Скелет

Ребра Скелета выламывает набухшее сердце, голова готовится взорваться, а сам он только и может, что мысленно заклинать: «не сейчас, я прошу тебя не сейчас». Дом скалится на него слепыми, закрашенными окнами, черным провалом входной двери, глазами, толкающимися в окнах первого этажа, втягивающими в себя каждое его чувство, каждый вдох, каждое движение. Скелет хрипит, наклоняется вперед, толкает безымянную пока что гитару на водительское сиденье, вываливается на песок. Кровь из носа заливает землю красным. Железный и Одноглазый замирают, прекращают перепалку, смотрят на него потрясенно. Скелет и забыл, как страшно это выглядит — кровь по подбородку струйкой из обеих ноздрей. Он наклоняет голову вперед и выставляет ладонь, останавливая взрослых. — Не надо, — булькает он. — Сейчас само пройдет. Кровь капает. Железный копается в карманах, подает батистовый, маленький платочек. — Всё правильно, — говорит Скелет, словно не замечая платка. — Я умираю, я ухожу в наружность, а, значит, я должен истечь кровью. Железный хмурится. Черный топочет по дорожке от Дома, бежит, мерно дыша. Встает перед Скелетом, и, как будто не замечая того, что парень истекает кровью, протягивает ему руку. — Я тебя сейчас обниму, — грозится-предупреждает он, и тут же сжимает Скелета в крепких, медвежьих объятиях. Парень молча жмурится, деревенея в руках Черного. — Македонский будет по тебе скучать. По рубашке Черного ползет рубиновая змея из крови. Взрослые, точно как змея, заползают в свою блестящую машину. — Я соврал, — говорит Скелет, вытирая нос твердым, засохшим рукавом, царапающим кожу старой кровью. — Мы не встретимся. Я хотел успокоить остальных. — Знаю. Черный раскачивается на носках, смотрит в небо, улыбается. — Ты вырвался отсюда раньше меня. — Везет мне, — мрачно говорит Скелет, привычно складывая губы в траурную гримасу. Черный хочет сказать что-то, чешет затылок со своим особенным, сосредоточенным выражением, потом мотает головой. — Пока, Скелетина. — Пока, Черный. Скелет в очередной раз вытирает под носом и садится в машину. До аэропорта они добираются без эксцессов, едут по гладкой, накатанной, серой дороге мимо серых бетонных домов. Это всё — частный самолет, удобные кресла, рыжая женщина с красными губами — девушка Железного, кажется Скелету дурным сном. Рыжая изучает его папку, увесистую, толстую, полную разных бумажек, кардиограмм и ереси Пауков. Папка скалится двумя стикерами — точно как окровавленными зубами. Одноглазый тоже закапывается в своих бумагах, все они — бумажные люди, с типографскими красками на кончиках пальцев, с острыми словами, выжженными на внутренней стороне век. Неужели теперь окружение Скелета будет состоять из них? Из умников, слушающих свой мозг, а не сердце? — Тони, ты знаешь, что значат эти стикеры? — шепотом спрашивает Нервная. Скелет отстраненно смотрит в окно. Железный что-то шепчет на ухо девушке, вызывая у нее смешанное выражение на лице. — Скелет? — опасливо, словно обращаясь к дикому животному, говорит она. — Скелет, правильно? Парень отвлекается от ваты снаружи, притворяющейся облаками, от голубого неба и чужого, холодного солнца. Смотрит на женщину, не мигая. — Что значат эти стикеры? Скелет выплевывает чужие, заученные слова, как горькую отраву, быстро и смазано. — Одна красная полоска на деле означает, что ты асоциален и неуравновешен. Две — что склонен к суициду и нуждаешься в усиленном контроле психотерапевта. Три — страдаешь неизлечимым психическим расстройством и нуждаешься в стационарном лечении в психушке. Он зябко прячет руки в рукавах, сбрасывает ботинки и забирается в кресло с ногами. Правое колено возмущенно скрипит при сгибании. *** Ник заканчивает неразборчивый разговор по телефону, копается в своих бумагах, достает какой-то старый, пожелтевший детский рисунок с дырками на месте сгибов. — Скелет, — это у него выходит намного естественнее, чем у Пеппер. — Кто нарисовал это? Парень с лицом без возраста, с выступающими скулами, с острым взглядом, берет лист двумя пальцами. Вертит его так и сяк, смотрит, прищурившись. — Мужчина. Тридцать лет, неопрятные усы, пустой взгляд, начал лысеть. Жирный, вялый, маленькие руки, проблемы с головой. Жил с мамой. Мичиган, Уэйн, дом в пригороде, могу показать. Это случилось пять лет назад, в марте. Он бил свою мать по голове утюгом, пока ее лицо не стало кровавым месивом. Потом он разделал ее тесаком. Руки, ноги и голову сложил в отдельные пакеты и засунул в морозилку в подвале. Разломал ребра, достал сердце… — Ладно, хватит, — видя, как скривилась Пеппер, зажав рот рукой, обрывает его Ник. — Я понял. А эта способность, она распространяется только на предметы искусства? *** Одноглазый покидает их у аэропорта, садится в свой вертолет, пафосно взмахнув полой плаща. — Мы свяжемся! — говорит он Железному, прежде чем раствориться в небесной вышине. Скелет торопливо хромает следом за отцом, весь окутанный легендами, цепями, туманом слов и сладким, болотным духом. Он дышит на окно машины теплом, рисует на стекле, стараясь не вслушиваться в разговор Железного и Нервной. Числа, числа, числа, деньги, реакторы, работа, все эти слова витают в воздухе, ввинчиваются в уши, в и так уже раскалывающуюся голову. Всего лишь в несколько штрихов, довольно грубо, он рисует лицо женщины, которую любит Железный. Рядом, лицо самого Железного. Он замечает, что они заехали в какое-то помещение, потому что теперь стекло заливает искусственный свет ламп. Мотор замолкает. — Скелет, вот мы и дома, — оборачивается мужчина. Парень подхватывает гитару, кактус, рюкзак, вылезает из машины, совершенно неуместный здесь. Вздрагивает, когда слышит глухой рокот, с которым в подземный гараж заезжает мотоцикл. За ним следует черный, как ночь, ламборджини. — Надеюсь, тебе здесь понравится, — говорит Железный. Потом оборачивается к рослому парню, паркующему мотоцикл. — Как покатался, Стив? — Мы были на задании, — сняв шлем, улыбается мужчина разбитыми губами. — Было весело. — Ага, весело, — хлопнув дверцей, Наташа устало опирается о машину. Клинт, вылезший следом за ней, обеспокоенно смотрит на женщину. — Ах, да! — Тони усмехается. — Мстители, это мой сын — Скелет. Наташа, ты ранена? Скелет перехватывает Андреаса поудобнее, смотрит на Мстителей устало-безразлично. Бормочет под нос: — Пудинг, это Алиса. Алиса, это Пудинг. — Унесите Пудинг, — автоматически продолжает Нервная. Хихикает. Ей звонят, она показывает на пальцах, что ей пора, и торопливо цокает вглубь гаража. — Ладно, давай я покажу тебе твою комнату, — говорит Железный. Оборачивается к Мстителям, идет спиной вперед. — Придержите все свои впечатления о Нике до того, как я к вам присоединюсь? — Здравствуйте, сэр, — говорит голос с неба, когда они поднимаются в лифте. — Здравствуйте, Александр. — Скелет, Пятница, зови его Скелетом. — Хорошо, Скелет. Парень уже совсем устало опирается о стенку, прикрывает глаза, пульсирующие болью. Слишком много всего для одного дня. Аманда — гитара, висящая на его плече, сочувственно звякает при каждом шаге. — Если тебе что-то понадобится, не стесняйся обращаться к Пятнице. Всё, что угодно. Железный открывает дверь в мир. Конечно, эта безликая, тихая комната не знает еще, что она станет миром, окном в Дом, всем для Скелета. Он бросает рюкзак на пол, гитару прислоняет к стене, Андреаса ставит на тумбочку. Железный быстро удаляется, чтобы выяснить подробности задания Мстителей. Когда он остается один, первым делом он стаскивает одеяло и подушки с кровати, залитой солнцем из окна, бросает на пол, опасливо, несмело, спрашивает: — Вы тут? — Да, Скелет, — говорит женский голос с электронными нотками. Скелет садится на одеяло, снимает с ног гриндерсы. С правой гриндерс снимается вместе с протезом. — Как к тебе обращаться? — Как вам угодно. — Можно на «Ты»? — Конечно, Скелет. Скелет скачет к окну, задергивает шторы — большие и тяжелые, пахнущие историей, но на самом деле совсем новые, не имеющие никакой истории. Он тяжело опирается о подоконник. — Как тут открыть окно? — Пожалуйста, — рама с мягким жужжанием отъезжает вбок на десять сантиметров. — Спасибо. — Всегда рада помочь. — Если так… — Скелет скачет к одеялу, ложится, заворачивается в него. — Включи какую-нибудь музыку. Но тихо, так, чтобы она была слышна как будто из-за двери. Комнату наполняют мягкие переливы гитарных струн. — Так подходит? Скелет одобрительно мычит из-под подушки. *** Просыпается он под пианино, оглядывается вокруг, видит пустые стены и прикусывает щеку изнутри. Конечно, от головной боли, начавшей терзать его еще в самолете, не остается и следа, но Скелет лучше бы примирился с любой болью в Доме, нежели находился здесь без мигрени. — Не сон, — механическим голосом говорит он. — Простите? — тот же мягкий электронный голос. — Ничего. Сколько время? — Полночь. — Полночь, время сказок и песен… Подскажешь, где мне раздобыть кофе? — На кухне, я помогу дойти. Скелет хватает трость, небрежно брошенную на пол, и бодро скачет к двери. Возвращается, берет гитару, вешает ее за спину. — Веди. Кухня встречает его светом, отражающимся от множества хромированных поверхностей, стеклом и мрачным мужчиной, пахнущим опасностью, сидящим за столом. Его глаза точно как у хищной птицы, подмечают каждую мелочь. — Тоже не спится? — спрашивает он, отхлебывая из чашки. Скелет неопределенно мотает головой, скачет, бодро стуча палкой по полу, к кофемашине. — Чашки в шкафу сверху, — напутствует Сокол. Эта кличка сама собой вырывается из сонных, набрякших мыслей. Сокол. Это прямо как со Сфинксом, имя которому дал на изнанке Скелет. Скелет наливает себе кофе, кивает мужчине и выходит из кухни. Кофе плещется в чашке, как море в бурю. — Я хочу на крышу. *** Одна нога — черная от грязи пятка, вторая — подвернутая штанина, открывающая всю в шрамах коленку. Ниже ничего нет. Он говорит: — Ты слышишь? Говорит, поглаживая бок гитары — историю жизни четвертой: — Ты слышишь, как я плачу? Смотрит в небо, нависшее над ним. Сквозь лохмотья облаков проглядывают звезды. Скелет вглядывается в них до боли в глазах, до слез, оседающих на ресницах. — Ты слышишь меня? Он подбирает под себя ноги. Бьет по струнам — раз, два. Зло, отчаянно, стараясь разрушить тишину, царящую, здесь, на холодной бетонной крыше башни Старка. Смотрит в пустоту. — Слышишь? Как-то неожиданно даже для самого себя, Скелет начинает играть. Бойко бьет по струнам. Он никогда не задумывается над словами песни, которую собирается петь. Каждое его слово — рвущее душу, или нескладное стрекотание, пустое колебание воздуха, — импровизация. Каждое слово — отражение его чувств. Маленький мальчик не может ходить, Зато способен прыгать неплохо. Ты можешь что угодно говорить, Только здесь нет подвоха. Сегодня он поет правду. Без лжи и уверток, он раскрывает все карты небу и ветру. Иногда Скелету хочется побыть настоящим. Там на Изнанке другие миры! Здесь в сером Доме — родные души. Может затянуться время игры, Только, умоляю, никого не слушай! Скелет не замечает того, как на крышу за его спиной приземляется Железный Человек. Джарвис принимается немедленно освобождать Старка от костюма. Песня льется в ветер, песня злится в ночь. Прыгунов и Ходоков нет! Прыгунов и Ходоков нет! Прыгунов и Ходоков нет! Прыгунов и Ходоков нет! Тони останавливается на полушаге, в одном железном сапоге, не в силах решить, что же ему делать. Откровенно говоря, следует кашлянуть, как-то обозначить свое присутствие. Но вот эта искренняя злость, с которой Скелет поет, вызывает в нем любопытство. Кому он посвящает эту песню? Тони прикладывает палец к губам, призывая Джарвис к молчанию. Маленькая девочка не хочет любить. Ей осточертели загоны от ПРИПа. Маленькая девочка хочет выть От серых стен и от дверного скрипа. Видимо, это об интернате, решает Тони, приближаясь к Скелету. Тонкая спина, залитая светом из окон, кажется какой-то искусственной, точно как его протез. «О чем он поет?», хмурится мужчина. Нужен лишь повод, нужен лишь миг! Нужно закрыть все окна и двери. Время заводит забавный старик — Он поможет, нужно только поверить. Прыгунов и Ходоков нет! Прыгунов и Ходоков нет! Прыгунов и Ходоков нет! Прыгунов и Ходоков нет! — Что за Прыгуны? — спрашивает Тони, когда утихает звон струн, когда даже запах Скелета изменяется. Парень дергает головой, утирает нос, с удивлением смотрит на кровь, рубиновой полоской ползущую по ладони. — Прыгуны прыгают. Ходоки ходят. Не ответ — отмазка. Тони усмехается, садится рядом со Скелетом на корточки. — Нравится здесь? Я тоже люблю забираться повыше. Вон, даже костюм для этого сделал, видел? Скелет шмыгает носом. — Я пел Луне, а не тебе, Железный, — бросает скомканные, сухие слова на ветер. Перекидывает гитару на спину, хватает трость и ловко встает. — Я пел ночи и звездам. Он морщится от прилившей к голове крови, Тони может только догадываться, чем кончается каждое резкое движение для Скелета. — Я знал людей, которые говорили только правду, — сипло выдыхает парень. Его глаза сияют в темноте. — Я знал людей, которые говорили только ложь. Раньше я причислял себя к первым. Но ты — взрослый, ты не… Это очень неожиданно. Но Тони успевает подхватить обмякшее тело, прежде чем оно упадет на пол. Он бережно снимает с шеи ремень гитары, кладет ее на пол, подхватывает Скелета поудобнее — под колени и спину, дивясь его худобе. Руки-ниточки свободно болтаются, а лицо, только что бывшее траурно-печальным, становится просто лицом спящего. И сейчас, без всей напускной мишуры, без кривящихся губ и закатываемых глаз, Скелет оказывается очень похожим на Тони. Такой же нос, подбородок, морщинка между бровей. Это поражает Старка каждый раз. То, что всего лишь одна ночь, подробности которой он не сможет вспомнить даже под пытками, привела к появлению этого парня, прячущего свою беззащитность за колкостью.