hurt/comfort

Пальцы устало щёлкали по негромко стучащим клавишам, заполняя очередную строку таблицы квартального отчёта. Бервальд никогда не видел себя бухгалтером, но эта работа его вполне устраивала. На жизнь хватало, на какую-никакую помощь брату, — в основном в виде пакета продуктов или пары бутылок пива на опохмел, — тем более. А больше ему ничего и не надо. Честно говоря, швед всегда мечтал стать психоаналитиком, но в силу трудностей при контактировании с окружающими, эту идею пришлось оставить, и обратиться к более земным призваниям. Поэтому он жил и не роптал, отучившись в своё время на бухгалтера, устроившись на работу в фирму а-ля "крепкий середнячок" и с тех пор послушно выполняя свои служебные обязанности. Жизнь текла скучно и размеренно, не взрываясь яркими брызгами и не вихляя неожиданными поворотами. Бервальд просто безынициативно отсиживался в своём маленьком болотце, планируя оставаться там до смерти. А вот его брат сходил с ума в четырёх стенах своей квартиры. И пришедший к приоткрытой входной двери Оксеншерна рванул вперёд, даже не разуваясь. Он понимал, что медлить нельзя. Это слишком плохой знак. * * * Хенрик и Бервальд родились в семье Нилса Хансена и Кристины Оксеншерна, датчанина и шведки, двух любящих друг друга людей, так и не ставших официальным союзом. Кристина, уроженка Мальмё и педантичная, интеллигентная отличница, решив сделать себе подарок на совершеннолетие, отправилась на экскурсию в Копенгаген, этот интереснейший и давно любимый ею город, находящийся пускай и в соседней стране, но зато в каких-то шестнадцати километрах. Плавное течение экскурсии нарушил какой-то хулиганистый юнец, бегающий по площади, громко крича что-то на датском. Как оказалось, он убегал от преследующих его полицейских. Но его попытка не увенчалась успехом, и он был догнан, пойман и скручен, а также пару раз приложен головой об землю и отпинан ногами по рёбрам. Кристина, вместе с другими туристами наблюдавшая за этим, не стерпела подобного обращения с беднягой, и подлетев к представителям правопорядка, начала нападать на них с требованием немедленно отпустить молодого человека. В итоге, наивная правозащитница-иностранка была тоже арестована. В камере предварительного заключения будущая пара и познакомилась. Смеясь, Нилс благодарил Кристину за её храбрость и отвагу, за то, что не побоялась защитить его, дав бой полицаям. Шведка смущённо улыбалась и только отмахивалась. Искра между двумя молодыми людьми пробежала сразу, в тот же момент, когда они встретились взглядом — она, стоящая в толпе, и он, убегающиий от преследования. Покинули отделение полиции хулиган и мадемуазель уже крепкой и любящей парой. В Мальмё Кристина возвращаться не стала, предпочтя остаться в чужом Копенгагене, но с родным человеком. А Нилс был только счастлив, хоть сам не имел ни кола, ни двора, ни единого гроша в кармане. Жили они в квартире его друзей, но датчанин для своей любимой старался быть настоящим рыцарем, неустанно работающим грузчиком и продающим сосиски, чтобы обеспечивать её и не давать даже приблизительно ощутить какую-либо нужду. Через год Кристина забеременела, и вскоре родила первенца, оказавшегося точнейшей копией отца — от внешности до характера. Разве что веснушек не было. С появлением сына любви в этой маленькой семье стало ещё больше. А через год живот Кристины начал расти вновь. Она очень хотела родить дочку, которая бы стала её копией, но получился ещё один сын. Зато касаемо сходства с матерью — этого было не отнять. Такой же невероятно голубоглазый, такой же невозмутимый, такой же храбрый. Благодаря сходству дети и родители сразу заимели своих любимчиков. Конечно, по идее, это неправильно, но всё же Кристине был чужд слишком крикливый и эмоциональный Хенрик, а Нилс не выносил непоколебимости и молчаливости Бервальда. Но это вовсе не значило того, что родители любили только "своих". Нет, они души не чаяли в обоих. Кристина всегда рассказывала мальчикам сказки, готовила им выпечку и исправно собирала в школу, а Нилс играл с сыновьями в догонялки, катал их на мотороллере несмотря на строжайшие запреты мамы, и безумно баловал ребят. Хенрику было четырнадцать, а Бервальду — двенадцать лет, когда их родители разошлись. Расстались навсегда, и более никогда даже не встречались. Старший из братьев остался с отцом, младший — с матерью. Хенрик воспринял весть о расставании родителей в штыки, и объявил бойкот. Что интересно — не родителям, а матери и младшему брату, начав их просто ненавидеть. В отце же он по-прежнему души не чаял. Бервальд под опекой матери получал образование, заботу, занимался спортом и рос достойным человеком. Будучи противоположностью, Хенрик жил с папой и видел только постоянные пьянки, частенько уходя на улицу и обитаясь там. Из школы его выгнали за постоянные прогулы, и тогда он впервые узрел гнев отца. Схватив сына за грудки и прижав к стене, Нилс потребовал от него начать нести ответственность за свои поступки и найти работу. Глядя на зажмурившегося сына, отец нахмурился и отвесил ему подзатыльник со словами: — Больно надо мне тебя избивать, голова садовая. За кого ты меня держишь? Но всё же однажды это произошло. В тот день, когда Нилс застал сына с пакетиком какой-то белой дряни в руках. Тогда отец озверел и накинулся на него, едва не задушив. Если бы только об этом узнала мать — назвала бы бывшего мужа изувером и посадила в тюрьму. Но Хенрик был благодарен Нилсу, ведь ему было всё-таки не безразлично будущее сына. Благодарный отпрыск, чтобы получить прощение отца, в вечерней школе по ускоренной программе получил среднее образование. Лишь увидев заветный аттестат с невероятным трудом добытыми четвёрками, Нилс оттяал и вновь открыл свои объятья для нерадивого отпрыска. А через непродолжительное время он умер. От сердечного приступа, вызванного постоянным употреблением алкоголя. Горько, но это было предсказуемо. Когда Хенрик пришёл с работы, он услышал играющую музыку, а потом, пройдя в комнату, обнаружил на полу бездыханное тело отца. С Хансеном-младшим произошёл сильнейший нервный срыв. Он просто сел на пол, лицом к стене, и совершенно не помнил ничего, что случилось дальше. Очнулся датчанин в четырёх мягких стенах и смирительной рубашке. Врачи посчитали, что он ненормален, причём, не без оснований. Освободили Хенрика, только когда того потребовала приехавшая в Копенгаген мать. Увидев мать, старший из братьев окончательно слетел с катушек, выкрикивая ей в лицо проклятия и обвинения в смерти отца. Уже успевшая поседеть от горя Кристина получила очередной удар. Хенрик обеспечил родной матери сердечный приступ, но она всё-таки до последнего умоляла своего нерадивого сына переехать к ней, в Мальмё, чтобы продолжать жить спокойно. Горделивый датчанин отказался от какой-либо помощи. Квартиру отца опечатали, и сын, не вписанный в завещание за его неимением, оказался без кола и без двора в прямом смысле. Он устроился работать кладбищенским сторожем и каждый день проводил около могилы отца, благодаря его за то, что в своё время надоумил устроиться на работу — если бы не заработанное, родителя пришлось бы развеять по ветру. Хенрик окончательно замкнулся в себе и стал отшельником. Он прожил на кладбище полгода, пока однажды к нему не приехал Бервальд. Одетый во всё чёрное, он возложил огромный букет белых хризантем на могилу отца и постучался в сторожку брата. Когда распахнулась дверь, швед с трудом узнал носителя родной крови — бородатый, угрюмый, с сигаретой в зубах. Но удивления младший из братьев не выразил. Зато старший, не видевший брата шесть лет, даже и не узнал его. На пороге сторожки стоял высокий, широкоплечий блондин в очках и с невероятно яркими голубыми глазами с бирюзовым отливом. — Мама умерла. Датчанин ошарашенно поднял брови. Бер..? — Когда..? — Вчера. Поехали. — Куда? — В Мальмё. Мама оставила завещание, и по нему я обязан всю жизнь тебя содержать и опекать. — Я никуда не.. — Послушай. — Бервальд устало закрыл глаза. — Папа давно мёртв. Мамы тоже не стало. Мы с тобой остались одни. Ненавидеть тебе некого. Или будешь теперь презирать меня? Пожалуйста, это твоё право. Но только один ты больше не останешься. Я дал маме слово, когда умер отец. И я не нарушу его. И Бервальд не нарушил. Вскоре он перевёз брата в Мальмё, но из-за его постоянных попоек был вынужден отселить его в отдельную квартиру, где всё же постоянно навещал. Человек слова. * * * Датчанин сидел на полу, скрестив ноги, лицом к стене. Он не двигался и не издавал ни единого звука, сидя в полной тишине. Он сидел так уже, кажется, часа четыре. Опустившись рядом, Бервальд положил руки на заострившиеся от затянувшегося игнорирования еды плечи, приобнимая со спины. Глаз заметил в золоте растрёпанной копны волос багровые прожилки запёкшейся крови. — Что случилось? — тихо, практически шёпотом спросил швед. — Гил умер. Наконец-то. Правда, это осталось только в мыслях младшего из братьев. Гилберт был другом и любовником датчанина, взбалмошным и неуравновешенным немцем с манией величия, букетом венерических заболеваний и пристрастием к тяжёлым наркотикам. Бервальд всегда протестовал против их общения, но старший брат и не думал его слушать, даже после случая с подозрением на заражение вирусом иммунодефицита он не изменил своего отношения к треклятому психу-альбиносу. Словами было не передать, как швед был счастлив смерти этого чёрта. — Все мы когда-нибудь умрём. В бокал квадратной формы красивой волной выплеснулся какой-то алкоголь. С подачи Бервальда. Он вложил тянущий руку стакан в холодную ладонь брата и погладил его по плечу, полностью признавая своё отсутствие умения успокаивать людей. Хотя бы так.