Дуэль на жизнь

Со времён последнего приступа Мастер приходил в себя так долго, что Доктор почти уверился: его бывший друг и бывший враг умрёт, не открывая глаз, даже не успев проклянуть его на прощанье за то, что он из самых лучших намерений продлил его мучения — и только. Но Мастер в очередной раз выходит из тени внезапно; некоторое время он рассеянно озирается по сторонам, очевидно, силясь понять, где находится, потом сдавленно кашляет, пытается взять Доктора за плечо — и промахивается. — Что со мной? — Лежи спокойно. — Доктор осторожно перехватывает его ладонь и укладывает обратно. Облегчение в его голосе почти неразличимо, оно задавлено горечью и чем-то, отдалённо напоминающим вину. — Одно из твоих сердец снова остановилось. Я пытаюсь запустить его. Может быть немного больно, — последнюю фразу он выдаёт по инерции, и Мастер, всё ещё будучи Мастером, не оставляет её без внимания: так ядовито он не улыбался и в свои лучшие времена. — Спасибо за заботу, Доктор, но боюсь, ты мог позаботиться об этом другим путём, — он снова оглядывается, пытается глубоко вдохнуть, но воздух застряёт в горле. — Что ж, теперь я действительно едва ли могу сбежать. Ты выиграл. Помнишь?.. Обещал держать меня здесь столько, сколько потребуется. Надеюсь, тебе хватило. Подбородок у Доктора ходит ходуном, и это заметно, как бы крепко он не сжимал зубы. — Почему я не слышу уверений в том, что всё будет хорошо? Твоя гордость достаточно уязвлена, чтобы признать, что есть вещи, на которые ты повлиять не можешь? — Пожалуйста, помолчи, — вот и весь его ответ. — Твои колкости не заслуживают того, чтобы тратить на них все силы. А сил уже не осталось: Доктор знает это, возможно, даже лучше самого Мастера. Всё это время он наблюдал беспрерывно и знает, что точка невозврата пройдена. Знает и всё равно продолжает свою бесполезную помощь. Слова Мастера про пострадавшую гордость — вовсе не пустая попытка задеть, они слишком правдивы. Но ведь случалось же такое, что везло в самый последний момент, когда казалось, что ничего нельзя исправить. — Может быть, мои колкости — это всё, что у меня осталось. Я хочу говорить, Доктор. Мне нужно перекричать барабаны. Так странно… раньше они стучали хоть и постоянно, но не мешали слушать, а сейчас затмевают все остальные звуки. Так вот, по сценарию перед смертью всегда следует несколько откровений. Пожалуй, я даже признаюсь, что ты был прав. — Доктор отрывает взгляд от приборов, на которые давно уже смотрит бездумно, и переводит его Мастеру на лицо. – Что, теперь ты не против, чтобы я продолжал? — Ты собираешься признаться в том, что на самом деле не хочешь умирать? — тихонько спрашивает Доктор, чьи пальцы поглаживают его по щеке. Сам Доктор этого, похоже, не замечает, а Мастер делает вид, что не замечает, и только поворачивает голову совсем чуть-чуть, подставляясь под прикосновения. — Я хотел умереть, — он отвечает медленно, с трудом подбирает слова; он необычайно сосредоточен и от этого только больше путается. — Понимаешь… я бы с радостью умер ненадолго. Приходит иногда в голову… если бы можно было умереть и при этом остаться. Чтобы посмотреть, как отреагируют все вокруг на твою смерть. Я посмотрел. Теперь… если бы и в самом деле можно было не уходить… Пока он говорит, Доктор ложится рядом, обхватывает ладонями его голову, прижимает к своей так близко, что кажется, он не слова слушает, а мысль передаётся прямиком из зрачков в зрачки. — Почему же ты тогда не попробуешь регенерировать? — Потому что это бесполезно. Этот стук преследует меня с самого детства, и ещё ни одна регенерация не позволила мне избавиться от него. Моё новое тело проживёт не больше, чем старое. — Это странно, — хмурится Доктор. — Полное клеточное обновление… — …ничем не поможет! — враз срывается Мастер. — Это в моём разуме, Доктор!.. В моей сущности! — И всё же, — Доктор нетерпелив, но очень осторожен; желание прояснить всё до конца борется в нём с ожиданием новой гневной вспышки, каждая из которых так вредна для Мастера сейчас, — это могло бы оттянуть время… хотя бы самую малость… — Зачем? Чтобы ещё немного насладиться ожиданием? — он закрывает глаза — то ли от усталости, то ли для того, чтобы не видеть, как Доктор плачет. — Кроме того… ты ведь знаешь, что все свои законные регенерации я истратил очень давно. Потом сумел найти подходящий источник энергии… Умер и был оживлён… Это так запутывает, знаешь ли. Не думаю, что у меня получится переродиться ещё раз. Доктор переваривает сказанное ровно несколько секунд. — Я могу передать тебе свою регенерацию. — Я, кажется, уже объяснил… — Послушай, просто послушай. Это будет совсем другой вид энергии, часть моей жизни; барабаны, что бы они из себя не представляли, не запрограммированы на неё. Это может сработать. Должно сработать. — За исключением того, что это невозможно. — Возможнее, чем ты думаешь. — Нет! — Мастер отталкивает Доктора обеими руками, как будто тот собирается сделать это прямо сейчас; отшатывается назад, чуть не сваливаясь на пол. — Хоть это и неосуществимо, даже не думай! — Мне кажется, или раньше ты бы с радостью забрал у меня их все до единой, появись у тебя такая возможность? — Доктор изо всех сил старается, чтобы это не прозвучало укором. Мастер смотрит на него устало. — Нет, — повторяет он. — Когда ты сам – раб, когда тебя мучает что-то нематериальное, несуществующее для всех остальных, хочется две вещи — разрушать и обладать; и не вздумай кивнуть так понимающе, как ты обычно это делаешь, Доктор, если ты скажешь, что понимаешь такое чувство, это будет самая отвратительная ложь из всех слышанных мной. Но тебя разрушать я не собирался, тобой я хотел только обладать, тобой, целым. В том смысле… в том самом смысле, в котором… Доктор тянет его к себе за запястья, пытается прижать поближе, а тот безуспешно пытается уклониться, отстраниться, вырваться. — Не запоминай ничего из того, что я сказал, — пытается приказать он по привычке. — Не собираюсь ничего забывать. Конечно, Доктор побеждает, а потом спохватывается и размыкает неловкие объятия, но теперь уже сам Мастер не даёт ему отстраниться. — Подожди немного, — он прижимается ухом к его груди, прямо между двумя сердцами. — Ещё немного. Так шум сливается, и его почти не слышно.