Сколько дорог нам нужно пройти?

Это случилось, когда Хан и Артур уже отлетели от «Энтерпрайза» на достаточно большое расстояние, чтобы чувствовать себя в безопасности. По пути они высадили Форда возле крупного космопорта, где было легко поймать попутку. Было заметно, что ему не очень-то хочется оставлять Артура одного с Ханом, но спокойная уверенность друга, его радость из-за успешного спасения от Федерации планет, в конце концов, убедили Форда. Видимо, при Форде Артур ещё держался. А вот потом, когда их корабль уже покинул космопорт, землянин признался, что чувствует себя неважно и отправился в свою каюту — крошечное помещение с койкой и небольшим шкафчиком для личных вещей. Хан, занятый прокладыванием нового курса, досадливо отмахнулся — делай, что хочешь, только не мешай! И вспомнил об Артуре только минут сорок спустя — когда из его каюты послышался сдавленный стон. Мужчина решил проверить, в чём там дело. Артур спал, а может, потерял сознание на не застеленной и смятой постели. Сквозь повязку на его плече проступила и успела засохнуть кровь, лоб был в испарине. Артур беспокойно вздрагивал и метался, хмурился и что-то неразборчиво бормотал, едва заметно шевеля пересохшими губами. Хан опустился на колени возле койки автостопщика и, быстро размотав бинты, внимательно осмотрел рану. Признаков инфицирования он не увидел, даже кровотечение уже остановилось. Хан положил ладонь на лоб Артура — так и есть, небольшой жар. Вероятно, дело в кровопотере и нервном истощении. Не стоило забывать, что землянин почти двое суток провел на ногах, а ему, в отличие от Хана, требовался отдых. Да и пережитые на борту «Энтерпрайза» злоключения — явно не то, к чему привык Артур. Хан раздражённо выдохнул — беспомощность обычных людей здорово выводила его из себя. Разумеется, переливание крови Хана мигом поставило бы Артура на ноги. Но, во-первых, у них на борту не было необходимого оборудования, а во-вторых, сверхбыстрая регенерация могла попросту доконать землянина в его нынешнем ослабленном состоянии. Стоя на коленях у койки несчастного Артура, Хан обдумывал самый эффективный план действий. Вероятно, лучше всего дать раненому антибиотик и жаропонижающее из корабельной аптечки, а затем продолжительный сон довершит дело. Ах, да, и питьё тоже не помешает. Хан Нуньен Сингх был человеком не сантиментов, но действий. Сидеть у постели Артура, меняя холодные компрессы на его лбу и терзаясь переживаниями, он точно не собирался. Но это не значило, что он не готов был сделать для товарища всё возможное и разумно необходимое. Поэтому Хан вколол автостопщику с Земли нужные лекарства, заново перевязал рану и заставил его выпить горячего. Артур по-прежнему ворочался в полузабытьи, страдальчески хмурясь и перемежая слова с тихими стонами. Один раз он даже схватил Хана за руку, но мужчина решительно высвободил своё запястье из судорожно сжатых пальцев и вернулся на капитанский мостик. Лихорадка понемногу отступала, жизни Артура ничего не угрожало, и Хан не видел никакого смысла в том, чтобы быть нянькой. Но, управляя кораблем, Хан продолжал прислушиваться к доносившемуся из каюты слабому голосу, и невольно замирал каждый раз, когда Артур вдруг затихал — этому не было никакого разумного объяснения. Артур чувствовал себя просто ужасно. Его знобило, кружилась голова и болела раненная рука. Автостопщик подумал, что небольшая передышка ему не помешает. Но стоило ему только прилечь у себя в каюте, как он практически сразу провалился в тяжёлое, муторное забытьё. Ужасно хотелось пить, а лучше — проснуться, но Артур настолько ослабел, что был просто не в силах вырваться из плена обрывочных, неясных образов, заполонивших его голову. Он снова видел, как Земля разлеталась на мелкие кусочки, как вогоны безжалостно выбрасывали их с Фордом в открытый космос. Ему мерещились ясные, ярко-голубые глаза Триши, смотревшие на него, Артура, с обидной жалостью. Он вновь метался по огромному белоснежному звездолёту, чувствуя, как время стремительно утекает сквозь пальцы, и не мог найти отчего-то очень нужного ему человека. Этот человек — холодный, суровый, непоколебимый, — безмолвной тенью скользил где-то на краю сознания, но Артур, как ни старался, не мог дотянуться до него. Простреленное предплечье горело огнём. Вокруг него рушились стены, разрезанные тонким лазерным резаком, опора уходила из-под ног, и Артур поскальзывался в вязкой грязи маленькой грозовой планетки. А потом падал в снег — восхитительно-холодный и девственно-чистый, прижимался к нему разгорячённой кожей, прихватывал губами. Всего на минутку, совсем ненадолго, чтобы остыть и с новыми силами начать поиски, отчаянные, безнадёжные поиски — а ведь он так устал… И вдруг всё прекратилось. Нестерпимый жар, терзавший его тело, казалось, начал отступать, шум и вспышки в голове прекратились, прошла и жажда. Пальцы Артура, наконец, схватили не пустоту, а крепкую, сильную руку того человека, которого он искал. Он заглянул в глаза — слишком светлые, внимательные, завораживающие — и, сам того не ожидая, тихо выдохнул: — Вот я и дома, Томми-рифмоплёт. На место бессвязных, тревожных образов пришли давние, почти позабытые в круговерти однообразных будней, воспоминания. Из всех родственников Артура Филиппа Дента, Генри, его дядя со стороны матери, был, несомненно, самым эксцентричным. Авантюрист, игрок и путешественник, любитель тонкого, ироничного юмора, рискованных затей и элегантного флирта. Журналист по профессии и поэт по призванию — вечный странник и насмешник, отвергающий всякую обыденность и серость. Неудивительно, что практически вся родня во главе с тётей Эдит, считала Генри человеком крайне легкомысленным и неблагонадёжным, мотом и повесой, общества которого стоит избегать и чьё поведение заслуживает всяческого порицания. Разумеется, такое отношение родственников дядю Генри необычайно забавляло — он не отказывал себе в удовольствии несколько раз в году появиться на семейных встречах, чтобы, как он говорил, «подразнить сытых гусей». Из всей семьи настоящая, душевная дружба связывала его только с мамой Артура, да ещё с самим Артуром. Помнится, отец был крайне недоволен, что его жена и сын общаются с таким странным типом, как Генри Томас Одли — что, если этот человек собьёт Артура с пути истинного? Не хватало ещё, чтобы и его сын жил такой неустроенной жизнью — ни семьи, ни дома, вечно в разъездах, в поисках новых авантюр и случайных встреч! Конечно, Артур восхищался дядей, его смелостью и дерзкими шутками, его свободой и независимостью, и той лёгкостью, с которой он шёл по жизни. Дядя Генри умел получать удовольствие от каждого прожитого дня, и каждый из его дней был не похож на другие. Правда, общались они нечасто — не считая встреч на семейных сборищах, Артур и Генри лишь изредка обменивались письмами или короткими звонками. Английская почта попросту не поспевала за передвижениями дяди Генри, а возможность позвонить находилась не всегда. И всё же, иногда письма приходили — со всех концов света, реже — из небольшого коттеджа, который дядя в течении многих лет арендовал в Северной Англии. Тогда Артур с мамой забирались в какой-нибудь укромный уголок их ухоженного сада, и жадно вчитывались в написанные аккуратным, отточенным годами писательского ремесла почерком, иногда восторженным шёпотом повторяя вслух наиболее увлекательные отрывки. Свои послания дядя Генри частенько подписывал «Томми-рифмоплёт» — у него, и вправду, было много общего с героем старинной шотландской баллады. Почему всё это вспоминалось так ярко именно теперь, когда Артур, истощённый и раненный, забылся крепким сном на борту космического корабля, в миллионах световых лет от родных Англии и Земли? Что, кроме памяти, связывало его с давно ушедшим человеком, бесконечно свободным, но одиноким, который всю жизнь искал своё место в мире? И как вообще Артур позволил себе позабыть так много из этих старых, потрёпанных писем?.. «Мои дорогие Эйлин и Артур! Я был ужасно рад получить ваше письмо, пусть оно и дошло до меня только чудом. Ваш Томми-рифмоплёт по-прежнему в странствиях, ищет путь в волшебную страну и удивляет людей странными баснями о далеких краях. Вот и вам расскажу одну историю, которая приключилась со мной на днях…» «Ты будешь смеяться, Эйлин, но, похоже, что дражайшая кузина Эдит пожаловалась моему приходскому священнику на моё недостойное поведение. И как только она умудрилась с ним связаться? Воистину, милейшая Эдит себя не жалеет в вечных заботах о ближних! Увы, такие женщины, как она, способны сломать жизнь любого мужчины. Её супруг, мне кажется, ещё легко отделался — он всего-то спился. Словом, я не избежал долгой душеспасительной проповеди, и это подсказало мне, что пора отправляться в новое путешествие — засиделся уже в своей берлоге, продуваемой насквозь холодными северными ветрами.» «Артур, мальчик мой, прими мои искренние поздравления в связи с успешным окончанием школы! Я знаю, в такие моменты принято давать какие-то мудрые, ценные советы, которые никогда в жизни не пригодятся, и вскоре забудутся. И всё же, позволь старине Тому воспользоваться своим даром предвидения, чтобы сказать тебе нечто важное. Артур, однажды ты встретишь человека, рядом с которым почувствуешь себя, как дома. Он будет окончанием и началом твоего пути, источником твоего спокойствия и постоянного волнения, твоей радостью и сомнением. Если ты сумеешь найти его, если не пройдёшь мимо — не потеряй этого человека, Артур. Будь рядом с ним, находи его в толпе снова и снова, чего бы это не стоило. И тогда, где бы ты не оказался, ты будешь дома.» … Артур проснулся в своей каюте на небольшом звездолёте. Температура спала, хотя голова по-прежнему побаливала, и Артур чувствовал себя ужасно слабым, как после продолжительной болезни. Кое-как выбравшись из постели, он, пошатываясь, отправился на поиски Хана. Мужчина обнаружился в полукруглом помещении, служившем им кухней — он сидел за столом, откинувшись на спинку кресла, и спокойно рассматривал какие-то старые звёздные карты. Когда Артур неуклюже опустился в кресло напротив, Хан на секунду прервался, чтобы молча ему кивнуть, а затем снова углубился в чтение. Автостопщик даже немного обиделся — конечно, глупо было надеяться, что Хан будет неотлучно дежурить у его постели, но всё же… Артур, очевидно, перенёс болезнь — неужели нельзя проявить хоть немного участия? Землянин, впрочем, уже смирился с тем, что Хан — это Хан, и очень удивился, когда тот неожиданно подтолкнул к нему чашку чая, а вернее, того, что их пищевой синтезатор почему-то считал чаем. Удивление и непонятная неловкость начисто вытеснили мелкую обиду. — Что такое со мной было? — поинтересовался Артур, осторожно прихлёбывая горячий напиток, неприятно отдающий пластмассой. Хан пожал плечами, но всё-таки ответил: — Температура подскочила. Ты проспал около двенадцати часов. — Сколько?! — шокированный автостопщик даже чаем поперхнулся. — Успокойся. Зато теперь ты должен быстро пойти на поправку, — снисходительно оборвал его Хан. Артур, как ни странно, и вправду успокоился — пожалуй, впервые за последние несколько дней. В конце концов, что такого в том, что ему комфортно, тепло и спокойно рядом с известным в нескольких галактиках преступником? И разве это не хорошо, что Артур, видимо, нашёл-таки человека, с которым чувствует себя вернувшимся домой? Это хорошо, определённо хорошо, решил Артур. Немного странно, но хорошо, и раз уж на его просьбы о близком человеке Вселенная откликнулась появлением Хана — что же, значит, у Вселенной своеобразное чувство юмора. Но ничего такого, с чем Артур не справился бы. Всё было нормально, и Артур только улыбнулся — благодушно, почти ласково, — когда Хан спросил: — Кто такой Томми-рифмоплёт? «И тогда, где бы ты не оказался, ты будешь дома…»