hurt/comfort

POV Хенрик Я говорил - "ensomhed". Ты говорил - "einsamkeit". А смысл всё равно был неизменен. Одиночество. Оно и впрямь было нашим смыслом. * * * — Смысл — отсутствие смысла? — затянувшись дешёвой сигаретой, ты поморщился от отвращения. Хотя, тебе не привыкать. — Около того. — лёжа на продавленном матрасе, я неопределённо пожал плечами, на белой коже одного из которых светились алые островки, и уже едва виднелись следы зубов. Твоих зубов. Фыркнув и поперхнулся табачным дымом, ты зашёлся в свистящем кашле. Когда-нибудь от него ты и подохнешь. — Блядь, Хансен, ты — идиот. Изогнув брови, я оторвался от бесцельного рассматривания старых сюрреалистичных постеров на потолке, ухмыльнулся и ткнул тебя локтём, переворачиваясь на живот и пытаясь отобрать воняющую папироску. — Пошёл ты. Будет меня ещё попрекать такое же говно. * * * Мы познакомились на помойке у задрипанного рок-клуба на окраине города, где на рассвете вместе блевали после слишком большого количества дешёвого цветного пойла в полуторалитровой бутылке, гордо именуемого "алкогольный коктейль". Из-под тебя текла оранжевая масса, из-под меня — красная. Никакой эстетики, но сочеталось вполне себе неплохо. Привалившись к пыльной кирпичной стене, мы оба переводили дух. Вытерев испачканный рот, я с омерзением сплюнул горькую слюну и обессиленно выдохнул, повернувшись к сидящему неподалёку и такому же растрёпанному "товарищу по несчастью". — Чел.. Есть закурить? А то я сдохну.. Ничего не говоря, ты протянул мятую пачку ядрёных Camel, тем самым даровав мне возрождение. Затянувшись, я сразу почувствовал, как тошнота отступает, а немного покурив — полностью пришёл в себя. Обернувшись, я хотел было поблагодарить своего спасителя, но вместо этого лишь не очень прилично икнул. Рядом со мной сидел самый настоящий альбинос: светлейшая кожа, белые волосы с сильным серым оттенком и красные, прямо-таки алые глаза. — Чего вылупился? — недовольно буркнул владелец сигаретной пачки, хмурясь. — Впервые альбиноса увидел? — Вживую — да. Хенрик. — офигевше пробормотал я, протягивая ладонь. А ты хрипло усмехнулся, харкнул, сплюнул себе под ноги в тяжёлых армейских ботинках и ответил крепким мужским рукопожатием. — А я — Гил, но ты можешь называть меня просто "Король". Как оказалось, давно прочитанная заметка не соврала, и крепкое рукопожатие действительно говорило о наглости. * * * Раньше я никогда в жизни не был знаком с немцами, не считая Oomph, Eisbrecher, Unheilig, Kreator и иже с ними. Но то — незнакомые мне в реальности кореша, подлечивающие душу своей музыкой, а совсем другое дело — живой человек. Правда, каким образом ты, полностью ненормальный немец, ещё оставался живым — я понять не мог никоим образом. Пропитой ханыга, в три горла хлещущий всё, что горит. Законченный наркоман с приличным стажем, широким послужным списком и сгнившим до кости фрагментом ноги от приёма дезоморфина. Прожжённый курильщик со скорее всего уже только воображаемыми лёгкими, многократный туберкулёзник, коллекционер сотрясений мозга и гордый обладатель целого букета венерических заболеваний. Но ни то, ни другое, ни третье, ни пятое, ни десятое не помешало нам стать любовниками. Наши отношения воспринимались, как обоюдная и очень весёлая авантюра. Никто не ревновал друг друга, не заботился, не признавался в любви. Но представить себя порознь мы просто не могли. Наверное, потому что мы были ещё и крепкими друзьями. А ещё, став ближе, я узнал, что ты ненавидел свои белые волосы альбиноса и постоянно красил в серый, а необычного цвета глаза на самом деле были, кажется, тускло-серыми — ты просто носил алые линзы, пугая случайных прохожих и притягивая изумлённые взгляды. Ты был полон странностей: называл Гитлера своим отцом, гордо величал себя пруссом, спал днём и бодрствовал ночью, мог спокойно рассуждать о смысле жизни, сидя в мусорном баке.. А ещё ты оказался самозабвенным сатанистом, и в Рождественский сочельник мы вместо подготовки к празднику устроили весёлый флэшмоб, разрубив мой шкаф и две табуретки и устроив дикие пляски в жутком гриме и искромсанной одежде около костра во дворе. Кто-то из впечатлительных соседей вызвал полицию, а мы лишь хохотали и корчили рожи представителям закона. Но апогей веселья произошёл, когда братья пришли забирать нас из участка и застыли у решётки с непередаваемыми выражениями лиц. Мы ржали так, что всех четверых выперли из здания безо всяких документов и штрафов. Да, у тебя тоже был брат, и чем-то он смахивал на Бервальда. Такой же высоченный и широкоплечий блондин, но невообразимый качок с зачёсанными назад волосами и без очков. А в остальном — тот же скуповатый на эмоции правильный зануда. Ты ничего не объяснял, но и ежу было понятно, что единокровными ни на процент вы не были. Конечно, было интересно, кто из вас являлся приёмным, но я не спрашивал, да и скорее всего, им был ты. Ты называл себя Сыном Анархии, и мы часто таскались на марши протеста и прочие тусовки несогласных, срывая голос в скандировании речёвок и размахивая флагами и плакатами. Правда, даже ты признавал, что спокойная и сытая Швеция — совсем не место для революций и переворотов. Разве что по теме мигрантов. Националист хренов. Ещё ты непонятно откуда знал русский и оттого казался мне ещё загадочней. Когда ты своим беспощадно прокуренным голосом под гитару рычал песни какого-то русского поэта, я вообще считал, что нахожусь в контакте с инопланетянином. А ты рычал, как старый злой пёс, входя в экстаз от грубых строк на совершенно чужом языке. Кажется, это был.. Висконзин? Я напрочь не помню точного имени, но точно знаю, что его фамилия начинается с буквы "В". Ты мог пробудить эмоции в каждом. И я лишь убедился в этом факте, когда Бервальд, выломав дверь, в гневе избил тебя практически до смерти. Он не поддался привычному равнодушию, увидев мою героиновую ломку. За этот "кратчайший путь к перерождению" он проломил твой череп и нажил двоих врагов в лице твоего младшего брата и, естественно, тебя. Читая заключение из больницы, где страшным списком были перечислены поломанные рёбра, пальцы на ногах и руках, вывихнутая правая рука, три выбитых зуба, сломанный нос, треснутая коленная чашечка, а также напрочь отбитая голова, почки и печень, я впал в такой силы шоковое состояние, что и описать сложно. Но, говоря честно, не столько из-за твоих травм, сколько из-за самого факта того, что это сделал мой непробиваемый братец. Наверное, я полный мудак, но мне ничто и никогда так не льстило. Мы были оторванными половинками, но не нашего целого, а иного. Нашего целого быть не могло, как не может быть целого у осколка тарелки и осколка чашки. Как только ни склей, но всё равно никакого гармоничного устройства не получишь. И каждый из нас понимал, кто есть наши дополняющие фрагменты. Ты был крайним идиотом, невообразимым долбоёбом и полнейшим психом, но при этом оставался максимально честным, отчаянно бесстрашным, непобедимым, словно настоящий воин, и упёртым, как бронебойный танк. Жил, как последний герой, и подох сродни последней шмаре. Я.. Я буду скучать, короче. Встретимся в кипящем котле, мудила! Я говорил - "ensomhed". Ты говорил - "einsamkeit". А смысл всё равно был неизменен.