Злоба - это наркотик. Уж я-то в этом разбираюсь. И он уже прочно сел "на иглу" Стивен Кинг
Знаешь, когда на игральном столе твои собственные кости, моральные принципы и библейские постулаты заворачиваются в воронку страха и инстинкта самосохранения. — Нет, Джамия, я не могу тебе позволить рыться у него в компьютере. — Брайан, он… — На лице девушке вспыхнуло негодование. Интересно, она всерьез рассчитывала на то, что я так спокойно предам Дэвида? — Я подозреваю его в заговоре против моего отца. Я должна проверить… — Отлично, — хмыкнул я и скрестил руки на груди. — Даже если это и так, и ты найдешь какие-то доказательства, Дэвид все это пронюхает раньше, чем ты успеешь перешагнуть порог этого дома. Тогда не жить ни тебе, ни мне. Прости, я слишком молод, чтобы умирать за то, к чему я не имею никакого отношения. — Брайан! — Она так рявкнула, что меня передернуло до кончика волосков, а мою память зашвырнуло в самое детство, когда моя бабка бегала за мной по квартире и заставляла убирать разбросанные шмотки. — Как ты можешь так говорить? — Ее голос вдруг напитался оттенком мольбы, чему мог позавидовать даже я, ибо, если мою персону разозлить, или я начинаю психовать, то можно одевать меня в смирительную рубашку и сажать в изолятор на добрые часа три (но это я, конечно, утрирую). — Ты представить себе не можешь, что начнется, если ему все это сойдет с рук. Брайан, мой отец был старым козлом. — Я вылупил на нее глаза, но девушка не сменила тон. — Да, именно так. Его враги лет десять назад убили мою мать. Из-за него мне приходилось постоянно жить в страхе, что я выйду из дома, и в мой череп вгрызется пуля, а он что?.. А он так и продолжал вершить свои “великие дела”, а меня забросили в глушь к тетке. Я сглотнул. Что на этой земле может быть страшнее озлобленной и обиженной на весь мир девушки, в жилах которой течет кровь закоренелого преступника? — Несмотря на это, мой отец по своей сути был справедливым (насколько это понятие растяжимо по отношению к его “профессии”) и гуманным к тем, кого считает своей семьей и товарищами. Не помню, чтобы он хоть раз сказал мне грубое слово, не помню, чтобы мать, земля ей пухом, когда-нибудь жаловалась на его грубость. В моей памяти он до сих пор остается неуклюжим папашей с испачканным в детской кашке воротником и застывшим на лице негодованием... — Ее голос дрогнул, а в уголках губ собралась легкая, отдающая блеклой грустью улыбка. Брюнетка опустила глаза, будто пыталась собраться, и через несколько секунд продолжила. — Хреновый он был папаша… Я видела Дэвида и Стивена несколько лет назад. Отец говорил, что доверяет им больше всех в своем окружении. А Стивен говорил, что, благодаря мистеру Нестору, в их обществе действительно присутствует атмосфера семьи: каждый на своем месте, и никто не лезет в чужую миску. Видимо, он постарел и утратил бдительность…и кто-то решил, что пора его убрать. — И Дэвид, как приближенный, займет его место? — тихонько выдавил я, выдохнув испарения от своего куража. — Если Дэвид предал босса, то я не представляю, что у него на уме, — ответила Джамия, и ее губы сжались в тонкую линию. — Я вижу, с тобой он тоже не в самых теплых отношениях? — Она украдкой оглядела меня с ног до головы и снова поджала губы. — Если даже на любимого человека он способен поднять руку, то страшно представить, что будет с его подчиненными, когда он получит полную власть. А они позволят Дэву ее получить, потому что он у них первый авторитет после босса. И, если он действительно замешан в убийстве, я сделаю все, чтобы доверие к нему рухнуло, точно карточный домик от дуновения легкого ветерка. Я, признаться, втянулся в ситуацию, потому что перспектива стать одним из его “рабов” меня совершенно не привлекала. Почему “рабов”? Потому что абсолютная власть развращает абсолютно. Одно лишь крохотное “но”: я не хотел вот так просто взять и стать предателем (и не только потому, что Дэвид меня прикончит или бросит в лапы к другим крысам). Дэв все еще любил меня, а я не хотел стать причиной утраты его и без того прогнившей веры в людей (тогда я действительно не мог представить, “что начнется”). Джамия поклялась, что просто незаметно посмотрит, и никто об этом не узнает. Я долго ломался, выдавливал из себя какие-то сморщенные от лживости зародыши морали, но, когда брюнетка взломала пароль на компьютере Дэва, я в нетерпении замер, ожидая услышать доказательства наихудших ее подозрений. Молчание сворачивало кислород во всем помещении; мышцы лица девушки напряглись так, будто она пыталась обезвредить бомбу за несколько секунд до ее взрыва; мое сердце, сжавшись в сухой комочек, отстукивало заячий марш. В конце концов, девушка вымолвила: — “Я ничего не нашла про отца и про себя. Не могу понять, куда все делось. Наверное, он оказался хитрее, чем я могла себе представить”. Я осмелился предположить, что, возможно, Дэвид в этом не замешан, в чем и сам был склонен усомниться, но Джамия отмела эту мысль так же инертно, как смахивают муху с праздничного пудинга. Спустя несколько секунд брюнетка победно хлопнула в ладоши и воскликнула: — “Я не нашла про отца, но это их точно заинтересует”. Она вытащила флешку и всунула ее в компьютер, но ее планам суждено было рухнуть. — Убирайся. — Я резко вытянул руку и захлопнул ноутбук прямо перед ее носом. — Здесь нет ничего про твоего отца, мы так не договаривались. — Брайан, не смей! — Она попыталась убрать мою руку, но в ответ я вцепился в ее предплечье и вынудил встать со стула. — Убирайся отсюда и больше не приходи. Спроси меня, зачем я это сделал. И я отвечу: я не хотел предавать. Вечером случилось то, от чего я, наверное, никогда не смогу отойти. Поначалу все было довольно тихо: Дэвид пришел после своих дел, молча поцеловал меня в макушку и пошел принимать душ. Он выглядел напряженным, и я вполне ясно осознавал причину: даже если парень не виноват, обычно довольно непросто переносить смерть одного из “членов семьи”. Я очень надеялся, что мой Дэв к этому не причастен. Я сидел в комнате и дописывал конспект, потому что зимние каникулы были практически на носу, а долгов у меня больше, чем снега в России, и, когда уже буквально оставалось поставить одну точку, я услышал до дрожи знакомо переменившийся тенор Дэва где-то за своей спиной: — Интересно, насколько жестоко нужно с тобой обращаться, чтобы ты, наконец, уяснил, против кого в этом мире идти не следует. Понятия не имею, как он узнал, Фрэнк. Просто невероятно. — Нет, она ничего не копировала. — Я не мог позволить себе канючить, потому что на Дэвида в ярости это никогда не действовало, а мои всхлипы только и делали, что разжигали его желание попользоваться моей безоружностью. — Клянусь, она ничего не унесла с собой. — Я стиснул зубы и крепко зажмурился, пытаясь перетерпеть, когда парень зарылся пальцами в волосы на моем затылке и потянул за них так, словно пытался приподнять меня над полом, отчего я был вынужден высоко задрать голову и взглотнуть. Мне было некуда бежать, потому что меня уже прижимали к стене. — В глаза смотри, — сурово бросил он, и я почувствовал его напряженные пальцы под своим подбородком. Я с трудом попытался перестать жмуриться, но, стоило мне уловить проблеск гнева в его глазах, как меня снова наградили размашистой пощечиной и принялись вжимать в стену. Ему нравилось доводить меня до истерик, когда мы ссорились, и этот ад не заканчивался, пока он не начинал слышать первые всхлипы и не чувствовал, что я перестаю сопротивляться. Он как будто подпитывался от этого энергией… И это было просто ужасно, потому что моя гордость не позволяла ему уступать. — Можешь больше не надеяться на нежность с моей стороны, Брайан. — Он прижимал меня к кровати и пытался заломить руки мне за спину, пока я отчаянно вырывался и бормотал что-то вроде того, что я не виноват, что я ничего не разрешил ей унести, что я не хотел предавать… — И уйти так просто я тебе тоже не дам. — Дэв поднес ладонь к моему лицу, пытаясь зажать мне рот, и я инстинктивно укусил его, чтобы хоть как-то воспрепятствовать начавшемуся надругательству. — Давай, кусайся. Как будто тебе это поможет. — И это действительно не помогло, потому что парень уместил ладонь на моей макушке и вынудил уткнуться в подушку, тем самым освобождая себя от “бремени” выслушивать мои оправдания. — Ты прекратишь брыкаться или нет?! — Прошипел Дэвид, вынудив меня развернуться к нему: теперь руки пришлось заламывать над моей головой, но на этот раз я только жмурился и пытался вдохнуть воздух. — За что? Я не понимаю, за что? — Я был в полном отчаянии и хватался за любую возможность до него достучаться. Тенор моего голоса снизился. — Я ничего не сделал тебе. Чем я все это заслужил? Ему, все-таки, удалось связать мне руки. Дэвид не был силачом, — я скажу даже больше: он был худоват, что, к слову, всегда было ему к лицу, — но в тот момент мне казалось, что я пытаюсь вырваться из захвата двухметрового гладиатора, потому что его хватка и напряжение в руках были просто невыносимы. — Дэвид, ответь. — Я уже как будто скулил. Парень замахнулся на меня, но я на этот раз не сжался и не зажмурился. Я лишь заворожено ловил его ледяной взгляд на себе. — Потому что ты предал меня, Брайан. По-настоящему предал. — Нет! — На этот раз я не смог сдержать всхлип, потому что пощечина Дэва не заставила себя ждать. — Я просто хотел доказать, что ты не убивал ее отца! Дэвид уже расстегивал пуговицы на моей рубашке, наблюдая, как тяжело вздымается моя грудь, когда я пытаюсь вдохнуть. Парень немного наклонился, прижав холодную ладонь к моей щеке, тем самым не позволяя мне отвернуться и спрятать взгляд. — Ну, видимо, у тебя это получилось. Я вам еще устрою цирк, актеришки. Еще посмотрим, кто кого обыграет. — Он прищурился и, заметив, что я снова пытаюсь что-то сказать и дернуться, сунул мне в рот пальцы, как будто призывая снова его укусить, но я этого не делал: меня атаковала предательская дрожь, и руки немели так сильно, что я уже забывал, как ими шевелить. — Долго мне ждать, пока ты заткнешься? Я уже жалею, что начал рассказывать тебе подробности, Фрэнки. Но я слишком долго держал это в себе. Я, конечно, понимал, что мне не нанесут много увечий, если я перестану сопротивляться, но я не мог перестать вырываться до тех пор, пока он не стал надо мной извращаться. Да, Дэв уже делал что-то подобное, но он не был настолько безжалостен и груб со мной никогда. И, черт возьми, он никогда не доводил это до такой степени, что я терял сознание. Последнее, что я помню: — “Теперь ты можешь привыкать к этой позе”. Да. Та самая. На коленях. Так они и насилуют. Я помню, что утром моя голова гудела так, словно в самом центре моей черепной коробки работала турбина боинга. Я проснулся в той самой комнате, где вчера делал конспекты, несмотря на то что произошло все у Дэвида в спальне. Я с трудом доковылял до ванны, пытаясь умыться и унять бесконтрольную дрожь в руках, но, стоило мне взглянуть на себя в зеркало, дрожь начинала пронизывать все тело: я был весь в укусах и синяках. Я до сих пор не мог переварить тот факт, что человек, которого я действительно любил, смог такое сделать. И я понял, что у меня больше нет выбора. Я вернулся к себе в квартиру, пользуясь тем, что Дэвид куда-то ушел. Я был в здравом уме, я все обдумал и принял решение. И я никому ничего не сказал: лишь написал матери, что очень скучаю по дому. Те таблетки, которые Дэв давал мне после каждого моего приступа, — сегодня я снова их приму. В последний раз. Я помню лишь, что это было больно, и внутренности как будто сворачивались под напором перекиси, дыхание пропадало, и я уже не дышал, я как будто падал куда-то. Наверное, в ад для самоубийц. И Дэвида там точно не будет: его либо убьют, либо он выживет и умрет от рака легких где-нибудь в Сицилии. Это была последняя моя мысль. Спроси меня, зачем я это сделал. И я отвечу: я больше ничего не хотел. Честно, мне жаль, что у меня ничего не вышло. Надо было закрыть дверь на замок. — Ты конченный придурок, Брайан! Ты меня напугал, идиот! Блять, я тебя просто ненавижу за это, — ругался Стив, жамкая в руках полотенце и вытирая капли мутной воды, которую он заставлял меня глотать, чтобы прочистить желудок, с моей шеи. Я уже отходил, поэтому его слова доносились до меня вполне отчетливо. — Как ты мог?! Я громко и сухо откашлялся, будто пытался отхаркать остатки привкуса смерти на своем языке, и хрипло, почти неслышно выдавил: — Стив… Я не могу так больше… Меня… все равно убьют… Я не хочу… — Что за глупости, Бри. — Его тон был мягче, чем тополиный пух на ладони. Он приложил другое мокрое полотенце к моему лбу и шикнул, когда я взвыл от возникшей тупой боли. — Брайан, пожалуйста, только не говори, что кто-то тебя… — Нет, — снова сипло прохрипел я. — Не кто-то. Лицо Стивена затянуло изумлением, а меня снова начал душить кашель. Я согнулся калачиком на кровати, мертвой хваткой вцепившись парню в руку. — Бри… — Стив шептал, продолжая держать полотенце у моего лба. Струйки холодной воды карабкались по моей шее и, заставляя вздрагивать, словно от касания лезвия, затекали под рубашку. В комнате было невыносимо холодно: кто-то из нас открыл окно в спальне, отчего первые снежинки, закручиваясь в легком, одиночном танце ненавязчиво залетали в комнату и, касаясь пола подолом своих пушистых балетных платьев, таяли так же нелепо, как таяли капли дождя на раскаленном от дневного солнца асфальте. — Этого не может быть. За что?.. — За то, что я попался под руку. — Я горько усмехнулся и устало закрыл глаза, как только Стив подложил мне под голову подушку. — За то, что снежинки залетают в комнату. И пингвины не летают. И люди умирают. И небеса падают… — Я зевнул, уже не заостряя внимание на ноющей боли во всем теле. Я просто провалился в сон. Наверное, я проспал несколько часов. Когда я очнулся, Стивена дома уже не было, а полотенце уже валялось рядом, на подушке, отчего моя щека постоянно чувствовала что-то мокрое, шершавое и холодное. Окно уже было закрыто, а я был под одеялом. Я смутно соображал, что буквально часов пять назад пытался покончить с собой. Я как будто этого не помнил, ибо ничего похожего на сожаление или чувство вины не билось у меня в гортани: я просто стоял и жадно глотал воду на кухне. Дверной замок щелкнул, и я подпрыгнул на месте, чуть было не выронив стеклянную кружку из рук. — Бри, ты дома? — Голос Стива. Я в безопасности. — О, ты здесь. — Он ощупал меня взглядом и продолжил: — Послушай, Бри. Я думаю, это нельзя так просто оставлять. — Ты отвезешь меня в психушку? — прохрипел я, мертвой хваткой вцепившись в свой стакан, словно грозился раскрошить чей-нибудь череп с его помощью. — А там есть решетки? Попроси, чтобы ко мне никого не пускали… — Что за ерунду ты несешь. — Парень нахмурился, подошел ко мне и, аккуратно изъяв у меня из рук сие незамысловатое “оружие”, “успокоил” мои нервы следующей фразой: — Я поговорил с ним, Бри. Я несколько секунд смотрел на него стеклянным взглядом, пока смысл сказанного, наконец, не дошел до меня. Я в ужасе отскочил от брюнета с воплями: — Что ты натворил?! Нет, ты не мог так со мной поступить! Мои губы начали дрожать и, кажется, даже посинели, словно в комнату снова ворвался холод, а эти самые снежинки плясали где-то у меня в желудке. — Бри, нет, успокойся. — Стив протянул ко мне руку, — хотел успокоить или обнять, — но я рванул куда-то в спальню с очередными воплями и обвинениями: — Он убьет меня за это! Убьет за то, что я жаловался! Стив, зачем ты вообще меня спасал?! Я не хочу снова это терпеть! Когда я успокоился, брюнет сидел рядом со мной и осторожно поглаживал спутанные прядки волос у меня на затылке. Я, с трудом гоняя кислород по легким, увалился Стиву на плечо и буравил остекленевшим взглядом пространство. — Бри, я клянусь, все будет хорошо. Он ничего тебе не сделает. — Я не хочу к нему возвращаться. Не заставляй меня. — Мой тон был расслаблен, потому что присутствие Стива и его заботливые поглаживания по голове будто высасывали из меня все напряжение. Стив предложил мне сходить выпить. Мы до ночи сидели в каком-то пабе: он говорил что-то о пациентах, которых ему довелось повидать, а я молчал и курил сигареты: одну за другой. Пока он был со мной, я был уверен, что даже Дэвид не посмеет мне что-то сделать. Я был благодарен своему другу хотя бы за эти минуты спокойствия. И Стив рассказал, что он говорил Дэву.***
— Дэвид, что с тобой стряслось? — Они были в помещении, где их босс обычно проводит собрания. Такой вот своеобразный круглый стол. Однако сейчас там был только Дэвид: он сидел за столом, подпирая голову рукой, пил припасенный мистером Нестором виски и пытался забыться. — Что такое? — недовольно бросил Дэв, пытаясь разглядеть, кто только что хлопнул дверью. В его глазах как будто мутилось. — Я не понимаю, что с тобой происходит. Где мой друг? — Стив подошел к нему и сел на ближайший стул — так, чтобы взор Дэвида был обращен на него. — Где тот человек, которого я знаю еще с первого курса? Где тот “лунатик”? Где тот “хлюпик”? Где мой друг, вместе с которым я навалял Джонсону на третьем курсе, когда он пустил слух о том, что Боуи и Хьюитт — парочка гомиков? Дэвид позволил себе расхохотаться, но даже сейчас его смех отсвечивал чем-то болезненным и разбитым: он явно выпил прилично. — Что стряслось, Стиви? — ненавязчиво улыбнувшись, спросил Дэв. Стив знал, как достучаться до него. Только Стив это знал. Он давил на своего друга воспоминаниями, детством — всем тем, что еще не так прогнило преступностью и фальшью. — Дэвид, — Стивен тоже дал слабину и не сдержал улыбку, однако тенор его голоса моментально накалился серьезностью, — что ты сделал с мальчиком? Дэвид вздрогнул и, широко распахнув глаза, уставился на друга. Тот продолжил с тем же накалом: — Ты хотя бы на секундочку задумывался, что он не готов жить в мире, в котором живешь ты? — Что ты хочешь этим… — Дэв менялся в лице, но брюнет не давал ему говорить: — Дэвид, он был совсем ребенком. В его голове не было ни зародыша предательства, ни крупицы лживости, ни даже самой крохотной семечки лицемерия. Он был в том самом возрасте, когда любят искренне, когда отдают себя полностью и любят так, как не может любить никто — в том самом возрасте, когда еще не успевают обжечься, а лишь сгорают в чувствах и эмоциях, в тепле мечтаний и пламени надежд. Все, что он от тебя хотел, — взаимности и заботы. Ты всерьез думал, что Бри будет чувствовать себя на своем месте, когда его парень заваливается домой с руками по локоть в крови и пушкой за пазухой? Когда от него требуют какие-то обязательства, когда от него держат какие-то секреты, когда на него покушаются за твои, между прочим, грехи? Разве ты не помнишь себя в его возрасте?.. Тебе это было нужно? Ты втянул совершенно ни в чем неповинного мальчика в грязь и за что-то еще смеешь его винить? За то, что он не понимает, что происходит? Дэв, Бри любил тебя. Он просто хотел, чтобы все было хорошо, чтобы ты любил его, чтобы ему было, на кого положиться. А теперь положиться он может только на смерть… — Что? — Дэвид вздрогнул и в глазах его, казалось, что-то сверкнуло, будто там, в самих глазницах, от первого весеннего солнца треснул лед громадного айсберга. — Не знаю, что ты с ним сделал и что делал, но сегодня я всерьез подумал о том, чтобы показать его психиатру. Откуда у него дома столько профессиональной фармацевтической продукции?***
Я все-таки вернулся домой, но на этот раз к себе. Нет, я бы не смог прийти к Дэвиду: мне было слишком обидно и тяжело даже думать об этом. Я открыл дверь, заполз в квартиру, кашлянул несколько раз, выпустив из легких накопившуюся прохладу приближающейся зимы, снял плащ… — Господи, нет! — вскрикнул я, увидев стоящего у стены в прихожей Дэва. Я прикрыл рот ладонью и с ужасом глядел, казалось, на совершенно спокойного парня. Паника душила меня бесконтрольно, и я хрипел: — Клянусь, я не просил его говорить с тобой. Ничего не просил. Я не хотел этого. Дэвид осторожно приближался ко мне, в безобидном жесте вытянув вперед руку, но я прижался к стене и, совершенно ничего не соображая, зажмурился. Я чувствовал, что он меня не ударит, но не мог контролировать свое поведение — будто меня надрессировали на панику. — Бри, послушай, — прошептал Дэв, коснувшись моей головы: обнять он пока не решался, потому что я вел себя неадекватно. — Я не знаю, как мне загладить свою вину. Я начал выравнивать дыхание и, наконец, совладав с собой, заглянув ему в глаза: в них я, впервые, видел не лед, а плескающуюся в самых глубинах его глазниц вину — и она завораживала. — Я клянусь, я больше ничего тебе не сделаю. — Он опустил взгляд и, протянув мне руку, все так же шептал дрогнувшим голосом: — Прости меня, Бри. Я постараюсь все исправить. Спроси меня, что это значит. И я отвечу: мир рушился к чертовой матери. А теперь послушай самую важную часть моего рассказа.