hurt/comfort

Хенрик сидел на бежевом диване в привычно грязных джинсах, обняв руками колени и уткнувшись носом в стёртый деним. Нераспакованные коробки с вещами стояли по углам, словно неорганизованные часовые. Ровно трое суток назад он, заявив, что, цитата, "дохнет от скуки в одиночестве", переехал жить к Бервальду из сьёмной квартиры. Конечно, на чахнущего в забвении как обычно растрёпанный и самоуверенно смотрящий датчанин похож был едва ли, но спорить было бессмысленно. — Ладно, чёрт с тобой. — вздохнул швед, соглашаясь. — Но только обещай не пить. — Обещаю. — слишком быстро произнёс Хансен, лукаво блеснув голубыми очами. Кажется, Бервальд не поверил. Обведя помещение небольшой, но чистой и прилично выглядящей (в отличие от его дома) гостиной тоскливым взглядом, датчанин тяжело вздохнул. Да уж, здесь не веселее, чем на прошлом жилище. Та же тишина, та же скука, только рядом сидит брат с газетой и чашкой дневной арабики. Наклонив голову и положив её свои же на колени, Хенрик ни с того, ни с сего произнёс: — Знаешь, порой мне становится стыдно. Оксеншерна от подобной фразы из уст брата аж кофе поперхнулся. Ну, знаете ли. Хенрик — и произнёс такое. Да от сей новости в близлежащих лесах вся популяция зверей передохла, не иначе. Первый зарегистрированный случай в истории, как-никак. — Шутишь. — пробормотал швед, наконец прокашлявшись и глянув на Хенрика поверх газеты, тут же удостоившись ответного взгляда, причём, крайне недовольного. Голубые глаза презрительно прищурились, брови слегка нахмурились. Было без дополнительных подсказок понятно, что старший брат раздражён. — Ты бы прекратил уже считать меня безмозглой и бесстыжей тварью. Это было произнесено предупреждающим тоном, а голубые глаза смотрели со сталью. Гордость. Животные в такой ситуации ещё недвусмысленно резко дёргают хвостом, выражая недовольство. — Я бы с радостью, Хенрик, но ты, кажется, делаешь всё специально для того, чтобы я просто не мог и подумать иначе. — Кажется. — отрезал растрёпанный блондин, недовольно сбрасывая ноги с дивана. — Ну прости, я попытаюсь приглядываться повнимательнее. Бервальд мирно пожал плечами и снова уткнулся в газетные строчки. Ссориться с доморощенным гордецом он не собирался. На следующей неделе в Мальмё пройдёт турнир на звание чемпиона Швеции по шахматам. Участие в соревновании примут.. Но даже заметка о шахматном турнире не смогла составить конкуренцию бестактности старшего брата. — Ну так ты не в газету пялься! Вот он я! — и Хансен, с резким хрустом вцепившись в Expressen, вынудил брата оторваться от чтения. Недовольно взглянув на родственника, Оксеншерна еле удержался от того, чтобы раздражённо цокнуть языком и помотать головой. Или, лучше всего, встать и переместиться в куда более удобное кресло. Он и так ради поддержания контакта с братом пренебрёг собственным личным пространством, усевшись на один диван с этим пинающимся чудом. — У тебя что, синдром дефицита внимания? — Вполне возможно. — датчанин неопределённо кивнул. — Хорошо. — сдержав тяжёлый вздох, младший из братьев под звуки бумажного шуршания страниц сложил газету, похоронив надежду спокойно почитать. — И чего же ты хочешь? — Свободы. — словно только и ожидая этого вопроса, выпалил Хансен. — Куда уж больше? Это всё равно, если бы ребёнок с крайней стадией диабета попросил мешок конфет — в принципе, объяснимо, но, чёрт возьми, ты же понимаешь, что это тебя уничтожит! — Да нет, ты не понял. Свободы не себе. Тебе. Швед искренне растерялся и даже впал в некий ступор. Такого пожелания он не ожидал. Вообще, в принципе, от кого бы то ни было. — Но мне достаточно свободы, Хенрик. Странно, но эту фразу Бервальд произносил до невозможности неуверенно, словно сомневаясь или почти вопрошая. Если бы не привычные еле заметные интонации и отсутствие эмоциональной окраски речи — это было бы слишком заметно. Он и сам не верил в это слабое возражение. — Вечерняя чашка кофе, чтение и сон — это ты называешь свободой? Яркий и задорный взгляд балагура словно поблек и потерял всю свою живость. Хенрик говорил несвойственно тихо, делая продолжительные паузы, бывшие совсем не театральными. Датчанин просто едва подбирал слова, не в состоянии принять сказанное братом. Хансен даже не говорил — словно с трудом произносил буквы и слова, подобно лишённому последних сил. Бервальд перевёл взгляд на сине-голубые глаза напротив. В них не было и капли привычной издёвки или сарказма — лишь искреннее изумление в сочетании с жалостью и сочувствием. Швед мог похвастаться знанием огромного количества слов и изречений, но сейчас даже и не знал, что сказать. — Ответь мне. Это твоя свобода? Тихий голос пролетал в уши тонкими быстрыми стрелами, что без промедления вонзались в мозг. А этот чёрт тоже умеет быть искренним, ты смотри. * * * Стоя на пронизывающем ветру, Хенрик светился неподдельно счастливой улыбкой, хоть она и была желтовата от курения. Чуть задрав голову с растрёпанными светлыми волосами вверх, он восхищённо смотрел на знаменитую деревянную арку с надписью "Christiania". Рядом не было ни единого прохожего, который мог бы с недоумением посмотреть на вставшего столбом парня, но даже если бы такие и нашлись - ему было бы совершенно наплевать. Это — его жизнь, его день, его мечта. И никто не имеет права возразить. Полной грудью вдохнув прохладный воздух, "пустой", без особенных запахов, он прикрыл глаза и поднёс к лицу ладони, в которых уютно лежали длинные полосы тёмно-красного шарфа крупной вязки. — Бервальд.. Ты себе даже не представляешь, что это. — глухо пробормотал в шарф датчанин, замерев перед самым входом в Свободный Город. Трепет разрывал его изнутри на мелкие кусочки, и это было непередаваемо. — Не представляю. * * * — Индика или сатива? — Что? — Сорт. Индика расслабляет, а сатива — бодрит. Хотя, кажется, я знаю.. — Постой. С чего ты взял, что я вообще.. — Ты ведь хочешь меня понять, правда? — едва сдерживая улыбку, произнёс Хансен, с тихим хрустом доставая из пачки тоненький лист для будущей самокрутки. Бервальд промолчал, и лишь через минуту произнёс лаконичное: — Только смешивать не вздумай. * * * Расслабленно лёжа на древней продавленной кровати, швед до сих пор ощущал приятные объятия тёплых, океанских волн, что качали нежно, словно любящие материнские руки, держащие новорождённого младенца. Вместо сухой и, в принципе, привычной тишины полутёмной комнатушки, в ушах раздавался мягкий шум безграничной воды и её попеременных столкновений со столь же необъятным песчаным берегом. Всё, что только было внутри — от физических органов до нематериальной души, — всё сдалось и потонуло в каком-то утопическом нереальном блаженстве, которое примерно можно было представить только благодаря известной рекламе "Bounty". Не открывая глаз, он тихо, но отчётливо слышимым басом произнёс: — Где мои очки? Совершенно бессмысленная попытка показаться трезвым и ответственным, подобно своему повседневному образу. Совсем рядом бездонные чёрные глаза старшего брата, радужка которых по ширине не превосходила нитки, медленно моргнули. — Рядом, не переживай. Без них ты увидел больше. Едва слышно глухо угукнув, швед окончательно затих. Вскоре его и без того тихое дыхание почти перестало ощущаться, а крепкая грудь лишь изредка чуть вздымалась. Уснул. Осторожно, самыми кончиками пальцев коснувшись виска спящего в необъяснимом желании пленника марихуаны притронуться к находящемуся поблиости, Хенрик ощутил совершенно непередаваемый прилив эйфории, а ладонь на мгновение сжала руку младшего брата, которая была переплетена с ней же пальцами. Он захотел понять Хенрика. * * * — Ничего не забыл? Серое прохладное утро вернуло всё на свои места, и Бервальд вновь стал привычным ответственным занудой, неутомимо проверяющим, всё ли идёт так, как надо. Хансен, наблюдая за этим, лишь стоял, засунув руки в карманы потёртой парки, и мило улыбался, в своей обычной манере и не думая воспринимать поведения брата всерьёз. — Нет, ничего. — Тогда пошли. Около пяти шагов — и они синхронно переступили неофициальную границу Свободного Города. — Стой! Не успев отойти от границы и десятка метров, Бервальд тут же резко замер, послушно останавливаясь на месте. Ожидаемо. — Что ты забыл? Швед не повернулся к оставшемуся позади брату, но распознал за спиной шарканье его разбитых ботинок, что становилось всё ближе и ближе. — Я забыл тебя поблагодарить. И вновь сюрпризы. Про себя Оксеншерна усмехнулся, даже не раздражаясь от того, что эта, отнюдь не тихая фраза, была произнесена ему практически на ухо. — За свободу не благодарят. Она дана каждому от рождения. Я рад, что ты получил частичку своей. И я, возможно, примерно понял, какой она бывает. Не в силах сдержать улыбку, датчанин прикрыл глаза и наклонил голову, укладываясь щекой на крепкое плечо и утыкаясь виском в прохладную скулу брата. — Я тебя люблю, Бер. Понимай, как хочешь.