Рабыня

Я еще успела увидеть финал. Теперь, с этого ракурса, я отлично могла различить происходящее на арене. Это были звери. Чудовищные порождения ночных кошмаров, которыми управляли они — темные, с ног до головы закованные в доспех, так что я даже не сразу смогла понять, мужчины это были или женщины. Все таки, женщины… Тем более мне была непонятна их чудовищная жестокость. Смысл жизни женщины — дарить жизнь или исцелять раны и недуги, так нас учили… Что ж, теперь я видела совсем иное. То, как они самозабвенно натравливали… этих тварей… на людей. Людей, таких же как и я! Мужчин, женщин, детей… без разбору. Кажется, их единственной целью было причинить жертве как можно больше страдания, убить не сразу, вначале ранить, дать возможность убежать, подарить надежду…, а затем наносить удары, снова и снова, наблюдая, как несчастный человек — или мон-кей? Именно так они нас называли… — из последних сил цепляется за жизнь, кричит, плачет, молит о пощаде… пытается избежать страшной судьбы, что уготована ему… Вот тогда, наверное, я впервые осознала, до какой степени нелюди мои мучители. Дело было не в физиологии — они ведь и правда, за исключением мелких деталей, походили на людей… Внутренняя суть их была совершенно иной. Непостижимой для моего разума. Я бы никогда не смогла получать удовольствие от мук живого существа. Так я думала тогда. Между тем, страшная бойня завершилась — последний раб затих в судоргах мучительной агонии, разорванный на части «тварями Варпа», как называла этих страшных созданий Риана. Ее возбудило это зрелище — это я отчетливо ощущала. И испытывала отвращение. Риана же подозвала к себе одного из инкубов, утонченного, золотоволосого… того, кто, как я думала до прошлой ночи, сочувствовал мне. Они начали целоваться, и она прижалась к нему всем телом… его руки потянулись к креплениям ее доспеха… Я отвернулась. Не хотела видеть, что будет дальше. Мой взгляд случайно упал на другого инкуба, мощного, черноволосого молчуна. С немалым удивлением я увидела, что он не одобряет действия своей госпожи, желваки играют на его лице… Однако он не вмешивался в происходящее, а я — тем более. Не мое это было дело — вникать в тонкости взаимоотношений ксеносов, которые я не понимала… Тем временем, обстановка на арене изменилась. За несколько минут специальные уборочные машины успели удалить останки плоти и крови, щедро обагрившие песок, и теперь он вновь сиял первозданной белизной. Над амфитеатром повисла тишина. Зрители застыли в предвкушении. Риана, уже наполовину обнаженная, кидала косые взгляды на арену, вцепившись в белокурые волосы инкуба, а тот тем временем приник к ее груди, лаская ее губами. — Иди сюда, девочка. Иди и наслаждайся. Возможно, это будет самым прекрасным зрелищем в твоей жизни, — позвала меня она, и я не посмела ослушаться… Подойдя к самым перилам, так, что почти касалась своей хозяйки, я взглянула вниз, на распахнутые настежь на Арену ворота, и увидела ее… — Лели-и-ит! — рев тысячи глоток огласил стадион, и я еще раз внимательнее взглянула на женщину, бывшую кумиром этих страшных кровожадных существ. Она была прекрасна. Никогда я и представить не могла себе подобного совершенства, облеченного в плоть и явленного простым смертным. Ее белоснежная кожа была безупречно чиста, лишенная боевых шрамов, обычно щедро украшавших тела темных эльдаров, формы — изящны, как у статуи, созданной гениальным скульптором, а лицо — безмятежно и спокойно, как у невинного младенца, еще не ведающего, что такое зло. Казалось, ей нет никакого дела до корчащихся и вопящих в экстазе на трибунах ее сородичей и сама она от них бесконечно далека, бесконечно… выше их. И эта прекрасная богиня… кровавая убийца? Явившаяся, чтобы нести смерть и боль на потеху публике? Это не укладывалось в моем разуме. Переворачивало все мои представления о совершенстве и красоте. Все, или почти все, что я видела до сих пор в Темном городе, было мерзко, уродливо и отвратительно, запятнано нечестивостью и порчей, и это вполне соответствовало сути страшного народа дручии. Но встреть я эту женщину в ином месте, не на этой кошмарной арене — сочла бы ее святой, посланной самим Императором в наш бренный мир, ибо кто, кроме Него, способен сотворить подобное безупречное совершенство? … Мне стало интересно, кто же окажется ее противником. Ждать пришлось недолго. Под завывания сирен, с громоподобным скрежетом распахнулись вторые гигантские ворота на противоположном конце амфитеатра, и твердо печатая шаг, на песок Арены выступило настоящее чудовище из ночных кошмаров. Огромного роста, выше даже чем легендарные Адептус Астартес, подобное железной статуе, оно истекало чудовищной яростью и злобой ко всему сущему. Клубы темного дыма окружали его, а в руках существо сжимало огромный клинок, покрытый огненными рунами. Прорези глаз хищно сощурились, когда существо заметило застывшую перед ним тонкую женскую фигурку, в них плескалась беспросветная, предвечная Тьма и ненависть. Однако лицо Лелит было по-прежнему безмятежным, а поза — спокойно-расслабленной. Лишь уголков губ едва коснулась тень улыбки. И от этой улыбки мне стало страшно, так страшно, как ни разу еще не было в этом царстве кошмаров. Холодный пот пробил меня с головы до ног и я судорожно вцепилась в поручни. Рев трибун перешел в пронзительный визг, когда огромный меч существа взметнулся… но пронзил лишь пустоту! Там, где секунду назад стояла женщина, остался лишь след ее босых ног на песке, сама же она каким-то одним неуловимым, стремительным движением переместилась за спину чудовища и теперь застыла там, все такая же спокойная и холодная в своем совершенстве. Ее поза не была угрожающей, в ней не было ни капли вызова. И тем не менее с первых же секунд этого странного боя стало ясно, на чьей стороне настоящая сила. Существо резко развернулось и ударило вновь, и вновь пронзило пустоту. Так повторилось еще два или три раза, и всякий раз Лелит уходила с линии удара без всяких, казалось бы, усилий для себя. Наконец ей, кажется, надоела эта игра. Не совершая ни единого лишнего движения, стремительной молнией она взлетела вверх, и клинок ее вонзился в глазную прорезь монстра по самую рукоять. Ни на миг не замедлившись, она продолжила полет, в изящном сальто приземлившись на песок и вновь застыв в непринужденной позе. Страшный вой пронесся над ареной, не столько даже физический, скорее психический, исполненный смертной муки и нечеловеческого страдания. Крик этот пронзил меня невыносимой болью, я упала на пол, скорчившись в позе зародыша и обхватив голову руками, и не видела, что было дальше. Однако судя по разразившимся воплям и аплодисментам, эта чудовищная агония привела зрителей в неописуемый восторг, не исключая и мою хозяйку. Риана бесновалась вместе со всеми, поглощая энергию высвобожденного страдания, сопоставимую со взрывом небольшой звезды. Непостижимым для себя образом я чувствовала это, даже будучи ослепленной и оглушенной. Она схватила меня за плечи, резко вздернула вверх, заставляя смотреть на происходящее на арене. Меж тем мизансцена полностью изменилась, там не осталось и следа страшного существа. На арене тесно было от людей, да-да, самых обычных людей, моих соотечественников в форме гвардейцев и при оружии, и возглавляли их три мощные фигуры Астартес. И среди всей этой толпы легко, как в танце, отплясывала воительница ксеносов, уже показавшая, на что она способна. Это был неравный бой. Неравный… для людей. В сутолоке и суматохе они, казалось, лишь мешают друг другу. Лелит оставалась по-прежнему неуловимой и невредимой, они же лишь ранили друг друга, стремясь попасть в нее, непостижимым образом уходившую с линии огня. Она не стремилась убивать их быстро, хотя и могла бы. Если первый бой она закончила единым изящным росчерком, то здесь последовала целая вязь кровавых узоров, к большому удовольствию публики. Я смотрела на арену, и слезы текли по моим щекам. Я будто заново переживала поражение, которое мы потерпели там, на родине, и собственное унижение, бессилие, невозможность противостоять чудовищному воинскому искусству захватчиков и их извращенной злобной природе. Наконец, последний Космодесантник пал под вой и улюлюканье толпы на залитый кровью песок. И вместе с ним умерла во мне последняя надежда и вера в Человечество. Вера в Императора и надежда на спасение, которая до сих пор все еще жила где-то в глубине моей души, умерла при виде узких белых стоп, попирающих останки того, что еще недавно было величайшим символом Империи и ее надежной защитой.