Звездный ветер

Сколь великой радостью было назвать его по имени, которое я так долго старался забыть. Имени, названном в горячечном бреду, когда больной и беззащитный лежал он передо мной на полу каземата. И столь же великой радостью было увидеть, как на мгновение холодная уверенность Принца заколебалась, и лицо его снова приобрело то наивное юношеское выражение, что очаровало меня тогда. Но он быстро взял себя в руки. — Я рад, что ты запомнил моё имя, — спокойным и благосклонным тоном победителя сказал Принц-Терри. — Я полагал, что значу для тебя не больше, чем очередная помеха на пути. — Так оно и есть, — стараюсь придать голосу побольше самодовольства и наглости — моя цель вывести его из себя. Но не так, чтобы он начал мне запихивать электрод, коим он так ненавязчиво поигрывает, во все отверстия. Я хочу смутить его, заставить волноваться, чтобы он начал делать ошибки. Которыми я могу воспользоваться к собственной выгоде. Он и сейчас взволнован, я слышу как бьется его сердце, вижу едва заметную дрожь в руках. Не могу только судить о характере этих треволнений — боится ли он меня или дрожит от предвкушения расправы над старым врагом. *** Плохо! Плохо! Яркие бирюзовые глаза, насмешливая улыбка — и лоб мой покрылся испариной, а руки предательски трясутся. Думаете я боюсь? Да, боюсь! Боюсь, что брошусь на него, отключу нейроконтроль и позволю ему надругаться над собой самыми изуверскими способами. Эти страшные желания истощают мою волю, смущают, путают мысли. Но могу поклясться, что и он не ожидает от меня такого шага. Наверное вообразил, что я одержим жаждой мести за собственную прямую кишку. Минуты тянутся, мы молча изучаем друг друга, и мне все тяжелее сохранять невозмутимость. Да и у Ирзе, что-то взор мутнеет. Заскучал бедняга… Ну же! Норд, ублюдок, решайся! Закати веселье на широкую ногу, чтобы у саллийского выродка мозги через уши эвакуировались. Ну же!!! *** Плохо! Плохо! Божественно красивый, нежный, желанный. Он отравляет меня сладким ядом недосягаемой близости. Ещё немного и никакие кандалы, никакие контрольные чипы не удержат меня, ибо я сам окончательно потеряю рассудок, и этот мальчик распластается передо мной на полу. Я переплету его пальцы со своими и крепко прижму, чтобы он не мог вырваться. И перед тем, как его подручные расстреляют меня, я успею не единожды насладиться этим грациозным телом. Ну же, мальчишка! Сделай уже что-нибудь! Прекрати пытать меня своим кукольным личиком, иначе я растерзаю тебя голыми руками, за ту боль, что ты причиняешь мне! Ну же!!! Нервы не выдерживают, и я злобно, издевательски смеюсь. *** — Эй, трусишка! — издевательски хохочет Янарет. — Долго готовил свою стра-а-ашную месть? Чего дрейфишь теперь? Тащи свою железку сюда! А хочешь снимай штанишки и повторим как тогда, а? В горле сжало удушливым комом. Сердце ноет, словно по нему полоснули лезвием. Все не так! Совсем не так, как я хотел! Я забыл его. В голове лишь образ милосердного убийцы, который пытался облегчить мои последние минуты, а не настоящего Янарета, лишенного сердца и души. Ирзе не поймет язык боли. Его невозможно унизить пытками. Он и сам знает эту науку в совершенстве. И способен противостоять любым ухищрениям, вспомнить хотя бы экзекуцию «Искупления». Он просто молчал. Гордый мученик, рядом с которым я начинал чувствовать себя последней свиньей. Не хочу снова быть виноватым за чужие преступления. Его надо наказать иначе. Может быть, мой, в спешке придуманный, план окажется не так уж и плох… Медленно выдыхаю несколько раз, чтобы привести сердцебиение в порядок и поднимаюсь со стула, отложив электрод до лучших времен, которые никогда не наступят. *** Он сбрендил? Что он творит? Широко раскрытыми глазами наблюдаю, как Терри встает и спокойно расстегивает пуговицы на своей форменной рубахе. Он своей смерти хочет или моей? Я ж так слюной захлебнусь! Все та же угловатая фигурка, острые плечики, белая кожа, маленькие розовые соски, которые так и хочется прикусить зубами. Слева от грудины небольшой шрам — след от моего выстрела. Так странно видеть этот шрам на живом Терри. Но это так. Почему он выжил? Может быть у него нет сердца? Теперь-то наверняка нет… Он улыбается мне так, как улыбаются, пожалуй, только самым дорогим людям на свете. Да он псих почище меня, а я-то думал, что два маньяка в одной комнате не могут встретиться ни при каких обстоятельствах, согласно теории вероятности, придуманной в незапамятные времена каким-то ученым с планеты с забавным названием «Грязь». Теория мне нравится, и, следуя ей, я всегда ношу с собой бомбу, когда летаю общественным транспортом. И, представьте, работает. Второго террориста на одном борту со мной ну вот ни разу не попадалось. Элир, правда, уверял, что это вовсе не из-за теории, а потому, что все галактические террористы всегда были в курсе каким рейсом летит Ирзе, и что у него с собой бомба. А подорваться на чужом динамите это вовсе не то же самое, что собственный красиво спланированный акт дезинтеграции мирного населения. Ну что же он делает, мерзавец? Ну зачем он штаны снимает? Надо бы закрыть глаза, но я не в силах оторваться от двух стройных ножек, маленькими танцевальными шажками перетаптывающимися по холодному железному полу. Эй, ты, глупый репродуктивный орган, не хватает ещё чтобы ты встал «посмотреть». Опозорюсь, ой опозорюсь! На бок бы прилечь и безобразие бедром прикрыть, но этот черноволосый гаденыш выкрутил настройки нейрочипа так, что я шевельнуться не могу. Он подходит ко мне и начинает пританцовывать вокруг, слегка касаясь меня лодыжками. — По башке не задень, плясун, — ворчу я. Но мальчишка не унимается. Он перекидывает через меня ногу, прижимает ступни к моим бокам и начинает делать совершенно ужасные вещи. Лучше б он на меня обмочился! Это бы меня совершенно не задело, хоть и подняло бы ему настроение. Так нет же! Стервец, улыбаясь как портовая блядь, начинает ласкать себя, одновременно извиваясь надо мной под одному ему слышимую музыку. Медленно, чтобы я увидел, он облизывает указательный и средний пальцы правой руки и сжимает ими свое колечко с зеленым камушком. Соблазнитель проклятый! А я же не железный и, слава всем богам, не импотент… *** Выражение лица Ирзе каменное, однако выражение его члена более чем красноречиво. Он хочет меня! И чем более я утверждаюсь в этой мысли, тем развязнее я становлюсь в выражении своих эмоций. Я распускаю косу, наклоняю корпус вперед, чтобы мои волосы касались его груди, а затем становлюсь на четвереньки и прижимаюсь к нему всем телом. Легко целую его шею. Один раз. Другой. Поднимаю голову, чтобы увидеть его лицо. Вижу два бешеных глаза и упрямо сжатые, я бы даже сказал, перекошенные губы. Целую их. Янарет молниеносно разжимает челюсти и хватает меня зубами за нижнюю губу. *** А что мне ещё делать, когда такое беззаконие творится? Яйца-то зачешутся — хрен почешешь. Не то, что должным образом среагировать на наглые домогательства. Вцепился ему в губу и держу. Попляши теперь, голубчик. А ещё у него нос холодный. Этот факт отчего-то невероятно меня смешит, и я сжимаю зубы крепче. На языке солоноватый привкус его крови. Но ни он ни я не замечаем этого. Я там, в его глазах, в зеркале его души. Пустыня из хрустального песка — вот что такое его душа. Белоснежный песок закапан бурой кровью — это старые раны прошлого, и часть из них нанес ему я… У людской крови странный вкус, у нас, высших, она совсем другая, но наша не способна так возбуждать. Ослабляю хватку в надежде, что Терри поймет чего я хочу. И он понимает. Восемь лет я жаждал этого поцелуя. Воспоминания о нем каждый раз заставляли мои губы болеть, как от ожога. А теперь мы оба подобны двум изголодавшимся бродягам, которые, наконец, дорвались до еды и никак не могут насытиться. Я люблю поцелуи. В саллийском обществе не приняты такие формы телесного контакта. Это считается негигиеничным, постыдным. Саллийские женщины с детства воспитываются холодными, неспособными к бурным проявлениям чувств, матери не целуют детей, жены — мужей… И в то же время, во всей галактике вы не найдете никого развратнее и продажнее саллиек. Ханжество и чопорность — есть маскировка табуированного, иерархичного и… насквозь гнилого общества. Все мы об этом знаем и продолжаем «держать лицо». Даже я. Хотя то, чем я занимаюсь сейчас — не что иное, как вызов моей трухлявой родине. Я преступник, но при этом не называю себя хорошим, а дома, на Саллее, это обычное дело. Руки твои могут быть «по уши» в крови, но при этом у тебя безупречная репутация — на приеме у министра К. ты не путаешь столовые приборы и в светском разговоре хвалишь текущий политический режим, каким бы он ни был. И кому тогда надо будет смотреть на твои руки? Они у всех одинаковые. Терри отрывается от меня и встает. Еле сдерживаю разочарованный вскрик. Он долго смотрит на меня, затем подходит к железному столу и вытаскивает оттуда сложенный платок. — Ты знаешь, Ирзе, — говорит он задумчиво. — Впервые за всю жизнь я делаю это добровольно. Его слова глубоко потрясли меня. Я уловил в них всю его боль и отчаяние, безнадежность и тоску, и в то же время он говорил истинную правду. Что бы он там ни говорил и ни думал, я прекрасно осознавал, каких усилий этому гордому человечку стоило такое решение. Понимал ли он сколь сильно наказывает он меня этим? Не берусь судить. Терри развернул платок и достал оттуда… отрезанную башку моей бывшей питомицы. Она ещё блестела влагой, стало быть, её умертвили совсем недавно. — Символично, не правда ли? — он подставил ладонь и сжал челюсти гадины. Желто-зеленый яд закапал с клыков. — Ты говорил её яд уменьшает боль. — Да, — осторожно согласился я. — Хорошо, — сказал он как-то отрешенно. — Сейчас мне это пригодится. Выдавив яд, он отбросил голову в сторону и опустился на колени передо мной. Я закрыл глаза, ощущая, как его ладони скользят по моему члену, размазывая маслянистую жидкость. Конечно, это он хорошо придумал. Яд скорпены никак не повлияет на мое телесное восприятие, но ему будет не так больно. Стоп! И когда это я стал думать о чужих чувствах? Наверное, когда моя сволочная совесть проголодалась. Интересно, её можно удалить хирургическими методами? Я бы любые деньги заплатил… Терри снова перекинул через меня ноги и сел на корточки. — Я себя потом за это ещё восемь лет казнить буду, — смущенно признался он. — Я тоже, — улыбнулся я. *** Что он делает? Боже! Что он делает? Энжи приник обеими руками к стеклу потайного окошка. Сердце колотилось так сильно и больно, что грудь готова была разорваться. Хрупкая фигурка его Принца плавно приподнималась и опускалась на чреслах саллийского монстра. Чем он так очаровал тебя, господин? Зачем ты отдаешься ему с такой страстью? С губ твоих слетают тихие жалобные стоны, а в уголках глаз блестят слезы. Почему?! Почему так происходит? Это неправильно! Там с тобой должен быть я! И только я! Я не позволю тебе плакать, мой Принц! Мой благодетель! Я люблю тебя! Как никто во Вселенной не любит! *** — Освободи меня, Терри! — прохрипел Янарет. — Я хочу дотронуться до тебя! — Не укусишь? — улыбка далась разгоряченному Принцу с трудом. — В прошлый раз это кончилось для меня операционным столом. — Укушу! Обязательно укушу, если попросишь. Только пусти меня, иначе тебе снова понадобится операционная! — взвыл Ирзе, силясь прогнуться так, чтобы засадить своему мучителю поглубже. — Я сам себе враг, — вздохнул Терри, запуская руку куда-то под волосы. Долгожданная свобода. Измученное ожиданием тело рвется вверх, руки стискивают костлявого любовника, губы встречаются с губами и все на свете перестает иметь значение. Там, за стенами бункера, они — смертельные враги. Здесь — рабы любви. Но «там» не существует. Есть только «здесь и сейчас». *** Энжи ладонью зажал рот, чтобы не завыть, не закричать, не выдать себя. Юноша сполз по стенке на пол. Плечи тряслись от беззвучных рыданий. Как бы он ни вожделел своего господина — он все равно останется третьим лишним. Принцу нужен Ирзе, а не он. Ревновать плохо. Ревность — проявление эгоизма. Энжи Т. Фреган не был эгоистом. Но что же делать с разбитым сердцем? *** В носу засвербело от пыли, и громкий радостный чих потряс хлипкие стены. В переборку тут же застучали, сопровождая стуки отборными мукарскими ругательствами. Ирзе ещё раз смачно чихнул, лягнул стену, машинально завернул какую-то ответную матерщину и окончательно проснулся. Гостиница-не гостиница. Притон грязный, одним словом. Старые занавески едва прикрывают окно, за которым виден унылый серый пейзаж какой-то луны. Из-за тонких стен доносится монотонный гул чужих голосов. В бок что-то укусило. Янарет прихлопнул насекомое и подложил руки под голову. Вот, значит, как. После того, что произошло между ними, засранец просто вырубил его и подбросил на эту свалку в одном исподнем, и то не его — Ирзе не помнил, чтобы когда-либо носил такие уродливые желтые трусы до колен с идиотскими голубыми цветочками. Ещё и поиздевался, шпана! А с другой стороны, не на плечике же у него лежать останется. Он малый не дурак… Но и дурак немалый, ибо только что он бросил Янарету вызов. Личный вызов. Это вам не разнесчастные диверсии на союзных туристических лайнерах. Очередной мелкий хищник вцепился в лопатку, но саллиец не обратил на него внимания. Он засмеялся и смеялся так искренне и долго, что клоп должен будет умереть от избытка эндорфинов в высосанной крови. Сбоку на стуле висела его одежда. Янарет потянулся за штанами, и из них выпала смятая бумажка. Он подобрал её и развернул. Улыбающаяся рожица в короне, сдвинутой набок — дескать, твой ход, Ирзе. Саллиец встал, не спеша оделся и перед тем, как открыть дверь номера, оглянулся на лунный пейзаж за окном и весело проговорил: — Раз, два, три, четыре, пять! Я иду тебя искать!