с мамой. Он обошел все еще орущих друг на друга отцов, которые даже не заметили его, и поднялся к ней, стукнувшись в дверь. Мать сидела в глубоком кресле и рыдала в три ручья, оплакивая страшный позор их семьи. Говорить с ним она не хотела. Гудзон приклонил перед ней колени и попробовал поцеловать ее отдернувшуюся от него руку. — Убирайся, ты не мой сын, — проскрипела она не своим голосом. И Гудзон ушел. *** Таким разбитым он заявился к своему профессору, у которого специализировался медицине. Ему выделили угол, накормили, обработали раны. Профессор был прожженным ловеласом и холостяком. Его мама все сокрушалась, почему Гудзон не девушка, такая бы прекрасная партия была бы для ее блудня сына. Через пару недель его нашел их общий друг с Андреем Эдуард. Он уже тогда был кардиохирургом, женатым и перспективным некуда. Хотя в постели все же предпочитал мальчиков, а не девочек. Но для положения в обществе ему нужна была официальная жена. И к тому времени у Эдуарда был уже первый ребенок, более того, жена готовилась забеременеть вторым. Вообще кардиохирург нашел себе достойную женщину, у них даже была не семья, а больше брак по расчету. Она рожала ему детей и прикрывала тылы, не вмешиваясь в амурные дела голубого муженька, он ее обеспечивал всем и даже разрешал иметь любовников. И Эдуард, узнав, что Андрей кинул Гудзона, предложил ему следующее: стать его секс-партнером. Он давно засматривался на красоту шатена, но связываться с вспыльчивым Андреем не хотел. А тут такой подарок небес. Эдуард купил небольшую квартиру Гудзону в центре города и дал ему стартовый капитал. За это Гудзон принимал его у себя три дня в неделю, в остальные он мог трахаться с кем угодно, хотя, честно говоря, ему было совсем не до этого. Но пятница, суббота и воскресенье были полностью Эдуарда. И Гудзон ухватился за этот шанс стать независимым. Другой помощи в его жизни в ближайшее время все равно не предвиделось. Он полностью ушел в работу, закрывая свое сердце и боль, что плескалась в нем. Учеба, операции, сначала как ассистент, потом как хирург, затем как ведущий хирург. Защита кандидатской, докторской, плюс появились свои студенты и ученики, пригласили параллельно читать лекции в его альма-матер — академию, которую он закончил вместе с Андреем. И финансово стало намного лучше. Через пять лет благодаря плановым операциям он смог себе купить собственную квартиру. И в следующий раз, когда Эдуард пришел к нему в воскресение, после их горячего секса отдал ключи: — Спасибо, Эдик, но дальше я сам. Эдуард понимал, что их отношения на этом не закончились. Но теперь, чтобы встретиться с Гудзоном, надо было договариваться заранее. Гудзон отработал свое проживание на все сто, и Эдуард был не против. Он уважал этого независимого, гордого и сильного мужчину. Кроме того он прекрасно знал, что у Гудзона есть еще несколько любовников из очень состоятельных мужчин. Это было видно по вещам, которые ему дарили, хотя хирург никогда не настаивал, да и зачастую отказывался брать. Но слишком настаивали дарители, иногда даже со скандалом всучивали в руки Гудзону дорогое барахло. Он вздыхал, задвигал это в зависимости от объема и габаритам по разным углам своей квартиры и жил дальше. Еще спустя три года Гудзон приобрел участок около Финского залива и стал постепенно строить свой дом, какой у него был в мечтах, в который можно было убежать от невзгод и от всех. Так прошло десять лет… — Гудзон Салтанович! — медсестра дрожала только от его жесткого взгляда медовых глаз. Гудзона боялся весь персонал и уважал, более того, просто преклонялся как иконе благодаря искусному умению этого хирурга. Были, конечно, молодые дурочки, которые пытались его охмурить, но Гудзон их жестко ставил на место перед всеми. Пара таких поучительных примеров — женщины от него отстали, мужчины же просто сливались со стенами, когда док в своем хирургическом салатовом или голубом костюме спешил из одной операционной в другую. — ДА? Это «ДА» было таким, что девочка чуть не написала в свои трусики. — Вас ожидают в комнате отдыха… с букетом цветов… — промямлили в ответ на грани потери сознания. — Женщина? — фыркнул Гудзон, он редко курил, но сегодня очень хотелось. Сегодня его пациент не выжил. Все знали, если Гудзон курит… Значит кто-то попал на тот свет, и старались свое светило в этот момент не трогать. — Мужчина… ик… — у девочки началась от испуга икота. — Бывший пациент? — уточнил Гудзон, сминая недокуренную сигариллу. Он предпочитал крепкий табак, ибо курил редко и только после врачебных неудач. Гудзон слез с подоконника курилки и потянулся во весь свой длинный рост. — Попейте воды, а то икаете. Я разберусь с мужчиной и цветами сам! Это передайте в регистратуру, пусть заполнят все по правилам. Уходя проверю и подпишу. Надо оповестить родственников… Впрочем, вы сами и без меня все знаете. У Гудзона был конец смены, и визитер мужчина с цветами наперевес в него не вписывался никоим образом. Но это было нормально, обычно после выписки пациенты приезжали к врачам, которые выдергивали их буквально с того света, с бутылками водки, виски, вина, коробками конфет и цветами. Все это великолепие оседало однозначно в комнате отдыха и съедалось потом всеми. Так как, если бы Гудзон пил бы все, что ему несли, и сжирал весь шоколад, он бы уже заработал цирроз печени, как минимум, и походил на колобка, колыхающегося складочками жира. А его квартира смахивала бы на магазин цветов или похоронное бюро. Потому что Гудзон даже там бывал редко и все бы подаренные веники просто бы высыхали, как брошенные на могилках цветочки. Практиканты же были всегда голодны и с удовольствием вместе с медсестрами и медбратьями съедали весь шоколад. А женщины-врачи с разрешения Гудзона забирали себе домой его цветы. Он так и прошел, не переодеваясь, на второй этаж, где был тихий уголок с парой кресел, диваном, автоматом, готовящим кофе, какао, чай, тосты, и телевизором, который никогда никто не смотрел. Здесь же была еще одна комната с двумя двухъярусными кроватями, на которых можно было вздремнуть хоть часок, когда находишься сутками на дежурстве. Гудзон все еще был в хирургическом костюме, сегодня темно-голубого цвета, и в специальной шапочке, на шее висела сдернутая маска. После операции он уже переоделся, помылся, а еще потом проверил своих выздоравливающих пациентов, которых оперировал ранее. Иногда он напоминал сам себе мясника, особенно, когда снимал увозганный чужой кровью передник. Но ему нравилась эта работа, и каждая спасенная жизнь, выдранная из лап смерти, была в радость. В комнате стоял высокий черноволосый мужчина и держал огромный букет кремовых роз. Гудзон зашел в комнату отдыха, автоматом запустил себе кофеварку. Было ранее утро, обход продолжался. И на втором этаже, где располагалось частично реабилитационное отделение, никого пока не было. Шатен старался не смотреть в лицо мужчины, это была профессиональная привычка, он не любил смотреть в глаза пациентам, ибо, смотря туда, даешь надежду, а иногда ее просто не было. — Я вас слушаю. Вы присаживайтесь и извините, я сутки на ногах. Паршивый день… знаете, — подхватывая готовую кружку с кофе и оборачиваясь к гиганту. — Гудзон… Здравствуй. Перед ним переминался с ноги на ногу Андрей собственной персоной. И Гудзон чуть не поставил стакан с горячим кофе на воздух. Он убрал из трясущихся ладоней обжигающий напиток и сложил руки на груди, обнимая себя за тонкие плечи. — Здравствуй… Андрей… — выдавили губы, а мозг закричал на всю гулкую пустоту: «Только не это! Только не снова! Только не сейчас!» Андрей опустился перед ним на колени и, протянув в одной руке розы, второй из кармана достал небольшую бархатную коробочку. Щелчок. На красном бархате лежало белое кольцо, усыпанное крупными бриллиантами. — Прости меня… Давай попробуем снова, я не могу без тебя жить. И вот… вернулся к тебе. Гудзон смерил сухим взором Андрея, забрал розы и со словами: — Прощаю. Начал искать под них вазу. — А? — не поняли с пола, смотря, как достают огромный тесак и одним мощным движением — хрясь, подрезают все стебли разом, а затем втыкают кучей в вазу и, наполняя в мойке водой, водружают на журнальный столик в комнате отдыха. — Ты что-то хотел еще? — Гудзон взял оставленную кружку с кофе и с удовольствием отпил, прикрывая устало глаза. Автомат готовил кофе прилично, конечно не как он сам, но весьма терпимо. — А кольцо? — выдавил из себя Андрей. Он ждал чего угодно от Гудзона, но не такого холодного обмораживающего приема. — Что кольцо? Красивое. Белое золото, да? И брюлики смотрю чистейшей воды, просто булыжники. — Платина… и каждый камень больше чем в карат… — Дорогая вещь, изящная, сделана со вкусом. Подаришь тому, кто тебя будет достоин, а особенно твоей семьи, — хмыкнули сверху. Гудзон и сам не ожидал от себя, что так быстро приведет свой эмоции и организм в норму после шокового состояния. Видно, сказалась практика хирургии, чего он только не насмотрелся. А уж вид бывшего любовника на коленях после этого — сущие цветочки. — Если ты его не возьмешь — я его выкину, — прошептали злобно с пола. — Это твое кольцо, ты вправе делать с ним все, что пожелаешь, — пожали плечами и, обходя Андрея по кругу, попытались выйти из комнаты отдыха. — Гудзон, прошу, — Андрей схватил его за штанину униформы. — Умоляю, прости меня! Медовые глаза глянули по чужому и прохладно в черные: — Я же сказал, что простил. Даже розы от тебя принял. И не делай, пожалуйста, так, чтобы я об этом пожалел. — Значит… — посмотрели с такой надеждой, но ее утопили в холодных водах навсегда. — Это значит, что мы просто старые знакомые и только. Ты сам от меня отказался десять лет назад. Так чего же ты хочешь теперь? — потерли токающий висок, хотелось спать даже после крепкого кофе и еще выкурить одну сигариллу. — Хочу увезти тебя далеко-далеко! Чтобы были только мы с тобой. Бросай эту всю хирургию, кому она нужна? И давай только будем жить для себя. Мне понадобилось десять лет, чтобы сколотить свой бизнес и уйти из семьи. Стать независимым и предложить тебе весь мир на ладонях. Все, что захочешь, Гудзон! — запричитали и на коленях подползли впритык к хирургу. — Хорошо, но теперь ты будешь всегда снизу, — ухмыльнулся Гудзон, видя, как бледнеет Андрей. — Не проси невыполнимого! Мы ведь кажется с тобой еще десять лет назад решили, кто из нас девочка! — Андрей взорвался, он всегда был таким несносным и властным. Он подпрыгнул в воздух и попытался, как в десятом классе, завалить Гудзона на диван. Но не тут-то было, хирург вывернулся и шваркнул со всего размаха так по переполненным от спермы яйцам, что у Андрея перед глазами зачирикали в фейерверках разноцветные птички. — Действительно, и как я забыл, что мы все решили десять лет назад?! — съязвили над осевшей огромной кучкой. — Еще раз полезешь — я тебя кастрирую. Без скальпеля и анестезии, просто возьму и выдеру твои звенящие яйца! — и вышли вон. Когда Гудзон вернулся переодетый в комнату отдыха, коробочка с кольцом лежала под белыми розами. Он тяжело вздохнул над этой дорогущей безделушкой и, раскрыв, нашел там записку. «Если не тебе, то никому боле не будет принадлежать мое сердце». Гудзон хотел это творение выкинуть в первую же урну, но не смог, а, приехав домой, кинул поглубже в секретер. Все-таки Андрей многое значил для него в этой жизни, и он не мог просто так вышвырнуть его из своего сердца. Они не разговаривали после этого год, а после Андрей снова приполз к нему на коленях с букетом цветов и уже бриллиантовыми запонками, прося хотя бы сохранить дружбу между ними. Запонки прибавились к кольцу, и они стали поддерживать «дружеские отношения». Вернее, звонил и надоедал Андрей, Гудзон же уходил в усиленную оборону. Потом у Гудзона появился Игорь, а Андрей, перебрав около пятидесяти любовников, застрял на сером Олеге. Так и зажили отдельно друг от друга, периодически встречаясь и вороша старые раны. *** В субботу Гудзон решил найти Кирилла сам. Он кинул свой джип на стоянке около супермаркета и потопал в сторону студенческой общаги. И если учесть, что на нем были потертые джинсы известной марки, кроссовки и молодежная толстовка с капюшоном, то он быстро смешался с молодежью, смахивая на студента старших курсов. Свои волосы он собрал в игривый хвостик при помощи тонкой ленты и, опираясь на идиому, что язык до Киева доведет, подошел к той общаге, куда и подвозил своего юного мальчика. — К-хм, — кашлянул он над курившими парнями, что в виде воробьев сидели на лестнице и пялились в никуда, тупо кайфуя. И судя по убойному запаху, от легкой наркотической травки, и спросил: — Не подскажите, где комната Кирилла, он со второго курса. Волосы мелированные, светло-русые, темно-зеленые глаза. Примерно моего роста. Фамилию своего Кирюши Гудзон просто не знал. Парни уставились на него, как на пришествие Господне, а затем, отмерев, переспросили такими молящими голосами, что Гудзону стало не по себе: — Вы его модель?! Да? Блядь, и почему Саге так везет! А может нам попозируете тоже? А?! Ню! Что такое «ню» — Гудзон знал и совершенно не собирался устраивать показы своей обнаженки, тем более этим малолетним недоделанным художникам-наркоманам. — Весьма польщен вашим предложением, но я занят. И очень тороплюсь. Так где я могу найти Кирилла… Сагу? — уточнили, ласково улыбаясь. Парни еще раз похлопали челюстями и глазками, а потом кивнули в нужном направлении. А напоследок громко шепча друг другу: — И на кой-ему только Светка сдалась, коль у него такой мальчик?! Пока Гудзон переходил из одного корпуса в другой по длинному коридору, «попозировать» попросили практически все парни, даже предлагали деньги за работу. «И что за сумасшедший дом? Как только в этом бедламе живет такой светлый человечек — Кирюша?!» — его мысли теперь перебили уже девушки, они налетели на него стайкой и, схватив под руки, попытались упереть в какую-то студию. — Дамы! Дамы!!! ДАМЫ!!! — повысил он голос так, что зазвенели стекла. — Я к Саге! И прошу меня не задерживать. Дамы замерли и потускнели одна за другой, а которая побойчее выдала. — Вот невезуха! И этот уже занят. Придется ловить другого! А если вы к Кириллу Саге, то вам надо обратно, вы проскочили его корпус, пойдемте, я провожу. Дева схватила за руку опешившего Гудзона и потащила по хитросплетению коридоров обратно. — У вас так каждый день? — смотря, как к девушке, которую все встречные звали Белкой, прилипал то один, то другой и слезно просил поделиться такой завидной моделью. — Да нет! Просто один из профессоров вышел из себя и задал на выходные нарисовать мужскую модель «ню» второму и третьему курсам. Обозвал нас всех бездарями и пообещал поотчислять к собачьим чертям в понедельник. Вот все и посходили с ума! Конечно, мужики могут попозировать друг другу, но художники неохотно это делают. Сами понимаете, потом работы будут вывешивать. А кому охота щеголять голяком, особенно, когда фигура не фонтан. Вот и носимся. Девушкам, у которых есть парни, проще. Посадили и рисуют, а вот другим… Мы уже и в парках пытались кого-нибудь подцепить, и в магазинах. Но мальчишкам еще сложнее. А вот и комната Саги! Черт, и почему он такой везунчик? А вы очень красивы, может, передумаете и попозируете нам? Вы не подумайте, мы сложимся и сумма будет приличной. Но видя, как умучено качает отрицательно головой Гудзон, Белка тяжело вздохнула, а потом постучалась и, услышав бодрое «да», просто пихнула Гудзона внутрь. Шум общаги остался за порогом, и хирург, сделав несколько шагов в небольшой прихожей, вошел в комнату, где за небольшим мольбертом рисовал Кирилл. Первого взгляда было довольно, чтобы понять, что на полотне он обнаженный сидит вальяжно на изящной софе и играет в шахматы. И его фигура лишь чуть-чуть прикрыта в районе чресл ниспадающей белой тканью. — Красиво, — усмехнулся Гудзон, видя, как краснеет Кирилл от его голоса и одновременно прыгает игривым козликом в сторону. — Но немного не так. Хотя у вас прекрасная зрительная память и знание анатомии на высоте. Он взял карандаш и поправил набросок всего несколькими штрихами. — Вы тоже рисуете? — обалдел Кирилл, видя, что его рисунок сразу приобрел реалистичность, и Гудзон на нем очень даже стал походить на себя. — Только в рамках нужды. Будучи хирургом, что собирает кости, мышцы, сухожилия и сосуды. Но ваша ошибка только в том, что вы пишите картину отдельно от человека–модели. И тем самым идеализируете образ. Я не ангел, а простой человек. Сколько вам потребуется времени, чтобы закончить? Или вы забыли, что у нас сегодня опера? — Гудзон стал раздеваться перед Кириллом, снимая все с себя до трусов. Кирилл сглотнул, а потом выдавил: — Я не забыл, просто думал, опера вечером… И мне необходимо еще три часа. — Даю полтора, — Гудзон снял свои трусы, а потом сел на кровать Кирилла и точно воспроизвел свою позу на картине, положив вместо подлокотника пару подушек, а муди прикрыл краем простыни, которая сымитировала ту самую ткань. В руках вместо коня он зажал карандаш, которых у Кирилла было куча, и замер, давая поле деятельности художнику. И Кирилл застрочил, накладывая полутона, штрихуя, уточняя линии. И с каждой минутой Гудзон был все узнаваемее и узнаваемее на листе бумаги. Тем более сам молодой художник был талантлив от бога. Прошел целый час в полном молчании. Только скрип простого карандаша по бумаге. Только жаркие взоры, которые художник бросал на свою прекрасную модель… — Бля, Кирилл! Девки всей общаге растрезвонили, что к тебе пришла первоклассная модель. Я все расскажу Андрею Венедиктовичу, что вместо того, чтобы гулять с Гудзоном, ты совращаешь молодых, смазливых… парней… — Леха протопал в их комнатушку, а когда прошел в спальню из коридора, то завис от зрелища обнаженного божества, сидящего на кровати Кирилла. — А можно… я тоже сделаю набросок? — втянули голодные слюни с пошлым хлюпом. — Нет, — ответил за художника сам Гудзон. — Я исключительная модель и только для Кирилла. Кирюша, ты все? Полтора часа истекли. — Да, спасибо, хотите чаю, у нас хоть и маленькая кухонька, но своя. — С удовольствием. Гудзон, не стесняясь, поднялся с постели и, видя, как Лешка хватается за косяк, протянул руку. — Здравствуйте, Алексей. Значит, снова вернулись к работе? Похвально, рад за вас. Кирилл, собирайтесь! Гудзон прошел к своим вещам и очень быстро оделся, практически как солдат, при этом ни на минуту не забывая о своей элегантности. И уже одетый, уходя на кухню из комнаты, сообщил: — Я налью чаю себе сам. — Он что, клиент из «Элегии»? — поднял с пола челюсть Лешка. — Вообще-то, это и есть тот самый Гудзон, — Кирилл посмотрел еще раз свою работу и остался крайне доволен. Ему удалась задумка: показать, что мужчина не просто сидит на фоне шахмат, а играет, причем, задумался над следующим ходом. — Как Гудзон?! — Лешка с размаху сел на стул, хватаясь за мольберт Кирилла. — Так Гудзон, — усмехнулся художник широко распахнутым глазам и посмотрел на вернувшегося с кружкой шатена. — Нравится? — Очень! У вас настоящий талант, Кирилл! А могу я у вас ее купить? Скажем, после просмотра? — отпивая от чашки с крепко заваренным чаем. — Я вам ее подарю. И потом, если бы вы мне не указали на ошибки, так бы здорово не получилось. Кирилл нагнулся и над своей анаграммой, написал небольшими буквами, используя перо для туши: «Модели от автора, в подарок». — Ошибки только потому, что вы не часто рисуете с натуры. У меня же она каждый день под носом и приходится иногда лепить по новой и не из глины, а из живого мяса и костей, — Гудзон поставил кружку на столик в комнате и сделал ручку кренделем. — Вы готовы сопровождать меня в оперу, молодой человек? — Да… но только я так и не успел ничего прикупить из одежды, — охнул Кирилл, но положил свою дрожащую ладонь в кольцо руки Гудзона. — Я тоже, так что сначала в бутики, а потом в оперу, и не суетитесь так из-за денег. Вы мне подарили картину! Я подарю вам костюм! Он подмигнул все еще так и не пришедшему в себя Лешке и увел Кирилла за собой. *** — Я не думаю, что моя картина стоит таких денег, как этот костюм. Кирилл смотрел в зеркало и не узнавал себя. Ладно, Гудзон сначала его потащил в парикмахерскую, где ему сделали такую первоклассную стрижку, что Кирилл себе казался настоящим мальчиком с обложки. Но теперь на нем был серо-серебристый костюм с небольшим вкраплением темно-зеленых нитей, и не классика, как на Гудзоне. Нет, ему подобрали молодежную модель спортивного характера, а к ней ботинки, рубашку. И все это так ему шло, что сам художник никак не мог оторвать от своего отражения глаз. — Хм-м-м, берем, срежьте этикетки. В нем можно без галстука и без бабочки. Расстегнем немного рубашку, да, так! И расслабленнее, небрежнее, что ли… Гудзон заозирался и кивнул еще на модель молодежного не то пальто, не то куртки темно-зеленого цвета с серебристой нитью, оно было как раз по длине пиджака, на замке и с капюшоном. — Здорово, а мне вот тот бежевый плащ. Гудзон их обоих одел с иголочки. И сам, щеголяя в классической тройке темно-серого стального цвета, с молочно-жемчужной бабочкой, в тон ей рубашке и тонком шелковом шарфе, расплачивался кредиткой. Выпали с пакетом старых вещей и, кинув их в тачку, помчались в «Элегию». — Опера там недалеко, прогуляемся немного пешком, а я брошу на вечер тачку у Андрея. В гараже, осмотрев Кирилла с ног до головы, хирург согласно кивнул: — Хорош! Хотя, ты мне нравишься и в своем потертом свитере. Для меня начинка важнее, чем обертка. Но иногда эта чертова обертка играет главную роль. Гудзон слазил в бардачок и достал запонки, они были с темно-синими сапфирами, большими и практически черными, пока на них не падал свет. — Ну что ж, я готов! О, привет, Степан, — помахали издалека шоферу Андрея. — Вы снова к нам? — недоуменно уставились на двух с иголочки одетых мужчин. — Нет, только оставить машину. Мы в оперу! Гудзон с легкостью обернулся, и пальто, что собралось на его тонкой талии завязанным сзади поясом, заскользило словно королевский плащ. — Вам очень идет, — прошептал Кирилл. — Ты тоже сегодня просто конфетка! Что ж, себя мы привели в порядок, пора вкушать духовную пищу. И Гудзон, пританцовывая, подхватил Кирилла под руку и потащил из гаража.