Что-то личное

В вопросе, любит ли она Моцарта, столько же смысла, сколько желания у самой Матильды отвечать нестройно-сыпко и заживо тонуть в тёплых сомнениях… И тот ли это Моцарт? Она ещё не пропустила ход, но память затягивала, увлекала… От клейкой безмятежности, от победного ожидания и от… слов, пеплом осевших под волосами. Помимо воли натянулся каждый мускул – не смотреть влево, не смотреть. Перед собой – только окно и каменно-стеклянные клетки до неба за ним… Вон той высотки не было в первый раз – шла стройка. Стол с арсеналом из большого бумажного пакета тянулся бесконечным конвейером, а на него всё выкладывали и выкладывали пушки, и придурок Блад выловил последний кусок пиццы в своей жизни… Не получилось тогда разговора – Леон, и потом – как вышло. А если бы (во рту пересохло, зацарапало)… нет? И вот остались только они двое, и напоследок никто не тронет мгновение… Каприз смерти… Сегодня она не вложила в руку Матильды оружие, а… он… как чувствовал – замер лишь в паре шагов и – туманное боковое зрение! – казалось, присваивал каждое движение, каждый вздох. Упивался оцепенением на расстоянии. Наверняка предпочёл бы дышать ей в ухо, насмешливо неровно и якобы не нарочно царапая щекой, закрывая собой свет. «И тут, Матильда…» Нет… «И тут, Матильда, ты понимаешь са-амое стра-а-ашное…» Нет. Слишком жарко, вот что. Квадрат окна скользнул вверх, и бесцветный вытертый пол занял поле зрения. Губы натянулись в улыбке, пришлось прикусить. Ему… Стэну… нравилось. Приближаться до пламени в голове, до мороза по коже. – Матильда… – тонко, с придыханием, осторожно вывел из раздумий. – Ты… слышишь? Сглотнуть, поморгать, отмирая. – Д-да. – Посмотри на меня… Во-от, да… – Скользил взглядом, долго не останавливался на глазах – встречи зрачки в зрачки она ждала, как ждут укола, а сердце всё равно подпрыгнуло. – Я хочу, чтобы всё было… красиво… Понимаешь? В поисках ответа вглядывался в глубину глаз, и стеклянная иголка царапала в груди от того неведомого – безутешного и неисчерпаемого, – что складывалось в… просьбу? Удержать, вцепиться зрением, утащить к воспоминаниям... Где же она это видела? Матильда кивнула прежде, чем… …Там жирный электрический свет, жёсткая гулкая плитка, безобразные следы ремонта у новеньких кранов… «Я не получаю удовольствия, забирая жизнь у человека, которому она не нужна…» Они оба изменились. Стажёра не спишешь со счетов жизни так запросто, и взрослая девушка – не запуганный подросток. Не сейчас, во всяком случае. Она уже решила. И он другой – Матильда заставила себя смотреть: насквозь больной, беспомощный в одиночестве… Но глаза… Но манеры… Замер, вскинул брови, глянул на пол сверху вниз, будто не ожидал… Как странно он улыбается – проблесками между задумчивым (грустным?) смущением и нагловато-дружелюбной открытостью. А когда уже сияет сумасшедшей радостью, то оказывается неожиданно близко. И тогда – наклон головы, закрыты глаза, на губах озорная улыбка – самому себе, – ладони сложены у лба в покаянии. – Скажи, милая… Тебе приходилось прежде… бывать на симфонических концертах? Один из немногих вопросов, на которые Матильда могла ответить сразу. Классическая музыка прошла мимо неё, оборванки с миссией убийцы. Но… какой смысл? На концерте публика – много свидетелей… До или после? «Прежде»… Что-то вязкое, неизведанное в этом «прежде», вознесённом между пауз… Стэн безошибочно истолковал её молчание. – О… Я так и знал! – Прищурился довольно, с обещанием. – Неискушённый слушатель… Но это пройдет, дорогая! Знаешь, я думал об этом. Ведь первое… впечатление очень важно. Так ведь… ангел мой? – Да, да… И… что за концерт? Вспышка в мыслях – от собственной дерзости! – затмила всё и угасла, вернув обратно в кабинет, к задумчивому Стэну. – Ты что, милая? – Раскинул руки в непонимании, но Матильда не хотела просто идти у него на поводу. Концерт тут нужен точно не ей. – Совсем не любишь сюрпризы, да? Прямее спину, выше подбородок… – Я могу отказаться. – Ох… – Напоказ разочарованно опустил плечи и голову, огляделся со вздохом, дёрнулся, посмотрел в лицо: «Ну, не отка-ажешься ты, ангел». – Ты не представляешь, сколько (!) можешь потерять… Представь, звук бежит по венам… – прищурился, улыбнулся широко-о, – щ-щекотно так! И нервы у тебя звеня-ат… – Оживился, поводил руками, будто остановил время и вёл по сцене. – В тебе всё начинает петь. Потому что слушаешь… кожей. Это такая мощь! – Отступил, повернулся боком. – Что толку, скажи я тебе, а? – Обратился в полной растерянности к кому-то у сейфа: – Наушники этого не заменят... Все дело в… – поцокал языком, точно пытался уловить вкус слова, пощёлкал пальцами, будто нащупывал суть, и повернулся обратно… – Вот оно… В музыкальном… трепете. Да… – Мне интересно… – Голос гнулся предательски. Мягче… – Ты думал, выбирал… – Ха-х. – На секунду показалось, что он уйдёт от вопроса. – Удивительно ровное из Моцарта – как раз настроиться, привыкнуть … И концерт Бетховена для скрипки – к остальному у него тебе надо подготовиться, ангел, я подскажу. Достаточно лёгкое знакомство, деликатно, как раз для тебя – трудно поймать такое сочетание… – Хорошо… Мы можем… поговорить? – Сейчас? – Ухмылка. – Не-ет, извини, теперь ты не в школе, Матильда. Это раньше можно было сбежать с уроков и прихлопнуть между делом пару полицейских! – Сейчас – мне надо идти. – Под пальцами растрескавшийся лак и пыль, пыль, старые страницы, пыль. Пачка бумаг зашуршала и легла в ладонь. – Перед… концертом, я хотела сказать… Или после… – У нас будет время… Что тебе интересно? – Колкое веселье. – Итальяшка? Скажу прямо сейчас!.. – Успокоился, как забыл; черты лица разгладились в мечтательное выражение. – Люблю в музыке утонченные переливы… непредсказуемые… как в природе. Раскаты грома вдалеке, рассвет, росинки падают в траву… А сарабанда… Ну, знаешь, сарабанда, Гендель... Это, ангел мой, другое… О, это со-овсем другое! Это… как барабанная дробь перед расстрелом… бесконечно долго бьющая в ушах… – Распишись тут, пожалуйста. – Между делом. Равнодушно подать листок, подойти к столу, где он тут же зло расписал ручку. Сарабанда, сарабанда, Гендель… Кого расстреляли? Он вообще смотрит, что за документ?.. – Послушай… зачем? Поднял голову, повернулся – будто и не говорили. Тонкие складки на невредимой щеке – умело избегал поворачиваться шрамами. – «Зачем», «зачем»… У нас небольшой праздник, коллега. Я же говорил, есть повод отметить… Дело твоей подружки почти в шляпе. – Стэн занял кресло за столом и небрежно придвинул к себе какие-то бумаги. – Ты пришла сюда узнать что-то, так, да? Тогда завтра тебе понравится. В пять мы за тобой. Матильда положила руки на край – толстое стекло холодило, дерево казалось почти мягким. – Ты не ответил. Зачем всё это? Почему ты не... …Сухое прикосновение. Теплые пальцы. Но всегда дрожат – когда больше, когда меньше. Чутко отслеживал косточку и потерял у запястья. Под пиджаком рукава длинны ему, видно, что наезжают на манжеты. – Ангел… Завтра. В пять. – …Мати-ильда… Голос миссис Паркер выдернул обратно, к сквознякам, пыльному запаху электронно-лучевых мониторов и негреющему яркому солнцу. – Она снова мечта-ает… – протянула Джуди со своего места, переходя в манерную гнусавость. Да, она мечтала, можно и так сказать. О перерыве, а ещё – раздобыть в киоске исчерпывающую афишу на следующий день. А пока – выпрямиться, разлить внимание в ячейки таблицы, как разливают воду в формочки для льда… Закрыть блокнот, где на полях вились слова: «Гендель, Сарабанда». Через пару часов Матильда знала, что он не солгал. Она бы не смогла читать при кураторше и, тем более, при Джуди и теперь стояла с газетой на лестнице под холодным светом. Действительно, концерт. Моцарт и Бетховен для скрипки. И времени перед началом достаточно, чтобы сыграть свою симфонию.

***

Свет за серединой дня спелый, с оттенком увядания, от чего вид из окна застыл случайным кадром со старой желтоватой плёнки. Покоробленная стрелка за исцарапанным часовым стеклом нетвёрдо шагала к пяти. Окно, узкое, как рама для портрета, мешало смотреть дальше вправо, пальцы выстукивали по узкому подоконнику, наигрывали мелодию цветку. Хотелось закурить, но она давно бросила это дело и уже подготовилась. Керамический нож за подкладкой сумочки – что могло быть лучше? Это на тот случай, если у кого-то планы на вечер не совпадают… Но сначала пусть всё раскроет: чем закончился штурм семь лет назад, почему с ней не торопится, чего он добивается… Хотя… что тут непонятного? Матильда поправила узкую юбку, одёрнула акварельную ткань, проверила неизменный кулон-чокер. Так и не научилась носить длинные волосы, снова просила отрезать по скулам. Одежда у неё из того магазина, в который как-то раз потащила Вики, это пригодилось наконец-то – изобразить хорошенькую и безобидную девочку… Вики, с кем же ты связалась? Он должен был это выяснить… О… Форд «Виктория» скользнул с дороги вниз так далеко, что пришлось приподняться на носки. Она не сразу узнала без мигалки. Остановился правой стороной на тротуаре, рядом с коробками. Кто ж здесь оштрафует, тем более копов? Бэнни за рулем, из группы больше никого, на соседнем сидении – Стэн. Неужели не нашлось ни одного снайпера, чтобы застрелить его через лобовое стекло? Глянул вверх – высоко взял, чуть ли не в небо. Обратился к подручному, дождался ответа, нажал на ручку… Усмирить птичий трепет сердца, выйти, закрыть за собой. Измерять шаги по лестнице и подстраивать под то, как обычно он выходит из машины. Пусть перед ней он уже самодовольно расправится, уверенный в превосходстве и безнаказанности. Ключ – сонному консьержу, тяжёлая дверь впустила свет… Обернулся, посмотрел на крыльцо, просиял: – Здравствуй… – Добрый… вечер. Он протянул руку, приглашая спуститься, и она сошла навстречу, мимолётно коснулась его ладони. Из ответной вежливости. – Ох, милая… – Под прозрачным взглядом гулял ветерок – от щиколоток до шеи. Закатил глаза, и Матильда выдохнула. Выпростал левую руку, посмотрел на часы. – Мы ненадолго отклонимся от курса, хорошо? Мимо редко мелькали прохожие-зрители, эта милая сцена – для них. От приветствия до любезно распахнутой двери автомобиля. В отличие от улыбки и поволоки в глазах. К счастью, он сел вперёд – легче, чем в прошлый раз. Душный жар отпустил и уступил место неизъяснимой жажде, которую утолил прохладный ветер из переднего бокового окна. Стэн развернул карту и показал Бэнни маршрут. Сколько Матильда не заглядывала через его плечо, никак не удавалось высмотреть линии улиц под его пальцем, не рискнув выдать себя. Зато молчаливое неодобрение происходящего от подручного мучило дурным предчувствием. Изменение планов – это плохо, очень плохо. Нож, конечно, уже что-то, но лучше добраться до концертного зала… Переваливаясь, форд съехал с бордюра, и неведомый маршрут начался. – Перед концертом, Тильда, мы кое-куда за… едем. Тут недалеко… – Оглянулся на бархотку. – Видишь ли, я тут вспомнил твою подружку… – сказал медленно, сладко, будто знал что-то такое. – Как раз по дороге расскажу. Холодное жгучее расползлось внутри, отравило мысли, бросилось в лицо. Воздух салона лип к голым рукам, сидеть становилось невыносимо гадко. Захотелось выйти на светофоре и хлопнуть дверью… Но сталь ушла в голос: – Что случилось? – Ты была права! Я впечатлён! – Голос понизился до рычания. – Это настоящее убийство, дорогая. – Кто? П-почему… – Всё по порядку! Вот сейчас ещё немного прое-едем… Вот! Узнаёшь это место?.. Как же. Клуб. Спящие неоновые картинки при свете дня неприлично свиваются змеями, лестница вниз за кованой решеткой, спуск в подвал, декоративный камень, мусорные баки. Матильда содрогнулась, но еще долго смотрела в заднее стекло, не в силах оторваться. – Она бывала здесь каждую ночь, нашла себе приятеля. Этот тип здесь всем заправлял, как раз по нашей части, ну… Зашевелились осколки мозаики, язык зачесался сказать… – Я видела репортаж… Там тебя спрашивали про сенатора… Бэнни кашлянул и безмолвно покачал головой. – Пфф… При чём здесь сенатор, милая? – А почему тебе задали этот вопрос? – Это о другом! Видимо… Она просто… Обернулся на заднее сидение… У него неровные нижние зубы. Глаза застывшие, страшные, когда нет улыбки. – Узнала. Слишком. Много. Чтобы. Жить… – Ожил, моргнул, пожал плечами. – Всегда одно и то же! Неприкрыто посмотрел в лицо. Вот и всё. Губы сжаты в сдержанном веселье, будто вот-вот расхохочется. Матильда прищурилась так, что смотрела на него сквозь ресницы, как через прицел. – Ты… ты находишь это… смешным? – О, нет! Что ты! Это такая трагедия, что мир остановился! – Стэн всхлипнул и вытер воображаемую скупую слезу... – Ангел, скажи мне… Когда ты видишь… смерть… ты… вот здесь вот… чувствуешь?.. как тебя любит жизнь, а?.. как за городом тебе поют об этом птицы?.. как упоительно хорошо быть живым, а не лежать в земле и кормить червей?.. как греет солнце?.. как шепчет ветер?.. Ты такая… отзывчивая, но, возможно, ещё слишком молода для этого?.. – Он не мог дотянуться руками – лишь грустно улыбнулся. – Я всегда чувствую… И это наполняет меня желанием жить… И снова смотрел на дорогу. Почему-то Матильда вспомнила, как пахло лекарствами и противная ртутная лампа на пару с последним солнцем высветляла всё в палате. Только пистолет оставался чёрным, направленный в закрытый глаз... За окном тянулись витрины, сменяли друг друга, складывались в ряды позади. Пешеходы спешили, толкались… Беспечно, увлечённо или гневно размахивали руками. Для них стояли открытые кафе, продавались книги, красивые вещи, альбомы, краски… Работали университеты, библиотеки, театры… Самолёты во все уголки мира… Их развлекало бесхитростное кино и популярная музыка… Захотелось голоса Мадонны, как сигарет. "The Power of Goodbye", да. – Бэнни, будь добр, останови где-нибудь здесь. Идём, милая… Мы ещё не приехали, но уже близко! Не хотелось выходить на шумный тротуар, но Стэн подал руку. Матильда высвободила ладонь при первой же возможности – он отпустил почти сразу, чтобы скупым приглашающим жестом открыть перед ней стеклянную дверь… Она озиралась вокруг, потрясённая зеркальным светом, опасалась оступиться на каблуках по гладкому полу… – Добрый вечер… Смотрю на вас… и почему-то уверен, что вы сможете мне помочь… Она оглянулась на Стэна – голос его, небрежно располагающий. Он уже обратился к молодой женщине-консультанту, облокотившись на стойку. – Здравствуйте, – любезно колокольчиком в ответ. – Что желаете, мистер? Такой шёпот, чтобы она, Матильда, услышала: – Всё очень сложно, поймите правильно… Платье для девушки у меня за спиной… – Какое платье нравится мисс? Матильда подлетела к стойке в ту же секунду. – Никакое, – вырвалось у неё сквозь натянутую улыбку. Консультантка воззрилась на Стэна, тот развёл руками и устало кивнул: – Она… так капризна сегодня! Матильда приблизилась к ухмылявшемуся Стэну и спряталась за ним от продавщицы, прошипела как можно тише, чтобы всё осталось между ними – слёзы обиды сдавили горло: – Мне. Ничего. От тебя. Не надо… Слышишь? Пойдём отсюда. Он вскинулся радостно. – Вот это, пожалуйста, с манекена! – С манекена будет велико, – с энтузиазмом отозвалась консультантка. – Но размер есть. – Будьте так любезны… Вы окажете мне неоценимую услугу! И ладони на груди сложил признательно. – Ангел мой, Матильда, девочка. – Оборачиваясь. – Помнишь, о чём я просил вчера? – Я не люблю платья… – Можно подумать, сейчас ты себе нравишься… Попробуй, возможно, полюбишь… Как раз подоспела консультантка с маленьким чёрным свертком из коробки с лентой. Матильда не могла отделаться от чувства, что за глянцевой улыбкой проглядывало какое-то нехорошее любопытство к странным посетителям. Это надо представить себя на её месте: заваливается в магазин хромой эксцентричный психопат средних лет в элегантном костюме, а с ним – маленькая девушка-пацанка, причем принять их за отца и дочь в этом прошитом светом помещении может разве что слепой... Матильда поблагодарила, взяла платье и потащилась в примерочную. – У вас такая интересная девочка… – Да. Что есть, то есть. Зеркало от пола до потолка отразило её целиком, невесомую в воздушном наряде. От собственной беззащитности захватило дух. Она не замечала до этого, как здесь холодно – озябла кожа, всё сжалось и заострилось, как у мальчишки. Скептически отпустила край свертка, нырнула в ткань, платье тут же обволокло тёплой сухой водой… Незнакомка, хрупкая и юная, смотрела из зеркала тревожно, потрясённо. На мягких, удивлённо приоткрытых губах заиграла азартная улыбка. Если бы не собственный выбор, не опасность, не кокетство, не смертельная игра, от одной мысли о гибели этого создания навернулись бы слёзы. Даже сказать нечего об этом платье: цельное и лаконичное, в остальном – тряпка тряпкой… Но стоило его надеть, как… стало видно её, Матильду. Словно свечение окружало персиковую кожу, очерчивало скулы и рваный край каре, искрами наполняло тёмный взгляд. Конечно, можно попросить на примерку что-то другое, что смягчит, размоет острую красоту… Можно переодеться обратно и вернуть из принципа, выскочить на улицу и никогда не принимать приглашений – Стэн отреагирует на отказ болезненно и, вероятно, жестоко. Но сейчас больше всего – до заливистого смеха – она хотела выйти в этом платье и увидеть незнакомое, новое выражение на его лице. Некоторое время Матильда наблюдала из-за плотной портьеры, ловила подходящий момент. Стэн остановился посреди помещения спиной к ней, изучал интерьер, запрокинул голову, поправил пиджак, видимо, увидел себя в зеркальном потолке. Звон колец привлёк его внимание, заставил обернуться, прищуриться. Неважное зрение… Она много раз представляла его таким – ошеломлённым, оцепеневшим, опустившим плечи от потрясения. Но руки должен был оттягивать пистолет... Стэн впечатлённо выдохнул, потёр щёку, не отрывая взгляда, и подошёл вплотную. Пару раз порывался поднять руку – будто что-то поправить, – но просто бережно касался, едва разглаживал и оставлял как есть. С разгорающейся улыбкой окинул взглядом скулы, чёлку, тронул подбородок, застенчиво опустил ресницы. Мягко поддел кулон, игриво подкинул пару раз. «Как монетку… Убить – не убить?» И после этого ещё мысль: "А узнаёт ли он?" В особые моменты голос у него приглушенный и певучий. Кажется, можно почувствовать, как зарождается где-то под ключицами. – Без этого будет… совершенно…