Шанс на смерть

      Утро. Грёбанное утро. Грёбанное солнце. Куплю чёрные шторы на окна и никогда не буду их открывать. Такое чувство, будто я, под воздействием солнечных лучей, начинаю гнить, пережариваться, сохнуть… Ужас. Класс. 10:30. Отлично! А мне ещё собраться надо. Фрэнк меня точно поджарит сам, если я не успею собраться до одиннадцати. Или изнасилует… Я вскочил с кровати, как ошпаренный. Уж больно я Фрэнка боюсь. Но люблю. Люблю до потери памяти. Люблю, сквозь страх. Страх перед болью. Я боюсь, что он снова причинит мне боль. Не только физическую, но и моральную. После всего того, что Фрэнк сделал со мной, я не боюсь физической боли. И никогда не буду бояться. Физическая боль — это лишь защита. Защита организма. Но не моя. Поэтому её бояться не стоит. Зачем? Это глупо, как минимум… Я, видимо, настолько боюсь Фрэнка, что смог собраться за двадцать пять минут. Я сел на диван и сложил руки на коленях. Мне было очень страшно. Мне было страшно прыгать с парашютом. Да. Я грёбанный трус. Мне очень страшно. Вдруг что-то случиться… А что, если я умру? Если парашют не раскроется? А если я приземлюсь где-нибудь на безлюдной местности и сломаю что-нибудь? Мне же никто не придёт на помощь. Или там рассчитана территория приземления и спасатели расставлены по всей местности? Я не знаю. Самое страшное, что я за всю ночь не сомкнул глаз, но не удосужился посмотреть в интернете, как это всё происходит. В детстве, когда я боялся чего-то, мама говорила мне: «Просто расслабься и получай удовольствие. И не думай о последствиях!». На самом деле, я считаю её довольно примитивное мнение правильным, но таким трудным. Дверь распахнулась. Ну да, зачем ему звонок или хотя бы стук? Я же его собственность, значит, дом со мной прилагается. Обязательно. — Мог бы и постучать. — Я буркнул ему, когда он подошёл и, скинув рюкзак на пол, упал рядом со мной на диван. Увалень. — Зачем? — Тебя мама в детстве не учила, что без стука не входят в чужой дом? — Фигня всё это. — Действительно, — вот это я себе точно под нос буркнул, потому что ответа на моё последнее изречение так и не последовало. — Ты готов? — Он осмотрел меня и вопросительно вскинул бровь. А я вижу, он любит играться бровями. — А что, не видно? — По тебе не скажешь, что ты на улицу собрался. — А что не так с моим образом? Свободные джинсы с потёртостями и майка-алкоголичка. — Да ладно. Ты что, не видел, как я обычно на улицу хожу? — Я б так ни за что не вышел. — Ты бы вышел в штанах с невъебенскими, бомжатскими дырками на коленях. — Я указал на его джинсы. Он так любит настолько большие дыры на коленях? Сколько раз его вижу — он постоянно в подобных штанах и затёртой толстовке. — Чего это они бомжатские? — Создаётся впечатление, что ты неудачно приземлился. — Да ладно? — Я понял. Это твой имидж. Отныне я буду назвать такие штаны «а-ля Фрэнк Айеро». — После этой фразы мне ясно дали понять, что я нарвался, потому что в меня только что прилетело диванной подушкой. Опомнившись, я схватил первое попавшееся под руку и нехило ебанул его по голове. Фрэнки, тебе повезло, что это оказался лишь пульт от люстры, а не торшер, например, или нож. Откуда у меня возьмётся нож в гостиной? Если в этом доме живу я — всё возможно. — Эй, ты чего? Я ведь любя… — Он схватился рукой за голову, потирая место поражения. — Реакция. — Я вздохнул. А нефиг подушками колошматиться. — У меня, кажется, кровь. — Он отнёс руку от головы, и на пальцах показалось немного алой жидкости. — Да, малыш, неплохой у тебя удар. — Я сейчас принесу перекись и вату. — Я встал с дивана, но почувствовал, как холодная до смерти рука схватила меня за запястье. — Не торопись. Не нужно. — Ну, просто кровь с руки и головы смоем. — Не нужно. — Почему? — Ответа я не получил, а лишь был притянут ближе к нему и нежно и мягко поцелован в губы. — Спасибо, — прошептал он, немного отстранившись. — За что? За то, что позволяю тебе насиловать меня? Или за то, что долбанул тебя пультом по голове? — Я ухмыльнулся. Ну а за что мне можно говорить «спасибо»? Я ничего не сделал, чтобы заслуживать слова благодарности. — За то, что делаешь меня светлее и теплее. — Что? Я не понял. О чём он? Я делаю его светлее? Может быть. Я делаю его теплее? Как можно сделать теплее мертвеца? Ой, о чём это я? Ну и что, что он необычайно холодный? Не стоит называть его мертвецом, «не стоит привлекать события». — Ты о чём? — так же нежно шепчу ему на ушко, отчего он заметно напрягается. Да ладно? Он смущается? Не верю. — До этого, мне нравилось убивать парней. Убивать сначала морально, а потом медленно и до боли протяжно устраивать им смертельную пытку. Пусть помучаются два-три дня перед смертью. — Я испугался. Да, я не на шутку испугался. Я завязал регулярные сексуальные отношения с маньяком-убийцей. Пхе. Меня могли всего лишь убить. Фрэнки, надеюсь, что этим ты хотел сделать мне комплимент и сказать, что я другой, а не намекнуть на то, что ты собрался убить меня быстро и безболезненно, скинув без парашюта. — Фрэнки, к чему ты клонишь? — Я немного отодвинулся от него, продолжая смотреть безумными глазами. — Хэй, расслабься, я тебя убивать не собираюсь. Ты особенный. — Он провёл тыльной стороной ладони по моей скуле, отчего я невольно замурлыкал. Я безумно люблю, когда касаются моих скул. — А что ты хотел этим сказать тогда? — Я всё ещё немного напуган, хотя фраза «Я не собираюсь тебя убивать» меня значительно обнадёжила. — Хотел сказать, что люблю тебя, дурак! — Он убрал руку от моего лица и, надув губы и скрестив руки на груди, буркнул. Я мог лишь засмеяться в ответ. Он серьёзно? Такие, как он, не способны любить. Они — бесчувственные твари, прогнившие и пустые души. Он не способен любить, я в этом уверен. Он — лишь игрок в нашей с ним сказке, но никак не герой. Это всё было бы слишком просто, если бы не всё, что он сделал и всё, на что способен. Я чувствую, как уходит время, сквозь стены сочась. Как он смотрит на меня. Желает прожечь во мне пару-тройку дыр. Наш мир не фарфоровый и даже не мармеладный. А жаль… жаль, что ты не можешь оказаться лишь конфеткой или куклой, а я — твоей марионеткой. У каждой монеты есть две стороны, и однажды, человек, который был тебе никем, приходит и переворачивает твою монету, твою жизнь… И с этого момента, всё становится по-другому: тот, кто раньше ненавидел тебя и мечтал причинить тебе боль — влюбляется в тебя; то, чего ты раньше боялся до смерти и клялся, что никогда этого не сделаешь — ты идешь делать сегодня, прямо сейчас, практически, без какого-либо страха в груди; тот, кто раньше казался бесчувственным тираном — начинает казаться тираном чуть меньше… Я не боялся переворота моей монеты, но я боялся, что этот переворот может оказаться лишь иллюзией, минутным помутнением рассудка. Что, если Фрэнк не любит меня? Что, если он врёт? А зачем? Не знаю. Мой бог, видимо, не способен мыслить так развито, как его. Почему? Потому что мой мозг воспринимает информацию с другой стороны. Он— сущий гений. Дьяволический гений, во плоти. — Фрэнки, т-ты с-серьёз-зно? — Я действительно не знаю, что ему сказать на это. Раньше я безоговорочно мог сказать, что люблю его. Но не сейчас. Сейчас во мне родился вопрос «А люблю ли я тебя?», ответа на который я, к сожалению, не знаю… Люблю ли я тебя? Люблю ли я то, как ты немного по-бомжатски одеваешься? Безусловно, люблю. Сам ведь такой же. Люблю ли я тебя? Люблю ли я то, как ты немного нахально себя ведёшь? Этим ты ставишь меня в ступор, но мне это нравится. Люблю ли я тебя? Люблю ли я тебя в сексе? Люблю. Это я люблю больше всего. Мне нравится, когда меня заставляют подчиняться, хоть это и всего лишь игра. Но в такие моменты нам всё равно — игра или нет. В такие моменты, игра для нас — реальность. Люблю ли я тебя? Люблю ли я то, как ты торопишь события? Люблю. Готов ли я пожертвовать настоящим, ради будущего? Готов.

Люблю ли я тебя? Безусловно.

— Ты так говоришь, будто я предложил тебе, выйти за меня. — Он так легко это всё говорит. — Ты бы предложил мне выйти за тебя? — Малыш, я ещё не готов. Тем более, я сомневаюсь в том, что ты любишь меня. Может, это у тебя лишь помутнение рассудка от моей ослепительной красоты. — Ага. Именно поэтому. — Я присел рядом и нежно поцеловал его. — А теперь, я вытру с тебя кровь. — Я отстранился от него и пошёл на кухню за перекисью.