Mais toutes les choses de la vie qui ont existé une fois tendent à se recréer.¹
Одноместная каюта парома, по-спартански простая, на восемь с половиной часов проглотила беглеца, дабы затем вышвырнуть в новую реальность, накормив, насильно и бестолково, ненужным тому будущим. Беглец устал спорить. Три года назад «Сивилла» подарила ошейник цепной ищейки – смирился. Сейчас зачем-то дает право жить, в обход собственной же логики. Значит живи. Выбор тут невелик. Это не Цунэмори влепила тебе пощечину, уловив невысказанные планы на смерть в безучастном взгляде. Это твой инстинкт самосохранения направил ее руку, приказывая взять себя в руки и двигаться вперед. Заставляя. Даже не виня за спонтанную дрему на месте преступления, в результате которой кто-то умудрился выкрасть тело. Когда инспектор добралась до холма, убитого там не оказалось. Лишь убийца, лежащий неподвижно и всем своим видом демонстрирующий абсолютную некомпетентность. Истощение в паре с чувством выполненного долга – эффективнейшее снотворное, но кто сказал, что твой долг выполнен? В самом-то деле. Не всегда предположения детектива идеально соответствуют намерениям преступника, пора бы уже привыкнуть. Пусть Макишима мастерски вербует пешек, последний этап плана должен был стать лишь его триумфом. Без посторонних. Это слишком личное. Когами и сам предпочел бы решить все тет-а-тет, но вмешалось Бюро. Так почему бы не подстраховаться сообщником, пожертвовав театральностью, но уравняв ваш счет? Пусть его роль все еще до конца не ясна. И похищение останков твоего лучшего недруга – единственное, что вообще указывает на присутствие такового. Не мог ведь он сам оттуда уйти? С простреленным-то черепом. «Люди в большинстве своем до того нам безразличны, что когда мы наделяем кого-нибудь из них способностью огорчать и радовать нас, то это существо представляется нам вышедшим из другого мира, мы поэтизируем его, оно преображает нашу жизнь в захватывающий дух простор, где оно оказывается на более или менее близком от нас расстоянии».² Океан сегодня спокоен – убаюкивает, не утомляя штормовой качкой. Читать можно. Воображение издевается, воспроизводя текст неуместным внутренним голосом, разговаривающий с тобой словами Пруста. Уж не думал, что в память могут настолько остро врезаться звуки речи малознакомого социопата, раз теперь позволяешь им заменить собственные. Сознательное усилие – попытка сменить актера озвучивания в голове, дабы не отшвырнуть эту чертову книгу подальше. Один француз некогда писал о любви, а бесталанный японец теперь давится ухмылкой из-за непредумышленной аналогии, попивая дрянной пакетированный чай с лимоном. «И нередко, когда в Сване брало верх рассудочное начало, он готов был прекратить жертвовать столькими умственными и общественными интересами ради воображаемого наслаждения. Но стоило ему услышать короткую фразу — и она освобождала в нем необходимое для нее пространство, она нарушала душевные его пропорции». Душевные пропорции Шарля Свана оказались нарушены дамой сердца, Когами Шинья же позволяет такую наглость мертвому врагу. Чьи фразы погрязли достаточно глубоко в префронтальной коре, чтобы раздражать своим невозмутимо-гипнотизирующим тоном даже сейчас. Вряд ли этот шум задержится там надолго, но намерения заткнуться пока не выражает. Ладно, потерпишь. В конце концов, эхо в твоей голове – последнее, что от него осталось. Даже при всех достижениях современной медицины, от прямого попадания триста пятьдесят седьмого магнума с расстояния менее метра еще ни одна центральная нервная система не оправилась.***
«Твой палач издевался: эшафот готов, и утром казнят злодея… Барабаны гремели, а он смеялся…»³ Входное отверстие пробило теменную кость, выходное – лобную. Две огнестрельные дыры отзываются пульсацией под бинтами, постоянная головная боль не дает уснуть, пока не затушишь анальгетиками. Порез на груди, полученный в схватке с Когами накануне выстрела, задел мышцу, из-за чего каждый вдох становится тем еще испытанием. Крещение смертью, говорите? Даже крещение жизнью оставило больше впечатлений. «Прежде тебя расстреляют, для виду, и холостыми лишь... Это шутка – и только! Залп грянет – ложись…» Стекло спасает. Прислонись к холодному окну, утешь кожу. Вспомни прощальную слабость: костлявая рука жнеца снимает многие запреты, но такого от себя не ожидал. Впервые глаза удивили проблеском человечности в театре, когда тебе было девять. Не зная итальянского, наблюдал чувственные кривляния перепудренных уродцев, которым все так рьяно аплодировали. Досиживал тоскливую «Тоску», имитируя восторг куда правдоподобнее этих аматоров на сцене, пока не услышал ее – арию Каварадосси, из третьего акта. Гибель родителей не довела осиротевшего лицемера до слез, пусть тот и выжимал их из себя всеми силами, точно сок из сухофруктов. А скрипка довела. «И никогда еще прежде Я не любил так жизнь!» Затем – сутками наедине с инструментом, в попытках постичь этот высококачественный абсурд, достучавшийся до мертвого изнутри. Учебники заменили учителей: не мог впечатлительный упрямец доверить струны своей души существу из плоти и крови. И уж тем более позволить чужой руке касаться его скрипки. Злополучная мелодия бросила вызов, который нельзя было отклонить. Но сколько ни играй, сколько ни слушай ту же арию в том же безукоризненном исполнении оркестра – ноль. Возможно, перевод и осмысление текста изгадили всю надуманную тобою суть, возможно, ты и не слышал больше никакого тенора за плачем струн, но сам с тех пор так и не заплакал. Пуччини стал твоей первой любовью и первым разочарованием. Последним стал выстрел. Ведь, как и в случае с Каварадосси, патроны оказались вовсе не холостыми. Иронично – не простившийся с жизнью погиб, приветствующий смерть выжил. Значит ли это, что вселенная разделяет твои интересы? Значит ли это, что у нее нет выбора? Кроме как вышвырнуть тебя на сцену, прямиком с того света, дабы продолжал отыгрывать свой неоконченный спектакль. Смирившись с поражением, мнимый герой признает себя злодеем и согласен принять свою злодейскую смерть. И вот он – финал: истинный герой побеждает, проникшиеся пьесой зрители получают свое правосудие, а физическое уничтожение источника хаоса остается главным и нерушимым аргументом так называемого порядка. Но что если хаос окажется бессмертным?***
Ненависть молчит. Та самая ненависть, изводившая тебя годами, перегрызая нервы и упорно копая могилу безымянному тогда еще злу. Злу, уничтожив которое, надеялся обрести наконец покой, а получил апатию. По ощущениям, твой цвет сейчас дымчато-серый – как тусклая грозовая туча, дождя пока не обещающая, но заранее уродующая белизну облаков, чисто на всякий случай. Вспоминаешь прежний гнев – не узнаешь. Будто пьян был. Застряв между перспективами покойника, заключенного и беглеца, только рад бы покинуть эту осточертевшую страну. И все же сбежать из нее куда морочнее, чем залечь на дно, не привлекая внимания таможни. «Сивилла» пожрала все, до чего сумела дотянуться, но и по сей день остаются места, куда ее загребущие корни прорасти не успели. Столичная префектура и близлежащие оплетены системой по самые трущобы, а инфраструктура налажена таким образом, что отдаленные города в ее высокополигональных глазах почти что не существуют. Одно из таких слепых пятен появилось на горизонте около часа назад. Конечная – порт Абашири. Осталось лишь слиться с толпой и обойти персонал, от сканеров убережет шлем. Путешествуя в каюте для экипажа, избегаешь множества ненужных тебе проверок. Сам опасаешься сейчас узнать свой коэффициент. Натренированное чутье цепного пса в вынужденной отставке подсказывает, что нелетальным парализатором дело вряд ли обойдется. Пока переоденься в наспех купленную униформу, швыряй Пруста в рюкзак и готовься на выход. Оттуда – такси, и к двухкомнатной квартире на отшибе поселка, что в трех часах езды от порта. Семидесятивосьмилетняя хозяйка, бывшая преподавательница литературы в давно расформированной закрытой школе, живущая одна, согласилась принять квартиранта без документов и за наличные – неслыханно беспечные люди здесь живут. Предпочел бы больше личного пространства, но вариантов и так негусто. Освойся для начала, дальше разберешься. Только побережье скрылось с глаз, включай сотовый. Не успел вызвать такси, как обнаружил десяток пропущенных от Цунэмори и одно сообщение. [Когами-сан, эта информация засекречена, но Вам следует знать. Проведя лабораторный анализ крови и микрочастиц мозговых клеток Макишимы Сего, найденных на месте преступления, эксперты-криминалисты обнаружили способность последних к аномальной регенерации…]***
Семьдесят шесть часов. С момента твоей смерти. Истинные галлюцинации живее лучшей из голограмм, реалистичнее самой реальности. Но мозг, пропустивший насквозь пулю, галлюцинировать уже не должен. Раны под бинтами не должны закрываться чернеющими тромбами, синяки, любезно оставленные Когами в последней драке, не должны больше докучать. Однако тело все еще болит, а сознание отрезвляет неизменной логикой мысли – все точно как раньше. Привычные сердцу архивы памяти по-прежнему доступны для чтения, пустых страниц амнезии среди них не наблюдается. Если законы реальности позволят так нагло себя дискредитировать, чем она лучше фантазий о загробной жизни? Если законы загробной жизни так достоверно имитируют реальность, то фантазии дьявола весьма прозаичны. «Будь мы бессмертны, страшным казалось бы нам бессмертие, желанной – смерть».⁴ Будь ты бессмертен, ценил бы жизнь – свой вечный приговор, без права обжалования? Будь ты смертен, пережил бы тот выстрел? Существование – ценнейшее из благ, однако благо навязанное злее вреднейшего из зол. У неизбежности два облика: обреченность и скука. Ты бы плюнул в каждый из них, но оба – твои собственные. Свобода выбора дана человеку, дабы тот честно совершал свои ошибки сам, осознано и осмысленно. Самостоятельность учит ответственности, ответственность воспитывает характер. Только закаленный характер позволяет признать свои ошибки спокойно и непредвзято, только сильная воля способна принять последствия своих решений в полной мере – слабую те попросту сломают. За ошибки, совершенные по приказу, она тут же готова наброситься с обвинениями на приказавших, упуская из внимания один чрезвычайно важный факт. Подчинение приказам – тоже выбор. Смерть высокомерно отвернулась от столь непочтительного критика, вот ты и выбрал себе ошибку по душе: нелепую – глазами рассудка, наивную – законами теории вероятности. Но тем не менее в вашем случае все сомнительные случайности отчего-то становятся неизбежностью. Даже сейчас – полузеркальные стекла надежно скрывают окна от праздных взглядов с улицы, откуда тебя точно не может быть видно. И все же Когами Шинья смотрит прямо в глаза нежданному визави, будто между вами ни стекол, ни зеркал.***
Третий этаж, наружная лестничная клетка. Удобно, по крайней мере для курящих. Балкона в квартире нет, а терроризировать пожилую женщину табачным дымом – совсем уж дурной тон. Покури здесь. Глядя в полузеркальное окно и размышляя, существует ли эта домовладелица вообще. Слишком идеально. Условия, конечно, посредственные, но будь они комфортнее, ловушка бросилась бы в глаза сразу. А так – своевременно удачное стечение обстоятельств вполне сойдет за везение среднего калибра, на которое еще может купиться недоверчивый беглец вроде тебя. Купился. С чистой совестью. Поскольку самолично убил того единственного, кто способен устроить тебе подобную ловушку. Нет, даже в противном случае позволил бы себя в нее загнать – из любопытства. Таких врагов нужно держать максимально близко, им нельзя отказывать в рандеву, иначе потеряешь бесценное преимущество жертвы – право на неосведомленность. А неосведомленности стоит вооружаться втройне. В карманах брюк два складных ножа, в кобуре под курткой заряженный револьвер. Какова вероятность того, что по ту сторону зеркала стоит Макишима Сего, собственной живой персоной? Один к миллиарду. Но тем не менее в вашем случае все сомнительные случайности отчего-то становятся неизбежностью. Дверь открылась. На пороге – безобидная старушка. В опрятной традиционной одежде, приметно контрастирующей с пейзажем-недоразумением снаружи. Голограмма? Если и так, то довольно реалистичная. Ткань выглядит натуральной – удовольствие не из дешевых, в наши-то дни. На глаз явное противоречие. Бюджетный район и дорогая одежда – сочетание старо как мир, но по-прежнему подозрительное. Даже для голограммы. Нет смысла столь опасно акцентировать внимание на выбивающихся из общей картины деталях, если только таким образом тебя не пытаются отвлечь от чего-то более существенного. – Касамори-сан?⁵ – до боли знакомая напускная улыбка. – Ватанабэ Наоко⁶, к вашим услугам. Вот уж неприкрытое издевательство. Проверяет? – Женщину, с которой я заключил контракт, звали Мурасаки Канра⁷, – имя, в котором фальшиво все. – Без псевдонимов сейчас никуда, сами понимаете, – как и без револьвера за пазухой. – В любом случае рада, что в моем доме поселится не Фукия Сэйичиро.⁸ Занимательная голограмма, ознакомленная с запретной литературой, даже не пытается казаться среднестатистическим обывателем. Впрочем, во времена ее «молодости» Эдогаву, вероятно, еще могли изучать в школах. – Вижу, профессию вы все же не скрываете. Фальшивая старушка продолжает удивлять – достает из рукава хаори пачку сигарет и бензиновую зажигалку. – А смысл? – подкуривает. – Куда, по-вашему, подевались бывшие преподаватели: бесполезные, по мнению «Сивиллы», для современного общества, но чей психопаспорт не позволяет заключить их под стражей? Дым настоящий. Что ж, значит голограмма маскировочного типа. Не знал, что он курит. – Съехали подальше от мегаполисов, очевидно, – затянулся в ответ. – Как и беглые преступники. – Верно, – до чего же правдоподобно движение искусственных мимических мышц. – Похоже, у нас много общего. Одна деталь неуловимо выбивается из общей картины. Привлекает внимание, смущает мысль, носится совсем рядом, но каждый раз неуклюже поскальзывается и падает лицом в болото бессознательного, становясь окончательно неопознаваемой. Что не так с этой подделкой? – Пожалуй. Хоть нас и вышвырнули в разные урны, оказались в итоге на одной свалке. – Ничего, приспособитесь, – серо-зеленые глаза сощурились с издевкой, точно как желтые. – Маленький человек не ровня системе, но ему ничего не стоит согнуться в три погибели, устраиваясь там поудобнее. Вот оно. – Наиболее гибкий элемент постепенно становится контролирующим в системе. Рост. – Лао-Цзы? – Аль Капоне. Голографическая маска может быть выше прячущегося под ней человека, но ниже – никак. И даже сумей он каким-то образом настроить частичную невидимость, визуально уменьшающую рост, сигареты выдают. Будь на месте этой женщины Макишима, ему пришлось бы пускать дым не ртом, а солнечным сплетением. Это не голограмма. Вот ведь. Принять снисходительную насмешку за угрозу, а безобидное подтрунивание – за вызов. Усмотреть подвох в первом же месте, куда ступила нога по прочтению того сообщения. Пусть даже нельзя со стопроцентной вероятностью утверждать, что он все-таки жив, чутье сразу принялось рисовать подозрения с параноидальным энтузиазмом. Инспектор лишь прикинула варианты, а ты уже хитросплетенные ловушки выискиваешь, не успев даже разложить вещи… Скучаешь? […Тем не менее ни частицы кожи, ни костная ткань аналогичных свойств не проявляют, что значит вероятность выживания, учитывая повреждения черепа и кровопотерю, минимальна. Однако все же не нулевая. Вынуждена предостеречь от необдуманных попыток преследования, поскольку Ваш коэффициент преступности на момент последней нашей встречи был существенно выше трехсот. Избегайте сканеров, не привлекайте внимания полиции – прицел любого доминатора станет фатальным. Единственной целью данного сообщения является забота о Вашей безопасности. Для Макишимы сканеры – не помеха. Ему будет куда проще найти Вас, чем Вам его. Будьте осторожны] – Нао-баа, сколько можно дымить? – отвернувшись от полузеркального окна, не сразу заметил, как то открылось. – В твоем пуэре скоро жабы заведутся. – И он все еще будет приятнее твоих манер, Сего, – взглянула туда с упреком, затушила сигарету о подоконник. – Прояви уважение. Как-никак, у нас гость.***
– Ах, да, простите мою бестактность, Касамори-сан. Я всего лишь озабочен судьбой трех остывающих кружек чая. Не догадывался – знал. Либо ты чем-то себя выдал, либо Бюро изначально учитывало такой вариант, и, похоже, небезосновательно: труп, мистически скрывшийся с места преступления, вызывает самые неоднозначные догадки. Сумей они выследить неуместно выжившую угрозу еще там, сюда бы так легко не отпустили. Что ж, значит остается только старая добрая охота на лиса: соблазнить аппетитной добычей, затем вернуться к приваде и пройтись по следам. Если так, неудивительно, что «Сивилла» отпустила Когами восвояси. Бесценная наживка – и надо же, почти сработало. – Вероятно, этот чай того стоит. Опасается. Но все-таки понимает, что травить его сейчас – никакой радости. – С лимоном или со сливками?⁹ Застыл. Будто эта непредумышленная отсылка к припомнившейся вдруг еще вчера истории одной сомнительной любви шокировала его куда больше, чем факт обнаружения тебя живым – здесь и сейчас, как вездесущее неубиваемое зло. Чем ты, бесспорно, и являешься. – С лимоном. Верно. За дерзкий ответ «со сливками» все же не погнушался бы подсыпать ему яд. – Как по мне, добавлять в шу пуэр все эти непотребности – верх безвкусицы, – бабуля либо не уловила вашей игры подтекстов, либо уловила слишком хорошо. – Порой чаю нужно позволять быть просто чаем. Иначе вскоре забудете его вкус. – Не занудствуй, Нао-баа. Как-никак, у нас гость. Сам тем временем добавил «непотребностей» еще в свою кружку.***
Макишима Сего. С перебинтованным лбом, в мятой домашней юкате, спрятав босые ноги под котацу, пьет чай со сливками. Не то чтобы в этот момент он перестал быть безжалостным убийцей, ставшим причиной краха твоей прежней жизни и едва не ввергнувший в коллапсирующий социально-экономический хаос целую страну… – Ватанабэ-сан, при всем уважении, – отхлебнул потенциальную отраву. – В объявлении не сказано о втором сожителе. – Все верно, сожитель будет один. Но разве написано, что это именно хозяйка? – до чего же забавен капкан, в который ты угодил. – Если возникнут затруднения, можете уехать в любой момент. Как видите, никакого контракта мы не заключаем. Полагаемся на честность и порядочность. Насчет квартиры. Обстановка создает впечатление вполне обжитой, но если присмотреться, замечаешь детали вроде местами тусклых стен и обесцвеченных картин – пыль вытерли поверхностно, однако она успела въесться в материал за годы беспрепятственного накопления. Цветы на сплошной деревянной подставке, но смотрят в разные стороны: еще не успели приспособиться к здешним окнам, только посажены. Столешница котацу повидала жизни: покрытая мелкими царапинами, углы затерты. Одеяло, тем не менее, в идеальном состоянии, ткань еще сохранила фабричный запах. Ковры тоже новые, чего не скажешь о мебели. Текстиль куда проще достать, тогда как натуральное дерево в таком количестве обойдется едва ли не дороже всей квартиры. Большинство современных апартаментов состоят из более дешевого и удобного пластика, который владелец волен замаскировать под что угодно, воспользовавшись доступным каталогом виртуальных интерьеров. И да, тут никаких голограмм. Жилье однозначно ее – Ватанабэ хорошо ориентируется и знает что где лежит. Но оно долгое время пустовало. – Легко достигнутое согласие не заслуживает доверия. Сказал тот, кто согласился на чашечку чая от злейшего врага. Забавно. Но тут вопрос не столько доверия, сколько… стиля. Макишима слишком изощрен, чтобы опуститься вдруг до такой банальности, как опаивание, самооценка не позволит. – Это упрек? – Это Лао-Цзы, – вмешался «сожитель». – Стыдно не узнать, Ватанабэ-сэнсэй. Ты сама мне его читала, вместо сказок на ночь. – В моем возрасте стыдно, разве что, не разлагаться, Сего. Остальное простительно. Теперь представь на мгновение, будто фамилия – все же не псевдоним. Если они родственники, это серьезная зацепка: порывшись в архивах, можно кое-что разузнать, как минимум о его прошлом. Будь у тебя доступ к базам данных Бюро или лучше сразу Караномори. Но есть и закономерная проблема – Макишима определенно не стал бы налегке открывать столь важную информацию. Без обоснованной, непоколебимой уверенности в том, что она не будет использована против него. А значит подвох куда прозаичнее, чем казался.***
Пуэр со сливками – то еще извращение, но попробовать стоило. Как и пригласить Когами на чашечку чая с транквилизаторами, которые уже должны были подействовать. Забавно. Хоть изначально ты и не намеревался его усыплять, потом все же переступил через протестующее эго. Идею предложила Нао-баа: «Пошлость вроде отравленного чая сразу покажется ему жалкой нелепицей, как и тебе. Вам, мужчинам, вообще свойственно выставлять свое самоуверенное бесстрашие напоказ, будто иллюзия неуязвимости каким-то чудом сделает вас неуязвимыми. Храбрый априори уважает храброго, а потому, из солидарности, доверяет. Но я тебе вот что скажу: подлость – лучшее оружие против такой храбрости. И лучший для нее урок». – Черт, Макишима… – самоуничижительная ухмылка храбреца, столкнувшегося с подлостью, бесценна. – Думал, ты до такого не опустишься… – Разочаровываете, Касамори-сан, – без труда перехватываешь его руку, отбираешь револьвер. – Мне некуда опускаться. Я и так на самом дне.***
Ненависть шепчет. Доверять злу смешно, недооценивать – опасно. Жалеть нельзя категорически, поскольку жалость для него сродни оскорблению. Зло может казаться безобидным, играя с тобой в поддавки – но по-прежнему оставаясь злом. Часть тебя борется с ветряными мельницами противоречий, осознанно допускающих поражение, если не стремящихся к нему. Часть – простодушно радуется игре, развлекаясь со своим злом. Необходимым. Незаменимым. Сознание морщится сухим лепестком, ломается от каждого движения. Ты – рассыпающаяся труха дерева, грязная пена прибоя, песок между чужих пальцев, ароматная пыльца орхидеи, тлеющий кончик сигареты… Тебя откусывает ветер и бьет земля, но защищаться не будешь – нечем. Ответом на удар будет вопрос, ударом в ответ – смерть. Ты не боишься ее, ведь разучился бояться. Но и она здесь не за тобой. – Вот ведь незадача… Старческий маразм у меня, а память отняло внуку. – Хм. Похоже, это заразно. Голоса вливаются мгновенно застывающей смолой – ни захлебнуться, ни утопиться. Стрелки часов издевательски пренебрегают временем: то секунда, сожравшая вечность, то вечность длиной в секунду. – Мы с тобой как договаривались? Женщина ищет за душой строгость, собирая ее по крупице и вкладывая в слова, лишенные упрека. Мужчина имитирует ухмылку, но ему не смешно. – Без контракта, а потому затрудняюсь ответить. И да – ни честности, ни порядочности за собой не замечал, полагаться не на что. – Сего! Отвечай за свои слова. Пристальное золото взгляда. Вольфрамовый воздух. Короткое резкое движение – ловкое, заученно точное. Хруст. Женщина падает на пол, ее глаза широко раскрыты, шея свернута. Мужчина допивает чай. – Спи, Когами… – пустота коснулась слуха леденящим шепотом. – А я пока стану твоим кошмаром…Ce sentiment de vénération que nous vouons toujours à ceux qui exercent sans frein la puissance de nous faire du mal.¹⁰