~*~*~*~
— То-о-ом! — кричит Георг во все горло, добегая до порога дома Эвелин. — Брандлер, мать твою, вылезай! И Том и Эвелин выскакивают на крыльцо, как ошпаренные. Лица их перекошены в испуге от наших воплей, а мне сложно их винить. Увидев, кого мы несем через всю улицу, переброшенным через плечо Георга, брат едва не скатывается с крыльца. — Это … Что еще такое? — выдыхает он. — Где вы его нашли? Взгляд Эвелин тут же загорается огнем бешенства. Выражение ее лица меняется, и она не мешкая бросается в дом, а когда выбегает оттуда, в руках ее мы видим тряпку, смоченную чем-то вроде масла. Она опасно подносит к ней свечу и кричит на весь двор: — Только подойдите к дому, и я сожгу здесь все! И сама сгорю, мне уже нечего терять! Не успев обрадоваться нашему появлению, Том отшатывается от нее как от бешеной. — Эвелин, ты что делаешь? — кричит он и пытается остановить девушку, но она отходит от него и подносит свечу еще ближе к тряпке. — Я не пущу его в дом. Я знаю этого мужчину! Он убийца! Это из-за него моих папу и маму было приказано уничтожить! Он снял с их шеи кувшинчики с травами, лишив их всякой защиты! Не понимаю, что она говорит. Как Дейв мог быть знаком ей? — Эвелин, — я вытягиваю руку. — Подожди! — Нет! Уходите прочь! Вы, и ваш друг! — Да послушай же … Пламя уже начинает лизать кончик тряпки. У меня нет ни секунды на раздумья, я в панике бросаюсь к девушке. Она вскрикивает, но прежде, чем успевает бросить ветошь в дом и спалить его к чертям, я хватаю ее за запястья, а мой брат быстро затаптывает огонь. — Бешеная, — слышу от него, но не обращаю внимания. Эвелин бьется в моих руках, на глазах ее проступают слезы. — Погоди, постой, пожалуйста, — шепчу я, вымотанный этим днем и его событиями. — Погоди, откуда ты можешь знать этого человека? Откуда? — на пределах своих сил скручиваю ее, прижимая к себе, чтобы успокоить. — Он самый главный из них… — слышу сдавленный ответ, который бросает меня в пот. Еще через полчаса мы снова сидим в доме, встрепанные, поцарапанные и сбитые с толку еще более, чем до этого. Нам с большим трудом удается успокоить Эвелин, когда мы в сотый раз рассказываем ей историю того, как все произошло на самом деле. Только убедившись, что мы не заодно с лекарями в заговоре чумных врачевателей, она с трудом верит нам, хотя губы ее по-прежнему плотно поджаты. И все равно, она не разрешает поднести Дейва даже близко к порогу, так что нам приходится скрутить его, и засунуть в небольшой сарай на задворках дома с надеждой, что ночью Хаммер не околеет от холода. Георг проводит рукой по волосам. Глаза его задумчивы, а лицо бледно, и он выражает вслух еще одну мысль, которая тревожит всех нас. — Ребята. Я перестаю это понимать. Мы нашли Дейва. Почему мы все еще тут? — Это не Дейв! — шиплю я, прижимая пальцы к расплывающемуся на боку синяку – его подарку. — Этот долбоеб только похож на него. На деле, я совершенно его не узнаю! Том кивает мне. Я сижу без рубашки, осматривая свое тело, пока Густав пытается перевязать обрывком тряпки собственные перебитые суставы. Глаза у нас слипаются от усталости и нервов. — Слушайте, давайте сделаем так, — наконец изрекает Том. — Нам надо взять паузу. И на свежую голову подумать, как Дейв связан со всем этим. Он же никуда не денется из сарая? — Я ему ноги вырву, пусть только попытается, — скалится Георг, прикладывая к заплывшей скуле глиняную плошку. Эвелин все это время стоит у окна, и когда я поднимаю глаза, почему-то ловлю на своих голых плечах ее беглый взгляд. Заметив, что я смотрю, она быстро отворачивается и сжимает челюсти. Том до этого шепнул мне на ухо, что его доводит до ужаса эта женщина, особенно учитывая то, что она пыталась поджечь дом. Честно, я тоже не совсем уверен, что все мы проснемся на этом свете, и потому решаю подождать со сном. — Эвелин. Мы можем лечь в доме? На полу, не важно где, — осторожно спрашиваю я. — Дальние кровати. Моя в углу, — получаю сдержанный и все такой же резкий ответ. — Ты такая милая! Само дружелюбие, — подначивает Том и брезгливо осматривает вдавленную койку. — Чья она? — Моего отца, — девушка крепче сжимает скрещенные руки на собственных предплечьях. — Прекрасно, — улыбается Том. — Я ложусь на пол! С этими словами он отходит к печи и забивается в угол. Немного поразмыслив, Георг уходит к нему и ложится рядом, отвернувшись спиной. — Самое теплое место заняли, — сетует Густав и все же устраивается на кровати, предварительно стаскивая одеяла и бросая их на пол. Немного повозившись, мои друзья затихают, а я так и остаюсь сидеть и прижимать ладонь к огромному синяку на ребрах. Вряд ли я смогу лежать после ударов Хаммера. Перевожу взгляд на Эвелин, которая, конечно, не очень рада нашему присутствию. — Поспи. Я присмотрю, чтобы все было тихо, — тихо говорю я ей. — Мы не потревожим твой покой. — Не больше, чем вы уже это делаете? — с изрядной долей иронии произносит девушка, прищурившись. В свете свечи, которую нам все же удалось спасти, ее лицо кажется призрачным и довольно острым. — Прости нас за вторжение, — перехожу на шепот. — Я думаю, ты уже и сама поняла, что мы… Немного... Необычные люди для вашего времени, — неловко пытаюсь пояснить я, хватая со стола тряпку, которую бросил Густав. — И мы немного запутались. — Несложно догадаться. Я понимаю мало что из вашей речи, — веско отвечает она. Пока я пытаюсь оттереть кровь с рук, мой взгляд снова ползет по ее фигуре и останавливается на знакомом кувшинчике на шее. Что-то колет под лопаткой, когда я вспоминаю, где я видел эту вещь. Точно такой же, похожий амулет, Дейв нашел в том могильнике, только в том, что вытянул Хаммер осталось одно горлышко. Эта мысль пронзает меня страшной стрелой настолько, что я даже забываю о своем занятии. — Эвелин? — осторожно зову я. — Пожалуйста, подойди? Она не шевелится, хотя, несомненно, прекрасно слышит меня. — Пожалуйста, подойди, я не сделаю тебе ничего плохого. Том и Густав уже спят, Георг тоже прекращает ворочаться, и я перехожу на шепот. Девушка неуверенно отрывается от окна. Она встает надо мной, продолжая держать руки скрещенными на груди. — Что ты хочешь? — устало спрашивает она. — Присядь, — я поглаживаю табурет рядом с собой. — Не думаю, что я сейчас усну. Ты, кажется, тоже не собираешься. Может расскажешь мне об этой вещице? — я указываю пальцем на ее оберег. — Он для тебя особенный? Отворачивается. Глаза ее чуть потухают, и я понимаю, что попадаю в точку. — Их сделал для нас мой отец. Да, они особенные, они должны защищать нас. В тот день, когда родителей не стало, пришли чумные лекари, — ее голос становится глуше. — Мы с сестрой не хотели их пускать, но они оттолкнули нас с дороги. Они увидели, что у мамы есть симптомы… На глаза Эвелин набегают слезы, и я тяну ее вниз, чтобы она присела. Я крепко держу подол ее платья, и ей приходится слушаться моей команды. — Врачевали сняли обереги с родителей. Они не должны были… Именно после этого, все кончилось… — голос ее дрогнул, и я понял, что продолжать эту историю уже не надо. Я осторожно протягиваю руку к ее шее. — Я не отниму твой амулет. Я просто хочу посмотреть поближе, ты позволишь? Эвелин сидит не двигаясь, не разрешая, но и не отталкивая мою ладонь. Я позволяю себе коснуться холодного и тяжелого подобия глиняного сосуда. Вне всяких сомнений, я узнаю эту вещь. Значит там, в будущем, останки, которые мы нашли, принадлежали… Я поднимаю на глаза на девушку. Она тоже внимательно смотрит на меня, и в ее лице, в ее чертах, вдруг проскальзывает вековая скорбь неуспокоенной души, которую мы потревожили своим вторжением уже дважды. Это просто невероятно. — Ты не источаешь зло, как те, которые ждут нас снаружи, — вдруг произносит она, не вкладывая в свои слова ни капли сомнений. Я медлю, прежде чем что-то сказать. Мои глаза прикованы к ее лицу, но все же я справляюсь с собой. — Это потому, что я не хочу причинить тебе зло… Я хочу разобраться в том, что мы сделали неправильно, — я опускаю руки. Мое открытие кажется мне диким и страшным, и все же я не могу отвести взгляд от светящегося в темноте лица Эвелин. Ее зрачки темны, подобно двум омутам, и на секунду кажется, будто они становятся ближе. — Но ведь ты не можешь ничего изменить. Кем бы ты ни был… — ее слова звучат горько и глухо. Девушка потягивается, берет тряпку и вдруг начинает стирать грязь и следы крови с моего лица. Я прикрываю глаза от ее удивительно реальных прикосновений. — Посмотрим. Может быть, это то, зачем я здесь …~*~*~*~
Остаток ночи догорает быстро. Я так и засыпаю, уронив голову на руки за столом. Эвелин уходит от меня и ложится на кровать. Она недолго скрашивала мое одиночество общением: в конце концов, усталость все же взяла свое, и я отправил девушку спать. Просыпаюсь я от страшного скрежета, когда солнце стоит уже высоко, а его свет проникает через окно. Дикая боль в шее и затекших конечностях становится первым, что я чувствую. За ней приходит понимание – этот шум доносится снаружи. Георг и Густав тоже вскакивают, Том просыпается чуть погодя и, посмотрев друг на друга, мы все бросаемся на улицу, туда, где стоит ларь с нашим пленником. Он пуст. Только сорванная мощными ударами дверь болтается на одной петле… — Но этого не может быть! — Том протирает кулаками глаза. — Как видишь, — Георг мрачно скрещивает руки. — Пусть считает, что ног у него уже нет. Эвелин выходит к нам и окидывает усталым взглядом результат нашей попытки разобраться в ситуации. — Мы все починим, — обещает Густав, примирительно поднимая ладони и имея в виду, конечно же, сарай. — Вы не сможете побороть их. Я вам говорила, и повторю еще раз, — она проводит рукой по темным волосам, не обращая внимания на увещевания нашего друга. — Эвелин, ты вчера сказала, что этот мужчина, Дейв, тебе знаком. Почему? — оборачиваюсь я к ней. — Потому, что именно с его появлением в городе началась вторая часть нашего ужаса. Он пришел к нам в поселение год назад и сразу установил тут свои порядки. Как будто заранее знал, что за нами придет смерть. — Но это не может быть правдой! — в отчаянии смотрю на сорванные петли. — Поверьте мне. Он стоит во главе заговора чумных врачевателей. Я знаю его лицо и его дом. Даже птицы облетают стороной это место. Мы с друзьями стоим, как облитые водой. Как это вообще возможно? — Нам надо исследовать остров, чуваки. Там что-то прячется, и это наша задача – выяснить причины, — обреченно сует руки в карманы штанов Густав. К сожалению, с ним сложно не согласиться. Откладывать дальше уже некуда. Мы удрученно плетемся в дом. Точнее, плетутся только Том, Георг и Густав, я остаюсь снаружи и, матерясь себе под нос, нахожу первую попавшуюся железяку, чтобы зафиксировать сорванную дверь дровяного ларя. Без инструментов работы тут на целый час, а то и два. Злые гении – мой брат и два друга – понуро скрываются за углом, попутно строя планы о том, как можно пробраться к аббатству. Я не чувствую себя готовым к этому, мне нужно успокоить нервы. Эвелин тоже задерживается. Она все так же стоит со сложенными на груди руками и, к своему большому удивлению, я вижу невеселую улыбку на ее губах. — Вы не пройдете к Острову, ты же понимаешь это, да? Там охрана, и есть лишь один способ попасть за стену. Вряд ли ты его рассматриваешь. — Мы попытаемся, — сжав зубы, стараюсь не обращать на внимания на ее насмешливый тон. — Там наш друг. Но он не тот, кем себя считает! — Ты теряешь понапрасну время. Не в этом причина твоих неприятностей, — произносит девушка. — Верно, — сжимаю зубы еще крепче, едва не искрошив их. — Причина в том, что я не могу починить. Эту. Чертову. Дверь… Железка, которой я орудую, внезапно соскальзывает и сдирает полосу кожи на ладони. От боли я закусываю губу. Видя это, Эвелин мотает головой, совсем как мой брат. — Зачем ты пытаешься делать то, чем никогда не занимался? — она берет мою руку и внимательно смотрит на царапину. — Тебе нужно срочно обеззаразить рану. — Я делаю это, потому что я не могу сидеть на одном месте. Я не понимаю… Еще вчера я был в другом времени. Еще вчера я понятия не имел ни о тебе, ни об этом городе, ни о чуме … — мой голос начинает звенеть от бешенства, хотя я очень пытаюсь сдерживаться. — Не мне тебе объяснять, что ты чувствуешь, когда все вокруг тебя вдруг рушится! Неожиданно, я ощущаю как ее пальцы сжимают мое плечо. Впервые что-то находит на Эвелин, и она не шарахается от меня, как от гремучей змеи. — Не впускай темноту и отчаяние в свое сердце… — тихо говорит она, и я изумленно оборачиваюсь. В руке девушки появляется флакон, который она откручивает и подносит к моей ране. — Мой папа говорил мне, надо всегда носить с собой уксус. Он отгоняет заразу. Отец смыслил в медицине, — Эвелин капает пару капель и растирает их по моей коже кончиками пальцев. Я чувствую жжение, но девушка тут же подносит обработанное место к губам и начинает легонько дуть. Время вокруг меня замедляется, когда я смотрю на дрожащие кончики ее ресниц. Эвелин заканчивает и поднимает на меня взгляд; мое тело окатывает целая волна неизведанных ощущений. Не пойму, что со мной, в затылке появляется такое странное щекотание, каждый раз, когда я смотрю в ее глаза. Девушка отпускает мою ладонь, и я немедленно начинаю чувствовать ее отсутствие, прохладу на коже там, где лежали ее пальцы. Мне кажется, или она совсем не против меня? Я отставляю в сторону железный прут, которым чинил, а точнее, доламывал петли. Эвелин становится ближе, как вчера ночью, когда мы сидели за столом. То ли это я делаю к ней шаг, то ли она идет ко мне. Кто-то из нас тяжело вздыхает. — А ты? — тихо шепчу я. — Не пускаешь в душу темноту? Никогда-никогда? Она мотает головой. Ощущаю под своими ладонями ее талию. Эвелин не отходит от меня, только ее губы приоткрываются, словно она хочет что-то сказать. Я использую эту возможность, чуть наклоняясь к девушке и осторожно касаясь кончиком носа ее щеки. От дикости в ней не остается и следа; я вижу растерянность, покорность и непонимание, наверное, то же самое отражается и в моем лице. Я легко притрагиваюсь к ее подбородку и все время ожидаю, что она оттолкнет меня и прогонит; удивительно, но этого не происходит. Вместо этого Эвелин прикрывает ресницы и слабо откидывается на перекошенную дверь сарая, которая так и остается висеть на одной петле. Я понятия не имею, что творю, касаясь губ девушки мелкими, осторожными поцелуями, легко поглаживая руки и проводя по ее талии. Она не отвечает, и потому приходится отстраниться, чтобы перевести дух. — Извини… Не пойму, что со мной, — начинаю бормотать объяснения, ощущая, как ее пальцы ползут по моим плечам, по волосам, нежно обводя контуры шеи. Рука ложится на затылок, чтобы приблизить меня. Я чувствую головокружение, от которого мир под ногами словно плывет в сторону. Эвелин исследует меня на ощупь. Глаза ее становятся ярче, словно она ожидает чего-то, а мне от ее касаний не хватает дыхания. Я несмело шагаю в непроглядную темноту. На этот раз я пододвигаюсь вплотную, чувствуя, как мягкая грудь упирается мне под ребра. Наше дыхание перемешивается, и мысли, тревожные и черные, временно отходят на задний план. Это до безумия глупо – испытывать что-то к девушке, которая живет в ином времени; ни она, ни я не понимаем, зачем наши губы так жадно соприкасаются, так хорошо подходя своими изгибами, все же – мы продолжаем целоваться, отбросив все доводы разума и изредка заглядывая друг другу в глаза. Я подхватываю Эвелин, поднимаю ее выше, чувствуя, как она согласно прижимается ко мне. Туман не исчезает. Я хаотично касаюсь скул, волос, лица и целую горячо и медленно, так, как способен поцеловать не каждую девушку. Жара, как свинец, лежит над всем поселением, выдавливая в соседние переулки не самые приятные запахи и напоминание о том, зачем мы здесь, но я уже не цепляюсь за этот мир. Я тону только в мягкости нашего поцелуя, чуть сладковатом и немного тяжелом привкусе дыхания. Губы и ладони, гладящие мою спину внезапно приносят облегчение – то самое, которого я так хочу. Мои сомнения улетают под кончиками ее пальцев. И если бы кто-то сказал мне, куда я качусь, я бы с радостью послушал любые объяснения.