Шанс на смерть

      Белый свет. Мои веки прикрыты, но вокруг белый свет. Пытаюсь открыть глаза. Тщетно.       Я умер?       Белый свет?       Как?       Я должен был оказаться в Аду. Или это одна из пыток Ада? Повторяюсь: я умер? Где я? Что я?             Боль.       Резкая боль, пронзающая каждую клеточку моего организма. Я не умер. Мертвые не способны чувствовать боль. Хотя откуда мне знать? Может это всего лишь всеобщий стереотип? Общество, одним словом. Просто стадо баранов, не способное мыслить самостоятельно. Почему мы делаем все по стереотипам? Почему на свадьбе невеста должна быть в белом платье, а жених в костюме? Почему близнецы должны быть одеты одинаково? Почему в Аду должно быть все красное и горящее, а в Раю девственно белое? Почему неформальность считается некрасивой? Потому что кто-то навязал всем мнение, что это не красиво? Тогда кто? Каждый человек ведь решает сам для себя. Ну да, конечно. Особенно в нашем веке. То, что показывают по зомбоящику — бред. Чистейшей воды бред. Зомбирование собственной армии, якобы единомышленники. Как мы можем мыслить неординарно, когда нам навязывают «единое мнение»? Далеко не многие люди на это способны, но именно из-за этого людей с иным мышлением в обществе не воспринимают. А все потому, что все мы с раннего детства страшно боимся выделяться из коллектива. Быть не как все — значит стать одиноким изгоем, или посмешищем коллектива. По себе знаю...             Боль.       Снова боль. Снова такая же резкая боль в руке, правой. Что с ней? Ай, да ладно! Стоп? Едкий запах медикаментов, только не это… Мало того, что я остался жив, так я еще и в больнице. Ненавижу эти пустые, холодные заведения. Плач. Женский. Вокруг меня люди, их около четырех, думаю… Вновь попытка поднять веки. Вновь сия попытка увенчалась неудачей. Открывается дверь. Шаги. Настойчивые, мужские.       — Он все еще не приходил в сознание? — Голос безразличный. Он спрашивает это, потому что должен, а не потому что его волнует мое состояние. Это врач, да. Я уверен.       — Нет, — женский, тоненький, прекрасный голосок. Он надрывный, следы только что пролитых слез. Это Тэл.             молчание       — Мистер Хьюсис, он выживет? — Сказал вымотанный, морально умерший… Чез.       — Все возможно, но вам стоит только надеяться. Вы же сами знаете, сколько людей погибло и то, что он сейчас в больнице, под кучей аппаратов поддерживающих его жизнеспособность — это уже само по себе чудо, — все тот же безразличный голос, как бы мне сейчас хотелось подорваться с койки, врезать ему и приказать идти прочь, но увы, это желание мы отложим на потом. Удивляюсь, как еще Чез не врезал ему. Он не мог не заметить такого поведения этого человека, который смеет называться «врачом».       — Ладно, — опять Тэл. По ее голосу слышно, что она выжата, как последний лимон. Как же я люблю вас мои родные, как же я не желаю вас вот так мучить. Идите домой, оставьте меня, забудьте. Вам так будет легче. Но выкинуть человека из памяти так быстро — не так просто. Вот в чем проблема. Не хочу причинять вам боль, но не могу.       Фрэнк. Черт, как бы я хотел увидеть его сейчас.

***

      Сколько времени прошло? Почему все так резко оборвалось? Теперь я умер или нет? Навряд ли. Опять белый свет, сквозь веки.       Когда он уже оставит меня?       Можно я уже умру?       Или выживу, но не так мучительно? М-да, теперь я, кажется, начинаю понимать значение выражения «жизнь дорогого стоит».       Оставим размышления. Лучше попробуем хотя бы открыть глаза. Я пытаюсь отлепить свои веки. Они такие тяжелые. Но я должен.       — Кажется, он открывает глаза, — все тот же женский голос. Только не опечаленный и вымотанный, а радостный и визжащий.       Победа! Мне удается разлепить глаза. Да! Тэл, Чез и…       — Фрэнки? — Вау, я даже говорить умею.