Магазинчик самоубийств

Посещаемость Джонхёном университета хоть и была максимально свободной, должна была превышать какой-то официальный минимум. Собственно о том, что парень всё ещё где-то учится, возвестил Джинки. Да ещё и с такой помпезностью и требованием благодарности, что Джонг не нашелся, что ответить, и просто повесил трубку, скатываясь с постели, ночь в которой в этот раз ему пришлось провести в одиночку. В универе, к слову, за время отсутствия парня ничего не изменилось: всё те же стены, всё те же лица, всё та же сырая безнадёга, собравшаяся в тугой комок под потолком. Преподаватели неторопливо жамкали и чавкали некое подобие ясной научной речи, с важным видом расхаживая каждый по своей аудитории. Окна, покрытые тонким слоем замёрзшего, наполненного влагой воздуха были больше похоже на картины из музея такого непонятного, слишком «на любителя» современного искусства. В причудливых рисунках изморози окон восточного крыла Джонг даже находил какие-то знакомые очертания, но все они, как и его сознание, были далеки от всех формул и данных, что так навязчиво пытались вдолбить ему в голову преподаватели. Джонхёна одолевали сонливость и скука, и лишь только воспитание и собственный стальной стержень останавливали парня от соблазна фривольно растянуться на парте, как это делали студенты на галёрке. Это была чёрт знает какая пара – Джонг не считал, молча поддавшись стадному инстинкту и наугад преследуя большее скопление его одногруппников, как вдруг меж приглушённых девичьих обсуждений какой-то чуши и дребезжащего басового шёпота парней по аудитории прошёлся тихий смех. Джонхён замер, остановив слепую запись всех слов препода, и по телу его пробежали мурашки. Как серебряный дождь этот до боли знакомый смех прокатился переливом от одной стены к другой и растворился в глухом многоголосом потоке. Ладони могли бы вспотеть, если бы не холодок, который образовал тонкую сухую корку на коже, не дающий влаге изнутри просачиваться наружу. Чьё-то лёгкое дыхание слышалось у самого затылка, мешая отвлечься, и ранее такой ненавязчивый запах розовой воды на тонких запястьях ныне заполнял собой всё воздушное пространство, вытесняя все остальные запахи. Тэён напомнила о себе так аккуратно и легко, что хотелось убежать прямо сейчас, будто бы она во плоти стояла за спиной – Джонг опасался оборачиваться, новых галлюцинаций он бы не пережил. Вязкий страх наполнял его ботинки, приколачивая их к полу, переливался через край, пачкая пол желеобразным прозрачным эфиром, заставляя испытывать ещё и стыд. Пальцы судорожно выбивали какую-то комбинацию фортепианных клавиш на деревянной парте, не извлекая при этом ни звука, но выжигая на подкорке какую-то забытую мелодию. Впервые Джонхёну не хотелось разбираться в музыке, хотелось заставить свой мозг не вспоминать, не анализировать и не искать схожие ноты в закромах памяти, хоть он и не мог, но пытался, вызывая сверлящую боль в висках. На этом воспоминание – а иначе это назвать вряд ли можно – оборвалось, и Джонхён дёрнулся, как будто очнулся от долгого сна средь пустых парт и преподавателя, стирающего с доски свои многочисленные каракули. Но это видение длилось недолго, потому как спустя секунду Джонг обнаружил себя уже в полупустом пабе со стаканом пьянящего виски. Причём видел он себя так, как будто бы смотрел кино про себя же с отвратительнейшей операторской работой, камерой, перевешивающейся актёру, играющему Джонхёна, через плечо, с ужасной актёрской игрой. Такие провалы в памяти, во времени могли бы здорово напугать. И напугали. Джонхён резко подался назад, как если бы пытался взобраться на бочку на палубе корабля, очутившегося в эпицентре шторма, чуть было не упав с высокого налакированного стула и не разлив своё пойло. Немногочисленные посетители слегка повернули головы на звук, родившийся при коротком трении ножки стула о половицы, и тут же отвлеклись каждый на свои дела. Небо над городом, полное звёзд, молчаливо наблюдало за тем, как редкие прохожие, неторопливо переставляя ноги, скрипели подошвами по вновь навалившему снегу. Да, снега в этом году было рекордно много, и блеска от него было ещё больше, чем от фар ненавистных жестяных коробок. Воздух разжижается и скатывается серебряными шариками с покатых крыш в преданном ожидании весны, впитывая всё зловоние подснежного мусора и газообразных городских выделений. Джонг медленно выдохнул и, прочувствовав на щеках и языке алкогольную горечь, обессиленно приложил холодный стакан ко лбу. Прыгуном Джонхён боялся стать больше всего. То состояние, когда ты как бы перепрыгиваешь из события в событие, совершенно игнорируя всё, что произошло между ними. Так бывало, когда он напивался до чёртиков или же нервничал так, что включал автопилот. Дыхание больше походило на астматическое, а в ушах где-то на кромке сознания всё ещё звенел тот смех, звучащий теперь скорее насмешливо, чем ласково, и чтобы успокоить себя, Джонгу пришлось сделать большой глоток из подогревающегося температурой его тела стакана. Жидкость быстро прошла через глотку и глухо ударилась о барабанные перепонки, на некоторое мгновение лишив Джонхёна возможности слышать что угодно, кроме циркуляции собственной крови в сосудах. Тепло разливалось от груди по всему телу, останавливалось в кончиках пальцев покалывающими ощущениями и испарялось через медленный вздох наслаждения. Тогда до разума Джонга дошла совершенно абсурдная мысль: «На Тэён губительно действует алкоголь». Так же губительно, как дихлофос на насекомых. Ей плохо от одного запаха, она не может ходить в такие места. «Здесь Джонхён в безопасности» – эту мысль он на радостях подкрепил ещё одним жадным глотком, заглотив заодно небольшой кубик почти растаявшего льда. Девушка была рядом, но не так близко, чтобы подействовать на парня своими чарами, заставить его что-либо вспоминать или о чём-то думать. Сейчас она была далеко, словно её не было совсем. И она обязательно вернётся за ним, но не сейчас. Глупо улыбнувшись своим мыслям, Джонг потёр раскрасневшиеся щёки и попросил бармена повторить. Кололо в боку – всё было до неприличия просто. Домой парень вернулся поздно, когда небо упало на землю, слившись с ней в единую чёрную массу, рыхлую и холодную до безрассудства. Чернота перемешалась со снегом, хрустела под ногами и падала на лицо мелкими ледяными иглами, больно впиваясь в кожу и торча из нее тончайшими короткими отростками. В пересохшем, сведённом вязкостью рту мешалось отвращение к себе и кислый привкус накатывающей рвоты, жёлтой, как глаза парня. Побег от призрака из прошлого, не такого далекого, как хотелось бы, вновь превратился в жалкую попытку побега от самого себя. Пальцы немели и порой отказывались слушаться, поскольку все ниточки нервов были липкими и насквозь пропитаны спиртным. Жирные блестящие капли застыли на них, как бисер, и медленно скатывались к центру, парализуя и утягивая вниз. Джонхён сидел на лестничной клетке на корточках, перекатываясь с пяток на носки, свесив расслабленные руки между ног. До его квартиры оставалось два этажа – он преодолел их так быстро, что его тень не успела за ним, и пришлось возвращаться, сбавляя скорость. Это было минут десять назад. Подёргал ручку - дверь не поддалась. «Наверное, Тэён заперлась изнутри» - с кривой ухмылкой подумал Джонг, запрокидывая голову назад. Он, накаченный алкоголем, во много раз хитрее этой девчонки, преследующей его по пятам в самые холодные и одинокие ночи, он с лёгкостью может перестать о ней думать, и от этого ему снова хотелось выпить. Молочная снежная пена шелестела за стеной, к которой парень привалился виском, в ушах стоял монотонный гул. Кожа горела под накатывающим ощущением собственной слабости, перемешанной с почему-то горчащим самодовольством, и от этой неразберихи Джонхёну хотелось плакать. Наверное, поэтому щёки щипало. Безвкусная разъедающая влага просачивалась в трещины бездушной маски и жгла, шипела внутри. Всё это до чёртиков пугает Джонга, и ему страшно по большей части лишь от осознания факта, что он напуган. Парадокс. - Когда ты уже начнёшь брать меня на те вечеринки, где ты каждый раз так набираешься? – ворчливо произнёс кто-то, зарываясь холодными пальцами в волосы Джонхёна. Кожа головы заныла от боли, а сам парень обрадовался, что тело всё ещё хоть на что-то откликается. Музыка в его голове снова звучит одинокой трелью и смешивается с обрывками каких-то стихов, которые надо было учить в школе, с монотонными, въевшимися в память голосами из громкоговорителей в метро, со строчками до ужаса знакомых книг. Тэмин устало опирался на перила одной рукой, а другой продолжал копошиться в тёмных прядях, будто выискивая там истинную причину очередного Джонговского опьянения. Джонхён, тупым взглядом изучающий ноги парня перед собой, не в силах поднять головы, вдруг медленно протянул неподъёмную, тяжёлую руку вперёд и обхватил пальцами миниатюрную коленку. Тэмин хотел было дёрнуться в сторону – об этом возвестил короткий удивлённый вдох – но не вышло. Под Джонхёновскими пальцами стремительно забегало мальчишеское сердце: вверх-вниз, то подпрыгивая до самого горла, то со звоном ударяясь о пятки. Парень нарисовал большим пальцем на совсем слабом и мягком колене небольшой круг. Губы Тэмина, налитые фиолетовым перламутром, сухие, чуть приоткрытые для пусть и тихого, очень рваного и ничем не помогающего организму дыхания, дрожали. Маленькая проститутка нервничала как никогда, а в голове Джонга расцветали красочные картины, события на которых были далеки от происходящего на лестничной клетке в данный момент. Младший расслабленным движением потянулся в порванный карман своей куртки, крепко сжал губами песочного цвета фильтр, щёлкнул зажигалкой, перенеся вес на свободную от Джонхёновского изучения ногу, а другую придвинул ближе к парню. - На моих вечеринках… скучно, - добавил Джонг после того, как промочил пересохшее горло слюной. Один край потрескавшейся полоски губ Тэмина медленно пополз вверх, и лицо его вновь приобрело надменное выражение. Парень с трудом запрокинул голову назад, глухо ударившись затылком об стену: теперь он мог видеть лицо Тэмина. – Присаживайся, - он скосил глаза в бок, - я тебе место занял. Сосед слегка приоткрыл пухлые, трещащие от сухости губы, и изо рта повалил серый душистый водопад. Постучав ногами друг об друга, дабы избавиться от нерастаявших остатков прилипшего к подошвам снега, Тэмин неаккуратно плюхнулся на каменный пол рядом с парнем, процедив невнятное «ауч» при встрече его копчика с холодным бетоном, не выпуская сигарету из плотно сжатых зубов. Близость соседа, пусть и такая пустяковая, внушала подобие покоя, и Джонг не смог сдержать лёгкой улыбки, вглядываясь в грязную подъездную лампу. Ночь за окном проникновенно звенела осколками таких далёких и одиноких звёзд. Атмосфера впитывала пульсирующее в воздухе сердцебиение, вытягивала силы, делая тело совершенно неподвижным. Пахло. Чем-то определённо пахло, но Джонхён не мог втянуть ни грамма кислорода. Он беспрестанно глотал ртом вакуум вокруг, делаясь похожим на рыбу. По правде сказать, сейчас он и чувствовал себя рыбой: глупым скользким существом без памяти, без чувств, без желаний. Интересно, какой уже круг по счёту он проплывает в своём аквариуме? И как на самом деле велик этот аквариум, если Джонг своими солёными рыбьими глазами едва видит его границы? Прозрачные, несуществующие границы, окружающие его со всех сторон. Ну вот, перезагрузка системы, память закончилась и снова чистый лист. Это место новое и незнакомое, наверное, оно потрясающее… Джонхён всё хуже помнил, как всё это началось, зато всё чётче представлял, чем это всё, вероятно, закончится. Всё когда-нибудь заканчивается - парень похлопал себя по карману пальто – даже сигареты. Тэмин неторопливо и молча курил одну за одной, и дым, струящийся из его ноздрей, лениво сползал вниз по лестнице. Наверное, если Джонг вдруг решит здесь же и уснуть, этот парень так и останется сидеть и дымить, не переставая, лишая возможности вдохнуть не заполненный смолами воздух. - Ночевать прямо тут будем? – будто прочитав Джонхёновские мысли, спросил сосед, туша сигарету о ступеньку. – Тогда я у батареи, - Джонг хмыкнул. Тэмин взъерошил непричёсанные волосы и прикрыл глаза. – У меня ноги затекли, - пожаловался он, не двигаясь. Джонхён слегка повернул голову, чтобы вновь вернуть её на место, но не успел. Тэмин, воспользовавшись близостью Джонговских губ, прижался к ним своими, вколотив бедного парня в пол ледяными гвоздями, проходящими сквозь всё тело. Поцелуи соседа, ментоловые и холодные, согревали получше всех виски и девушек, которых парень повидал за всю свою жизнь. Отросшие белые пряди слегка-слегка касаются лица Джонга, посылая в отдельные клеточки кожи терпкие импульсы свежести. На ладонях Джонхёна разгорается настоящий пожар, под причудливо пересекающимися линиями мечется закипающая кровь, пытающаяся сбежать от непредсказуемого, наверняка губительного холода. Но сейчас Джонгу, правда, всё равно. И он растворяется, он позволяет Тэмину класть руки ему на плечи, и от каждого прикосновения кожа трескается и расползается от обморожения, как плохо сделанный шов. Парень робко царапал микротрещинками губы Джонхёна, а оглушительно холодные пальцы вплетались в его волосы, умерщвляя клетки мозга и заставляя отдаваться ощущениям без остатка. Тэмин очень тонко чувствовал всё тело Джонга, и через поцелуй парень ощущал вкус той самой самодовольной ухмылочки и наслаждался её пряностью наряду с отвратительным запахом фруктовых конфет. Вдруг что-то кольнуло его в самый уголок губ, и замораживающий эффект анестезии пополз дальше по щеке – это Тэмин аккуратно дотронулся своим языком губ парня и, вполне довольный результатом, продолжил исследовать своими губами Джонхёна: щёки, уши, шею, ключицы. Джонг снова задыхался и шарил руками в поисках чего-то, за что можно ухватиться, чтобы окончательно не провалиться в эту бездну, целиком сделанную изо льда, и не заблудиться в лабиринтах зеркальных поверхностей. В теперь непроницаемо чёрных глазах соседа Джонхён видит свои, в которых – Тэмин. И он намного глубже, его намного больше, чем парень мог себе представить. Ему хорошо, ему впервые так хорошо, и тело чувствуется как никогда лёгким под тяжестью изморози, оставленной прикосновениями этого светловолосого паренька. Губы Тэмина кажутся ему везде, даже под наглухо застёгнутой рубашкой. Или уже нет никакой рубашки? Белые пряди щекочут рёбра – Джонхён не боится щекотки, он боится сгореть от того тепла, которое врежется в него нагретым воздухом, когда Тэмин отстранится. Ожоги от всё менее лёгких поцелуев синели, как шрамы - теперь Джонг мог их явственно разглядеть – они покрывали всё его подтянутое тело. Переполненное алкоголем и желанием сознание ни черта не понимает, а вязкие тяжёлые волны, берущие начало от низа живота, накрывают с головой. Последняя картина, которую успевает зафиксировать его мозг прежде, чем совсем отключиться, это совершенно бездонные глаза, усыпляющие разум своей чернотой, и белые зубы, тянущие собачку молнии вниз. Резко напряглись все мышцы – как будто быстро окунулся в прорубь – и в капиллярах зазвенели крохотные льдинки. Тэмин обжигает, он играется с оголёнными пучками Джонхёновских нервов, нежно впиваясь губами в до предела горячий член парня. Он скользит ими, такими мокрыми и глянцево-перламутровыми, вдоль по всей длине, оставляет только ему заметную печать надменной улыбки у самого основания и с лёгкостью заглатывает его весь. Не выпуская член изо рта, он гладит его языком, обводит каждую вздувшуюся венку, а в животе Джонга тем временем взрываются петарды, разрывающие все органы в клочья. Губы Тэмина плотно обхватывают его член и с каждым движением вперед и назад так отчетливо повторяют рельеф и контуры от самого основания до головки. Джонхён неосознанно едва-едва приподнимается на месте навстречу, и запястья сводит судорогой под весом парня. Джонг не знал, почему думал, что это было бы другим, чем если бы это делала девушка. Тэмин в одночасье переплюнул всех дам, с которыми у Джонхёна когда-либо была интимная близость. И если бы он был чуть более невоспитанным и трезвым, он бы подумал: «Да, этот парень стоит своих денег…» - но он был не в состоянии удержать ни одной мысли в затуманенной похотью голове. Тэмин был восхитительно красив, и Джонг мог лишь наслаждаться. Затем тело содрогнулось, а после обмякло, перестав чувствовать напряжение, и потрясающее чувство свободы и непривычной воздушности захлестнуло Джонхёна. Сосед усмехнулся и, напоследок облизав головку уже расслабленного члена, вытер губы тыльной стороной ладони. Где-то вдалеке Джонгу слышались звуки застёгивания молнии и возня с ремнём, ему казалось, что кто-то касается уголка его губ своими губами и тихо зовёт пойти домой, но он, балансирующий на грани обморока, не мог ничего понять. Ему бы очень хотелось никогда не трезветь. Утром, ну, т.е. днём, но для Джонхёна это было, несомненно, утром, Тэмин, сидя в гостиной, хрустел картонными стружками от какого-то разрекламированного производителя хлопьев на завтрак и слушал телевизор на минимальной громкости, чтобы не раздражать ко всему раздражённый слух хозяина квартиры. Несмотря на отсутствие осадков, день выдался до ужаса неприятный. Он, холодный и как будто мстящий за своё одиночество редким прохожим вихрем острых крупинок снега в лицо, ныл за окном, тёрся о фасад здания своей облезлой снежной спиной, оставляя на стенах белые ледяные пятна. Сегодняшний день был как раз подходящим для того, чтобы проваляться в кровати, не вставая, купаясь в тёплой реке забвения. Зловонная Стикс омывала расслабленное безвольное тело, не чувствующее запахов, вытягивая последние воспоминания давностью более двух секунд. Джонг лежал, раскинув руки в стороны, позволяя нежным несуществующим водам ласкать его, забираться к нему в голову и наводить там идеальный порядок. Иногда волны по привычке бились о виски, но затем заботливо протирали место удара, даря желанное облегчение. У любого действия есть последствия. В такие моменты Джонхён окончательно переставал понимать, друг ему алкоголь или нет, потому что за пределами мягкой кровати по закону жанра притаилась другая жизнь, далеко не такая, какой её себе сейчас представляет парень. И если он её не помнит, значит, обязательно есть тот, кто ему напомнит. Причём этот кто-то не будет жалеть его чувства. Этот вывод был логичен хотя бы потому, что звонок от курицы-наседки, настойчивая телефонная вибрация от которого едва не сломала прикроватную тумбочку, вынудил Джонхёна пересмотреть свои планы на день. Джинки что-то говорил о том, что нужно встретиться, причём очень срочно. Джонг решил, что, наверное, Онью опять беспокоит учёба парня, и он будет всю встречу нудеть, нудеть, и так добрых часа три, пока у Джонхёна не атрофируются те извилины, отвечающие за покорное выслушивание этих лекций, и из ушей не закапает красная живительная жидкость. Голос Онью с похмелья напоминал скрежет ножа по стеклу. Хотя мысленно Джонг даже поблагодарил друга за то, что тот вернул его в реальность – парень никогда не любил терять день в бездействии. Тэмин полулежал на диване, лакая из тарелки остатки студенческого завтрака, когда его сосед пытался добраться до ванной, одной рукой придерживая стену, чтобы она вместе со всеми этажами выше вдруг не накинулась на него и его ноющую голову, которую он с трудом оторвал от подушки, липкой от пахнущей спиртом слюны. Пахло тёплым молоком, и пыль стрекотала на экране работающего ТВ, а где-то, будто бы за окном, тихо звенел какой-то знакомый напев. Атмосфера казалась вычурно домашней, и если бы не жуткая головная боль, Джонхён отпустил бы какой-нибудь едкий комментарий на тему, но как назло всё его остроумие выливалось в открытый космос, покидая своего хозяина на неопределённый срок. - И тебе доброе утро, - ничуть не обиженно бросил Тэмин, не отводя взгляда от экрана. Джонхён замялся на секунду, пытаясь разжать склеенные какой-то прочной кислой субстанцией зубы. - Доброе, - прохрипел он, как пробуждённое от долгого сна чудовище из недр пещеры, голос которого был укутан в устрашающее эхо. - Как спал? – не выпуская ложки изо рта, продолжал бить в гонг формальности сосед, натягивая края своих штанов до кончиков пальцев. В квартире было так же холодно, как и на улице. Не пойми откуда взявшийся сквозняк заполнял собой всё пространство, путался под ногами и заставлял дрожать в страхе перед выходом в свет. - Нормально. Кажется… - неуверенно добавил Джонг, мнущийся перед дверью в ванную, словно спрашивая разрешения у Тэмина. - Хорошо, - всё так же формально отреагировал сосед. Майка Джонхёна на парне смотрелась гигантской – хотя Джонг никогда не считал свою фигуру атлетической, его вещи болтались на Тэмине, как на палке. Зато настолько просторная одежда открывала хороший обзор на тонкие белые ключицы и маленькое острое плечо, к которому почему-то хотелось прижаться если не губами, то хотя бы щекой, уперевшись зубами в твёрдую кость. Но не сейчас. Сейчас Джонхёну хотелось только подставить голову под кран, чтобы свинцовый шлем вчерашнего гуляния соскользнул с него, чтобы хоть ненамного прийти в себя. Хотя он не знал, поможет ли это. Ужасный холод в квартире ведь никак этому не поспособствовал. Постояв ещё с минуту и не услышав от соседа больше ни слова, Джонг скользнул за белый прямоугольник в ванную. - Я опять что-то забыл? – спросил, наконец, Джонхён, не выдерживая напряжение, которое определённо точно имело место быть в той атмосфере, что парень сперва ошибочно принял за разряжённую. Тэмин уставился на Джонга полными непонимания глазами, зажав зубами ложку и втянув щёки. Приторно мило, как будто он издевается. На самом деле всё, что делал Тэмин, было пропитано издёвкой и самолюбованием. - О чём ты? – неискренне удивился он, наклоняя голову набок, так что пряди его чёлки стремительно пересыпались на другой глаз. - О вчерашнем, - сухо ответил Джонхён, кусая губы с внутренней стороны. – Вчера ведь наверняка что-то было. Что-то, что я опять забыл, а ты теперь дуешься. - Я? – продолжал показательно недоумевать младший. Интонация парня начинала казаться правдивой, и Джонгу уже было показалось, что вчера, и правда, ничего не было, и он просто себя накручивает, но неясное предчувствие кололо в боку. - Пожалуйста, - устало отозвался Джонхён, трепля свои спутанные мокрые волосы, - не мучай меня, скажи как есть, - воспоминания обрывались ещё на универе, так что парень сразу отказался от идеи заставить себя вспомнить хоть что-то: бесполезно, только прибавляешь себе головной боли. Нельзя вспомнить того, чего не знаешь. Хотя… Может, это подсознание парня так его защищает? Может, он и не должен этого знать. – Если есть, что сказать, - добавил он, помолчав. Тэмин легко улыбнулся. Джонг мог бы подумать, что сосед так же, как и он, полон противоречий, спорных мыслей и идей, он бы хотел так думать, но этот белокурый юноша вёл себя настолько спокойно, что у Джонхёна слабели колени, и все мысли вились лишь вокруг потрясающих, насыщенных шоколадной тоской глаз. Сосед отставил уже пустую тарелку с молочными разводами на синем дне на журнальный столик и придвинулся чуть ближе. Сонное сердце, едва почуяв приближение Тэмина, в панике попятилось назад, но, ударившись об отчего-то ноющие лопатки, кубарем покатилось вниз, в замерзающие от сквозняка пятки. Сосед становится ещё ближе, так близко, что на щеке Джонга отпечатывается ледяная тень его дыхания, подслащённого искусственными ароматизаторами от хлопьев. Когда губы Тэмина становятся вровень с губами Джонхёна, уже совсем ничего не понимающее сердце пропускает чёрт знает сколько ударов. - Если бы было что-то, что беспокоило меня, думаешь, я бы не сообщил? – улыбается он. А потом по телу от самой макушки разливается дурманящая прохлада. Сосед прижимается губами к пульсирующему жаром лбу Джонхёна, впитывая не высохшие после душа капельки воды. И Джонг точно знает, что Тэмин покраснел – там, под всё той же ледяной коркой, которая, кажется, тает под прикосновениями хозяина квартиры. – Ты, кажется, куда-то собирался, - парень аккуратно подаётся назад, берёт свою пустую тарелку и принимает точно такую же позу, в которой находился до этого: грызёт ложку и пялится в ящик, поджимая под себя ноги и совершенно игнорируя всё происходящее. Он каждый раз стреляет на поражение, задевая жизненно важные органы. Сосед превосходный стрелок и никогда не промахивается. Он, кажется, изучил абсолютно все слабые места Джонхёна и сейчас ловко и дразняще проходится по открытым ранам холодным дулом, напоминая, что это он тут хозяин ситуации. Волевому и свободолюбивому Джонгу это ой как невыгодно, но душа изнывает от одиночества в своей неприступной крепости, которая рушится как карточный домик, едва завидит соседа поблизости. - Подумать только… - взволнованно протянул Тэмин, отвлекая Джонхёна от изучения изгибов его тела, - как много нынче самоубийц… Джонг подпёр ноющий висок рукой и с трудом перевёл взгляд на экран: в местных новостях симпатичная дикторша, правдоподобно изображая вселенскую скорбь, читала заготовленную трогательную речь, посвящённую суициду какого-то важного дядьки, которого Джонхён припоминал – заходил пару дней назад – и который «был так молод, чтобы умереть». Джонг хмыкнул, услышав это клише. Никогда никто не будет готов к смерти – вечно им слишком рано, слишком «не сейчас». Затылок кольнуло, и Джонхён сполз пониже на подушки, прикрыв глаза. Так же девушка с экрана как бы между делом с интонацией бухгалтера со стажем выдала «ужасающие» цифры статистики, подводящей население к кризису. - Ерунда, - буркнул Джонг. Это был прежний Джонхён. Циничный и безразличный к чужим судьбам мудак, мысли которого занимал лишь холодный расчёт и потаённое желание избавить Землю от перенаселения. Ему никогда не приходилось хвастаться своими знаниями по этой теме вне работы. «Где же ты был, когда я не мог сориентировать тех школьниц с выбором, приблизившим бы их кончину» - мысленно фыркнул парень. – Самоубийц столько же, сколько и всегда, просто сегодня общественность решила выдать это за нонсенс, - он замолчал и со вздохом продолжил, - каждые тридцать секунд где-то умирает человек. Но что-то я не слышу, чтобы об этом так уж переживали. В действительности всем всё равно, - уже более тихо и скорее самому себе сказал парень. - Не всем, - так же со вздохом отозвался сосед. – Так ты планировал уходить? – вновь напомнил ему Тэмин, как будто желающий, чтобы Джонг поскорее покинул квартиру. - Да, сейчас, - виновато, словно крадёт время у очень занятого человека, отозвался Джонхён, поднимаясь с пискнувшего от недостаточного на нём веса дивана. Пустые улицы, полные снежной пыли, липнувшей к одежде малочисленных компаний людей на улице и покрывающей стекла витрин тонким слоем белого налёта, за счёт их сезонной раскраски казались намного больше, чем были в реальности. Широченная покатая дорога с ледяным ковром на спине, коварно присыпанным снежным, мелко порубленным серпантином разделяла на два берега обычно узкий проулок вдали от центра города. В соседском дворе трава всегда зеленее, а на берегу, где находился магазинчик Джонга среди бесчисленных островков зданий, вырастающих из-за молочного тумана подобно мифическим великанам, даже солнце казалось тусклее. Хотя солнце, действительно, было совсем неярким. Кажется, оно даже мигало «S.O.S.» в предсмертной агонии, как испорченная лампочка, за миллионы километров от Земли. Солнце из последних сил старалось согреться своим отражением от поверхности невесомо тяжёлых туч, оно отчаянно ждало весну, как продолжает ждать преданная собака своего давно ушедшего хозяина на том месте, где её оставили. Вот и светило замерло над часовой башней, глубоко царапая бочину об острый железный шпиль. Весна не хотела приближаться к Сеулу, плотнее заворачивая его в вакуум, в холодный целлофан. Джонхён сидел на диване, листая свои конспекты, хотя в похмельной голове не засиживалась ни одна цифра дольше, чем на пару секунд. В магазинчике было удивительно спокойно как в библиотеке или в музее. Искусственное освещение рисовало на поверхностях разноценного холодного оружия солнечные картины несуществующего лета, а бутыльки с ядами впитывали в себя световые отблески, с наслаждением сияя в своей убийственной пёстрой красоте. Шуршали ластящиеся друг к другу петли, перекликаясь с редким шорохом ползущих за окном машин. И кожаный диван покорно принимал любое движение парня, подстраиваясь под его тело с максимальным для него комфортом. Магазинчик ужасов, магазинчик смерти, магазинчик самоубийств – все эти слова должны вселять страх любому обычному, нормальному человеку, однако Джонхёну здесь потрясающе уютно. Он включает музыку в наушниках на самую минимальную громкость, чтобы в случае чего не проворонить вошедшего покупателя, и переносится в райский сад в гордом свободном одиночестве. «Coldplay» снова хрипят о неразделённой любви к прекрасной девушке, а Джонг с наслаждением вдыхает стойкий химический запах из коробок, которые он должен будет разобрать, но чуть позже, через пару песен. Всё-таки Тэмин оказал ему большую услугу: подарил вторую жизнь через способность вновь слышать музыку. Ах да, Тэмин… Джонхён по-прежнему не понимает, что именно отзывается в нём вместе с этим именем, но теперь не придаёт этому большого значения. Даже если это любовь – к чёрту, он ведь прекрасно знает, что её не существует, а потому защищен лучше кого-либо. - Джонг, - слышится где-то, словно за пенопластовой стеной, - Джонг, твою мать! – парень закатывает глаза под прикрытыми веками и вынужденно снимает наушники. Кассир почти уговаривает Джонхёна поработать, хотя дел в магазине совсем немного, и это всё может подождать ещё немного. Сколько? Да сколько угодно! Это единственное место, где Джонг может побыть наедине с самим собой, разрешите ему хоть немного НЕ думать ни о чём и без постоянных тычков от коллеги. Минхо сегодня объелся гормонов. Минхо удивительно возбуждён и постоянно носится из одного конца комнаты в другой, грохочет коробками и пересчитывает кассу. Минхо сегодня ещё более невыносим, чем обычно. Кажется, Минхо тоже пытается кого-то забыть… Джонг приехал как никогда вовремя, даже успел навернуть пару кругов вокруг дома Онью, жуя фильтр незажжённой сигареты: если Джинки учует дым – быть новой истерике, а Джонхён уже устал обещать завязать. Эта привычка была слишком ценна в свете последних событий. - Я тоже скучал по тебе, - первым нарушил непривычно долгое в обществе друга молчание Джонг. На кухне у Онью по-прежнему нет ничего удовлетворяющего вкусовые предпочтения Джонга, но парень за столько лет уже привык к этой неэтичной оплошности со стороны друга. Он даже почти готов купаться в этом до раздражения ароматном жасминовом чае, который Онью наливает ему большими красивыми кружками, литрами, не спрашивая согласия у Джонхёна. Салатовые стены уже не кажутся такими свежими, краска начинает потихоньку бледнеть и пылить. Джинки живёт на четвёртом этаже, и его балкон располагается над самой крышей небольшого цветочного магазина, от которого, если повезёт, по весне к небу устремляются поистине завораживающие запахи. Онью почти залпом опрокидывает содержимое своей кружки, словно, пока Джонг не видел, он плеснул себе вовсе не чай, и морщится от ощущений в обожжённом горле. Для храбрости? - Джонхён, - серьёзно начинает Джинки, но потом снова медлит, - как твои дела? – он вытирает рукавом серого колючего свитера верхнюю, блестящую от чая губу. - Нормально, - удивлённо протягивает Джонг, с подозрением отодвигая от себя блюдце с чашкой – мало ли, чего он туда налил, что теперь так странно себя ведёт. - А мальчик? – выстреливает Онью это слово, словно держал во рту уголёк, прожигающий ему нёбо. - Мальчик? – сначала не понимает Джонхён. – Ты про Тэмина? – на последнем слове он не может сдержать улыбки и довольно расплывается в ней. Джинки фыркает, крепче сжимая свою кружку – по фарфоровой кружке пробежала прозрачная трещина. – С ним тоже всё хорошо вроде как. - Это хорошо, - безвольно и часто закивал Онью, поправляя съехавший с плеча свитер. Во всех движениях его присутствовала только дураку незаметная напряжённость. Похоже, сегодня у всех вокруг всё идёт не так, как им бы хотелось. – Знаешь, у меня соседка собирается переезжать в Европу, - зачем-то сообщил Джинки, наливая в полную чашку Джонга ещё чай. Медово-жёлтая жидкость свесилась через край и растеклась по блюдцу, но Онью, кажется, этого не заметил. А может, сделал вид. - Симпатичная? – ухмыляется Джонхён, пытаясь связать сообщённую ему новость с возможной пассией друга к девушке. - Да, вполне ухоженная женщина пятидесяти лет, - быстро бросает Онью, продолжая утрированно хлопотать по мелкому хозяйству – теперь он пытался оттереть салфеткой нарисованный на скатерти цветок. – Не об этом речь. Она собирается сдавать свою квартиру – я спросил, претендентов ещё нет, да и цена не кусается. - Ты хочешь, чтобы мы съехались? – посмеялся Джонг, забирая у Джинки измятый клочок бумаги. Онью, явно не понявший шутки, поднял пустой, даже чуточку осуждающий взгляд на Джонхёна и, почувствовав недостаток какого-нибудь предмета в руках, расстроенно положил их на колени. - Нет, Джонхён, - уже совершенно спокойно продолжал Онью. – Я думал предложить твоему соседу переехать в эту квартиру, ну, чтобы больше не доставлять тебе неудобств. У нас потрясающий район, сам знаешь, - спешно и воодушевлённо вдруг начал рекламную презентацию Джинки, словно всю ночь готовился и сейчас собирался сбегать в другую комнату за графиками удобств и преимуществ его дома. – Недалеко от метро, круглосуточный магазин рядом, - принялся перечислять друг, спешно теряя свои доверительные позиции, - …а весной, ты знаешь, как здесь красиво весной, Джонхён? Конечно, знаешь! Вот расскажи ему всё это, уверен, он незамедлительно переедет, - парень широко улыбался, словно спас чью-то жизнь и ждал, пока на его шее засветится почётная медаль, но Джонг не разделял его рвения. - Почему ты думаешь, что мне доставляет неудобства его присутствие? – хмуро и уже совсем недружелюбно спросил Джонхён. - Ну как же… - опешил Онью. – Ты ведь сам это говорил. Помнишь? - С тех пор многое изменилось, - пожал плечами парень, пряча руки в карманы толстовки. Где-то под потолком что-то коротнуло, и невидимые искры сыпались на макушку постепенно остывающему от всякой расположенности к разговору Джонгу. - Подумай, Джонхён, так ведь будет удобнее вам обоим! – не унимался друг. - С чего ты взял, что мне неудобно сейчас? – хмыкнул Джонг, кривя губы. – Мне нравится жить с кем-то, я могу с ним поговорить. - Так давай я к тебе перееду! – всплеснул руками Джинки. – Будем вместе ходить в универ и ещё много чего, - красочно предлагал он, норовя нервно рассмеяться. Музыка в голове Джонхёна перекрикивала уговоры друга, она защищала его от того, чего он не хотел слышать, она была в нём, хотя она не обещала, что всё будет хорошо. Чай в кружке как-то стремительно остыл. Тем лучше, Джонг всё равно не хотел его пить. - В чем дело, Онью? – устало прошипел Джонхён, исподлобья глядя на собеседника. – Ты же сам был руками и ногами за то, чтобы малец жил у меня. - Был… - вынужденно согласился Джинки. – Был до того момента, когда он записал тебя в голубые ряды! – отчаяние прозвенело в его голосе, словно он остался последним человеком на выжженной кем-то планете, и его единственный друг сейчас собирался оставить его одного среди груды пепла и изуродованных обугленных домов, людей. - Не понял, - приподнял бровь Джонг. - Ты совсем чокнулся на своей Тэён! То, что она умерла, не значит, что ты должен делать то же самое, а ты гробишь себя, Джонхён! Вот прямо заживо закапываешь у меня на глазах! – Онью почти не повышал голоса, но в его интонации звучало что-то, от чего хотелось заткнуть уши, хотя даже это бы не спасло. Онью имел влияние на людей. При упоминании о Тэён в сердце больно кольнуло, и из образовавшейся бреши резво начала вытекать кровь. На языке чувствовался привкус железа. Пустота. Её нужно было срочно заполнить чем-то. Чем-нибудь крепким и сладким. Господи, Джонг ведь совсем не хотел сегодня напиваться… - Пожалуйста, прекрати, - пытался сохранить хоть какую-нибудь вежливость парень, пока его тело еле сдерживалось от несвойственной ему истерики. - Это просто болезнь, Джонхён. Психическая, ты ведь знаешь. Мы ведь всё уже с этим решили, мы ведь договорились, - «мы, мы, мы» - словно женаты тридцать с лишним лет. Джинки было очень сложно противостоять. В такие моменты он действительно казался намного старше, а пока в Джонге ещё жила маломальская дань уважения к взрослым. Он вновь чувствовал себя школьником. Раздражает. В частности то, что он, взрослый парень, не может сказать своему сверстнику… - Заткнись! – вдруг прервал очередную тираду Онью Джонхён. – Бога ради, заткнись, - уже тихо процедил он. – Ты не можешь знать, что для меня лучше. - Тебе нужно было сходить к врачу, - не успокаивался Джинки. – Просто один раз перебороть эту свою придуманную фобию больниц ради своего же блага! Я звонил господину Сину – он не знает никакого Ким Джонхёна. - Не будь наседающей мамашей, Онью, - с нескрываемым недовольством отозвался Джонг. - Не будь ребёнком, Ким Джонхён, - отчеканил Джинки, поднимаясь с места. - Прекрати навязывать мне, что я болен, - бросил испепеляющий взгляд Джонг, и в гладкой поверхности окна отразились знакомые ониксовые бусины с полыхающим в них самоконтролем. - Я просто хочу тебе помочь! – воскликнул Джинки. Джонхён резко встал, так, что даже голова закружилась, и в глазах на мгновение потемнело, но он ни на секунду не отвёл своих новых глаз от друга, теряющегося в смешанных чувствах героизма и вины. Джонг ненавидел, когда люди вдруг начинали изображать доверие, принимались лезть к нему со своими советами, даже если за всем этим стоят самые благие намерения. В такие моменты он вспоминал свою прежнюю жизнь, и она ему в принципе нравилась. - Тогда не мешайся, - злобно и почти неслышно сказал Джонг, а затем развернулся к выходу, как вдруг его запястье крепко сжали. - Ладно, - Онью держал его руку как железные тиски, с каждым мгновением кость под его пальцами хрустела громче. Вверх по руке поползли неприятные мурашки, забирались в черепную коробку и кусали мозг, когтистыми пальцами царапали его всего изнутри, и каждый волосок на теле поднимался, становясь более жёстким, колючим. Не-надо-прикосновений. Почему людям так сложно это понять? Даже Онью. Атмосфера крошилась, песчинки кислорода с воплем падали на паркет, минуя дыхательные пути. Джинки казался тупым. Он как будто совсем ничего не понимал. Нет, это был вовсе не Джинки. – Раз ты так уверен, что ты во всём прав, я поддержу тебя, хочешь? – Джинки был похож на маньяка, хотя в глазах его, полных самого настоящего сокрушения как личности, мелькал огонёк праведного страха. Он прижал Джонга к стене, и парень впервые почувствовал на себе, что Онью вовсе не слабак. Он взрослый и сильный парень, вполне способный справиться с во всём самостоятельным Джонхёном. Джонг понимал, что не сможет ударить Джинки, но судорожно придумывал, что будет делать, если Джинки сможет ударить его. – Тебе ведь нравятся парни, ты сам сказал, - продолжал истерить Онью, и руки его предательски тряслись. – А я тебе нравлюсь? - Господи, ты что, серьёзно? – Джонг честно пытался ослабить захват друга – тщетно. – Прекрати этот концерт! – под пальцами Джинки всё чесалось, кожа горела и плакала потом, мёртвые чешуйки осыпались под ноги. Кожа не успевала восстанавливаться, Онью впивался ногтями прямо в мясо. - Ты сам его начал! – впервые всё-таки закричал Джинки. – Думаешь, мне этого хочется?! Я докажу тебе… - Онью подался вперёд, став прямо впритык к Джонгу, и его горячее неровное дыхание влагой оседало на Джонхёновских щеках. – Я докажу тебе, что ты ошибаешься, - Джинки слегка наклонил голову и продолжил двигаться вперёд, ещё ближе, в то время как всё Джонговское нутро было уже окончательно разрушено, и теперь обломки громко перекатывались и ломались на ещё более мелкие в неуклюжих попытках отодвинуться телом назад или в сторону. Хуже драки с лучшим другом могло быть только это. - Да что ты принял?! – паника и злоба тесно переплелись в этих словах. Джонхён прижал подбородок к плечу и сжал губы настолько, насколько это вообще возможно. Стена за его спиной холодила поясницу, грызла позвоночник, которым Джонг вжался на максимум, стараясь продавить бетонную плиту вовнутрь. Как Онью вообще до этого додумался?! И у кого ещё из них двоих поехала крыша! Если он называет это заботой, то он сумасшедший. Но прежде, чем Джонхён откусил себе язык, Джинки отпустил его. Закрыв лицо руками, парень подался назад, собирая ногами все стулья и врезаясь во все препятствия, он беззвучно всхлипывал, стараясь убежать как можно дальше. - Прости… - прошептал он, зачёсывая волосы назад дрожащими руками. – Прошу, прости меня, Джонхён… Я не знаю, что на меня нашло… - Онью колотило стовольтовыми разрядами, от его волос пахло пеплом. Его ноги совсем его не слушались, продолжая уносить своего хозяина в глубь квартиры задом наперёд, ударяя его тело обо всё, что встретится на пути. Завтра у Джинки будут огромные синяки. – Тебе лучше уйти, Джонхён… Сейчас же… - ночью, пока/если Онью будет спать, он задохнётся от того кома, что встанет поперёк горла, разорвав его в клочья, и красивые алые пятна окрасят его потрясающе чистую комнату в цвета хаоса и безумия. В случае чего, Джинки сам это сделает – сам изведёт себя самобичеванием, заставит себя страдать, стараясь убедить себя в том, что Джонхёну намного, намного больнее, чем ему. Онью поверит в то, что сам себе придумает, и потом Джонг уже никак его не успокоит. Он может только надеяться, что Джинки сам помнит номер того психолога и в отличие от Джонхёна окажется умнее и обратится за помощью. Им предстоит ещё так о многом НЕ поговорить. От чего все вокруг сходят с ума? Когда чернота, от которой ужасно болят глаза, красивым мерцанием расползается к углам Джонхёновского обзора, его взгляду предстаёт удивительно большой мост. Джонг слабо помнил, как на нём оказался, но широченный кусок бетона, перегнувшийся с одного берега на другой, казалось, не имел конца, потому что и другого берега за чернильными сумерками не было видно вовсе. Скользкая туманная дымка медленно лилась водопадами за ограждения и сливалась воедино с бесцветными парами, поднимающимися с поверхности реки под ногами парня. Помойные чумные птицы восседали на своих высоковольтных чёрных пьедесталах, с интересом разглядывая единственного человека в холодной зимней темноте на предмет свежего мяса, которым можно было бы полакомиться в ожидании не более хлебного утра. Тишина заполняла собой всё пространство, пропитывала одежду и тушила крохотное пламя Джонговской зажигалки у самой сигареты, кривой и мятой, как и сам Джонг. У него трясутся руки, и он чувствует себя астматиком с неработающим ингалятором, и, чёрт возьми, если он сейчас же не заполнит свои лёгкие дымом, не напичкает себя невесомыми миллиграммами никотина, жизнь поймёт, что он пуст, примет его за вторсырьё, и его снесёт эта беспощадная река, расцарапавшая ему ботинки и душу, в которой он уже по пояс без надежды на спасательный круг. Бездна была кругом: впереди, позади, снизу и сверху – одна больше другой. Бесконечность насмешливо вилась перед носом, напоминая, что у всего есть свой срок. Джонхён не чувствовал реальность, а реальность давно выкинула Джонхёна из своих владений. Лёгкий аромат розовой воды заставил пламя задохнуться, но перед этим дать достаточно тепла для розжига табака в белом свёртке. Зажатая в зубах сигарета озарила сегодня особенно тонкие руки с изящным аккуратным маникюром. Сладчайшее обещание, что ничего уже не будет хорошо, витало в обмякшем сыром воздухе привкусом кислой травы, и Тэён улыбалась, с тоской рассматривая облако дыма, дополняющее одинаково чёрное небо неровным серым пятном. Джонхёну хотелось многое сказать, ещё больше – спросить, но безвоздушное пространство и стирающий когда-то милые сердцу черты дым пожирали слова прежде, чем они успевали преодолеть путь от мысли к звуку. В Джонге уже определённо точно было нечему ломаться. Тэён продолжала улыбаться, и серые клубы гладили её по румяным щекам. Близость, опасная для психического состояния парня, совсем не пугала, даже наоборот. Страх, с которым раньше приходила девушка почти в обнимку, где-то замешкался, запутался в своих бесконечно длинных шнурках и теперь был бы совсем неуместен. Руки больше не тряслись, и удивительное спокойствие, будто бы ничего не произошло, наполняло парня с каждой секундой. Тэён просто запуталась в этой липкой как паутина тьме, так же, как и Джонхён, и темнота свела их здесь, оставив совсем одних в целом мире. Звёзды наплевательски отнеслись к своей работе, отвернулись и разошлись кто куда, не светя в сторону двух фигур: одной почти прозрачной и другой почти сливающейся с бетоном. Только уголёк всё ещё тлеющей сигареты продолжал упрямо гореть, как маячок, по которому Джонхёна точно никто никогда не найдёт. Джонг хотел бы думать, как он невыносимо скучает, как ему тяжело или ещё что в этом роде… Но сигарета. Её улыбка. И полыхающие мосты, освещающие ему путь светом тысячи солнц… «Интересно, Тэмин уже опоздал на работу?» - подумалось парню, когда Тэён, заправив прядь шоколадных волос за ухо, коротко кивнула и начала удаляться восвояси. Джонг падает и больно ударяется копчиком. Он падает с огромной высоты и пролетает кучу этажей, в которых, кажется, продолжает идти жизнь своим чередом, и им, живущим своими заботами, в действительности очень всё равно, что мимо их окон летит чьё-то тело. Нет, на самом деле Джонхён никуда не падал. Он, нелюбезно выброшенный из сонной неги разрывающим карман криком мобильного телефона, подпрыгивает на месте, ударяясь нижней частью поясницы о твёрдое сиденье вагона метро, а вдобавок ещё и прикладывается виском об поручень. «Заснул в метро… Мерзость» - мысленно шипит парень, брезгливо отгораживаясь от своего окружения невидимой, но ощутимой стеной педантичного высокомерия. Он трёт запястьем место удара, как бы пытаясь стереть грязь общественного транспорта с кожи, а телефон между тем не умолкает ни на секунду. Этот звук со временем вытесняет все остальные – даже шёпот мыслей Джонга – становится большим стекловатным облаком и заполняет собой весь вагон, вжимая Джонхёна в стену, вжимаясь в него острыми частичками. В метро очень душно, и щёки парня, кажется, начинают плавиться. Мобильник оповещает Джонга о звонке его матери, крайне важном и безотлагательном, очень громком и совершенно не к месту. «Прости, мама, - вздыхает Джонхён, нажимая на кнопку сброса, и раздражающая трель обрывается на половине счёта, - я сейчас совсем не в настроении слушать о сливовых пирогах». Однако мысль об этом самом пироге сладкой тяжестью ударилась в стенки пустого желудка и продолжила таять там от невыносимой жары, разливаясь сладко-кислым привкусом по отзывающемуся недовольным бурчанием животу. На деле парень был бы вовсе не прочь занять мысли чем-нибудь отвлечённым, не тяготящим сознание, пусть даже разговором с матерью. Но привычки брали своё, а потому вновь сброшенный звонок и превращающийся в замкнутого сукина сына Джонхён, в себя, как ему казалось, настоящего. Нелюдимость его непоколебима и вечна – он сам так решил. Джонгу казалось, что он видит каждую слипшуюся с другой молекулу этого тяжёлого горячего воздуха. Слишком много раздражения в Джонхёновской жизни в последнее время. Так много, что оно собирается чешущейся шишкой на десне и раздражает ещё больше. Раздражает раздражение, хах. Джонгу почти смешно от этого. Почти… Когда он, наконец, выбирается из минилокации ада на Земле, холодный воздух проворно забирается в его пустые карманы и под полы расстёгнутого пальто. Контраст температуры на секунду подкашивает колени парня, и птицы резко оборачиваются на слабнущую потенциальную жертву. Нет, не сегодня. Джонхён отряхивает с воротника намагниченную снежную пыль, тут же возвращающуюся на своё прежнее место, стучит каблуками своих налакированных, потрескавшихся на морозе ботинок, чтобы к подошвам по пути домой успело прилипнуть побольше снега. Телефон, почуявший на поверхности мобильную сеть, питательную среду для таких же, как он, программируемых существ, ловко цепляется за неё и снова разгорается пёстрым переливом уже успевшей надоесть мелодии. Пропущенные от мамы, пропущенные от отца, сестры, пропущенные с незнакомого номера. С каких пор Джонхёном начали так маниакально интересоваться? Это больше похоже на преследование, чем на проявление внимания. Пропущенные звонки, пропущенные минуты, потраченное впустую время. Потраченная впустую жизнь. Были бы они чуть более внимательными, знали бы, что парень не любит говорить по телефону: он готов трубку раскрошить в пыль, когда слышит голос собеседника, со всех сторон облепленный искусственным электрическим шипением. Если бы они были чуть более внимательными, потребность в звонках вообще отпала бы сама собой. Поверх Джонговских суждений о его нужности или ненужности своим же родным накладывается очередной вой телефона. Он подпрыгивает на раскрытой ладони и кричит так, как будто все его микросхемы горят, стрекочут лопающиеся внутри лампочки и бьются крохотные пиксели яркого экрана. «Онью» - читает Джонхён, судорожно соображая, почему он не может ответить на звонок. - Джонхен! - точный выстрел прямо в висок, голос Джинки, казалось, еще никогда прежде не был таким чужим и далеким. Волны ненастоящего окутывали слоги имени парня, превращая его в самый отвратительный звук на свете. - Онью, - все-таки сдался Джонхен, стараясь говорить как можно короче - он бы не выдержал, если бы оттуда ему эхом вернулся его собственный изуродованный голос, - я сейчас не хочу говорить. - Джонхен, - перебивает друг, продолжая истязать имя парня искусственной хрипотцой, режущей слух, и нервы, и сердце. Раздражает. - Джинки, - Джонг изо всех сил пытается обезобразить родное имя точно так же, как это сейчас делает его собеседник, - Джинки, Джинки, Джинки! - его имя уносится ввысь, и жадные голодные птицы разрывают его на корявые буквы, которые тут же смешиваются со снегом и тают на горячих щеках. - Джонхен! - как попугай повторяет Онью, пиная этим словом парня в грудь, прямо под ребра. В горле ужасно тянет и першит, как будто бы что-то хочет вырваться из самых глубин юношеской души, грозится в случае неповиновения искромсать Джонхена изнутри. Что-то уже сочится через кожу, и от осознания этого парню хочется блевать. - Джонхен, ты слышишь меня? - в голосе фальшивого телефонного Онью нет ни капли заботы, только бесконечная насмешка, лезущая в парня через уши, прямо в мозг, а оттуда - бог знает куда. Джонгу хочется разбить телефон: что толку, если его слова оператор отказывается кодировать в такой же одинаковый жужжащий импульс, несущийся по незримому полю сквозь время и пространство. - Джонхен, звонила твоя мама. Что-то с твоим дядей. Джонхен, пожалуйста, срочно приезжай в госпиталь! - и адрес. И имена. И пожалуйста. Скорее. Скорее. Скорее. Пожалуйста, Джонхен. Парень ничего не понимает, но слова, льющиеся мощным потоком из мобильника, перекрывают ему доступ кислорода, перекрывают все пути к отступлению, и Джонг оказывается в ловушке посреди белоснежно-грязного пустыря одного из самых густонаселенных районов ненавидящего парня и взаимно ненавидимого парнем города. Легкие стремительно наполняются водой, воздух вокруг сжижается и желеобразной материей лениво падает на землю. В голове склеванное птицами до последней черты "Джонхен" и ничего не слышащий Джинки в теплой, дребезжащей от его голоса трубке, истерично зовущий парня. Джонхен, Джонхен, Джонхен. Гудки завершенного звонка так же мерзко повторяют за Онью, скребутся в закрытом ладонью динамике, царапают кожу. Джонхен, Джонхен, Джонхен. Джонг не готов снова кого-то терять.